Текст книги "Том 4. Сашка Жегулев. Рассказы и пьесы 1911-1913"
Автор книги: Леонид Андреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 42 (всего у книги 42 страниц)
Князь. Не волнуйся, дорогой.
Зайчиков. И это все глупо. Князь, достойнейший друг мой – отойди на минуту! Не мешай, я требую, наконец! Ну оглохни, ослепни, наконец – и не мешай.
Князь. Хорошо, мой дорогой.
В некотором замешательстве смотрит на княгиню, затем садится у дальнего столика с альбомом.
Василиса Петровна. Вы меня поразили, Иван Алексеевич. Правда, я совсем, кажется, забыла, и вдруг ваше неожиданное появление… – но ведь вы же собирались за границу, помню?
Зайчиков. Да, и за границу собирались.
Василиса Петровна. Так почему же вы здесь, Боже мой – как это дико! И ночью, я уже собиралась спать, как вдруг стучат, какая-то записка… (Тихо.)Но где же деньги, Иван Алексеевич, где же деньги?
Зайчиков (громко).Деньги? Раздали, пропили, потеряли, слона покупали – почем я знаю, куда девались эти деньги! Вначале я еще помню, что-то такое выходило, я уж начал труппу сбивать, летний театрик присмотрел, но – заскакал штандарт! Фантастика, феерия, сон в летнюю ночь, восторг и упоение, но – мертвые сраму не ймут! Что я – вот моя заботушка, вот горе мое: ведь пропадет, княгиня! Заклюют, сожрут, унизят!
Василиса Петровна. Кого унизят? Честное слово, я не понимаю, что вы говорите: кого унизят?
Зайчиков. И не боюсь я смерти. Ну какой может быть суд над антрепренером Зайчиковым? Ступай, скажут, дурак, и больше не греши: ты много возлюбила, старая блудница. Но он – невиннейший из людей, древний отпрыск. Смотрю на эту роскошь, на этот великолепнейший бонтон, на вас, княгиня, очаровательный цветок, – и где же, наконец, граница? Я вас спрашиваю, княгиня: где же, наконец, граница?
Плачет.
Василиса Петровна. Какая граница? Наконец, я просто не могу этого позволить, господин Зайчиков. И я не виновата, что вы хотите умирать, и какое, наконец, мне дело до вашей смерти? Это смешно! Я очень рада, что князь и, наконец, вы оказали мне честь своим посещением, «о я не могу допустить таких странных разговоров. Князь, прошу вас, это виды Рима – не правда ли, как прекрасно? Вы не были в Риме, князь?
Зайчиков. Выгоняете, княгиня?
Василиса Петровна. Опять! Нет, вы действительно больны, дорогой Иван Алексеевич, вы просто бредите. Нет, я прошу вас, настойчиво прошу, умоляю, чтобы вы оставались: мы посидим, поболтаем… Князь, там есть еще альбом. Не хотите ли чаю, князь?
Князь. Мерси, мадам.
Василиса Петровна. Если вам нужно что-нибудь деловое, Иван Алексеевич, то можно завтра или вообще как-нибудь иначе, но здесь, мы в будуаре, где я принимаю только интимнейших друзей, и, право, я не могу позволить… Как вам нравится нынешний сезон, Иван Алексеевич?.. Мы завтра обсудим, что надо, и я все сделаю для вашего протеже, но сейчас… Как вам нравится нынешний сезон, Иван Алексеевич?
Зайчиков. Нынешний сезон? Да – чепуха, княгиня. Все какие-то, знаете, потуги, модерн… Так завтра, ваше сиятельство?
Василиса Петровна. Вот именно, вы совершенно правы: модерн. Ах да, – как же я забыла! Князь, я вам и не говорила, что я взяла воспитанницу: очаровательная девушка, Иван Алексеевич!
Зайчиков. Доброе дело, ваше сиятельство. Из хорошей семьи?
Василиса Петровна. Прекрасная семья, очень порядочные люди, но, знаете, бедность, отсутствие средств. Конечно, это все не могло не отразиться на характере милой девочки…
За дверью какой-то шум, впрочем, очень слабый, княгиня его не слышит.
Но я уверена, что мое влияние… Здесь, главное… Что такое, на что вы смотрите, князь?
Вслед за князем переводит глаза на дверь. Дверь открывается, и входит Яков: за ним испуганная и несколько возмущенная горничная, пытающаяся убедить его.
Яков (горничной).Ничего, ничего, барышня, я в ответе. (Закрывает за собтэ дверь.}Здравствуйте, ваше сиятельство.
Василиса Петровна (пораженная).Яков! Что это значит? Это ты, Яков?
Яков. Я – сразу-то не признали? Здравствуйте, ваше сиятельство.
Василиса Петровна. Но как ты попал сюда?
Яков. Извините, не рассчитал, что у вас гости. Но как вы изволили говорить, Василиса Петровна, чтоб я заходил когда, так вот осмелился побеспокоить – извините уж. Но, конечно, могу и уйти, если прикажете.
Василиса Петровна. Нет, оставайся, раз уж пришел. Меня удивляет только, что ты так поздно, почти уже ночь… Князь, это мой протеже, Яков; из деревни. Садись, Яков.
Яков (те садясь).Ночь – это справедливо. Да только я прямо с железной дороги, и как не имею в городе ночлега… Может быль, разрешите перекочевать в дворницкой, Василиса Петровна?
Василиса Петровна (несколько успокаиваясь).Ну конечно, пожалуйста. Иван Алексеевич, вы знаете Якова?
Зайчиков. Как же, имел честь. (Оживляясь.)Помнишь, Яков, свадьбу, эх, и погуляли мы тогда! Умираю я, брат.
Яков (вежливо).Зачем же, поживите.
Зайчиков. Умираю. Вот князя-друга покидаю, видал? Эх, и погуляли мы тогда… Помнишь, Яша, ты под конец песенку какую-то спел нам, удивительная песенка, ты не помнишь, как это?
Яков (усмехаясь).Это, как говорится: эх, погиб я, мальчишечка, погиб я навсегда. Эта самая?
Зайчиков. Эта самая. Эх, и хорошо ты тогда пел! Разбойничьи пел! Рыдали все! И ясам рыдая. Вот, княгиня, талант! Как же, как же, помню, тогда еще тебе генерал снял золотые часы и подарил: на, говорит, Яков – носи.
Яков (усмехаясь).Нет, этого не было.
Зайчиков. Не было? Ну, значит, опять напутав откуда-нибудь из другого мест?». Все это уж было когда-то, но только не помню, когда… Умираю я, Яков, князя-друга покидаю – видал?
Василиса Петровна (волнуясь).Извините, Иван Алексеевич, вы его задерживаете… Ты уже уходишь, Яков? Ну спасибо, что навестил. А Маргариточка с тобою, отчего она не пришла? Славная девушка. До свидания, Яков.
Яков. Маргарита Ивановна умерли.
Василиса Петровна (вздрогнула).Да? Ну – царствие ей небесное. Значит, ты один?
Яков. Один. А у вас хорошо, Василиса Петровна, посмотрел я. Дом большой, порядок и двор такой чистый. Кто у вас дворником, Василиса Петровна?
Василиса Петровна. Дворником? – право, не помню. Кажется, Ахмет.
Яков. Татарин?
Василиса Петровна. Татарин. Татаре очень честные люди.
Яков. Хорош дворик. (Тихо.)Василиса Петровна, нельзя этого барина убрать: настоятельно надо.
Василиса Петровна (одним вздохом).Что такое?
Яков. За мной полиция гонится, сейчас у вас будет (громко).Хорош дворик, чистый.
Василиса Петровна. Боже мой! Простите, господа, что я… Я сейчас… Ах, Яков, я тебе еще не показывала – там одно письмо… Я сейчас, поди сюда.
Хватает Якова за рукав и тащит его в спальню.
В будуаре:
Зайчиков сидит, положив голову на руки; на цыпочках подходит князь, наклоняется.
Князь. Тебе не дать воды, дорогой?
Зайчиков. Нет. Сядь.
Князь. Нам надо уходить.
Зайчиков. Сядь. Дай руку.
Оставаясь в том же положении, берет руку князя и прижимает к щеке. И есть в их позе нечто такое, что смутно и трогательно напоминает тоскующих в клетке, обнявшихся обезьян.
Некоторое время спустя: оба, Зайчиков и князь, испуганно прислушиваются к происходящему в спальне. Зайчиков привстал, князь положил ему руку на плечо: тише!
Что там? Молчат.
Князь. Не знаю. Что это?
В спальне горит только лампочка с красным абажуром на столике у кровати. Войдя, княгиня дышит тяжело, пытается говорить, но глотает слова. Продолжает держать Якова за руку.
Яков. Куда это вы меня? А! – Сейчас будут. Я к вам уж через забор перемахнул, за пятки хватали. Ну?
Василиса Петровна. Что?
Яков. Ну, говорю. Гонятся! Через забор я.
Василиса Петровна. Кто гонится? Кто через забор? Яша, ты что говоришь: гонятся – через забор – кто?
Яков. Ошалела бабочка! Ну, ну, не дрожи: может, сейчас, а может, и срок дадут – народ не быстрый. Эх! Ну, ну, не дрожи: деньги надо прибрать, деньги прибери. Да этих прогнать следует: расселись не вовремя, не до них. Ну?
Василиса Петровна. Каких этих? Какая бабочка? Пусти мою руку!
Яков. Да, это вы меня держите. Слушай, Маргаритка-то удавилась, а Феофан заблаговестил, теперь сам сидит: подлец! Ну, ну, поживей, говорю, чего киснешь. Суда бояться нечего, а деньги сохрани. Охрип я что-то, от водки, должно быть. Постель-то какая, и не видал таких. Ваша?
Василиса Петровна. Я не убивала.
Яков. Я и говорю – я убил. Теперь нечего размазывать, и без нас размажут. – Так-то накрасют, что и себя не узнаешь – мазилы ничтожные! Ну?
Василиса Петровна. Кто идут? (Падает на колени и жадно целует Яшину руку, быстро шепчет.)Яшенька, голубчик, милый, спрячь меня, спрячь меня…
Яков. Эх, руки-то не надо, нечистые они. Оставь.
Василиса Петровна. Нет, надо, надо, надо. Руки, ноги тебе поцелую – рабой твоей буду – ох, спрячь меня, спрячь меня…
Яков (слегка гладит ее по голове, наклоняясь).Да, милая ж ты моя, да не малодушествуй так! Ну и пострадаешь – так что из этого, пострадай, поплачь, утешься. Мне трудно, страдать я не умею, а тебе что! Ну? И Бога не бойся, перед Богом я за тебя заступник – а люди что! Ну? Что ж ты молчишь?
Слегка отстраняется от Василисы Петровны, и та бесшумно и вяло, как труп, валится на ковер.
Василиса Петровна!
Молчание.
Послушайте меня: Василиса Петровна!.. Так. Что ж мне с ней делать?
Молчание. Яков быстро оглядывает комнату, мебель, зеркало. Глядит на лежащую у его ног Василису Петровну и снова с некоторым любопытством озирается. Как будто слегка засвистал или сделал такое лицо. Делает шаг к занавесу.
Яков (негромко).Эй! Князь! Барин! – подите-ка сюда.
Зайчиков. Слышишь?
Оба входят в спальню, сразу ничего не понимают.
Где княгиня? Что такое?
Яков. Вот она – лежит.
Зайчиков. Умерла? Скончалась?
Яков. Да нет. Так. Сами посмотрите.
Василиса Петровна тихо стонет и приподымается на руках, садится на полу и молча с удивлением оглядывается.
Жива.
Зайчиков. Вам дурно, княгиня? Позвольте, я… Князь, помоги. Дай же руку. Княгинюшка, что с вами? Яков, ты не знаешь, что с ней?
Князь хочет подать руку, но Василиса Петровна вдруг отталкивает ее, встает быстро, кричит.
Василиса Петровна. Яков! Зачем он пришел? Не надо?! Яков! Это вы, князь, дайте мне руку. Нет, не надо, не надо руку! Ах, Боже мой, что я такое хотела? (Как слепая суется по комнате, на мгновение задерживается у киота.)Боже мой, что ятакое хотела. Я не убивала, я не убивала. Что я такое?..
Зайчиков (взволнованно).Надо же позвать людей! Князь!
Василиса Петровна (кричит).Не надо! (Громко.)Зажечь, надо зажечь – ах; как же вы не понимаете: это… чтобы был свет. Это! Это!
Князь зажигает верхнюю лампочку, светло.
Яков. Василиса Петровна, мне надо идти. Я пойду.
Василиса Петровна (кричит).Нет! (Обычно.)Я не убивала.
Яков. Кто говорит.
Василиса Петровна. Я не убивала. Князь! Иван Алексеевич! Как я рада, что вы здесь. Я не убивала, он лжет. Он пришел, вы видели, и он говорит, что я убила…
Зайчиков. Ах ты!..
Василиса Петровна. Иван Алексеевич, послушайте, Иван Алексеевич! – он схватил меня за руку, вот здесь, и говорит, что я убила. Кого? (Кричит.)Я никого не убивала! Это он убил. Я никого не держала. Он – он хочет с меня денег!
Зайчиков. А! Ты это что же, разбойник? Ты это что?
Яков. А ты что? Уходили бы вы подобру-поздорову, да и князя-друга прихватили бы (оскаливаясь, в позе).Тут, барин, не свадьба.
Зайчиков. А! Князь – звони! Надо людей! Звони!
Василиса Петровна. Да! Он хочет с меня денег! Он пришел и схватил меня за руку, вот здесь…
Яков. Она так – не звони, слышишь? Эх, раззвонились!
Василиса Петровна. Князь! Вы помните, Иван Алексеевич, вы помните? Вот это моя спальня. Вот это мои иконы, князь! Я никогда не позволяла себе неприличия – зачем же он говорит? Зачем он пришел?
На продолжительный звонок князя вбегают Лелечка, за ней экономка и горничная. Восклицают бессвязно.
Василиса Петровна. Лелечка!
Леля. Maman!
Василиса Петровна. Лелечка (обнимает ее и плачет).Он хотел с меня денег. Это он убил!
Лелечка. Кого, maman? Я боюсь.
Зайчиков (горничной).Дворника, дворника! Ах ты! Нет, вы скажите: ворваться ночью… Каторжник!
Василиса Петровна. Да, ночью. Пошел вон! Ты убил! Убийца!
Леля. Надо полицию.
Яков (оскаливаясь).Будет полиция, барышня, не хлопочите. А вы, Василиса Петровна – вас не спрашивают, вы бы ротик не открывали: уж очень вы его на Яшку разинули!
Зайчиков. Молчать, наглец! Князь!
Яков. А вы, барин, подальше: около меня горячо, пальчики можете обжечь, ваше сиятельство. Вас не трогают.
Василиса Петровна. Нет, что он говорит. Он сумасшедший! Кто идут – я спрашиваю, кто может идти, а он говорит: идут. Кто смеет идти, кто смеет переступить этот порог: я здесь – княгиня. (Якову.)Безумный, что ты говоришь! Зачем ты меня пугаешь, раб – мы, князья, даем ответ только Богу! Да как ты осмелился не только войти, холоп! – а только взглянуть на меня! Холоп! Холоп!
Яков. Так. Ну, вы тут Петрушку представляйте, а мне пора. (Подмигивает Зайчикову.)Верно, барин? Позвольте-ка пройти.
Входят горничная и дворник; экономка и Зайчиков радостно восклицают: дворник!
Зайчиков. Дворник, бери его! Вяжи!
Яков. Дорогу. Эй, Ахметка, поросячье ухо – ты это видал?
Вынимает револьвер; все, кроме князя и Василисы Петровны, шарахаются в сторону; горничная с криком выбегает. Яков прячет револьвер и беспрепятственно доходит до двери. Останавливается.
Так-то лучше! А в случае чего, как это говорится, вас тут свидетелей много: я убил Кулабухова старичка. Яшка-дворник меня зовут. Один убил – ну? Эх, чтоб вас, – и проститься-то не с кем. Эй, Ахметка, поросячье ухо: прощай, брат! Да двор почище мети – эй, Ахметка!..
Выходит.
Зайчиков. Дворник, держи! Каторжник! Василиса Петровна. Ушел? (Громко.)Яша, вернись!
Горничная (вбегая).Барыня… барыня… Там…
Задохнувшись, валится на стул. В дальних комнатах многочисленные глухие выстрелы. Один выстрел громче других. Все молча и с ужасом смотрят в открытую черную дверь.
Василиса Петровна (ползая на коленях и целуя руки то князя, то дворника Ахмета, вскрикивая при выстрелах).Ай, спрячьте меня. Идут! Ну, миленькие, ну куда-нибудь, ну, миленькие… ай! Я убила, я убила. Спрячьте меня, я виновата, я не буду, я убила… ай! Идут! Ай!
Занавес
Комментарии
Три ночи *
Воскресение всех мертвых *
Оба рассказа впервые – Заветы, 1914. № 1. Печатаются по СС,т. 16.
Второй рассказ тематически близок к лирической новелле 1900 г. «Прекрасна жизнь для воскресших» (см. наст, изд., т. 1, с. 192). Современниками рассказ был воспринят как знамение новых настроений в творчестве Андреева, появление в нем «радостного и светлого тона» (см.: Терек, 1913, № 4759, 16 ноября).
Панева– старинная шерстяная юбка особого покроя, одежда замужних женщин на юге России и в Белоруссии.
Рядина– нарядная праздничная ткань.
Не убий *
Отрывок (второе действие) пьесы был напечатан в журнале «Маски» (1913/1914, № 1) («Не убий»).
Полностью впервые – Литературно-художественные альманахи издательства «Шиповник», кн. 22. СПб., 1913 под названием «Каинова печать (Не убий)». Одновременно вышла в Берлине в издательстве Ладыжникова, а также отдельным изданием журнала «Театр и искусство» под названием «Каинова печать (Не убий)». Печатается по СС,т. 16 («Не убий»).
Указывая на источники драмы, писатель упоминал в интервью газете «Биржевые ведомости» о том, что в основу ее сюжета лег один из многочисленных судебных процессов, свидетелем которых он был, когда работал в молодости судебным репортером (Биржевые ведомости, 1913, 1 октября, веч. вып.).
В издании журнала «Театр и искусство» к тексту пьесы прилагаются «Заметки о действующих лицах»:
Старик Кулабухов,которого убивают, – не скупец. Дом его разворовали, и к этому он равнодушен: если и было что для него интересное, так только сам процесс расхищения, процесс разговоров по этому поводу, крика, насмешек и угроз. Его самого как бы очаровывает та злая сила, что есть в больших, плохо лежащих деньгах, увлекает та странная игра, при которой он и его деньги являются целью преступных вожделений. Он и трусит отчаянно, до дрожи в коленах, до смертельного холода в сердце – он же и сам лезет в драку, настойчиво и долго раздражает, пытает. В этом какой-то символ его заброшенной, одинокой, оголтелой старости: возможно, что сам он пришел к своему богатству через преступление или чьи-то большие и горькие слезы. По виду это грязный, неряшливый, пахнущий псиной старик, издерганный, кривляющийся, облезлый; любит грозить указательным пальцем.
Экономка Василиса Петровна– женщина лет 40–43: настоящий возраст трудно разобрать, так как в зависимости от переживаний и положения лицо и манеры сильно меняются – то молода, то стара. Лицо приятное, порой даже красивое. Всю жизнь с молодости служила в богатых домах, была хорошей, честной экономкой, насмотрелась на чужую роскошь, любит приличия и тишину. В юности имела короткий, но очень искренний, горячий роман. Были и другие связи, но мимолетные, входящие как бы в круг служебных обязанностей – но, во всяком случае, только с приличными господами. Получила некоторое образование, читала.
Яков-дворник– красивый молодец лет двадцати трех, по виду спокойный, очень вежливый, порою даже медлительный, но медлительность только наружная и нужна Якову для того, чтобы хоть несколько связать и задержать стремительность воли, дикий неугомон, почти вихрь, в котором напряженно трепещет его душа. Презрителен и горд до последней степени: отсюда та необыкновенная щедрость, с которой он расточает и ласку, и жизнь, и самое душу свою. Дарит от презрения, от невыносимой гордости, от единственного желания воздвигнуть под собою высочайшую гору; один из тех немногих, что, завоевав Царство Сибирское, легким жестом и с усмешечкой бросают его к чьим-то ногам: а мне ничего не надо! Таким он раскрывается постепенно.Иногда любит стать в позу, откровенно любуется собою – но по отношению к другим это самолюбование носит угрожающий характер. Речь свою, порою быструю до скороговорки или речитатива, отчетливо чеканит. Присловье: «как это говорится», служит для чекана и щегольства. Мука и великое страдание его в том, что он – не знает муки, не знает дурмана дешевых грез и обольщений. Единственным судом над собою признает только Суд Божий, но и туда идет не без намерения показать себя.
Феофан-странник– нечто огромное и даже страшное по виду, носит что-то вроде подрясника, стянутого по животу широким кожаным поясом, таскает здоровенную палку, топает здоровенными сапожищами. Голос трубный, яростно-громкий в начале, к концу же фразы переходящий в сдержанный, мягкий и даже Добродушный рокот. Носит в себе истинного пророка, но задавлен тяжестью тела и своей бессловесностью. Между пьяным и трезвым разница небольшая.
Маргарита-горничная– душа нежная и красивая, страстно нуждающаяся в признании. Чувствует себя цветком райским, благоухающим, а руки жизни грубы и тяжелы, тискают и мнут, ломают беспощадно. Обычный и будничный прием гостиных: целование дамской ручки мужчинами – для нее восторженная, наивная и несбыточная мечта о воскресении из мертвых.
Ничего специфического для дворника, горничной и экономки не должно быть в сценической характеристике означенных: просто люди.
Князь де Бурбоньяк– сравнительно молодой человек, лет 35-ти, изящный, скромный, с прекрасными манерами и воспитанием; росту высокого. Его мягкость и готовность имеют черты странного и даже загадочного непротивления злу, безмолвной, почти фаталистической покорности.
Зайчиков– беззаветно влюблен в князя, на этой любви построил последнюю жалкую храмину своей жизни. Любит Зайчикова и князь; и есть у них минуты интимные, часы сокровенные, когда прижимаются они друг к другу, как озябшие, и молчат, согласуя свою печаль. Внешне Зайчиков бурлив, порой актерски, а порой и искренне патетичен, и весь во власти сыгранных когда-то и виденных ролей – не только в манере речи, но и в переходах настроений.
При постановке режиссеру необходимо соблюсти следующее:
В сцене свадьбы выявить странностьвсей обстановки – то, что генерал на своем языке называет «фантасмагорией». Надо помнить, что жених нарочный, и все гости нарочные, и посаженый отец и мать нарочные; сочинив свадьбу и княжество, Василиса Петровна принимает их со всей серьезностью верующего, и для нее однойсвадьба – нечто подлинное и настоящее. И разве только Зайчиков разделяет ее веру – когда в забвении чувств от любви к князю, от алкоголя, суеты и праздничной обстановки теряет границы между правдой и мечтою. Гости первого плана еще стараются играть настоящих гостей, но фигуры второго плана механичны, почти неподвижны, безмолвны и чужды.
В сцене ночлега на постоялом дворе необходимо дать непрерывный и ровный топот пляшущих. И только раз, перед вторым появлением Якова, врываясь в тоскующую речь Маргариты, слышится его поющий голос.
В последнем действии выстрелы за сценой должны быть довольно часты, но отнюдь не громки: стреляют далеко, в прихожей или даже на лестнице.
(Андреев Л. Каинова печать (Не убий). Драма в пяти действиях и картинах. Репертуар СПб. Императорского Александрийского театра. Театральное издание журнала – «Театр и искусство», б. г., с. 63–65).
«Не убий» Андреев писал во второй половине августа – в начале сентября 1913 г. В письме Немировичу-Данченко от 17 августа 1913 г. писатель говорит о своих планах засесть за драму в ближайшие дни, а 9 сентября уже высылает готовую пьесу адресату (Письма Л. Н. Андреева к Вл. И. Немировичу-Данченко и К. С. Станиславскому (1913–1917). – Уч. зап. Тартуского гос. ун-та, вып. 266. Тарту, 1971, с. 232, 233).
Уже в этом письме Андреев пытается объяснить своеобразие своей новой пьесы: «„Не убий“ примыкает к типу пьес „Савва“ и „Дни нашей жизни“, а в драматургической литературе вообще идет следом за Островским, „Властью тьмы“, горьковским „Дном“, конечно, отличаясь резко от упомянутых самой трактовкою сюжета. Оставаясь противником чистого реализма, я сгустил краски, некоторые положения и характеры довел до крайности, почти до шаржа или карикатуры, ввел изрядное количество „рож“ и даже черных масок: вообще на старой литературной квартире расположился по-своему <…> Пьесу „Не убий“ я написал в две недели (некоторые акты написав по два и даже три раза)…» (там же, с. 233).
В письме, датируемом серединой сентября 1913 г., Андреев в ответ на упреки Немировича-Данченко в неправдоподобии ряда персонажей и ситуаций продолжает уточнять особенности драматургического строения «Каиновой печати», убеждая своего адресата, что если большинство актов в ней «понимать как реальность, то они плоски: ну что такое эта дурацкая свадьба, и даже „с генералом“?.. Ведь на свадьбе все – фантасмагория,как говорит генерал… И это потому, что вся Василиса – а значит, и вся линия ее – в призрачной мечте, в несуществующем, в неистовом желании сотворить себе свой мир. То-то и страшно <…> на той свадьбе, что никакой свадьбы нет и не было, а все только сочинено Василисой <…> И разве не призрак, не фантом милейший Зайчиков, весь составленный из обрывков ролей, абсолютно лишенный способности речии где-то в глубине, под внешним покровом пьянства, грязи и лжи живущий святой и печальной жизнью? А милый князь – разве он не святой из святых?
Скажу больше: свят и Яков, и все они святы – и это только обман зрения, что кажутся они пьяницами, ворами, убийцами. Это только наряддьявола на них. И отсюда, повторяю, грубость красок, нарочитость шаржа, грим лиц и декораций ихней призрачной жизни. Нет тут реальности» (там же, с. 234–235).
Однако в письме от 13 сентября 1913 г. Немирович-Данченко дает Андрееву официальный отказ в постановке пьесы МХТом. Андреев передает пьесу московскому театру К. Н. Незлобина (премьера состоялась 20 декабря 1913 г.).
В Петербурге Андреев предназначал пьесу для постановки Александрийскому театру (роль Яшки писалась для H. H. Ходотова). Предлагая роль Василисы Петровны актрисе Александрийского театра М. Г. Савиной, автор уверял ее, что пьеса «написана в реальных тонах, близких к Островскому». Однако после прочтения «Не убий» Савина отказалась играть в ней (см.: Шнейдерман И. Т. Мария Гавриловна Савина. Л.-М., Искусство, 1956, с. 302–304), и пьеса была снята с репертуара. В прессе появились заметки, что якобы истинной причиной снятия пьесы дирекцией казенных театров в Петербурге было то, что фигура Феофана будто бы напоминает Григория Распутина (Театр, 1913, № 1397).
В сезон 1913/1914 г. пьеса шла также в ряде провинциальных театров (в Одессе, Баку, Воронеже, Нижнем Новгороде и др.). В 1914 г. пьесу также собирался ставить в берлинском «Немецком театре» М. Рейнгардт, однако по ряду причин постановка «Не убий» здесь осуществилась лишь в 1924 г. В 1916 г. был сделан фильм «Не убий» (сценарий Л. Андреева и В. К. Висковского).
Сложная сценическая судьба пьесы сказалась на восприятии ее критикой. Постановка в театре Незлобина, в которой не был раскрыт достаточно сложный, соединяющий фантасмагорию и традиции Островского замысел Андреева, была большинством рецензентов признана неудачной. При этом существенная вина за неуспех возлагалась и на автора. «Автор справедливо уклонился от посещения премьеры своей пьесы: впечатление от нее сумбурное <…> После четвертого акта шиканье даже заглушило аплодисменты», – писал рецензент газеты «Театр» (1913, 21 декабря, № 1417, с. 9). По мнению другого критика, «многословие, высокопарность речи и претенциозность замыслов – эти обычные недостатки последних произведений Леонида Андреева легли всей тяжестью на „Каинову печать“ <…> По содержанию же и даже по рисунку положений „Каинова печать“ порою напоминает то Достоевского, то Толстого, то даже бульварные романы» (Туркин Н. Московские письма. – Театр и искусство, 1914, № 2, 12 января, с. 33–34). С ним солидарен и С. Яблоновский, утверждавший, что «Каинова печать», как многие последние андреевские драмы, написана «очень неровно»: «…но только там, где раньше бывали яркие и оригинальные сцены, – теперь то Достоевский, то Щедрин, то Лев Толстой; все это, разумеется, опрощенное, разбавленное для всеобщего употребления, а там, где этого нет, начинается самый невероятный бульварный роман…» (Русское слово, 1913, 21 декабря, № 294).
В. Львов-Рогачевский, напротив, высоко оценивал именно сценические достоинства Пьесы, указывал на яркость и театральную пластичность ее образов, подчеркивал органичность связи с классической традицией. Однако критика не устраивало то, что было в драме принципиальной авторской установкой – двойственность, фантасмагоричная окраска реальнейших на первый взгляд эпизодов. По его мнению, «два тона пьесы не слиты в одном аккорде. Стиль гротеска не выдержан, трагическая карикатура все время переходит в веселенький водевиль <…> Художественность приносится в жертву сценичности». А это, в свою очередь, ведет к неясности в развитии драматического действия: «Покончил с собой Яков оттого, что в нем совесть заговорила, или он не выдержал геройскую борьбу с нагрянувшей полицией <…> Пьеса в целом рождает мучительное недоумение…» (Львов-Рогачевский В. Новая драма Леонида Андреева. – Современник, 1913, № 10, с. 245, 246).
Г. Чулков достаточно точно уловил синтез реального и метафизического начал в «страшной, жуткой и таинственной драме»: «Ужас Андреева совсем не священный ужас, он подлинный, а не выдуманный <…> Убийство не причина, а следствие всеобщего сумасшествия <…> Василису Петровну мучает не столько совесть, сколько страх, – тот самый страх, который присутствует в драме в первые мгновения диалога и до конца. Вообще страшно. Смерть страшна, а жизнь еще страшнее. Где-то раздаются глухие выстрелы, а мы смотрим в раскрытую черную дверь. Там, в черной глубине, что-то происходит ужасное, но что именно, мы не знаем» (Чулков Г. Глухие выстрелы. – Отклики, 1914, № 1. Цит. по кн.: Чулков Г. Наши спутники: Литературные очерки. М., Изд-во Н. В. Васильева, 1911, с. 51, 52).
Пермете?(от фр. permettez). – Разрешите?
Куррикулюм витэ(от лат. curriculum vite) – описание жизни.
Киссинген– курорт в Германии.
…ни слова, о друг мой, ни вздоха! – Строка из романса П. И. Чайковского «Молчание» на стихи А. Н. Плещеева.
Ноблес оближ– (от фp. noblesse oblige) – происхождение обязывает.
Менелик– император Абиссинии (1844–1913).
Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно. – Из стихотворения М. Ю. Лермонтова «А. О. Смирновой».
Бонсуар(от фp. bonsoir) – добрый вечер.
Жизнь для жизни нам дана. – Строка из стихотворения И. П. Клюшникова «Жизнь» (1840).
…расслабленный из Капернаума… – Согласно евангельскому преданию, Иисус, будучи в городе Капернауме, исцелил больного (расслабленного) слугу сотника (От Матфея, 8, 5-13).
Самсон– см. т. 5, примеч. к е. 180.
Плясовица Иродова– Саломея.
цвет somon(фр.) – розово-желтый.
Роскошь, забавы, светлость корон, счастье и слава – все только сон! – Измененная цитата из оды А. П. Сумарокова «На суету человека».
