Текст книги "Том 4. Сашка Жегулев. Рассказы и пьесы 1911-1913"
Автор книги: Леонид Андреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 42 страниц)
Георгий Дмитриевич.Пойму, моя радость. А разве есть рояль?
Екатерина Ивановна.В моей комнате.
Георгий Дмитриевич.Да! – ведь я еще и не был в твоей комнате, Катя!
Екатерина Ивановна.Нет, пусти – ты только слушай, внимательно слушай. Будешь?
Георгий Дмитриевич.Ты – умница. Екатерина Ивановна. Будешь слушать?
Георгий Дмитриевич.Буду – как нашу молитву.
Екатерина Ивановна быстро идет, но от двери возвращается.
Екатерина Ивановна.Будешь? Нет, нет, ты иди на террасу.
Уходит. Георгий Дмитриевич выходит на террасу и становится, опершись плечом о столб. Луна освещает его непокрытую голову. Екатерина Ивановна играет – звуки рояля далеки и нежны. Осторожно открывается дверь, и выходит Ментиков в своем белом костюмчике. Оглядывается и на носках, стараясь не скрипеть, проходит комнату – видит на террасе Георгия Дмитриевича и в страхе замирает. Оправляет костюмчик и прическу и выходит на террасу, здоровается, на всякий случай, однако, не протягивая руки.
Ментиков.Здравствуйте, Георгий Дмитриевич.
Мгновенная пауза.
Георгий Дмитриевич.Здравствуйте.
Ментиков.Как изволили доехать?
Георгий Дмитриевич.Благодарю, хорошо.
Молчание.
Ментиков.Слушаете?
Георгий Дмитриевич.Да.
Ментиков.Я также очень люблю музыку. Прекрасно играет Екатерина Ивановна. Кажется, Екатерина Ивановна была в консерватории.
Георгий Дмитриевич.Нет.
Ментиков.Ах, значит, я ошибся.
Молчание. Ментиков достает портсигар.
Папиросочку не хотите, Георгий Дмитриевич? – у меня свои.
Молчание.
Георгий Дмитриевич.Давайте.
Оба молчат. Курят и слушают.
Занавес
Действие третьеМастерская Коромыслова. В большое, во всю стену, окно видны крыши города, покрытые снегом, вдали сквозь дым и легкий низкий туман тускло блестит купол Исаакия – морозный день погож и ясен.
Много дорогих материй, яркими цветными пятнами разбросанных по мебели и стенам; красивая мебель разных стилей, широкие диваны, высокое зеркало-трюмо с раздвижными боковинками.
Просторно, щедро, красиво – здесь ничего не берегут и пользуются мгновением. Коpомыслов пишет портрет Лизы: последняя в летнем платье, похожем на то, что в деревне, но сама на ту не похожа: стала старше, красивее, тоньше, но и печальнее. Сейчас своей позой и манерой держать руки Лизочка напоминает сестру, Екатерину Ивановну.
Коромыслов.Поверните голову. Да будьте повеселей, Лизок.
Лиза (поворачивая голову).Так? Коромыслов. Так. Еще немного. Так.
Молчание.
Вы не устали?
Лиза.Пока еще нет. Вам надо торопиться, скоро смеркнется. У вас ужасно рано темнеет.
Коромыслов.Да уж! Давайте болтать, Лизок. Лизок, вы помните то лето, когда я у вас жил!
Лиза.Ах, миленький, не вспоминайте.
Коромыслов.Почему не вспоминать?
Лиза.Ах, миленький, не надо. Тогда я была влюблена в вас.
Коромыслов.Что же тут плохого? Я тоже был влюблен.
Лиза.Жалко.
Коромыслов.Чего жалко?
Лиза.Что теперь не влюблена.
Коромыслов.А почему?
Лиза.Что почему?
Коромыслов.Почему теперь не влюблена?
Лиза.Вы не моего романа.
Коромыслов.А, черт! – белил нет. Отдохните, Лизок. Вам не холодно, а то платок можно? – я сейчас буду готов.
Лиза.Нет, не холодно. А у вас и платок для дам есть?
Коромыслов.Все есть. Эх, голубчик, как глупо, что я тогда не стал вас писать, теперь не вызовешь того, нет, пропало!
Лиза.Ну, вы не виноваты: кто ж знал, что мы два года не увидимся и я успею состариться.
Коромыслов.Состариться? (Смеется.)Нет, Лизок, не в этом дело и даже не в том, что я состарился… Постойте-ка, смотрите на меня так… так!.. нет… Теперь вы, пожалуй, лучше стали, но… Вам, Лизок, не жалко будет, если я этот портрет брошу и начну новый?
Лиза.Это вам должно быть жалко, а не мне: вы работали, а мне все равно, где сидеть.
Коромыслов.Так, так… я соображаю… все равно, где сидеть?
Лиза.Конечно. Значит, можно встать?
Коромыслов.Нет, посидите еще минутку… да, да. Левее немного, так. А вы можете засмеяться, Лизок, если, например, один клоун даст другому по роже?
Лиза (смеется).Могу. Мне сейчас грустно оттого, что Алеша уехал от нас куда-то в меблированные комнаты. И я сейчас в его комнате живу, знаете?
Коромыслов.Нет, не знаю.
Лиза.А отчего вы так давно у нас не были? – с вами все-таки веселее. Оттого ничего и не знаете, что не бываете.
Коромыслов.Разве давно?
Лиза.Очень давно. Горя удивляется и меня спрашивает, а я сама не знаю. Вообще, вы какой-то таинственный, и на все у вас есть какая-то отговорка. Вы только кажетесь прямым, а на самом деле никогда прямо не говорите – правда?
Коромыслов.Правда, Лизок, вы умница. А почему уехал Алексей?
Лиза.То-то, что неизвестно: он говорит, да я ему не верю. Ах, как мне надоела вся эта таинственность, никто не смотрит прямо, а все в сторону, и такая скука!
Коромыслов.Это вы верно, Лизок, все в сторону. А в театре не бываете?
Лиза.Нет.
Коромыслов.Отчего так резко?
Лиза.Оттого, что надоело. Господи, каждый день посылают в театр и все еще спрашивают: вы в театре бываете? Ну, какое вам дело до того, бываю я в театре или нет? а тоже спрашиваете. И я знаю, почему это: как только что-нибудь нужно от меня скрыть, так меня посылают в театр. И мама, глупая, об этом же в письмах спрашивает – не знает, для чего у них тут театр!
Коромыслов.Одним словом, вижу, что нам нужно разговаривать серьезно, Лизок.
Лиза.Да пора уж!
Коромыслов.Ну, бросим, ничего не поделаешь. Жалко, жалко… (Немного отставляет мольберт и смотрит. Лиза, повернув головку, также).Так-то, Лизочка: были вы и прошли, и уж вновь не будете той…
Лиза.Где ты, юность знойная, ручка моя белая, ножка моя стройная…
Коромыслов.Вот именно! А если я опять влюблюсь в вас?
Лиза.Не цветут дважды розы на Патмосе!.. Ах, миленький, все это глупости: любовь и прочее. Можно мне потянуться? (Поднявшись на носки, не сгибая колен и откинув руки, проходит по мастерской, потягивается.)Ну, теперь серьезно.
Коромыслов.Так вот: почему уехал Алеша? Может быть, ему действительно необходимо заниматься или… постойте, а не влюбился ли он в вас?
Лиза.Вы опять про любовь?
Коромыслов.Я серьезно.
Лиза.Ну, конечно же, нет! Мы с ним жили душа в душу. Послушайте, Павел Алексеич, вы только никому не говорите: кажется, у них что-то произошло с Катей.
Коромыслов (изумленно).С Екатериной Ивановной? Что же, поссорились?
Лиза.Не знаю. Только что-то есть: он в последнее время избегал ее и вообще старался уходить из дому, и она просит его остаться, а он уходит.
Коромыслов.Гм! А Георгий?
Лиза.Что Георгий? Я не понимаю.
Коромыслов.Нет, ничего. Так просто спросил.
Лиза.Павел Алексеич, ведь и вы избегаете бывать у нас – отчего это? Отчего сестра Катя стала такая?
Коромыслов.Какая?
Лиза (тихо).Ведь вы же знаете.
Молчание.
Коромыслов.А я все-таки дам платок: тут холодно. (Заботливо кутает в платок.)
Лиза.Какая красивая шаль! Красное ко мне идет, в красном я похожа на испанку. Вам сколько лет, Павел Алексеич?
Коромыслов.А что? Много.
Лиза.Молодой ни за что не позаботился бы дать платок, хоть тут издохни.
Коромыслов тихо смеется и целует руку у Лизочки.
Коромыслов.И пальчики холодные. И, знаете что, Лизочка: давайте-ка с вами ничего не говорить о Екатерине Ивановне. Да, да! Вы уже не девочка, и обманывать вас театром и вообще как-нибудь я не хочу, да, пожалуй, и не обманешь уже… а говорить всю правду тоже не стоит. Может быть, оно и рано, а то еще как-нибудь не так скажешь… нет, не стоит. Когда нужно будет, сами увидите.
Лиза.Разве так страшно?
Коромыслов.Ну, не думаю, чтобы так страшно, а не стоит. Посмотрите-ка, как Исаакий блестит!
Лиза.А вы не знаете, что она подводит себе глаза и… румянится?
Коромыслов.Знаю. Это многие дамы делают.
Лиза.Отчего она стала такая? Павел Алексеич, отчего она стала такая? Мне страшно.
Молчание. Коромыслов ходит.
Если бы вы знали, какая у нас в доме тоска! Все смеются, когда ничего нет смешного, разговаривают, у Гори с утра до ночи народ, и подумаешь: вот как весело живут люди. А по правде, такая тоска, что утром с постели вставать не хочется. Начнешь одеваться, а потом вдруг подумаешь: а зачем? Стоит ли?
Коромыслов.И давно так?
Лиза.Не знаю, должно быть, все время. Я, когда осенью ехала сюда, так вагон толкала ногами, чтобы поскорее, а теперь думаю: дура ты, дура деревенская, куда стремилась? Да уж теперь назад не поедешь – раз приехала, так сиди.
Коромыслов.Ну, а Георгий?
Лиза.Ну и он тоже, не лучше других. Сам седой, сам мрачный, а нет, чтобы сказать прямо и честно, по душе – нет, тоже смеется и посылает в театр. И… ну, уж все равно: я скоро и Богу перестану молиться… я Георгия теперь не уважаю.
Коромыслов.Это же за что?
Лиза (мрачно).Не скажу. Вы сами знаете прекрасно. Боже мой, какие все люди лгуны, как они притворяются и постоянно хотят обмануть. Нате ваш платок!
Коромыслов.Да ведь холодно, чудачка.
Лиза.Нисколько мне не холодно. Нате! Не хочу вашего платка. Какие у вас женщины бывают, и вы всем даете этот платок укрываться – противность какая! И Катя лучше вас всех, хоть вы и жалуетесь, что она красится. Если бы вам можно было, вы тоже бы красились… смешно? Ну и глупо.
Коромыслов смеется. За дверью голоса, и нарядная горничная, впускает Екатерину Ивановну, в черной бархатной шубке, вуали и шляпе, и Ментиков а – последний без верхнего платья.
Екатерина Ивановна.Здравствуйте, детки! Как тут у вас весело. Не целуйте руку в перчатке, Павел Алексеевич, я не люблю, когда целуют в перчатке.
Коромыслов.Раздевайтесь, Екатерина Ивановна.
Екатерина Ивановна.Вы думаете? Нет, не стоит, я ненадолго. Или снять? Ну, хорошо, пальто снимите, а шляпу не надо, с ней так долго возиться. Отчего ты такая красная, Лизочка.
Лиза.Я не красная.
Ментиков.Павел Алексеевич, вы не пробовали писать Екатерину Ивановну в шубке и вуали?
Коромыслов.Не пробовал. Чего хотите, Екатерина Ивановна, – чаю, фруктов, вина?
Екатерина Ивановна.Ничего не хочу.
Лиза.А у вас все есть?
Коромыслов. Все, Ментиков, положите, пожалуйста.
Ментиков (принимая шубку и отыскивая для нее место).Если бы я был художником, я написал бы Екатерину Ивановну именно такою. Я здесь положу.
Екатерина Ивановна.А портрет – послушайте! Вы его повернули, вы не хотите показывать?
Коромыслов.Нет, не стоит смотреть. Не удался.
Екатерина Ивановна.Ну, пожалуйста!
Коромыслов.Нет, дорогая, нет. Вы откуда это ко мне пожаловали?
Ментиков, как человек знающий, уже добыл где-то в углу папку и рассматривает этюды, прицениваясь глазом. Коромыслов искоса следит за ним.
Ментиков.Мы исполняли поручение Георгия Дмитриевича.
Издали глухо доносится звонок телефона.
Екатерина Ивановна.Да, отвозили какую-то бумагу в Думу. Георгий теперь так много работает, что я начинаю бояться за его здоровье, хотя бы вы его убедили…
Входит горничная.
Горничная.Павел Алексеевич, вас просят к телефону.
Коpомыслов.Иду. Простите, я одну минуту. (Быстро выходит, бросив подозрительный взгляд на Ментикова).
Екатерина Ивановна.Ты давно здесь, Лиза? Лиза, тебе письмо от Алеши.
Лиза.Где же оно?
Екатерина Ивановна.Дома, конечно! А ты уж в нетерпении – ах, эти влюбленные!
Лиза.Мы не влюбленные.
Екатерина Ивановна.Да? Вы что смотрите, Аркадий Просперович? – какая прелесть!
Заглядывает мельком через плечо и отходит. Возвращается Коромыслов.
Что-нибудь интересное?
Коромыслов.Так, знакомый один.
Екатерина Ивановна.А не знакомая? – нет, нет, я шучу. Послушайте: что я хотела сказать? Да: отчего вы не приезжаете к нам? Георгий каждый день о вас спрашивает.
Коромыслов.Работаю, дорогая, работаю.
Екатерина Ивановна.И пьете?
Коромыслов.Пью я по ночам. Эй, Ментиков, Аркадий Просперович, вы смотрите, как-нибудь нечаянно моего рисунка не захватите!
Ментиков (смеется).Какая клевета на невинного человека! Но что правда, то правда: вот этот рисуночек я у вас непременно попрошу.
Коромыслов.Какой еще? Нет уж, голубчик, оставьте. Вы знаете, у этого господина подобралась уже целая коллекция моих вещей.
Ментиков.Да ведь маленький! Ну, чего вам стоит.
Коромыслов.А того стоит, что денег.
Ментиков.Другой напишете!
Коромыслов.Ну, давайте, давайте, разорвете! Да и папку я закрою, а то соблазн, я вижу… (Закрывает и прячет папку.)
Ментиков.Эх!
Екатерина Ивановна.Пожалуйста, без ваших вздохов, Аркадий Просперович: раз не дают, значит, нельзя. Послушайте: какая красота – солнце уже заходит. Посмотри, Лиза!
Лиза.Я отсюда вижу.
Екатерина Ивановна.Как у нас теперь, должно быть, в деревне! Ведь я тоже деревенская, Павел Алексеевич, вы не думайте: мы все сестры деревенские. Послушайте, Павел Алексеевич: а что если разбежаться и головой в это стекло, то куда упадешь?
Коромыслов.На улицу.
Екатерина Ивановна.Бездыханным трупом? Смотрите! (Поднимает руки и вытягивается, как для полета – но есть в этой позе ее преувеличение и искусственность.)
Лиза.Катечка, не надо. Неприятно смотреть!
Ментиков.Нет, постойте так, Екатерина Ивановна, я когда-нибудь так сниму вас. Вы знаете новость, Павел Алексеевич: я ведь сделался-таки фотографом! Чудесный аппаратик, стереоскопический, и особенно хорошо выходит!..
Екатерина Ивановна.Мне дурно! (Опускается на диван.)
Коромыслов (грубо).Воды у меня, кажется, нет. Вина хотите?
Екатерина Ивановна.Нет, прошло. Лизочка…
Лиза.До свидания, Павел Алексеевич.
Коромыслов.Куда же вы, Лизок? Посидите, голубчик: мне так жалко, что сегодня я заставил вас напрасно страдать. Приходите во вторник, я вас теперь испанкой писать буду.
Лиза.Ах, миленький, – какая я испанка!
Коромыслов.А кто же вы? – я уж и понимать перестал.
Лиза.Я! (Закрывая глаза и склоняя голову.)Я – просто бедная Лиза. Катя, Катечка, мы вместе пойдем?
Екатерина Ивановна.Нет, я еще побуду, у меня кружится голова. Послушайте… мне можно еще побыть у вас? Я недолго!
Коромыслов.Да, конечно, дорогая, что за вопрос! Мы и шляпу сейчас снимем…
Лиза (быстро шепотом).Спасите ее!
Коромыслов смотрит вопросительно и хмуро.
Да, да, вы все можете. Спасите!
Екатерина Ивановна.Что ты там шепчешь, Лиза?
Лиза.Так, секрет. До свидания, миленький, я скоро опять влюблюсь в вас. Хотите? Любовь свободна… Хороша испаночка?
Ментиков (в недоумении).А как же я?
Екатерина Ивановна.Вы проводите Лизу.
Ментиков.Но мы же вместе приехали?
Лиза.Ну, мой тореадорчик, идем-ка, нечего там распинаться.
Екатерина Ивановна.Только, пожалуйста, Лиза, не в трамвае. Возьмите извозчика.
Лиза.Отчего, Катечка? – мне так хочется! На лошади-то я в деревне наездилась. Мы с тореадорчиком никуда не свалимся, мы с тореадорчиком как сядем, так и встанем!
Ментиков (кисло).А в автомобиле хотите?
Лиза.Ей-Богу?
Ментиков.Я возьму таксомотор.
Лиза (с уважением).А знаете – в вас, действительно, есть что-то испанское! Идем!
Коромыслов.На два слова, Лизок, – теперь у меня секрет.
Отходят. Ментиков прощается с Екатериной Ивановной и что-то просительно говорит ей.
Не ездите с ним на автомобиле.
Лиза (удивленно).Почему? Какие глупости.
Коромыслов.Я вас прошу, Лизочка.
Лиза.Да что же может случиться?
Коромыслов.Я вас прошу.
Лиза.Ну хорошо, миленький… но, Господи Иисусе, какие вы все таинственные и… противные. Прощайте! (Быстро идет.)
Коромыслов (идет за ней).Я вас одену. Ментиков, вас ждут!
Ментиков.Сейчас, иду, иду!
От двери, оставшись один, посылает Екатерине Ивановне воздушный поцелуй. Екатерина Ивановна одна. Быстро встает, снимает шляпу и странно, как актриса, перегибается перед зеркалом. Заглядывает вниз – на улицу – и быстро со страхом отходит. Садится на прежнее место в позе отчаяния и безысходности, но при входе Коромыслова меняет ее на более спокойную. Коромыслов останавливается в нескольких шагах.
Молчание.
Екатерина Ивановна.Павел, пойди сюда.
Коромыслов.Нет, я лучше останусь здесь.
Молчание.
Екатерина Ивановна.Ты меня разлюбил?
Коромыслов.Я и никогда вас не любил.
Екатерина Ивановна.Зачем ты так говоришь… Послушай, ты серьезно?.. Нет, это неправда, ты меня любил.
Коромыслов.Нет.
Екатерина Ивановна (вопросительно).Тогда это подлость?
Коромыслов.Я никогда не говорил, что люблю вас. Потрудитесь вспомнить, Екатерина Ивановна.
Екатерина Ивановна.Для вас нет ничего святого.
Коромыслов.Очень возможно, что вы и правы. Я плохой человек. И в этом смысле ваш упрек я принимаю полностью.
Екатерина Ивановна.Послушайте, если вы не любите меня, то зачем же?.. Вы шутите? Не пугай меня, Павел, ты шутишь?
Коромыслов.Нет, дорогая, не шучу. У меня есть дурное правило: никогда не отказываться от женщины, которая сама идет ко мне в руки. Плохое правило, что и говорить, но ведь я и не выдаю себя за святого. Плохо, плохо, что и говорить.
Екатерина Ивановна.Но почему же теперь так?.. или теперь у нас новые правила?
Коромыслов.Потому что не хочу! Потому, наконец, что все это стало слишком гнусно и… Кто знает? Обманывая, часто сам обманываешься, и, в конце концов, я никогда не знаю: меня ли обманули, я ли обманул. Да и не все ли равно?
Екатерина Ивановна.Вот вы какой… нехороший. Послушайте, Павел Алексеевич, вы очень испугались, когда я хотела броситься в это окно?
Коромыслов.Нет, не очень. Мы – живописцы по женской части и врачи по женским болезням – составляем две вредные в государстве группы, то есть вредные для женщины. Не то мы женщин слишком хорошо знаем, не то ничего не знаем…
Екатерина Ивановна.Вы влюблены в Лизу.
Коромыслов.Вздор, милейшая! И вообще я не советовал бы вам совсем говорить о сестре.
Екатерина Ивановна.Вы шутите?
Молчание.
Коромыслов.Екатерина Ивановна, а почему уехал от вас Алексей?
Екатерина Ивановна.…Не знаю.
Коромыслов.Вы лжете, дорогая.
Екатерина Ивановна.Нет, не лгу. Откуда я могу знать, почему Алеша уехал, – может быть, ему надо заниматься. И почему вы меня об этом спрашиваете? – спросите лучше Лизу!
Коромыслов.Вы лжете, Екатерина Ивановна, послушайте меня… Я – много в жизни видавший человек, но и мне порой… жутко смотреть на вас. Что делается с вами, я ума не могу приложить, смотрю и теряюсь. Конечно, я не требую от вас полной откровенности, но, дорогая! – попробуйте, просто попробуйте поговорить со мной. Я не муж, со мной можно все говорить.
Екатерина Ивановна.Нет, вы шутите? Со мной ничего не делается.
Коромыслов.Это ужасно!
Молчание.
Екатерина Ивановна.Павел, пойди сюда. Ты сегодня ни разу не поцеловал меня.
Молчание.
Павел!.. Так-то вы относитесь к вашим гостям, Павел Алексеевич!
Коромыслов.Это ужасно! Екатерина Ивановна, почему вы не выгоните Ментикова?
Екатерина Ивановна.Какие глупости – за что? Он очень милый и услужливый, и он постоянно нужен Георгию, он исполняет его поручения. Павел… Ты ревнуешь, Павел?
Коромыслов.Это ужасно!
Молчание.
Екатерина Ивановна.Ну, хорошо, я скажу тебе… Можно подойти к тебе? – мне трудно говорить, когда ты так далеко.
Коромыслов.Подойди.
Екатерина Ивановна подходит к нему и, перебирая рукой пуговицы на его пиджаке, смотрит ему в лицо слегка расширенными глазами; брови ее мучительно приподняты.
Ну?
Екатерина Ивановна.Послушай меня, Павел, я тебе скажу… Ты серьезно это говорил? – скажи!
Коромыслов.Да, да!
Екатерина Ивановна.Ах, не надо, не сердись, я скажу… Павел, может быть, мне лучше умереть?
Коромыслов.Ты мучаешься?
Екатерина Ивановна опускает глаза и долго в знак отрицания кивает головой.
Екатерина Ивановна.Нет.
Коромыслов.Ну, тебе больно? – и что же ты, наконец, чувствуешь, скажи! Ну, хоть иногда, в минуты просветления, ты видишь, во что ты превращаешься?
Екатерина Ивановна молча утвердительно кивает головой.
Это ничтожество, Ментиков, которого я, в конце концов, выгоню, потому что он крадет мои рисунки, я… теперь, кажется, Алексей, может быть, еще кто-нибудь… Почему уехал Алексей?
Екатерина Ивановна.Не знаю. Больше никого не было.
Коромыслов.Это правда? (Екатерина Ивановна молчит и перебирает пуговицы.)Это ужасно!
Екатерина Ивановна.Нет, правда. Больше никого не было.
Коромыслов.Это ужасно, Катя! К несчастью, я художник, на всю жизнь испорченный человек, и минутами я – как бы тебе это сказать? – даже с некоторым интересом, удовольствием вижу, как выявляется в тебе это новое и… И мне хочется раздеть тебя – нет, нет!.. и писать с тебя вакханку, Мессалину, и вообще черт знает кого. Боже мой, какая это темная сила – человек! Не знаю, чувствуешь ли ты это сама или нет, но от тебя исходит какой-то дьявольский соблазн, и в твоих глазах… минутами, конечно…
Екатерина Ивановна.Чувствую.
Коромыслов.Ты этого хочешь?
Екатерина Ивановна молча перебирает пуговицы.
Екатерина Ивановна.Не знаю. Может быть.
Коромыслов.Пусти! Екатерина Ивановна. Поцелуй. Коромысло в. Пусти же! Екатерина Ивановна. Поцелуй меня.
Коромыслов отрывается и ходит. Екатерина Ивановна остается на том же месте, стоит, опустив глаза и бросив руки вдоль тела. Молчание.
Коромыслов.Я не знаю, какою вы были раньше, Екатерина Ивановна, я плохо знаю вас, как плохо знаю всех женщин, которые не мои любовницы, но теперь – вы ужасны! И я ошибся: вы не вакханка. Вы что-то мертвое, умершее, и вы развратничаете или начинаете развратничать во сне!
Екатерина Ивановна.Постойте!
Коромыслов.И этакая мерзость, и этакая гнусность! Ведь когда я сошелся, сходился с вами, я ведь думал, что вы живой человек, и, как с живым, борьба и все такое – а оказался просто мародером, который грабит трупы! Ведь вы труп, вы мертвая, Екатерина Ивановна! Этакая мерзость!
Екатерина Ивановна.Постойте, постойте!
Коромыслов.И, конечно, вам нужно умереть! Просите мужа, пусть пристрелит вас – благо уже стрелял однажды!
Екатерина Ивановна.Да погодите же! Я скажу… Павел Алексеевич, вы что сказали? Надо умереть, да? Да, да, надо умереть. Но как же я умру? – я не могу, я не умею! Боже мой, что же мне делать, к кому же мне пойти? Павел Алексеевич… Павел Алексеевич, что же мне делать? (Как слепая, бродит по мастерской, натыкаясь на мебель.)Павел Алексеевич… Там, за окном, эта пропасть. Да, да, это ужасно, это ужасно! (Закрывает глаза ладонями рук и неровными шагами, колеблясь, медленно подвигается к окну. Коромыслов делает шаг к ней, но останавливается и наблюдает, невольно приложив обе руки к груди.)
Екатерина Ивановна (подвигаясь). Яиду, я иду… Господи, я иду… (Останавливается перед окном, смотрит – и, вскинув кверху руки, с неясным криком или плачем опускается на пол. Лежит неподвижно, лицом к полу, как внезапно застигнутая пулей и смертью.)
Коромыслов.Екатерина Ивановна! (Подходит, наклоняется. Осторожно касается плеча).Екатерина Ивановна, Катя, как друг… Встаньте, ну, дорогая, ну, голубчик. Нельзя же так лежать.
Екатерина Ивановна (шепотом).Мне стыдно…
Коромыслов.Не слышу!
Екатерина Ивановна (громче).Мне стыдно, что я не могу, я потом сделаю это. Оставьте меня, уйдите.
Коромыслов.Вздор, вставайте! Вы не виноваты! Да ну же, дорогая… Так, так, и лицо нечего прятать: со всяким бывает, и делать вам с собой ничего не надо. Вот я вас на креслице посажу и вина вам дам… или нет, не хотите? Ну не надо, – правда, нелепая привычка: от всего лечить вином. Ну как, лучше?
Екатерина Ивановна.Да.
Коромыслов.Ну, и великолепно. Окно у меня, действительно… дай-ка я его задерну…
Екатерина Ивановна.Нет, не надо. Покажите мне.
Коромыслов.Что?
Екатерина Ивановна.Портрет Лизы.
Коромыслов.Не стоит, дорогая, не похоже, совсем плохо! Да и темновато уже, красок не разберешь.
Екатерина Ивановна.Покажите.
Коромыслов.Ну извольте, раз уж… (Оборачивает портрет и сам смотрит вместе с Екатериной Ивановной.)Вы понимаете, чего я хотел? В сущности, это воспоминание, и теперь Лизочка совсем уж другая, то есть не то, чтобы совсем… Но тогда, у вас, летом… Не плачьте, голубчик, не надо.
Откинув голову вбок, на спинку кресла, опустив руки между коленей, уже не глядя на портрет, Екатерина Ивановна плачет тихими слезами.
Да, жизнь. А может, и мне надо бы плакать, да куда уж, – поздно, и слез нет. Да, а поплакать не мешало бы. Странный я человек, и в детстве никогда не плакал и всегда про себя думал, что если я уж заплачу, так только кровавыми слезами. Понимаете? (Глухо доносится звонок телефона).Телефон, – а, черт. Можно? – я на минуту.
Екатерина Ивановна утвердительно кивает головой. Во все время отсутствия Коромыслова она остается в той же позе, но плакать перестает.
Коромыслов (входя).Георгий звонил, сейчас сюда приедет. Что ему понадобилось? Говорит, что скучает без меня, давно не видал. По голосу в хорошем духе. Так как же, дорогая?
Екатерина Ивановна.Мне уйти?
Коромыслов.Да, уж лучше уйти. Вы как себя чувствуете?
Екатерина Ивановна.Я сейчас.
Коромыслов.Да вы не торопитесь, успеется еще. Георгий, да… Екатерина Ивановна, вы сейчас в полном разуме и можете меня слушать?
Екатерина Ивановна.Да. Зачем едет Георгий?
Коромыслов.Не знаю. Одним словом, окно и пропасть – все это пустяки, драма, кинематограф – верно? А настоящее то, что вы должны забрать себя в руки, и я вас настоятельно об этом прошу, просто требую. Даете слово?
Екатерина Ивановна (вставая).Где моя шляпа?
Коромыслов.Вот. Ведь что, на самом деле, такое случилось? Ну, и наладится, только бы вы…
Екатерина Ивановна.Поищите шпильку, тут, на полу. Вы совсем не умеете ухаживать за дамами, а пора бы научиться!
Коромыслов (находя шпильку).А слово?
Екатерина Ивановна.Послушайте, Павел Алексеич, вы серьезно?
Коромыслов.Что серьезно?
Екатерина Ивановна.Что наладится? Подайте мне шубку… вам нравится? Ментиков говорит, что вы так должны написать меня. Отчего вы не хотите меня писать, тогда б я у вас каждый день бывала.
Коромыслов.Екатерина Ивановна!
Екатерина Ивановна.Опять? Не надо сердиться, ай, как нехорошо! К вам не идет, когда вы сердитесь: вы должны быть спокойным, равнодушным, тогда женщине с вами приятно.
Коромыслов.Я все-таки верю.
Екатерина Ивановна.Послушайте, вы серьезно? Не надо серьезно.
Коромыслов.Я верю!
Екатерина Ивановна.Ну, хорошо, вы такой милый, и я… Поцелуйте меня! (Молчание).Я ухожу; когда человек уходит, его всегда можно поцеловать. Нарочно, мы родственники, или…
Коромыслов.Как с Алешей?
Екатерина Ивановна.Почему с Алешей? – у вас опять какие-то гадкие мысли. Ну, разочек, ну, дружески… не хотите? Ну, скорее, а то сейчас муж придет (делая страшные глаза) – му-у-ж! (Коромыслов молчит.)Ага, – мужа испугались! А вдруг я скажу Горе, и он вызовет вас на дуэль, что вы тогда – ага, страшно? Я шучу, – он стрелять не умеет. Ну, нате, руку целуйте, если губки не хотите… Что, и руку не хотите? – Господи, как рассердился! Завтра я к вам приеду.
Коромыслов.Не надо.
Екатерина Ивановна.А если я еще хочу в окно посмотреть? там (делая страшные глаза)про-о-пасть. Как вы это давеча сказали: пропасть!
Коромыслов. Меня не будет дома.
Eкатерина Ивановна.Послушайте, а если я все это шучу? (Делая вид, что плачет.)Какой злой, ничему не верит, даже до двери проводить не хочет. Злой! Прощайте, злюка! (Уже открыв дверь.)Послушайте, на минутку… Правда, что я похожа на вакханку? – нет, нет, я не то хотела. Уговорите Горю… как вы это сказали? – пристрелить меня. Или, может быть, вы сами?
Смеясь, уходит. Коромыслов мрачно проходит по комнате, потом останавливается перед портретом и рассматривает, заложив руки в карманы и посвистывая. Неопределенно покачивает головой. Хочет взять кисти и по дороге мельком заглядывает на себя в зеркало, задумывается и возвращается назад. Повертывает полотно изнанкой. Входит Георгий Дмитриевич.
Георгий Дмитриевич.Здравствуй, Павел, давай поцелуемся. Ну, как ты? Сейчас у парадного жену встретил, жалуется, что ты ее прогнал. За что так жестоко?
Коромыслов.Я думаю, что она тебе и дома надоела. Вино будешь? (Звонит.)
Георгий Дмитриевич.Пожалуй. Как тут у тебя красиво, – счастливый ты человек, что можешь так жить. А я, брат, замучился с делами: в двух комиссиях, третьего дня в Думе выступал…
Коромыслов.Читал и заочно поздравлял… (Вошедшей горничной.)Маша, дайте нам вина, вы знаете, какого… Читал, брат, читал.
Георгий Дмитриевич.А горничная у тебя недурна, – новая?
Коромыслов.Для отвода глаз мужьям.
Георгий Дмитриевич (смеясь).Да, ведь ты дамский…
Коромыслов.Дамский. Ты что это в сюртуке, разве ты не из дому?
Георгий Дмитриевич (оглядывая себя).А ведь и правда, в сюртуке. Не заметил. Я теперь иной раз, как с утра влезу в сюртук, так до самой ночи. Ну, что написал? – показывай.
Коромыслов.Да и вообще вид у тебя неважный. И если уж сюртук надевать, Георгий Дмитриевич, так и чистить его надо. Правый-то бок у вас в пуху.
Георгий Дмитриевич.Ну, это уж не я виноват, а горничная…
Горничная подает вино.
Положительно недурна. Павел, отчего ты нас забыл, – работа, что ли? У нас народ интересный бывает… да ты помнишь Тепловского Якова? Теперь, брат, композитор, пианист, скоро знаменитостью будет – он у нас часто бывает. Хотел к тебе заехать. И Катя хоть и забросила музыку, но поигрывает – музыку бы послушал, – свинство, Павел, свинство!
Коромыслов.Огонь зажечь?
Георгий Дмитриевич.Нет, не надо.
Молчание.
Коромыслов.Горя, что у вас в доме делается?
Георгий Дмитриевич.А что? Как будто ничего особенного.
Молчание. Оба закуривают.
Георгий Дмитриевич (изменившимся голосом).Впрочем… Действительно, нехорошо. Ты что-нибудь знаешь?
Коромыслов.Знаю.
Георгий Дмитриевич.Тебе… Катя сказала?
Коромыслов.Сам догадался. Отчего ты, Георгий, молчишь? – говори, хуже не будет.
Георгий Дмитриевич.Да особенно плохого пока ничего. Правда, немного заброшены дети, и так кое-что… но Катя по природе здоровый человек, и я думаю, что все это наладится. Жалко вот, что Алеша уехал: он оказывал на нее хорошее влияние.
Коромыслов.А ты?
Георгий Дмитриевич.Я? Мое влияние, ты знаешь: вообще, как влияние мужа…
Коромыслов.Почему ты не выгонишь Ментикова? Прости, что я говорю так прямо, но мы с тобою не маленькие, и в прятки нам играть нечего… Кстати, на какие средства живет Ментиков? Я его как-то спросил, а он отвечает: «Я – джентльмен и личным трудом денег не зарабатываю». А мне именно кажется, что он мордой зарабатывает.
Георгий Дмитриевич.Оставь!.. Да, раз в прятки играть нечего, то… Все погибло, Павел, все пропало! Форма жизни как будто и осталась: хозяйство там, дети, наконец, моя работа… вот сегодня детям новые костюмчики надели, ну, а внутрь заглянешь – прямо, брат, ужас! Что делать, Павел, что делать?
Коромыслов.И давно это началось?
Георгий Дмитриевич.Не знаю. Не заметил начала. Да давно уж. И как ты думаешь, Павел, – скажи по совести, – неужели все это я наделал? А?
Коромыслов.Ну, как тебе сказать…
Георгий Дмитриевич.Нет, постой: неужели это я, именно я, своей рукой так исказил человека, образ человеческий? Ты подумай.
Коромыслов.Ты, не ты, а вообще совокупность обстоятельств и… характер. В Катерине Ивановне слишком много этого – как бы тебе выразиться, чтобы не соврать? – женского, женственного, ихнего, одним словом. Пойми ее, чего ей надо? Ну, скажем, иду я, мужчина, в царствие небесное, и так всем об этом говорю, и так все это и видят: вот человек, который идет в царствие небесное. А женщина? – черт ее знает, куда она идет! То ли она распутничает, то ли она молится своим распутством или там упрекает кого-то… вечная Магдалина, для которой распутство или начало, или конец, но без которого совсем нельзя, которое есть ее Голгофа, ее ужас и мечта, ее рай и ад. Молчит, таится, на все согласна, улыбается, плачет… Катерина Ивановна часто плачет?
