Текст книги "Повесть о Тобольском воеводстве"

Автор книги: Леонид Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

V
СЫН БОЯРСКИЙ

1

вор Ремезовых ничем не выделялся среди других деревянных построек Тобольска. Дерево, как и всюду. Он находился в слободе близ стен острога. Казенная изба, переходя к Ремезовым от поколенья к поколенью, стала ремезовской наследственной собственностью. Здесь жил дед Моисей по прозванью Меньшой, простой воин, участник походов на остяков, вогуличей и татар в старое тревожное время, когда азиатские князьки, пытаясь вернуть себе былое величие, шли походами на Тобольск, чтоб стереть с лица земли стольный город Сибири. В этой избе родился Ульян Ремезов, который впоследствии получил звание сына боярского. В Сибири получить сословные преимущества было легче, чем за Уралом, многие казаки и стрельцы бывали тут жалованы в дети боярские и в дворяне – кто за доблесть, кто за усердье и грамотность. Ульян же Ремезов в начале пятидесятых годов XVII века выполнил важное порученье правительства. Случилось это так: весной 1650 года явились в Тобольск с верховьев Иртыша послы от грозного, но дружелюбного восточного государя – Аблая, тайши калмыцкого. Сообщили, что готовится Аблай в поход на казахов. И, для обеспечения победы, требуется ему волшебный талисман. А талисман этот надеется получить Аблай именно через посредство тоболян. Наследники татарского мурзы Кайдаула и кодского князя Алача тем талисманом незаконно владеют. Так пусть его величество молодой царь Алексей Михайлович повелит храбрым тоболянам, чтоб отобрали они у наследников Кайдаула и Алача и передали тайше Аблаю волшебный талисман – доспехи славного Ермака Тимофеевича.

Москва решила удовлетворить просьбу калмыцкого властителя. Но для того, чтоб послать доспехи Ермака в подарок Аблаю, необходимо было их прежде отобрать от наследников Кайдаула и Алача. Отобрать не насильно, а мирно. И выполнить это должен был тобольский воевода Хилков с помощью своих служилых людей. Однако, владетели доспехов Ермака и слышать не хотели о том, чтоб отдать. Ни ласки не действовали, ни угрозы. Но, в конце концов, привез все же Ульян Моисеевич Ремезов в Тобольск ермаковскую кольчугу. Уговорил-таки наследника мурзы Кайдаула!

Кольчуга Ермака! Состоящая из искусно сплетенных между собой железных колец, эта кольчуга имела два аршина длины и аршин с четвертью ширины в плечах. Спереди и сзади она была украшена золотыми двуглавыми орлами – мишенями царскими. На подоле и на рукавах зеленела окислившаяся медь. Семьдесят пять лет прошло с тех пор, как погиб облаченный в эту кольчугу Ермак. И вот сотник стрелецкий Ульян Ремезов повез ее в подарок калмыцкому тайше Аблаю!

Аблай торжественно принял гостей тобольских. С великими почестями взял калмык кольчугу в свои руки, поднял ее высоко над головой и затем поцеловал. И вспомнил Ермака Тимофеевича, как пришел тот в Сибирь с войском, как воевал, как погиб и что произошло с его мертвым телом. «Когда оно было найдено, – сказал Аблай, – в него пускали стрелы и – чудо! – из него текла кровь!» Аблай вспоминал о том, где и как похоронили Ермака, как над могилой показывался огненный столб и пламя, подобное пламени свечи, – знамения, которые были невидимы для русских, – как были поделены панцыри и одежда, какие про них рассказывали чудеса, как татарам было под страхом смерти запрещено показывать могилу и о чудесах говорить Аблай удостоверил, что сам испытал силу чудес – в юности, заболев, ел землю с могилы Ермака и выздоровел. И имеет он, Аблай, обыкновение, идя на войну, «брать с собой немного этой земли, и когда берет, то поход бывает успешен. Вот почему он, Аблай, и просил у даря России в дар доспехи Ермака Тимофеевича. Он принимает этот дар с глубоким уважением в знак величайшей милости царской. И отныне он друг русским навсегда. Он будет бережно хранить эту драгоценность, которой, конечно, недостойны владеть ничтожные потомки Алача и Кайдаула. А он, Аблай, теперь хочет идти войной против соседей и надеется на полную победу, имея кольчугу Ермака.

Ульян Ремезов с товарищами испытывали великую гордость за то, как славен Ермак у азиатцев. Тоболяне знали наверное – теперь-то уж калмыки Аблая не будут замышлять поход на Тобольск, как это делали они несколько лет назад. Заполучив волшебный талисман, пойдут в большие южные походы, куда приходилось ходить и тоболянам, – на немирных кочевников, которые грабят караваны туркестанских купцов, направляющиеся к Тобольску. Что же касается чудес, так Ульян Ремезов записал дивный рассказ Аблая и попросил тайшу скрепить этот документ своей калмыцкой печатью. И, доставив грамоту в Тобольск, передал ее воеводе Хилкову. А копию оставил у себя дома. И хорошо сделал, ибо очередной пожар, уничтоживший вскоре почти весь Тобольск, не пощадил и архива съезжей избы. А изба Ремезовых уцелела. И многие ценности сохранились в этой скромной избе. Записи Ульяна о своих походах, трофеи этих походов, луки, стрелы: и копья северных воинов, узорчатое оружье южных кожевников, изделья из мамонтовой кости и пышные меха стран полунощных, ковры, шелка и цыновки восточных стран – чего только не было тут! Хранился тут чай – растенье, настой из которого пьют китайцы. Первый ввез чай в Россию посол к Алтын-хану монгольскому Василий Старков. Возвращаясь Сибирью, он останавливался в 1638 году в Тобольске и подарил кой-кому чаю. Был здесь и табак, за употребление которого жестоко преследовали в России. Но этот табак был привезен не из-за Камня, а с востока из того же Китая; спокон веков поступал табак из этой страны сюда, в Сибирь, под названьем травы Думбагу.

Много редкостей и ценностей хранила старая ремезовская изба. Сын стрелецкого сотника Ульяна Ремезова внучек деда Моисея Семен имел чем позабавиться в родительском доме.

2

Семен родился в начале шестидесятых годов, – году в 1662, – словом, в те неспокойные годы, когда за Камнем разразилось огромное восстанье башкир и перекинулось не только на юг к ногайцам, но и сюда, в Сибирь. Внучата кучумовы под предводительством. Девлет-Гирея, объединившись с башкирами, тревожили сибирские рубежи. Тобольский полк пошел на войну с башкирами и татарами. С этим полком уходил из дому и Ульян Моисеевич, сын сотника, отец Семена. А затем Ульян Моисеевич уходил на север, ибо остяки и самоеды пытались снова, как полвека назад, разгромить город Березов. В доме стрелецкого сотника Ремезова лучше чем где-нибудь знали обо всех этих страшных событиях, и старики, как подобает, вздыхая, вспоминали „о добром старом времени“, когда и все-то было не так, как теперь. По рассказам стариков выходило, что промежуток времени между концом „смуты“ и пятидесятыми годами, словом – их молодость, – был самой счастливейшей порой. И азиатцы, мол, убедившись в мощи нового царствующего дома Романовых, оставили свои бунтовские замыслы, – Алей сын кучумов сдался русским и поехал жить в Ярославль, калмыки перестали грабить порубежные села, Алтын-хан монгольский попросился под высокую царскую руку, а северные князцы Алачевы, так те всем семейством явились в Тобольск и крестились здесь зимой 1633 года прямо в проруби на Иртыше! Так вспоминали старики – дед Моисей и его соратники. Конечно, они, отдавшись воспоминаниям молодости и припоминая приятное, забывали про неприятное, забывали, что в то время, как одни восточные владетели просились под высокую царскую руку, другие затевали войну на порубежных линиях, в то время, как Алей поехал жить в Ярославль, внук Кучума Аблай грабил вместе с калмыками русские селенья… Но, во всяком случае, было в разговорах стариков и немало верного – если годах в тридцатых после окончательного разгрома иноземных захватчиков, поляков и шведов, жизнь на Руси, казалось, начала налаживаться как надо, так теперь снова все изменилось к худшему. Особенно после смерти Михаила Федоровича, когда взошел на престол Алексей. Неспокойно стало в Сибири, а уж о России и говорить нечего. Соляной бунт, медный бунт, мятежи в Поволжье. Восстания башкир, татар, ногайцев. А Степан Разин, донской атаман казацкий, на бояр да князей повел бедноту православную, русскую!

В годы новой крестьянской войны, в годы восстанья Разина, в тревожные годы рос Семен Ремезов, сын стрелецкого сотника тобольского.

Почему бунтует народ? Вернее, почему бунтуют народы? Мальчику было уже тринадцать лет, его уже интересовали эти вопросы, он хорошо понимал, что творится вокруг. И, в частности, прекрасно мог разобраться в тех ворчливых словах, которые, смешно коверкая русский язык, произносил Юрий Крижанич.

3

Юрий Крижанич не мог не бывать в доме Ремезовых. Крижанич живо интересовался настоящим и прошлым Сибири, а дед и отец Ремезова много знали и многое могли рассказать. Дед Меньшой помнил первые годы владычества русских в Сибири, помнил смутное время, видел расцвет и гибель славного города Мангазеи. Отец Ульян Моисеевич бывал и в княжествах северных князьков и в столице бродячей калмыцкой державы. Не он ли, Ульян, возил тайше Аблаю кольчугу Ермака Тимофеевича! Крижанича интересовали и мангазейцы, и калмыки, словом – все. И обо всем он имел свое мненье. И часто загорались споры, которые с жадным любопытством слушал отрок Семен. Особенно хорошо запомнил Семен спор Крижанича с отцом по поводу чертежа сибирской земли, написанного тобольским воеводою Годуновым. Это было в 1674 году. Годунов, по повелению царя Алексея, изобразил не только Сибирь, но и прилегающие к ней страны и в том числе Китай. Этот чертеж, угловатый и странный, очень поразил Семена. Мальчик всякими правдами и неправдами стремился проникнуть в дом воеводский, чтоб посмотреть на чудную карту. И вот однажды Крижанич заговорил с отцом о воеводском чертеже – о Сибири и сопредельных странах востока. „Напрасно, де, русские люди стремятся на далекий восток, – ворчливо сказал Крижанич. – К чему вам восток? Он вас поглотит. Это немцы на зло, из пакости, чтоб вас погубить, учат вас идти на восток, хотят отвлечь от возможных дел и обратить на невозможное, чтоб русский народ пошел на глупое завоеванье Китая, а русским государством завладели бы немцы и татары! Не поддавайтесь немецкой лести, не слушайте, – закричал Крижанич, – ксеномания, сиречь – чужебесие, это – смертоносная немощь, заражающая народ“.

Ульян Моисеевич выслушал гостя. Старый сотник тобольский видывал на своем веку и немцев. „Есть немцы голанские, есть немцы французские, есть немцы прусские“, – размышлял сотник. В юности, еще при князе Куракине, в 1618 году сослали за что-то из Москвы в Сибирь некоего французского немца Савву. Сей Савва-францужанин развел близ Иртыша огород и, выгодно торгуя овощами, стал известным человеком. Верно! Ульян Моисеевич помнил, что Савва-францужанин имел свое суждение и о делах государственных. Не он ли, сам иноземец, все уговаривал Куракина-князя, чтоб тот выгнал из Мангазеи всяких заморских немцев… Насчет же Китая он, как будто, ничего не пророчил. Кто ж пророчил насчет Китая? Да! Не те ли рейтары-немцы, что приехали в Тобольск как раз в год появления здесь и Крижанича. В год рожденья Семена – 1662 год. Тогда в Тобольске составляли полк, чтоб двинуть на восставших башкиров и татар. Наемники прусские – немцы приехали обучать тоболян – стрельцов, казаков и детей боярских – рейтарскому и солдатскому артикулу. Вспомнил Ульян Моисеевич этих майоров и ротмистров. Ну, конечно, они и болтали про Китай. Хвастуны, забияки и бражники. Верно уж скнипы. Засмеялся Ремезов и сказал Крижаничу, что воевать Китай было бы действительно глупой затеей. И если какой-то немец и пророчил, что царь Алексей завоюет Китай, так врал это немец сдуру или в самом деле желал царю зла. Нет! Воевать Китай тоболяне не собираются! Но насчет верховьев Оби, Иртыша, насчет Забайкалья, насчет Лены, Амура – это дело другое. Эти земли должны стать принадлежностью державы российской. И не прав Крижанич, говоря, что надо прекратить движенье на восток и заключить мир со слабыми, но воинственными правителями этих мест. Эти правители не только сами предадутся тому же Китаю или царям самаркандским либо ташкентским, но еще и будут всяко тревожить русскую Сибирь. Да и попробуй удержи землепроходцев, идущих на север, восток и юг! – сказал в заключенье Ульян Моисеевич. – Попробуй, Крижанич, останови казаков, что вышли с Мангазеи на Енисей, а оттуда на Лену и на Амур! Попробуй, верни их обратно.

Крижанич, упрямо покачав головой, возразил, что русским надобно стремиться не на Амур и Лену, но на Понт Евксинский, на теплые моря, открывающие путь к благословенному „Маре Интернатум“. Сиречь Средиземному морю. Византия! Вот путь русских! Ремезов пожал плечами. Византия, по правде говоря, мало интересовала храброго тоболянина. О берегах Понта Евксинского, как это казалось Ремезову, достаточно думают казаки донские. А здесь и своих дел хватает.

Вот тогда-то Крижанич и завопил, что, де, казаки донские, равно как и люди Поволжья, увы, не способны стали служить своей родине, как надо! И виноваты, мол, в этом не столь они сами, сколь правители России – не мудрые, самовладцы несовершенные! Людодерством, сиречь тиранией, выколачиванием налогов к податей довели правители народ до кровавого и буйного мятежа. Потому и восстали против тиранства люди под знаменами Разина!

Ульян Моисеевич вытолкал буйного гостя своего в шею. Не заявлять же в самом деле на сего Крижанича слово и дело государево! Ах, неспокойный и вздорный человек! Мало ему, что уж попал сюда, в Тобольск, в ссылку.

И действительно, вот уже больше десяти лет, как пребывал в Тобольске оный Крижанич. Уроженец далекого запада, хорват родом, католический поп, еретик, целовавший туфлю римского папы, надумал этот Крижанич, что настанут счастливые времена, если все славяне – хорваты, чехи, поляки, русские – объединятся духовно под главенством римского папы, а государственно объединятся под высокою рукою русского царя. И будет это объединенье всех славян против немцев, которые суть саранча, скнипы, пагубная зараза земли. Вот и явился Крижанич в Москву проповедывать такой великий союз, учить царей русских, а попутно и обличать несовершенность русских порядков, как это он понимал. За все сие вместе и очутился в Тобольске под надзором властей. Получая от казны семь с полтиною в месяц, жил безбедно. Творил труды весьма премудрые – трактат о государстве да „Грамматично исказанье об русском иезику“, чтоб познали люди такое наречье, которое было бы понятно для всех славян света божьего. Так и жил. И теплилась лампада в его келье еще в те ночи, когда пищал Семен Ремезов в пеленках, да так же теплилась эта лампада и теперь, когда сын стрелецкого сотника уже познал грамоту и подумывал о том, что скоро пойдет на службу царскую. Отец, по мере того, как Семен подрастал, многое кой о чем рассказал сыну. И теперь, в этот раз, выпроводив гостя, объяснил сотник сыну, что мудр, конечно, Крижанич, но не во всем. Вспомнить к примеру его рассуждения о расколе. В 1664 году ересиарх протопоп Аввакум, возвращаясь через Тобольск из Даурской ссылки, пожелал видеть Крижанича. „Вот, мол, не я еретик, а он“. И что ж получилось? По началу Крижанич себя вел разумно. Пришел и спросил у Аввакума благословенье. А тот: „Не подходи! Скажи сначала, какой ты веры!“ На то Крижанич спокойно ответил, что о вере готов объясниться с архиереем, но не с Аввакумом, который сам подвергся сомнению в вере. Хорошо сказал! Но потом, как начал уж он, Крижанич, болтать после отъезда Аввакума, так прямо и слушать было тошно! „Глупцы, мол, они, монахи, не желающие стереть с себя плесень старинной дикости. Не от глупых ли безграмотных мужиков, не от глупых ли причин, ради того, что срачица переменена на саван, и поднялся на Руси раскол?“. Тут-то, в этих-то рассуждениях и показал Крижанич, что смотрит он поверху, не всегда вникая в суть. Причина раскольничьих бунтов, – хмурясь пояснил сыну Ульян Моисеевич, – в том же самом, в чем и причина войны Степана Разина, – в людодерстве великом, в том самом людодерстве, которое Крижанич правильно обличает. Ведь не зря мужики, казаки, стрелецкая беднота в церковные дела впутались. Не из-за срачицы, не из-за савана, не из-за буквы книжной! А чтоб насолить царю да боярам да патриарху Никону, который высшей предался власти и с людодерами стал заодно. То-то, сынок! Но об этом помалкивай!

Отец же знал. Не раз выезжал и сам он по приказу воеводы разгонять скиты раскольничьи, которых все больше и больше становилось в лесах сибирских дремучих, не однажды вламывался он с саблей в руках в пылающие избы и с руганью выталкивал оттуда за волосы отчаянных самосжигателей. Безумье! Но у безумья были свои причины.

И не мог честный сотник Ульян Ремезов таить от себя всего этого. И не мог не поведать сыну, подростку, который вот-вот пойдет и сам на трудную службу царскую. И часто, возвращаясь из служебных поездок, отец писал что-то, – писал, раздумывал, рвал, писал снова…

Писал отец, перебирал старые бумагу. Мерцала по ночам лампада в келье ссыльного хорвата. Крижанич писал свое, – выдумывал новый язык, понятный для всех – славян мира, писал о том, как надо управлять государством, делал заметки о стране Сибири. Писал немало и воевода Годунов, окруженный дьяками своими, письменными головами. Что писали они? Объяснительные записки к чертежу земли сибирской? Или извещения в Москву о последних нападениях калмыков и киргизов на пограничные остроги? Или о побегах содержимых в Сибири ссыльных рязанцев и малороссиян? Или о самосжигательстве раскольников?

В неспокойное время рос Семен Ремезов. 2 700 душ христианских из тобольского, верхотурского и тюменского уездов и из городов погибли в огне самосожжения в 1678 году! А Тобольск озарялся иными пожарами. В том же 1678 году выгорело полгорода от воров-поджигателей. Двора сто три по самый девичий монастырь сожрало пламя. Кто жег? Раскольники? Бунтовщики-ссыльные? Неспокойно было в Тобольске. Еще неспокойнее было в России, за Камнем.

Но Москва, далекая, шумная, окруженная волнующимися народами, – Москва – мать земли русской, несмотря ни на что, росла и крепла. Она, в спорах с западными соседями, занимала все более и более прочное место среди великих европейских держав. Иностранные послы соперничали за право на близость к царю. Англичане соревновались с голландцами в поставке на Русь своих товаров и спорили, кто из них прежде получит право на транзитную торговлю через Россию и Сибирь с волшебными странами востока. Но ни те, ни другие не получили привилегии для судовождения по Иртышу, Оби и Енисею… Дорога к Китаю и Индии пролагалась не иноземцами, а храбрыми сибиряками. И, как говорит один из исследователей нашей страны, в эти годы все ясней и ясней выступала из мрака неизвестности еще неведомая до того образованному миру значительная часть азиатского материка. В течение семидесяти лет русские землепроходцы заняли и покорили всю северную Азию, одну из величайших равнин земного шара! Россия стала лицом к лицу с Китаем, со Среднею Азией. Огромными посадами, русскими, татарскими, бухарскими слободами оброс Тобольск. Пожирали и город и слободы пожары, топили наводнения, но снова и снова вставал Тобольск – город стольный. Разноплеменная толпа шумела на торгу. Величественный посольский двор был открыт для восточных гостей.

Мальчик Семен Ремезов был свидетелем того, как в конце 1674 года проследовало через Тобольск в Москву посольство Очирей Саип хана Халкасского, а весной следующего 1675 года проследовало через Тобольск и в Москвы в Пекин посольство Спафария; весной 1678 года через дымящийся от пожаров Тобольск проследовало в Москву посольство владетеля Кошгыры джюнгорца Галдана Бошокту, а в 1680 году тобольский воевода переслал владетелю Монголии Лоузану похвальную царскую грамоту за его верноподданничество.

Восток не поглотил Россию, как того боялся Крижанич.

4

В тысяча шестьсот восемьдесят первом году Семен Ремезов был поверстан в чин из неверстанных детей боярских. Иными словами подросток превратился в мужчину. Пошел на службу, женился, стал видным человеком в Тобольске. Заслуги отца и деда открывали Семену Ремезову широкую дорогу. Начиная служить, Семен Ульянович мечтал о том, что выполнит дела не меньшей важности, чем были выполняемы когда-то его отцом. Но, как видно, доспехи Ермака встречались не на каждом шагу, да и восточные владетели теперь не столь стремились к приобретению волшебных талисманов. Времена изменились, изменились и нравы, изменилась и служба. В первые годы службы Семена Ремезова Тобольск был поглощен перипетиями борьбы между властью духовной и светской. Духовная власть полагала, что воеводы недостаточно строги в делах благочестия, мало заботятся о нуждах церкви, о благополучии монастырей, сквозь пальцы смотрят на бегство крестьян с монастырских земель, слабо борются с раскольниками. Митрополит полагал, что раскольники именно потому и не унимаются, что воеводы недостаточно строги. Воеводы же указывали митрополиту, что если он не оставит столь жестоко преследовать раскольников, то быть беде. И так уже раскольники стали жечь не только себя, но и православных – подожгли около Тюмени в Каменке церковь во время заутрени. Четыреста православных погибло. И, мол, лет десять назад пыталися уже какие-то воры сжечь весь Тобольск, а ныне сожгут наверняка. Митрополит, учтя сие предупреждение воевод, начал строить церкви каменные и такие же стены вокруг них. Украсил Павел Тобольск чудными каменными храмами, но толковали воеводы, что, де, мол, Павел из трусости каменные церкви строит. Митрополит, узнав, отлучил нескольких воевод от церкви. Стал жаловаться в Москву царевне Софье. И опять издевались гражданские власти, сравнивая Павла с известной персоной из стихотворной повести, – похож, мол, Павел на попа ябедника Савву, который „по приказам волочится“. Семен Ремезов рад был оказаться подальше ото всей этой канители и с охотой уезжал из Тобольска. Он не однажды ездил на Урал, проверяя, достаточно крепки ли заставы для преграждения самовольного перехода русских людей в Сибирь. Изменились времена, изменились! Прежде радовалась Москва, что Сибирь заселяется, а теперь повелела запрещать переход. Помещики боялись как видно, что все крестьянство перебежит сюда, за Камень! Ездил Семен Ремезов на юг к джюнгарам, к киргизам и на дальний север выручать корабельщика Родиона Иванова, потерпевшего крушение на западном берегу Ямала у Шараповых кошек.

И скитался так по Сибири Семен Ульянович без малого десять лет. Путешествуя, молодой Ремезов уделят немалое внимание осмотру старинных городищ, капищ языческих идолов. Искал камни-самоцветы, руду. Чтоб не забыть, где это видел, стал он делать подробные записи и сопровождать их чертежами, а то и просто рисунками. Рисунки удавались.

Ремезовская изба наполнялась мало-помалу новыми редкостями и диковинками – рисунками, чертежами, камнями, всевозможными предметами, привезенными издалека. И дивились на все это, как когда-то дивился сам Семен Ульянович на находки отцовские, – дети Семена, сыновья малолетние – Иван, Леонид, Петр и Семен Семеновичи.

Давно умер дед Меньшой. Отдал душу богу и Ульян Моисеевич. Но росло новое поколение. Уж пятым ребенком ходила жена Семена Ремезова, могучая сибирячка, не расстающаяся ни зимой ни летом с пышным собольим мангазейским душегреем. Жена нянчила детей. Семену Ульяновичу все не сиделось дома. Он продолжал бы путешествовать и дальше, если б не попались однажды его курсовые записи, зарисовки и чертежи на глаза тому же самому митрополиту Павлу. Посмотрел Павел чертежи ремезовские и объявил, что никто иной кроме Семена Ульяновича не сможет придумать, какова должна быть новая каменная стена вокруг архиерейского дома. Ремезов согласился сделать чертеж и проследить за постройкой. Но что-то плохо ладилось дело. Затянулось. Переделывали, откладывая завершение работы с весны на осень, с осени на весну… Так, в хлопотах вокруг этой злополучной стены и провел Ремезов время до 1689 года. А тут и самому не захотелось больше никуда уезжать из Тобольска. Любопытные шли из Москвы вести.

5

В Москве совершились большие перемены. Молодой царевич Петр взял власть в свои руки. Царевну Софью заключили в монастырь. Жестоко поплатились за своевластие стрельцы московские. Притихли раскольники, поднявшие было голову в годы правления Софьи. А что дальше? Про Петра толковали, что он окружил себя иноземцами, вводит в обычай все иноземное. Вот когда действительно началось все то, от чего так настойчиво предостерегал старый ворчун Крижанич – подлинная ксеномания, сиречь – чужебесие. Кое-кто из тоболян помнил слова мудрого хорвата. Что-то наделают на Руси иноземцы? Спросить бы Крижанича. Но давно уж, еще в год смерти Алексея Михайловича, удалось вырваться Крижаничу из Сибири, а вскоре и утечь за границу. И толковали тоболяне меж собой, гадали, что будет дальше? Как бы не поддался молодой царь на немецкую лесть!

Из Москвы от молодого царя шли какие-то необычайные, торопливые и не всегда приятные распоряженья. Более чем когда-либо усилились строгости насчет взимания пошлин, выплачивания ясака. В то же время последовали указы не обижать азиатцев, – не пытать и не казнить их без доклада государю. Не верил, видно, царь, в мудрость сибирского начальства, раз так ограничивал его законные, вековые права. Да! Так оно и было. Все чаще стали поступать распоряжения, показывающие, что не весьма уважает молодой царь старую сибирскую администрацию – почтенных бородачей-воевод. Пришел однажды указ прямо оскорбительный. Повелел царь верхотурскому кабацкому и таможенному голове строжайше осматривать людей всякого звания без различия пола и возраста, а в том числе и воевод, со всеми их чадами и домочадцами – не везут ли в Сибирь в излишке мед, пиво, вино и табак для обмена на мягкую рухлядь, а из Сибири не везут ли в платьях, в постелях, в полозьях, в хомутинах мягкую рухлядь. Знаем, мол, куда деваются лучшие меха!

Проскакал сломя голову через Тобольск петров посол к китайскому богдыхану, некий Избранд Идес, датчанин. Не был он похож на чинных старых послов московских.

Семен Ульянович в эти дни был занят делом скромным и благочестивым. Он, по просьбе нового митрополита тобольского Игнатия Римского-Корсакова, чертил проект выносной часовни для поставления на реке Иртыш иорданного священия воды; расписывал часовню красиво – золотом, киноварью, лазурью. Но не успев закончить сего богоугодного дела, был Ремезов вызван к новому воеводе Нарышкину. Сей ставленник и родственник молодого царя с шутливой серьезностью объявил Ремезову, что пора и ему послужить богу Марсу, а посему не угодно ли будет ему, художнику сибирскому преизвестному, написать семь новых камчатных знамен для конных и пехотных полков сибирских? Что ж! Семен Ульянович не имел ничего против, чтоб сделаться знаменщиком и живописцем. Заказ он выполнил мастерски. Это было в 1695 году. Осмотрев знамена, Нарышкин потребовал от Ремезова других его рисунков. И, как видно, написал что-то в Москву. И вскоре пришел из Москвы указ, продиктованный не иначе как самим Петром I, – пусть-де боярский сын Ремезов примет участие в написании большого чертежа страны сибирской. Чертежи составлять было велено всем сибирским городам и уездам, а в Тобольске было велено изготовить на основании этих материалов общий чертеж Сибири, огромный чертеж, вышиной три аршина и в длину четыре аршина. Составлять велено было быстро „безо всякого матчания“.

Детские воспоминания – чертеж воеводы Годунова, где Азия была похожа на ящик, Китай приткнулся к углу, а для Индии не осталось и места, насмешки по этому поводу ворчуна Крижанича, старые, сделанные на глаз и на память, нехитрые чертежи отца – стрелецкого сотника Ульяна Моисеевича, – все, все приобрело теперь вдруг необычайную важность. Царь поручает чертить великий чертеж. Сам царь!

Вскоре Ремезов выехал из Тобольска. Рисовать Сибирь. С Ремезовым выехали его дети – помогать в важной работе. Долго не было Ремезовых дома. А вернувшись, они превратили старую избу в такую чертежную палату, каких еще не было в Тобольске.

Так появился первый чертеж – „Чертеж земли тобольского городу“. Но это было только начало работы. Выезжая не один раз в разные концы Сибири, расспрашивая приезжих бывалых людей про далекие страны, безводные степи, огромные озера, про славный Алтай-камень, который искони создан главой всех великих рек – Иртыша, Енисея, Селенги, китайской Корги, индейской Ганги, Ремезов готовил новую карту.

Однако, этот труд пришлось вдруг оставить. Что же случилось? А случилось то, что Петр I решил срочно перестроить город Тобольск. Часто, мол, горит деревянная столица сибирская, пусть она станет неуязвимой для огня. Все казенные учреждения надо сосредоточить на горе, в новом каменном городе. А составить план постройки нового города, составить план перестройки старого Тобольска надо поручить известному сибирскому чертежнику и живописцу Семену Ульяновичу Ремезову.

Ремезову предложили быстро составить проект строительства и велели явиться с ним в Москву, захватив кстати и готовые сибирские чертежи.

6

Москва! Видывал ли ее до сих нор кто-нибудь из Ремезовых? Едва ли. Бывал там только дед Моисей. Храбрый сотник Ульян Моисеевич побывал во многих столицах – на развалинах татарской столицы Искера, в шатровой столице калмыцкого тайши Аблая, в сооруженных из звериных шкур столбцах северных князьков, но родной столицы, Москвы, он так и не увидел за всю свою жизнь. Ну что ж! Зато повезло внуку и правнуку. Семен Ульянович отправился в Москву вместе с сыном – Семеном Семеновичем, старшим мальчиком, наиболее деятельным помощником в черчении карт.

Две недели из Тобольска, через Верхотурье, Соль Камскую, Кайгородок, Устюг Великий, Вологду и Ярославль – ехали в Москву путешественники. Это был путь воевод и ратных людей, путь искателей счастья, путь опальных, путь колодников. Много рассказов, много преданий было связано с этой сибирской дорогой. Старики великоустюжские до сих пор помнили проезд через их город одного из сибирских воевод, князя Темкина, как, приехав в два часа ночи, велел у посадских людей ворота ломать, у изб и клетей двери высекать, а жителей велел бить чеканами, обухами и плетьми, а животы их грабить и от того насильства и боя произошел в Устюге великий переполох, и начали бить в колокола. Это было давно, полвека назад, но и сейчас еще добрые устюжане с некоторым недоверием смотрели на проезжих сибиряков. Кто их знает, этих людей из-за Камня. Пьяные, веселые, грозные, требовательные проезжали эти сибиряки, сторожа рубежей восточных. Ремезовы, впрочем, ничуть не походили на сих удалых безобразников. Семен Ульянович, показывая сыну города старой родины, объясняя, что и как, скорее напоминал паломника к святым местам. Русь! Древняя Русь. Какова-то Москва? Там, говорят, нынче нарушено юным царем все благочестие. В пестрых кафтанах и завитых париках носятся там иноземцы, да так же оделся и сам молодой государь и многие близкие ему люди. Тонет Москва в дыму табачном. Обо всем этом, вздыхая, рассказывали Ремезову добрые люди в Устюге, Вологде, Ярославле… И думал Семен Ульянович – вот она ксеномания, сиречь – чужебесие! Скоро, скоро увидит он все сие воочую!