Текст книги "Калевала"

Автор книги: Леонид Бельский

Руна девятнадцатая

1. Ильмаринен входит в дом Похъёлы – сватается к дочери Похъёлы, и ему дают опасные поручения.

2. Благодаря советам девицы Похъёлы он благополучно исполняет поручения, вспахивает змеиное поле, ловит медведя Туони и волка Маналы и, наконец, огромную рыбу из реки Туони.

3. Хозяйка Похъёлы выдает свою дочь за Ильмаринена.

4. Грустный возвращается Вяйнямёйнен из Похъёлы и никому не советует соперничать с молодыми в сватовстве.

 
Тут приходит Ильмаринен,
Вековечный тот кователь,
Быстро в горницу вступает,
Направляется в жилище.
Мед был тотчас же предложен,
Сладкий сок был в кружке подан
Ильмаринену в покоях.
И кузнец промолвил слово:
«Никогда в теченье жизни
И пока сияет месяц,
До питья здесь не дотронусь,
Если деву не увижу,
Если замуж не готова
Та, которой ожидал я».
Молвит Похъёлы хозяйка,
Говорит слова такие:
«Ведь труда большого стоит
Та, которой ожидают.
В башмачок обует ножку
И другую точно так же —
И готова будет замуж
За тебя девица выйти,
Если поле змей ты вспашешь,
Если так взрыхлить сумеешь,
Чтоб сошник не подвигался,
Плуг нисколько не качался.
Пропахал то поле Лемпо,
Взбороздил то поле Хийси
Сошником, богатым медью,
Плугом с огненным железом,
Половину мой сыночек
Недопаханной оставил».
 
 
Тут кователь Ильмаринен
К деве в горницу приходит,
Говорит слова такие:
«Дочка сумерек и ночи!
Помнишь ли былое время,
Как сковал для вас я Сампо,
Крышку пеструю украсил?
Ты клялась мне страшной клятвой
Пред всезнающим владыкой,
Пред лицом его великим
Мне дала обет священный,
Что пойдешь за добрым мужем
Будешь спутницею в жизни,
Будешь курочкой любимой:
Мать тебя отдать не хочет,
Дочку мне не доверяет,
Если поле со змеями
Мною вспахано не будет».
Помогла ему невеста,
Подала совет девица:
«О кузнец ты, Ильмаринен,
Вековечный ты кователь!
Выкуй ты сошник из злата.
Серебром укрась прекрасным
Им ты быстро поле вспашешь
Взрежешь поле со змеями»
Тут кователь Ильмаринен
Положил в горнило злата,
Серебра туда прибавил
И сошник из них сработал
Из железа обувь сделал,
Сделал поножи из меди,
Их надел себе на ноги
И покрыл он ими икры;
Взял железную рубашку
Опоясался он сталью,
Взял железные перчатки
Взял он варежки из камня,
Сделал огненную лошадь;
Запрягает лошадь в упряжь —
И пошел пахать то поле,
Бороздить пошел он пашню.
Видит: головы вертятся,
Черепа шипят ужасно.
Говорит слова такие:
«Змеи, созданные богом!
Кто здесь поднял ваши пасти,
Кто вас выслал, кто устроил
Ваши головы так прямо,
Ваши шеи так высоко?
Уходите вы с дороги,
На жнивье идите, злые,
Ускользайте в чащу леса,
Уползайте, змеи, в травы.
Если ж вновь вы приползете,
Укко головы снесет вам,
Разобьет стальной стрелою,
Размозжит дождем железным».
Он прошел змеиной пашней,
Взбороздил поля ехидны,
Поднял змей своей сохою,
И гадюк он поднял плугом,
И сказал, придя обратно:
«Я прошел змеиной пашней,
Взбороздил поля гадючьи,
Поднял землю со змеями.
Ты отдашь ли дочь, старуха,
Мне доверишь ли родную?»
Молвит Похъёлы хозяйка,
Говорит слова такие:
«Лишь тогда отдам родную,
Лишь тогда тебе доверю,
Коли Туонелы медведя,
Волка Маналы седого
Ты поймаешь в царстве мертвых,
В мрачных Туонелы пределах.
Сотни взять его хотели,
И никто не возвратился».
Тут кователь Ильмаринен
Входит в горницу девицы,
Говорит слова такие:
«Мне еще есть порученье:
В Туонеле добыть медведя,
Волка Маналы седого,
Опуститься в царство мертвых,
В дебри Маналы лесные».
Помогла ему невеста,
Подала совет девица:
«О кузнец ты, Ильмаринен,
Вековечный ты кователь!
Выкуй ты узду из стали,
Выкуй ты ремень железный
Посреди воды на камне,
В бурной пене трех потоков!
Ими Туонелы медведя,
Волка Маналы захватишь».
И кузнец тот, Ильмаринен,
Вековечный тот кователь,
Выковал узду из стали,
Выковал ремень железный
Посреди воды на камне,
В бурной пене трех потоков.
Укрощать пошел животных;
Сам сказал слова такие:
«Терхенетар, дочь туманов!
Ты просей туманы ситом,
Ты рассыпь туманом тени
Там, где ходят в роще звери,
Чтоб мой шаг им не был слышен,
Чтоб они не убежали!»
Обвязал он пасть у волка,
Он связал медведя цепью
В темных Туонелы полянах,
В глубине лесов дремучих
И сказал, придя обратно:
«Ты отдай мне дочь, старуха!
Взял я Туонелы медведя,
Волка Маналы связал я».
Молвит Похъёлы хозяйка,
Говорит слова такие:
«Эту уточку отдам я,
Эту птичку голубую,
Если щуку ты поймаешь,
Рыбу жирную захватишь
В Туонелы потоках темных
И в глубоких водах Маны,—
Не поставивши тенета,
Не закинув в воду невод.
Сотни там ловить ходили,
Ни один не возвратился».
Стал угрюмым Ильмаринен,
Погрузился он в унынье.
Входит в горницу девицы,
Говорит слова такие:
«Мне еще есть порученье,
И оно труднее прежних:
Нужно выловить мне щуку,
Рыбу жирную поймать мне
В темных Туонелы потоках
И в глубоких водах Маны,
Но без невода, без сети
И без всякого подспорья».
Помогла ему невеста,
Подала совет девица:
«О кователь Ильмаринен,
Никогда не падай духом!
Из огня ты птицу выкуй,
Гордого орла ты сделай!
Он тебе поймает щуку,
Рыбу жирную изловит
В черных Туонелы потоках,
В Маналы глубоких водах».
И кузнец тот, Ильмаринен,
Вековечный тот кователь,
Птицу огненную сделал,
Из огня орла сковал он,
Сделал пальцы из железа,
Из каленой стали когти,
Крылья из огромной лодки.
Сам взошел на эти крылья,
Сел он на спину у птицы,
На костях спины орлиной.
Так орла предупреждает,
Так советует он птице:
«О орел ты мой любезный!
Ты лети, куда велю я:
К черным Туонелы потокам,
К водам Маналы глубоким!
Ты поймай большую щуку,
Рыбу жирную достань мне!»
Полетел орел прекрасный,
Устремился что есть силы,
Чтобы вытащить ту щуку,—
Рыбу с страшными зубами,
В Туонелы потоках черных,
В Маналы глубоких водах.
Волн одним крылом коснулся,
А другим достал до неба;
Загребает дно когтями,
Клювом скалы задевает.
Вот подходит Ильмаринен,
Поискать спешит кователь
В Туонелы потоках черных,
А орел охраной служит.
Тут чудовище явилось,
Ильмаринена схватило;
Но орел хватает зверя,
Повернул его за шею,—
Погрузил его глубоко
И забил в густую тину.
Щука Туонелы всплывает,
Из воды ползет собака —
Щука та не из огромных,
Но не очень чтоб из малых:
С топорище язычище,
С рукоятку грабель – челюсть,
Пасть в широких три потока,
Шириной спина в семь лодок;
Проглотить героя хочет,
С Ильмариненом покончить.
Но орел спустился быстро
Птица воздуха слетает;
Не из очень он великих
И не очень чтоб из малых:
Во сто сажен клюв длиною,
Зев отверстьем в шесть потоков,
А язык длиной в шесть копий.
И в пять кос длиною когти.
Устремился к страшной щуке
К той проворной жирной рыбе
И бросается на рыбу,
Чтоб схватить ее когтями.
Но огромнейшая щука,
Тот пловец проворный, жирны
У орла зажала когти
В глубине воды прозрачной.
Поднялся орел высоко,
Поднялся в свободный воздух
Тащит когти он из тины
По спине воды блестяще
Полетел, остановился,
Попытаться снова хочет:
И одним ударил когтем
По плечу ужасной щуки,
Водяному псу по боку,
А другим ударил когтем
По утесу из железа,
По скале из твердой стали.
Отскочил от стали коготь,
От железного утеса:
Уж уходит в глуби щука,
Уж на дно воды стремится
Из когтей орла большого,
Из когтей огромной птицы;
На боках у ней отверстья,
На плечах большие щели.
Тут железными когтями
Снова бьет орел огромный,
Крылья пламенем блистают,
А из глаз он мечет искры:
Захватил когтями щуку,
Водяного пса сжимает,
Ту чешуйчатую рыбу;
Тащит чудище потоков
Из ужасной водной глуби
Но спине блестящей моря.
Так сумел Орел могучий
Наконец, при третьей схватке,
Щуку страшную осилить —
Жирного пловца доставить
Из потоков черных Туони,
Речек Маналы глубоких.
Стал поток неузнаваем —
Столько в нем чешуек щучьих,
Нелегко узнать и воздух —
Столько в нем орлиных перьев.
Потащил орел когтями
Рыбу с твердой чешуек»
На большие ветви дуба,
На сосну с густой верхушкой.
Начал пробовать он щуку:
Клювом ей разрезал брюхо,
Разорвал ей грудь когтями,
Отделил главу от тела.
И промолвил Ильмаринен:
«Ох, орел, плохой помощник!
Что же это за пернатый
И какая ж это птица,
Если щуки сам отведал,
Клювом брюхо ей разрезал,
Разорвал всю грудь у рыбы,
Отделил главу от тела!»
Но орел с железным когтем
Улетает в гневе дальше,
Поднялся повыше в воздух
На края широкой тучи;
Стонет небо, гнутся тучи,
Крыша воздуха погнулась,
Сломан лук у бога неба,
На луне рога сломались.
Вот приносит Ильмаринен
Голову той страшной щуки
Теще будущей в подарок,
Говорит слова такие:
«Голова пусть служит эта
Стулом в Похъёлы жилище».
А потом опять промолвил,
Говорит слова такие:
«Я вспахал с змеями поле,
Взбороздил страну гадючью,
В Манале связал я волка,
В Туонеле я взял медведя.
Вот теперь пришел со щукой,
С тем пловцом проворным, жирным,
Из потоков черных Туони,
Речек Маналы глубоких.
Что ж, отдашь ли дочку в жены,
Мне доверишь ли девицу?»
Молвит Похъёлы хозяйка;
«Все ж ты очень плохо сделал,
Что ей голову отрезал,
Распорол у щуки брюхо,
Разорвал всю грудь у рыбы,
Мяса щучьего отведал».
Тут кователь Ильмаринен
Говорит в ответ старухе:
«Не бывает без ущерба
И из лучших мест добыча,
Я ж из Туонелы доставил,
В Манале ее добыл я!
Ну, теперь готова ль дева,
Долгожданная невеста?»
 
 
Молвит Похъёлы хозяйка,
Говорит слова такие:
«Да, теперь готова дева,
Долгожданная невеста1
Эту уточку родную,
Птичку нежную, вручаю
Ильмаринену: пусть будет
Милой спутницею в жизни,
Будет дней его подругой,
Будет курочкой любимой».
На полу сидел ребенок,
И запел с земли мальчишка:
«Показалась у жилища,
Подлетела к дому птица,
То летит орел с востока,
Прилетает с неба ястреб;
Он крылом коснулся тучи,
А другим – волны коснулся,
Он хвостом потоки режет,
Головой достал до неба.
Он кругом прилежно смотрит,
Полетит – недвижно станет,
И летит к мужам в палаты,
И стучит огромным клювом:
Но железом крыта кровля,
Он попасть в жилье не может.
Он кругом прилежно смотрит,
Полетит – недвижно станет,
И летит в палаты женщин,
И стучит огромным клювом;
Но из меди кровля женщин:
Он попасть в жилье не может.
Он кругом прилежно смотрит,
Полетит – недвижно станет,
И летит в палаты к девам,
И стучит огромным клювом:
Полотняная там кровля,
К ним попасть в жилье он может.
К дымовой трубе летит он,
Опускается на крышу;
У окошка рвет он доску,
На окне палат садится,
На стене, зеленоперый;
Сел, стоперый, на стропилах.
Он кудрявую увидел
Деву с длинною косою,
Что подруг своих прекрасней,
Краше всех девиц кудрявых,
Что милее всех нарядных,
Всех украшенных цветами.
Уж берет орел когтями,
Уж хватает ястреб быстро
Деву ту, что всех милее,
Уточку, что всех прекрасней,
Что всех легче и нежнее,
Всех быстрее и белее.
Деву взял орел воздушный,
И уже царапнул коготь
Ту, что держится так прямо,
Ту, чье тело всех прекрасней;
Взял ее на хвост пернатый,
Хвост, покрытый нежным пухом».
Молвит Похъёлы хозяйка,
Говорит слова такие:
«Ты узнал откуда, милый,
Где ты, яблочко, услышал,
Что здесь выросла девица,
Чьи, как лен, прекрасны кудри?
Серебро ль сверкнуло девы,
Или золото блеснуло,
Иль от нас сияло солнце,
Иль светил отсюда месяц?»
С пола речь повел малютка,
Отвечал отросток юный:
«Вот счастливец, как проведал,
Как нашел себе дорогу
К дому славной той девицы,
Ко двору прекрасной девы;
Об отце ее узнал он,
Что корабль большой он выслал;
А об матери узнал он,
Что печет крутые хлебы,
Хлеб пшеничный славно месит
И гостей им угощает.
Вот как выведал счастливец,
Как он издали прослышал,
Что уж выросла девица,
Что девица стала выше:
Он на двор однажды вышел,
Подошел к овину близко,
Это было рано утром,
Только зорька занималась.
Вся в клоках крутилась сажа,
Дым густой бежал клубами
От жилища той девицы,
Со двора той девы стройной;
Там сама младая дева
Терла брусьями о жернов:
Пели брусья, как кукушки,
Дырья сбоку, словно утки,
Как сверчок, звучало сито,
Камни жемчугом звенели.
Он отправился в другой раз
И пошел по краю поля;
На лугу была девица,
На цветочной той поляне,
Красным красила котельчик,
Краску желтую варила.
В третий раз опять пошел он
Под окно прекрасной девы,—
Слышит, дева ткет прилежно,
Ровно двигается бердо:
Челночок скользит веселый,
Словно горностай по камню;
Слышит стук зубцов у берда,
Словно дятлы на деревьях;
Взад-вперед навой там ходит,
Словно белочка на ветках».
Молвит Похъёлы хозяйка,
Говорит слова такие:
«Видишь, милая девица!
Я ль тебе не говорила:
Не ходи ты петь у елей,
Ты не пой на дне долины,
Не сгибай так гордо шеи,
Белых рук не открывай ты,
Белой груди не кажи ты,
Стройным станом не хвалися!
Всю-то осень говорила,
Лето целое твердила,
Говорила и весною,
При втором посеве хлеба:
Мы такой построим домик,
Чтоб не видно было в окна,
Как работает девица,
У станка сидит прилежно,
Чтоб о том не знали финны,
Сваты с Суоми не узнали».
На полу сидел ребенок,
Так промолвил двухнедельный:
«В доме можно спрятать лошадь,
Жеребца с хвостом хорошим,
Но кудрявую девицу
Ни в каком не спрячешь доме.
Хоть построй из камня замок
В середине самой моря
И держи ты там девицу,
Эту курочку младую,—
Не укроется девица
И не вырастет большая,
Чтоб жених не появился;
Сват придет, жених примчится
На конях, в высоких шлемах,
Сталью кованы копыта».
 
 
Тут-то старый Вяйнямёйнен
Головой поник, угрюмый,
Собрался домой в дорогу,
Говорит слова такие:
«Горе дряхлому мне мужу:
Я того и не заметил,
Что ведь сватать надо раньше,
В молодых летах жениться.
Только мрачный по природе
Ропщет, в юности женившись,
Что он рано обзавелся
И детьми и всем хозяйством».
Не позволил Вяйнямёйнен,
Запретил Сувантолайнен
Старцу свататься седому
Женихом к девице юной,
К ней водою плыть упрямо,
За желанной – сушей ехать,
Чтобы свататься к девице,
Если есть соперник юный.
 

Руна двадцатая

1. В Похъёле к свадьбе убивают огромного быка.

2. Варят пиво и готовят кушанья.

3. Рассылают посланцев за гостями. Один Лемминкяйнен не приглашен.

 
Что б теперь начать такое
И о чем бы спеть нам песни?
Пропоем теперь мы вот что,
Вот начнем какие песни:
О пирушке в Сариоле,
О попойке чародеев.
Долго свадьбу обряжают,
Долго все заготовляют
В Похъёле, в ее жилищах,
В горницах той Сариолы.
Что же там соорудили
И чего там натащили
К долгой северной пирушке,
Для питья толпе огромной,
Для еды прибывшим людям,
Для большого угощенья?
Бык кормился у карелов,
В Суоми жирного взрастили.
Не был малым иль великим,
Был теленок как теленок:
Был у тавастов хвостом он,
Головой – у речки Коми.
Вышиной рога в сто сажен,
В полтораста сажен морда.
Ласка только лишь в неделю
Обежать могла вкруг шеи;
Только в целый день касатка
С рога к рогу пролетает
И при этом мчится быстро,
На пути не отдыхая;
Целый месяц нужно белке,
Чтоб с плеча к хвосту добраться
До конца не достигает,
Прежде чем пройдет весь месяц.
И теленок этот резвый,
Этот бык из Суоми сильный,
Шел из Карьялы с охраной,
Шел он к Похъёлы полянам.
Сто мужей рога держали,
Морду тысяча тянули,
Как вели быка дорогой,
В Похъёлу его тащили.
Бык идет своей дорогой,
У пролива Сариолы,
Ест траву у вод болотных,
Туч касается спиною.
Но мясник не находился,
Чтоб быка того зарезать,
Из сынов той Сариолы,
Из большой толпы народа,
Ни в растущем поколенье,
Ни среди уже старевших.
Прибыл старец из чужбины
Вироканнас от карелов,
Говорит слова такие:
«Подожди-ка, бык несчастный,
Как приду сюда с дубиной,
Как колом тебя ударю
В самый череп твой, несчастный,
Так ты следующим летом
Головы не поворотишь,
Напирать не будешь мордой
На края поляны этой
При заливе Сариолы!»
Вот уходит Вироканнас,
Отправляется Палвойнен,
Чтоб того быка зарезать.
Повернул бык головою,
Глянул черными глазами —
Старый прыгает на сосны,
Скоро в кустики Палвойнен,
Быстро в ивы Вироканнас.
Мясника прилежно ищут,
Чтобы мог быка зарезать.
И в Карелии прекрасной,
В Суоми – на полях широких,
В ласковой земле у русских,
И в земле отважных шведов,
И в Лапландии обширной,
И в земле могучей Турья,
Ищут в Туонеле туманной,
В низких местностях у Маны,
Ищут долго – не находят,
Спрашивают всех – напрасно.
Мясника прилежно ищут,
Резника все не находят
На хребте прозрачном моря,
По волненью вод открытых.
Черный муж поднялся в море,
Богатырь в морских потоках.
На хребте прозрачном моря,
На пространстве вод открытых.
Не из очень он великих,
И не очень чтоб из малых,
Смог бы спать под малой чашей,
Поместиться б смог под ситом.
Был он стар, на вид железный,
У него кулак тяжелый,
И скала служила шлемом,
А утесы сапогами,
Золотой в руке был ножик,
Нож был с медной рукояткой.
Так мясник быку был найден,
Так нашелся умертвитель —
Зверю финскому убийца,
Чудище земли сразивший.
Увидал мясник добычу,
Он быка ударил в шею
И поставил на колени,
Бросил он быка на землю.
Что ж, и много получили?
Получили там немного:
Только сто ушатов мяса,
Колбасы сто сажен вышло,
Крови вышло на семь лодок,
Жиру вышло на шесть бочек —
Все для свадьбы в Сариоле,
Все на пир в стране тумана.
Средь покоев Сариолы
Был один большой, широкий,
В девять сажен он длиною,
В семь он сажен шириною:
Закричит петух на крыше,
А внизу его не слышно,
В глубине щенок залает —
Не слыхать его у двери.
И хозяйка Сариолы
Все там по полу ходила.
Средь покоев хлопотала,
Поразмыслила, подумав:
«Где же я достану пива,
Как питье я приготовлю
При устройстве этой свадьбы,
При заботах о пирушке?
Варки пива я не знаю,
Ни его возникновенья».
На печи сидел там старый,
И промолвил старый с печи:
«Ведь ячмень для пива служит,
Также хмель идет в напиток,
И вода нужна для пива,
И огонь с ужасной силой.
Хмель от Ремунен родился,
Малым он был брошен в землю
Как змея, туда прополз он,
Муравьем пролез он малым
Близ ручья той Калевалы,
Около поляны Осмо.
Так подрос младой отросток,
Поднялся зеленый прутик,
Потянулся по деревьям,
Поспешил к вершине прямо.
А ячмень посеял старец,
Старец счастья в поле Осмо;
Хорошо ячмень родился,
В вышину прекрасно вырос
На конце поляны Осмо,
На полянах Калевалы.
Мало времени проходит,
Хмель воскликнул на деревьях,
Говорит ячмень на поле,
Калевы ручья водица::
«Так когда же мы сойдемся
И пойдем один к другому?
В одиночестве жить скучно,
Двум, троим жить вместе лучше»
Осмотар, что пиво варит,
Капо, что готовит брагу,
С ячменя срывает зерна,
С ячменя берет шесть зерен,
Семь концов берет у хмеля,
У водицы восемь кружек,
На огонь котел там ставит,
Чтоб сильнее смесь кипела.
Поместила это пиво
В жаркий день однажды летом
На мысочке, скрытом мглою,
На туманном островочке,
Там, на дне сосудов новых,
Там, в березовых ушатах.
Вот она сварила пиво.
Все же в пиве нет броженья.
Пораздумала и молвит,
Говорит слова такие:
«Что сюда еще подбавить,
Что прибавить к этой смеси,
Чтобы пиво забродило,
Чтоб поспело молодое?»
Вот дочь Калевы, девица,
Дева с ручкою прекрасной,
Та, что всюду быстро ходит,
Что всегда легко обута,
То идет по краю пола,
То пойдет по середине,
То одно в котел положит,
То кладет в котел другое, —
Вдруг увидела там щепку,
Поднимает щепку с пола.
Повернула эту щепку:
«Что из щепки может выйти
На руках прекрасных девы,
Между пальцами девицы,
Если щепку в руки Капо
Положу меж пальцев девы?»
Отдает ту щепку Капо
И кладет меж пальцев девы.
Вот потерла Капо руки,
Обе руки потирает
По своим обоим бедрам:
Белка белая явилась.
Так она сказала белке,
Так советовала дочке:
«Белка, золото в высотах,
Цвет холмов, земли веселье!
Побеги, куда пошлю я.
А пошлю тебя, отправлю
В Метсолу твою родную,
В дорогую Тапиолу.
Полезай там на деревья,
Влезь умно на ель густую,
Чтоб орел тебя не тронул,
Не схватила б птица неба;
Принеси еловых шишек,
Нежных почечек сосновых,
И отдай их в руки Капо,
Дай на пиво дочке Осмо!»
Белка быстро побежала,
Машет хвостиком пушистым,
Пробегает по дороге
Чрез широкое пространство.
Вдоль и вширь бежит лесами:
Поперек их пробегает
В Метсолу свою родную,
В дорогую Тапиолу.
Видит, там стоят три ели,
Там сосны четыре славных;
И на ель в низине влезла,
На ту сосну на равнине;
И орел ее не тронул,
Не схватила птица неба.
Набрала сосновых игол,
Набрала еловых шишек,
Прячет иглы меж когтями,
Их зяпрятывает в лапки,
Принесла их в руки Капо
И кладет у ней меж пальцев.
Капо их бросает в пиво,
Осмотар кладет их в брагу;
Все же пиво не бродило,
Не хотело подниматься.
Осмотар, что варит пиво,
Капо, что готовит брагу,
Пообдумала и мыслит:
«Что сюда еще добавить,
Чтобы пиво забродило,
Чтоб поспело молодое?»
Калеватар, та девица,
Дева с нежными руками,
Что повсюду быстро ходит,
Что всегда легко обута,
То пойдет по краю пола,
То пойдет по середине,
То одно в котел положит,
То кладет в котел другое, —
Вдруг увидела лучинку,
Подняла лучинку с пола.
Повернула ту лучинку:
«Что-то выйдет из лучинки
На руках прекрасных Капо,
Между пальцами девицы,
Коль лучинку в руки Капо
Положу меж пальцев девы?»
Отдает лучинку Капо
И кладет меж пальцев девы.
Вот потерла Капо руки,
Обе руки потирает
По своим обоим бедрам:
Вышла желтая куница.
Так она кунице молвит,
Так советовала дочке:
«Птичка ты, моя куница,
Ты, красотка с ценным мехом!
Побеги, куда пошлю я;
Я пошлю тебя, отправлю
На скалу, в медвежьи норы,
К ворчунам, в берлоги леса,
Где спасаются медведи,
Где их жизнь идет сурово.
Собери дрожжей там лапкой,
Почерпни ты ножкой пену,
Положи на руки Капо,
На ладони дочке Осмо!»
Побежала тут куница,
Златогрудая помчалась.
Пробегает по дороге,
Чрез широкое пространство,
Через реки мчится быстро,
Через них нашла дорогу
На утес, в медвежьи норы,
К ворчунам, в берлоги леса,
Где медведи лишь дерутся,
Где их жизнь идет сурово,
На скалах, железом полных,
На горах, обильных сталью.
Каплет пена с губ медведя,
Дрожжи – из свирепой пасти.
Пену лапками схватила,
Собрала когтями дрожжи,
Принесла их в руки Капо
И кладет на пальцы девы.
Капо их бросает в брагу,
Осмотар кладет их в пиво.
Все же пиво не бродило,
Не шипит мужей напиток.
Осмотар, что варит пиво,
Капо, что готовит брагу,
Пообдумала и мыслит:
«Что ж сюда еще подбавить,
Чтобы пиво забродило,
Чтоб поспело молодое?»
Вот дочь Калевы, девица,
Дева с нежными руками,
Что повсюду быстро ходит,
Что всегда легко обута,
То идет по краю пола,
То пойдет по середине,
То одно в котел положит,
То кладет в котел другое, —
На полу стручочек видит,
Подняла стручочек с полу.
Повернула тот стручочек:
«Что отсюда может выйти
На руках прекрасных Капо,
Между пальцами девицы,
Коль стручок я в руки Капо
Положу меж пальцев девы?»
Отдает стручочек Капо
И кладет меж пальцев девы.
Вот потерла руки Капо,
Обе руки потирает
По своим обоим бедрам:
И оттуда вышла пчелка.
Так она сказала пчелке,
Так советовала птичке:
«Пчелка, быстренькая птичка,
Луговых цветов царица!
Полети, куда пошлю я;
Я пошлю тебя, отправлю
К островам на море синем,
На утесы средь потоков.
Там девица почивает,
У нее свалился пояс,
Сбоку много трав медовых,
Злаки сладкие в подоле.
Принеси на крыльях сотов,
На свою возьми покрышку
Из верхов прекрасных злаков,
Из златых цветочных чашек,
Положи на руки Капо,
На ладони дочке Осмо!»
Пчелка, быстренькая птичка,
Уж летит и поспешает,
Пролетает всю дорогу,
Сокращает путь далекий,
Мчится морем, вдоль второго,
Пролетает третье море,
К островам на море синем,
На утесы средь потоков.
Видит: дева тихо дремлет
В оловянных украшеньях,
На лужайке безыменной,
На краю полей медовых;
На бедре трава златая,
Из сребра трава на чреслах.
Пчелка медом мажет крылья,
Погружает перья в сладость
На верху прекрасных злаков,
В золотых цветочных чашках
И приносит в руки Капо
И кладет меж пальцев девы.
Капо мед бросает в брагу,
Осмотар кидает в пиво:
Наконец-то пиво бродит,
Молодой напиток всходит
Там, на новом дне сосуда,
Там, в березовом ушате.
Пиво пенится до ручек,
Через край оно стекает,
Убежать на землю хочет
И утечь стремится на пол.
Мало времени проходит,
Протекло едва мгновенье,
Вот бегут к питью герои,
Раньше прочих Лемминкяйнен
Опьянел Каукомъели,
Весельчак напился пьяным
Этим пивом дочки Осмо,
Брагой девы Калевалы.
Осмотар, что варит пиво,
Капо, что готовит брагу,
Говорит слова такие:
«Горе мне с моею жизнью!
Ведь я дурно поместила,
Не как надо, это пиво,
И течет оно из кадки
И на землю вытекает».
Дрозд на дереве высоком
Распевает краснохвостый:
«Не дурной напиток пиво,
А напиток превосходный:
Надо бочки им наполнить,
Отнести его на погреб,
Поместить в дубовых бочках,
Что кругом обиты медью».
Вот как пиво появилось,
Пиво Калевы хмельное,
Оттого и имя славно,
Хорошо прозванье пива,
Что оно возникло дивно,
Что мужам оно приятно,
Что на смех наводит женщин.
А мужам дает веселье,
Храбрым радость доставляет,
А глупцов на драку гонит.
Тут хозяйка Сариолы,
Услыхав начало пива,
Собрала воды в кадушку,
Налила до половины,
Ячменя туда наклала, '
Хмелевых головок много,
Начала готовить пиво
И кругом мешает воду,
Там, на новом дне сосуда,
Средь березовой кадушки.
Целый месяц греют камни,
Кипятят все лето воду,
На дрова деревья рубят,
Из колодцев воду носят;
И леса все поредели,
В родниках вода иссякла:
В пиво все употребили,
Положили все для браги
На богатую пирушку,
На веселье в Сариоле.
Дым на острове поднялся,
Запылал огонь на мысе;
Дым густым выходит клубом,
Он густой поднялся тучей,
Там, где был огонь ужасный,
Там, где пламя распростерлось,
Дым пол-Похъёлы наполнил,
Всю Карелию окутал.
Весь народ на небо смотрит,
Боязливо смотрит в выси:
«Дым откуда мог подняться,
Протянуться мог до неба?
На войне бывает больше,
Пастухи сжигают меньше».
Лемминкяйнена старушка
К роднику выходит утром
Зачерпнуть себе водицы,
Увидала тучу дыма
Там, над Похъёлой туманной,
Говорит слова такие:
«Это – дым войны, конечно,
От огня вражды ужасной».
Ахти, тот Островитянин,
Молодец тот, Лемминкяйнен,
Посмотрел кругом по небу,
Поразмысливши, подумал:
«Я хотел бы видеть ясно,
Там поблизости разведать,
Где берет тот дым начало,
Где на воздух дым выходит?
Это – дым войны, быть может,
От огня вражды ужасной».
Кауко вдаль глядит прилежно
На места густого дыма;
Это не был дым сраженья,
От огня вражды ужасной.
Это был огонь от пива,
Пламя было там от браги
У пролива Сариолы,
Близ утеса при заливе.
Кауко смотрит вдаль прилежно
Покосился молча глазом,
А потом другим косится,
Искривил немного рот он,
Наконец, сказал он слово,
Так через пролив промолвил:
«Теща Похъёлы родная,
Ты, разумная хозяйка!
Ты вари получше пиво,
Чтобы брага пригодилась,
Как питье толпе великой,
Лемминкяйнену всех больше,
На моей на свадьбе пышной
С милой дочерью твоею».
Уж готово было пиво,
Уж поспел мужей напиток,
Пиво красное убрали,
Отнесли младую брагу,
Чтоб в земле започивало,
В крепком погребе из камня,
В бочках, сделанных из дуба,
Там, за втулками из меди.
И хозяйка Сариолы
Стала кушанье готовить;
Все котлы заклокотали,
Сковородки зашипели.
Испекла большие хлебы,
Много толокна сварила,
Чтоб кормить народ хороший,
Напитать толпу большую
В Похъёле на пышной свадьбе,
На попойке в Сариоле.
Испекла большие хлебы,
Много толокна сварила.
Мало времени проходит,
Протекло едва мгновенье —
Зашумело пиво в бочке,
Молвит в погребе младое:
«Ведь могли б меня уж выпить,
Брагу выхлебать могли бы,
Чтоб меня прославить с честью
И воспеть бы по заслугам!»
Вот певца повсюду ищут,
Чтоб он был певец искусный,
Восхвалять бы мог прилично,
Мог бы спеть прекрасно песни.
Принесли для пенья семгу,
Щуку, чтоб прекрасно пела,
Но не дело семги – пенье,
Щука тоже петь не может:
Семга – с жабрами косыми,
Щука – с редкими зубами.
Вот певца повсюду ищут,
Чтоб он был певец искусный,
Чтобы петь он мог прилично,
Пел бы звучные он песни.
Приведен для пенья мальчик
Как певец он был отыскан.
Не мальчишки дело – пенье,
Не слюнявого ребенка:
Языки ребят – кривые,
Языки с согнутым корнем.
И вспылило пиво в бочке,
Сыплет страшные проклятья
В бочках, сделанных из дуба,
Там, за втулками из меди:
«Коль певец не будет найден,
Чтоб он был певец искусный,
Чтобы петь он мог прилично,
Пел бы звучные он песни,
То все обручи побью я,
Проломлю я дно у бочки!»
И хозяйка приказала
Приглашать на свадьбу всюду,
Шлет послов, чтоб всех просили,
Говорит слова такие:
«О ты, милая малютка,
Ты, раба моя, служанка!
Созови людей к пирушке,
Созови мужей толпами,
Всяких бедных, всяких нищих,
Всех слепых и всех несчастных
Всех хромых и всех калечных.
Ты слепых доставь на лодках,
На конях – всех хромоногих,
А калек вези на санках.
Похъёлы народ зови ты,
Калевы сынов на свадьбу,
Вяйнямёйнена седого, —
Пусть поет он здесь искусно
Не зови лишь Каукомъели,
Не ходи на остров к Ахти!»
Так ей девочка сказала,
Говорит слова такие:
«Отчего ж не Каукомъели,
Отчего не звать мне Ахти?»
Но хозяйка Сариолы
Говорит в ответ ей слово:
«Оттого не Каукомъели,
Не зови сюда ты Ахти,
Что всегда он склонен к спору.
Он горячий забияка,
Он возбудит злость на свадьбе,
Бед наделает на пире,
Осмеет девиц невинных
В славных праздничных одеждах».
Отвечает ей девчонка,
Говорит слова такие:
«Как узнать мне Каукомъели,
Чтоб не звать его на свадьбу?
Я не знаю дома Ахти,
Где жилище Каукомъели».
Тут хозяйка Сариолы
Говорит слова такие:
«Ты легко узнаешь Ахти
И жилье его узнаешь:
Там на острове живет он,
У воды живет веселой,
У широкого залива,
На изгибе мыса Кауко».
Звать гостей пошла девчонка,
Та с поденною оплатой.
По шести она дорогам,
По восьми путям проходит,
Похъёлы народ сзывает,
Всех людей из Калевалы,
Всех крестьян наибеднейших,
Казаков в кафтанах узких,
Только Ахти молодого
Обошла без приглашенья.