Текст книги "Повесть о Тобольском воеводстве"

Автор книги: Леонид Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Так князь Иван поближе сошелся и даже сдружился кое с кем из обитателей Тобольска. Разные тут были люди – старый воин Ремезов-меньшой, иноки Логгин и Дионисий, юный сын боярский Сергей Кубасов, родом из Тотьмы, большой любитель книг. Все эти добрые люди постарались, чтобы Катырев понял – здесь, в Тобольске, ему нечего стыдиться того великого несчастья, которое его постигло. Сибирь не удивишь! Мала ли кто и за что не попадал в опалу. И ему, де, князю, пора браться за дела, ибо время не ждет, а опустив руки, прозевав, не распорядившись, можно, де, легка навлечь на себя и новую немилость.

Немилость Шуйского? Поморщился князь. Гордо поднял голову. И поняли тоболяне, что милость Шуйского не примирила бы Катырева с царем.

Кто разберет!

А тут как раз прискакал из Березова гонец. Доставил он спешное письмо от воеводы волынского. Князь Иван, распечатав письмо, не сразу понял смысл того, что написано. Анна. Почему Анна?

Казалось, что сама смута воплотилась в облике этой женщины, носящей христианское имя Анна. Анна Путреева. Кто она такая, эта княгиня кодских остяков? Князю Катыреву приходилось иметь дело с Мариною Мнишек и хитрыми паннами ее свиты. Но княгиня кодских остяков? Под ее начальством остяки шли на Березов, – так сообщал воевода волынский. А татары, объединившись с остяками, замышляют поход сюда, на Тобольск, чтоб уничтожить, стереть с лица земли этот город.

Только теперь князь Иван понял как следует, что он в Сибири, не в Москве, не среди бояр, а один здесь, в Сибири, – лицом к лицу с этой страшной и таинственной страной. Князь Иван как бы очнулся от сна. Да! Сидеть, опустив руки, нельзя. Ни дня, ни часа! Он, Катырев, должен пресечь мятеж, должен защитить этот город, должен защитить себя. Но как и с чего начать? Созывая людей, он заметил, что все эти люди не столько ждут его слов, сколько подсказывают ему самому те слова, которые необходимо сказать сегодня. Глядя на воинов, на служилых людей, князь Иван понимал с полной ясностью, что они ничего не ждут от него, царедворца, пережившего двух царей, видевшего смерть Годунова, гибель его сына, от него, плясавшего на маскарадах во дни Лжедимитрия. Тоболяне готовили ко ней, готовили суда для похода. И ласково соглашаясь с теми или иными распоряжениями князя Ивана, они сейчас же забывали про него. Оставалось одно – не замечать этого.

Отряд за отрядом покидали Тобольск, уходя на север. Поступали новые известия о кознях остяков и татар. Приходили донесенья о разгроме отдельных скопищ. Новые и новые ратники выезжали из тобольских ворот. Тоболяне шли защищать свой город. Храбрая кодская княгиня Анна не осуществила своего замысла взять Березов. Удалось подкупить шаманов, они выдали Анну Путрееву. Лишенные предводительницы, мятежники были рассеяны по лесам.

Эта была большая победа. Но князь Иван, принимая донесения об этой победе, знал, что личной его заслуги в этой победе нет никакой. Судьбу Сибири решали сами сибиряки – так и следовало отписать в Москву.

Больше того, сибиряки решили и судьбу князя Ивана. Здесь, в тобольском остроге, обрел силу и подлинную не книжную мудрость князь Иван. Ибо со стен Тобольска в первый раз увидел сей книжник к царедворец родину, Россию, ее настоящее, ее будущее Участник боярских интриг, человек, умевший приноравливаться к любой обстановке, человек, ставивший выше всего свое собственное благополучие, князь Иван здесь, в Тобольске, впервые вплотную столкнулся лицом к лицу народом. Народ показал свою силу и мощь. Народ показал князю Ивану, как надо расправляться с врагами.

Там, в Москве, бояре и дворяне хитроумно лавировали между Шуйским, Вором, Сигизмундом польским, Карлом шведским. А тем временем поляки, литовцы, шведы грабили русский народ, грабили народ где и как только можно. Народ, предаваемый знатью, терял все. Здесь, в Сибири, народ был покрепче. Он сумел отразить удар с тыла, сумел отстоять русские города от нашествия азиатцев. Сибиряки действовали дружно. И не потому ли, что среди них не было столь много премудрых бояр и дворян? Он, князь Катырев, был одним из немногих. И князь Иван видел, что при малейшей попытке какого-нибудь предательства его, князя Ивана, голова, была бы мгновенно срублена ласковыми тоболянами.

Во всяком случае здесь, в Тобольске, хотя и вокруг этого города рыскали враги, князь Иван чувствовал себя более в безопасности, чем там бы, в Москве. Здесь он спал спокойно. Пусть страшными были сны, пусть снились кучумовичи в мундирах польских гусаров и Марина Мнишек, польская панна, в меховом облике кодской княгини Анны, – пусть страшными были сны, но просыпаясь, знал князь Иван, – бодрствуют зоркие сторожа на тесовых башнях Тобольска.

6

Кое-кто поговаривал: «Старается князь Иван, боится попасть в новую к Шуйскому немилость». Но Катырев меньше всего думал теперь угодить Шуйскому. Все чаще и чаще срывались у Катырева с языка насмешливые слова о царе Василии. Близким людям, например, юному Сергею Кубасову, поговаривал князь Иван, что, де, царь Василий и возрастом мал и образом нелеп, но скуп вельми и неподатлив. Неподатлив! Имел Катырев полное основание утверждать так. Лихорадочно взявшись за работу, объехал князь Иван ряд острогов, укрепил их заново, а два острога – Нарымский и Кетский – решил перенести на другие места. Но Шуйский не позволил этого сделать. Князь Иван настаивал, объяснял: стоят, де, остроги в низких местах и зальет их первая большая вода. Но подозрительный Шуйский, думая неведомо что, отказал в разрешении приняться за работу. Как же не неподатлив? Вот сплетни да доносы слушать царь горазд, а когда о деле – ничего до него не доходит. Так-то дружок, Сергей Кубасов!

Укрепляя отдаленные остроги, не забывал Катырев и о Тобольске. Перестраивал башни, возвышал тын, углублял ров. Внутри города поставил немало новых зданий. Заботясь о друзьях своих, монахах и увечных воинах, нашедших себе приют в монастыре, распорядился князь Иван перенести этот монастырь из-за реки на гору. Попутно с монастырскими делами заинтересовался и вообще делами церковными, внял жалобам монахов, что в Сибири добрых попов не хватает, оттого и блуд и разврат всякий. Если монахи думают так, то делу можно помочь. Написал Катырев в Вологду тамошнему епископу, чтоб прислал тот попов, искусных в сладостном пении Духовном. Катырев, знаток и любитель поэзии, знал в этом деле толк, знал, как это много значит, если в церквах поют хорошо. Надо утешать народ хоть этим в такое тревожное время. Но, заботясь о пище духовной, не Позабыл князь Иван и о яствах земных. И не только о хлебе, который приказывал усиленно сеять, хотя бы под стрелами татарскими, но даже и о соли. В годы войны оставила Пермь тоболян без соли – не до того было! – и только теперь поняли люди, сколь необходима эта приправа к любой пище. Князь Иван придумал отправить за солью особую военную экспедицию на Иртыш, в калмыцкую степь. Там, на Ямышском озере, по словам азиатцев, было сколько угодно соли. Так, в тяжелые годы крестьянской войны и иноземной интервенции было начато большое дело освоения русскими людьми Прииртышья. В дальнейшем это завершилось освоеньем всего верхнего Иртыша и постройкой Омска, Семипалатинска, Усть-Каменогорска…

В поход за солью пошли охотно. А еще более охотно, охотнее всего, шли казаки в Мангазейский уезд наводить порядок у самояди. Конечно, это был предлог. Привлекал, главным образом, сам город, чрезвычайно разросшийся в эти годы. Там можно было купить товары, каких не найти не только в Тобольске, но и в самой Москве. Архангельские корабельщики полюбили пристань на Тазе. Вслед за поморами, пользуясь великим на Руси замешательством, беспрепятственно проникали в Мангазею и купцы – норвежские, английские, голландские. Весело жилось в Мангазее: бей в уезде зверя, продавай его в городе и живи в свое удовольствие – торговые бани, притон для игры в зернь, два дома питейных – чего еще надо. Многие, уходя из Тобольска в Мангазею, не возвращались.

Народ! В часы боевой тревоги поднимался он дружно на врага; когда же непосредственная опасность проходила, эти храбрые люди становились беспечны, как дети. И нелегко было сладить с великой толпой бородатых детей, пропадавших без вести по кабакам и бляндам.

Но князь Иван сладил. Это удалось в 1610 году, когда прискакали из Москвы гонцы с известием, что царь Василий Шуйский ссажен с трона.

Вот когда князь Иван взял по-настоящему власть. Весть о падении Шуйского как бы выпрямила князя Ивана во весь рост. Будто бы никогда не бывал он в опале, в тюрьме, в застенке. Вот когда монахи Логгин и Дионисий, юный сын боярский Сергей Кубасов и все другие тоболяне, доброжелательно встретившие когда-то опального князя, поняли, как мудро они поступили. Стали они теперь доверенными людьми всесильного наместника, наместника несуществующего царя.

Князь Иван преобразился. Это не значило, что он стал грозен и нетерпим в обращеньи с тоболянами и прочими добрыми сибиряками. Нет, с тоболянами он остался таким же, каким был и раньше, но сумел он как бы по волшебству превратить Тобольск в некую часть Москвы. Установив теснейшую связь с родней и друзьями своими – боярами из войска, посылал на нужды этого войска целые обозы пушистого золота – мангазейских мехов. Катырев заставил москвичей понять, что Сибирь – ее люди, ее сокровища – это страна скажет еще свое слово на великом совете русских людей, когда будут решаться судьбы родины. И увидели бояре из войска, что там, в Сибири, у Катырева мощно растут города, растут в те годы, когда здесь, в России они рушатся под ударами иноземцев и грабителей. Там, в Сибири, нет шатости, люди дружны.

В Сибирь к Катыреву отсылали знатные люди жен своих и детей, чтоб не попали семьи в плен к неприятелю. В Сибирь к Катыреву отсылали купцы московские свой товар, чтоб сохранить его от грабежа и пожара. Объявились приказчики этих купцов на правах хозяев. Бродячие торговцы – офени – сотнями появлялись на тобольском базаре. Всем им Катырев повелел не дорожиться, уступать гостеприимным тоболянам товар подешевле.

Прознав про такой наплыв купцов из Москвы, снарядили в Тобольск свои караваны гости из сопредельных стран востока – из царства джюнгорского, из царства ташкентского, самаркандского, бухарского.

Знай принимай гостей, держи в безопасности дороги из Москвы, дороги с востока.

Многие тобольские купеческие фамилии берут начало именно с этих лет – с 1611–1612 года. В эти годы прижились в стольном городе сибирском и москвичи, и ярославцы, и ташкентцы, и бухаретяне.

И рос город. В то время, когда за Камнем царило всеконечное разорение, когда чуть ли не вся русская земля опустела и люди не чаяли впредь себе спасенья, когда поляки выжигали Москву, – день за днем богател и укреплялся славный город Тобольск.

И кто не ломал шапки перед князем Иваном, виновником сего необычайного благополучия!

7

Летом 1612 года обратился к Ивану Михайловичу Катыреву с посланьем, прося совета насчет важных государственных дел, сам предводитель народного ополчения князь Пожарский. Муж честный, стоявший в твердости разума своего крепко и непоколебимо безо всякой шатости, самозванцу не служивший, в Тушино не ездивший, Шуйскому не изменявший, с поляками не сговаривавшийся, – князь Пожарский писал тому, кого сослали когда-то в Сибирь за измену. Князь Иван мог быть доволен.

Вскоре последовало еще одно обращенье Москвы к Тобольску. Это был призыв Минина и Пожарского дать людей земскому войску для окончательного изгнания поляков и шведов. На этот призыв откликнулись не только русские сибиряки, но и многие люди Азии. Однако нашлись и мыслящие иначе. Некоторые предводители пелымских, лозвинских и верхотурских вогулов решили извлечь свою выгоду из этой войны. «Чем, де, нам идти на Русь воевать на войну, мы, де, и здесь повоюем в в сибирских городах. Государя в Москве нет. Ныне в Сибири одни воеводы, а людей русских мало во всех сибирских городах!» Словом, затвердив, что в Москве нет царя, князьки позвали народ идти походом на русскую Сибирь и на Россию – на Пелым, на Пермь, громить русских.

Это было пострашнее, чем затея храброй княгини Анны идти на Березов. Как тогда к остякам, теперь к вогулам примкнули татары. Словно по волшебству, одновременно заволновались и племена далекого севера – уральское эхо долетело до Мангазеи. Медлить было нельзя. Это прекрасно знал Катырев.

«Спешно, на конях, полем, или в суднах, но как можно и как бы то ни было скорее» бросить войска на Пелым предписал князь Иван тюменскому воеводе Матвею Годунову. Из Тюмени туда пошла артиллерия и несколько сот воинов русских и верных русским татар. Одновременно пошли войска из Туринска.

Вогульский поход на Пелым и на Пермь был предотвращен. Нечего говорить о том, какой помехой в деле восстановления русского государства был бы захват мятежниками Пелыма и Перми, как помешало бы такое восстанье в тылу борьбе русского народа с поляками и шведами.

Вовремя были предупреждены и волнения в Сургутском и Мангазейском районах. Сибирскую шатость удалось пресечь в корне. И шли на запад к Москве обозы, полные сибирских мехов, и превращались соболя в золото, столь нужное славному русскому народному ополчению в великой борьбе против интервентов.

8

В конце 1612 года князя Ивана Катырева-Ростовского вызвали в Москву друзья его, бояре из полков, Так кончилась сибирская ссылка князя Ивана. Вез он из Сибири в числе прочих пожитков и некую рукопись. А что было написано, знали и многие тоболяне.

Проводили они князя Ивана, а встретили взамен его тоже князя Ивана и из того же самого ростовского дома – князя Ивана Буйносова-Ростовского, попавшего в Сибирь на воеводство за какие-то мелкие провинности. Ничего доброго не сумел сделать Буйносов и здесь, в Тобольске, а вскоре выплакал себе разрешение вернуться домой и уехал, передав воеводство своему родственнику – шурину и опять же опальному человеку – князю Ивану Семеновичу Куракину. Этот боярин, один из заметнейших русских военоначальников начала XVII века, в годы крестьянской войны склонился к тому, чтоб посадить на русский престол поляка – «с польскими и литовскими людьми на разоренье Московскому государству советником стал». Вот почему после победы над интервентами и отправили Куракина в Сибирь на службу, то-есть в опалу. И этого человека приняли привыкшие ко всему тоболяне без удивленья. Кто знает, – может быть, ошибся боярин, может быть, оговорили боярина злые языки. И, может быть, окажется князь Куракин еще лучше князя Катырева. Тот ведь тоже явился когда-то в Тобольск с темным ликом, опущенным взором. Смотрел на храбрых сибиряков не как на людей. Однако выбили сибиряки «кислую шерсть» из князя Ивана Катырева. Авось, мол, и с Иваном Куракиным народ сговорится.

Но вышло не так – не сибиряки выбили «кислую шерсть» из князя Куракина, а сей боярин, замаливая старые свои грехи перед Москвой, начал наводить в Сибири невиданные порядки. Сперва тоболяне молчали, тем более, что князь затеял любопытное дело – послал двух казаков Ивашку Петлина и Петуньку Киселева для разведки в Китай! И привезли из Китая Ивашка да Петунька от китайского царя грамоту о том, что русские могут в Китай ездить и торговать. Эту затею Куракина тоболяне одобрили. Но дальнейшие действия Куракина им не понравились. Принялся князь сибиряков всячески зажимать. Что есть сил выбивать стал подати. Отобрал у торговых людей в казну всякие доходные предприятия, вроде торговли вином, содержания бань. Запретил вывоз пушнины с ледовитого побережья на том основании, что, де, мол, иначе нельзя прекратить насилий торговцев над самоядью. А самое главное, напоминал он настойчиво и многократно о том, что Мангазея снюхалась с иноземцами, которые могут совсем прибрать ее к рукам; из Тобольска, де, в случае чего, Мангазею не защитить, придут морем не торговцы, а воины и отберут Мангазею и надо, мол, морской ход в Сибирь запретить вовсе не только для иноземцев, но и для русских. Он добился, в конце концов, своего – разорил Мангазею. И неслучайно то, что в годы упадка Мангазеи пришли в упадок и некоторые другие северные сибирские города, а в том числе и сам стольный город Тобольск. На рубеже 20-х годов, когда Мангазея оказалась наполовину покинутой жителями, уходящими на восток, замерли, опустели и посады вокруг Тобольска. Осталось в Тобольском посаде немногим более полсотни домов. Не ужились сибиряки с князем Иваном Куракиным. Грозные пожары почти одновременно разразились в Мангазее и в Тобольске. Там и тут красный петух был пущен на страх воеводе. Вскоре же после этих пожаров отбыл из Сибири Куракин. Его отозвали поспешно. В общем, он оправдался перед царем Михаилом, а вернее, перед отцом царя патриархом Филаретом. Горько плакал князь Куракин перед патриархом, жалуясь на трудность сибирской службы, на воровство и развращенность сибиряков. Мол, не соблюдают они законов ни божеских, ни человеческих. Пошлин платить не хотят, мягкую рухлядь утаивают, крестов не носят, постных дней не хранят, стали заодно с дикарями, перенимают одежду и обычай их и едят вместе, живут с некрещеными язычницами, живут с кумами и сестрами своих жен, девок из России сманивают, а то и выкрадывают, продают, при отъездах закладывают на срок, словно не жены, а шубы; не имея денег выкупить, женятся на других. Распустились! В годы смуты, мол, не было в Сибири шатости. И без них, мол, сибиряков, Русь погибла бы. Если б, мол, не они, сибиряки, то вогулы Пермь, а татары, пожалуй, и Москву взяли бы. И не есть ли сия гордыня последствием того, что управляли Сибирью мягкотелые воеводы, всякие там князья ростовского дома.

Филарет не принял этого намека. Князь Иван Катырев, тот, в кого, по злобе своей, метил Куракин, по-прежнему появлялся при государе за царским столом и за столом патриарха. Что же касается до сибиряков, так решил Филарет для обузданья их непомерной гордыни и для исправленья нравов послать в Сибирь на помощь власти светской и власть духовную. Решено было учредить в Тобольске особую епархию, поставив во главе ее мужа и твердого и доблестного – архиепископа Киприана.

Киприан выехал в Тобольск наводить порядки, но не сладя сам с буйными сибиряками, а главное с их развращенными воеводами, потребовал Киприан сыщиков-следователей для разбора всех этих дел докучных мирских. И помчались в Сибирь строгие следователи – Иван Спасителев да Арефа Башмаков. И чесали себе затылки храбрые тоболяне. Нет! В годы войны, когда шли на Тобольск остяки, вогулы, татары, было легче, спокойней. Где-то славный князь Иван Катырев, который не звал из Москвы сыщиков, не заводил следствий, не сочинял по каждому поводу жалоб, а правил как мог, да советовался про то, в чем сам был не тверд, с добрыми людьми.

9

Князь Иван, несомненно, слышал обо всех этих бедах и недоразумениях тобольских. Теперь, служа на почетных должностях в Москве, не забывал князь Иван о Сибири, о стране, которая вернула ему честь и славу. Кое-кто из старых сибирских друзей при содействии Катырева перебрался в Москву. Так, приехал сюда и получил здесь должность сын боярский Сергей Кубасов, любитель книг. И беседуя с Кубасовым о злоключениях тоболян, вздыхал князь Иван. А, может быть, и верно, правя там, в Сибири, не мудро, потворствуя народу храброму, но порой по-детски беспечному, толкнул он сибиряков на дурную дорогу? Вселил в них дух гордыни и неповиновения! Как же! Не будь, мол, нас, так вогулы и Пермь охватили бы, а татары и Москву взяли б.

Порою, слыша о том, что творится в Сибири, он был готов снова пойти на сибирскую службу. Казалось Катыреву, что не так поступают правители. Надо так, а они совсем по-другому. Где надо лаской – там палкой. Где надо палкой – там они лаской. Он-то уж знает, как надо. Изучил. И поехав бы, сделал. Но не отпустили бы теперь Катырева далеко из Москвы. После двух походов на поляков и на крымцев велели Ивану быть при дворе. Патриарх Филарет знал, зачем это нужно. Ибо кто, как ни князь Иван, искусный книжник и сочинитель, мог написать лучше то, что необходимо было написать именно теперь. Важную князь Иван писал повесть. И рассказал он в этой повести о делах более любопытных для мира, чем дела тобольские да мангазейские. И надобно было, чтоб писал сие князь Иван в Москве, а не в далеких походах. Так что незачем князю Катыреву стремиться в Сибирь! Пусть толкует он о делах сибирских с дружком своим Сергеем Кубасовым, который, кстати сказать, усердно помогает Ивану трудиться над сочинением повести.

10

Сибирское следствие давно кончилось. Присмирели сибиряки. Светские власти стали во всем покорны Киприану. Архиепископ стал с той поры полновластным хозяином Сибири. Киприан учредил за время своего служения в Сибири двенадцать монастырей, которые, помимо всего прочего, явились школами грамоты – двенадцатью школами грамоты в русской Азии! Монахи усердно обращали в христианство азиатцев. Киприан мог только радоваться своим победам. И собираясь уже вернуться в Россию, сделал архиепископ еще одно большое дело, – призвал он всех оставшихся в живых: казаков – сподвижников Ермака Тимофеевича и сказал им, что пора составить повесть о том, как было завоевано сибирское царство. Думал Киприан расспросить казаков и записать их рассказы о том, как сражались с татарами, сколько было людей в дружине и кто где убит. Однако, вместо устных рассказов, получил Киприан от многих старых казаков письменные грамотки. Оказалось, что грамотеев среди сподвижников Ермака Тимофеевича было весьма и весьма немало. Что ж! Тем лучше. Имена Ермака и казаков, убитых при покорении Сибири, Киприан записал в синодик соборной Софийской церкви и заповедал, чтобы протодиакон ежегодна в неделю православия вспоминал всегласно имена героев и возглашал им вечную память. А письменные сведения о завоевании Сибири, данные казаками, Киприан сличил, кое-чем дополнил и свел в тот единый труд, который и известен нам под именем первой сибирской летописи.

11

И вот приблизительно в то время, когда была составлена Киприаном первая летопись сибирская, в Москве появилась другая книга, составленная некиим тоболянином. Это был так называемый «Хронограф» Сергея Кубасова, тобольского сына боярского. В этой книге рассказывалось сначала о делах далекой старины, о событиях, происшедших до Ивана Грозного, затем о Грозном и, наконец, о событиях начала XVII века. И было удивительно: как ярко, умно и живо описал годы смуты этот тоболянин Сергей Иовлев сын Кубасов, скромный уроженец Тотьмы, служивший затем в Сибири сыном боярским и подьячим. Казалось, что этот Кубасов сам был при дворе Бориса, сам с глазу на глаз беседовал с самозванцем, а затем стал одним из ближайших приближенных царя Василия. Как мог этот подьячий из Тобольска видеть так зорко все то, что творилось в Москве?

Удивительное дело. Но не удивлялся сему патриарх Филарет, мудрый родитель царский. Недаром вернулся с сибирской службы в Москву князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский. Недаром он выписал к себе в Москву и скромного друга подьячего Сергея Кубасова.

Князь Иван не гнался за славой. Князь Иван охотно уступил права авторства помощнику своему подьячему Сергею Кубасову. Те, кому надо было знать истинное имя автора, – знали.

Эта была не первая повесть о годах великой смуты. Но те труды, которые появились прежде, не удовлетворяли уже требованиям времени. Пора было противопоставить что-то «Иному сказанью», рукописи, которая ходила еще в списках. «Иное сказанье», клеймя Годунова и самозванца, восхваляло Василия Шуйского. Такая книга была не ко двору Романовых. «Новая повесть» и «Плач о земле русской» были хорошими книгами, призывающими русских людей на борьбу с иноземцами, но они обрывались на событиях 1610–1611 годов. Повествующий о дальнейших событиях временник Тимофеева был полон утомительных и далеко не всем понятных иносказаний. А о писаниях князя Ивана Хворостинина нечего было и говорить. Уж кому, как ни Катыреву было ясно, что стоят писания этого еретика и «гусара». Кто, как ни Хворостинин рядился при самозванце в ляшское платье? Что мог написать такой человек? Одну ересь, одну ложь, одни оправданья своим богомерзким поступкам. Конечно, написал он хорошо, складно, ловко, но тем более необходимо было опровергнуть сию еретическую книгу. Вот почему, с благословенья Филарета, взялся князь Иван Катырев за перо. И, не гонясь за славой, написал свою повесть.

Он старался быть справедливым и беспристрастным в оценках людей и событий. Человек, принадлежавший к тому общественному классу, которого не миловал ни Грозный, ни Годунов, князь Иван отдавал должное и Грозному и Годунову. Не старался он осрамить, замарать грязью и память «нелепого» Шуйского. Был сдержан. И, безотносительно к своим личным привязанностям, сумел найти нужные слова для осуждения всех изменников и для прославления всех, кто действительно боролся за счастье родины.

А право назваться автором этой книги он отдал тоболянину. Не потому ли, что Тобольск научил князя Ивана той мудрости, какая была необходима, чтоб написать сию книгу?

Да и другие-то труды свои, – а писал он немало, – не подписывал Иван Катырев своим именем сполна. Так, например, составив «Трактат на иконоборцы и на всея злые ереси, – люторы, новокрещенцы, кальвины и прочия блядословцы», подписал сей трактат он так: «Многогрешный и непотребный раб божий восточной церкви дукс Иван». И кто разберется, что заставило подписаться так скромно – воспоминания ли о грехах молодости или что еще…

И еще более скромно, вовсе без подписи выдал потомству князь Иван последний свой труд… Может быть. Катырев не хотел тут соперничать с Киприаном, хотел оставить за почтенным архиепископом первенство… Может быть были и какие другие причины, но только та летопись, которая была составлена Катыревым на склоне лет, не подписана им. Эта сибирская летопись носит название строгановской, потому что была найдена в доме Строгановых. Написана она прекрасным образным языком, который отличает все другие труды князя. А особенно убедительно свидетельствуют об авторстве Катырева великолепные описанья природы, которые так удавались Катыреву в других его сочинениях, Иван Катырев – один из первых певцов русской природы.

Эта летопись увлекательно рассказывает о завоевании Сибири русскими, о подвигах Ермака и его товарищей. И, составляя эту летопись о бедах и радостях русских людей за Уралом, быть может надеялся многогрешный и непотребный дукс Иван, что будет когда-нибудь и кем-нибудь описана и его жизнь, бурная и беспокойная жизнь сына великой смуты.

Скончался дукс Иван в 1640 году.