Текст книги "Том 6. Проза 1916-1919, пьесы, статьи"
Автор книги: Леонид Андреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 48 страниц)
Незабытов. И поговорим, и поговорим… но только не сегодня, сегодня поздно.
Григорий Аполлонович (снова хмурясь).Какое еще поздно?
Незабытов (значительно).Да, да, поздно. Да и Михаилу Федоровичу надо немного отдохнуть от неожиданных впечатлений, а вот уже завтра – мы начнем!
Григорий Аполлонович. Вы утром приходите к нам, мы рано встаем.
Таежников. Хорошо, я приду. (Внезапно хмурясь.)А вы не шутите… нет-с, я так. (Снова раскрываясь улыбкой.)Правда, я немного взволновался и… Вот видите!
Незабытов. Конечно, конечно, да как и не взволноваться? Вдруг нагрянули ночью и сразу… Это квартира чиновника Горожанкина? И давно здесь изволите проживать, Михаил Федорович?
Таежников. Давно, год. Они очень хорошие люди. Только он пьяница. А Елизавета Семеновна чахоточная, скоро умрет. У них еще сын, Сеня, горбатенький… (Внезапно губы его вздрагивают и на глазах показываются слезы – первые слезы.)Они очень бедные люди.
Незабытов (как бы не замечая его волнения).Да, обстановочка… (Оглядывается.)Год, значит, изволили прожить.
Таежников. Да, год, собственно, одиннадцать месяцев. Раньше я у тетки жил, генеральши, но они такие… (Опять вздрагивают губы и на глазах слезы.)У меня отец и мать… мама… умерли…
Незабытов. Один, значит? Так, так. А что у них сегодня – именины?
Таежников (улыбаясь).Нет. Сегодня Горожанкин получил жалованье и совершенно трезвый, совершенно! Вот Елизавета Семеновна и устроила, она немного сумасшедшая, у нее странности… впрочем, совсем немного. В стуколку на орехи играли… тут еще капитан один. Они вас по портретам узнали и испугались… я тоже по портрету узнал.
Незабытов. Дела-то у вас, вероятно, плохи?
Таежников (улыбаясь).Нет, ничего. Да, плохи.
Григорий Аполлонович (дергая Незабытова за рукав, шепчет).Иван Алексеевич!..
Незабытов (отнимая рукав).Оставьте меня, Григорий Аполлонович. Итак, милый вы мой Михаил Федорович…
Таежников (хмурясь и как бы начиная что-то сознавать).Извините, я не вполне точно, кажется… (Хмурясь больше.)Правда, здесь очень бедно и даже как будто не на чем сесть…
Григорий Аполлонович. Да сидим же мы, ах, Господи!
Таежников. Да, конечно, сидите, но… Из моих слов можно сделать заключение, что я как будто не достаточно уважаю Елизавету Семеновну и вообще… (Умолкает, удивленно смотря на обоих.)Впрочем, я лучше завтра приду.
Незабытов (вставая, решительно).Вот что, милый мой Михаил Федорович, вы теперь наш, и мы можем говорить свободно, без особой щепетильности: вам дольше здесь оставаться нельзя…
Григорий Аполлонович. Отчего вы такой бледный? Вы больны?
Незабытов. Да погодите, Григорий Аполлонович, какой вы, ей-Богу!.. Так вот-с ваша работа, многоуважаемый Михаил Федорович, будет напечатана в ближайшей книжке журнала, а сегодня сдаю ее в набор, а пока позвольте в счет гонорара (достает бумажник)уплатить вам… двести рублей. Здесь, конечно, только часть того, что вы должны получить, но у нас правило такое, батенька, что до напечатания… Пожалуйста, берите же деньги, Михаил Федорович!
Григорий Аполлонович (выхватывает деньги и передает Таежникову; вспыхивая, сердито). Он еще сомневается – брать ли! Да держите же!
Таежников берет бумажки, и так они и остаются в его руке. Прощаясь, перекладывает их в левую руку, но не прячет.
Незабытов. А теперь… Позвольте еще раз крепко пожать вашу руку… деньги не уроните… вашу руку, многоуважаемый Михаил Федорович, и еще раз, серьезнейшим образом подтвердить, что вы написали превосходную вещь. Поверьте, что для нас, немолодых уже писателей, связавших свою судьбу с судьбой русской литературы, это – высочайшая радость!
Григорий Аполлонович. Что литература! Тут… да разве тут можно благодарить? Ну – спасибо, Михаил Федорович. Идемте скорее, Иван Алексеевич.
Незабытов (жмет руку Таежникову). Благодарю вас, Михаил Федорович. Значит, до завтра?! Квартирка моя при редакции.
Григорий Аполлонович. Утром, пораньше! Да идемте же, Иван Алексеевич, какой вы медлитель. (С величайшей выразительностью.)До… до свидания, Михаил Федорович!
Выходят, – но с порога Григорий Аполлонович возвращается один и молча, как влюбленный, крепко целует Таежникова, смотрит на него, безуспешно стремясь все выразить взглядом, – и уходит. Таежников стоит, бледный, странный, с горящими глазами; в руке застыли деньги. Таким застают его свои. Первым просовывает голову в дверь капитан и, испугавшись, прячется назад. Потом постепенно выходят все, осторожно, на носках, почтительные к тому, что только что здесь совершалось. Таня, взглянув на Таежникова, садится в угол и закрывает лицо руками.
Прелестнов (шепчет восторженно). На руку, на ручку поглядите-с! Боже мой! Вы видите?
Монастырский. Что это? Что же он?
Прелестнов (свирепо).Деньги-с! Вот это что. Боже ты мой! Миша… Михаил Федорович!
Монастырский (вскрикивает, как ужаленный).Миша! Друг ты мой! Друг… (Душит его поцелуями, которым тот безвольно отдается, опустив руку с бумажками.)
Общие восклицания изумления и восторга.
Сеня (шепчет).Мама, сколько это? Много?
Елизавета Семеновна. Поздравляю вас, господин Таежников, я всегда знала… (Всхлипывает.)Вы такой великодушный юноша… Что же ты не поздравляешь, Тимофей Аристархович?
Прелестнов (торжественно).Миша! Михаил Федорович… кха… я даже не знаю, смею ли я, как прежде, в простоте невинных сердец… поразил ты меня, Миша!
Таежников (слабо).Смеешь, Гавриил, смеешь. Поцелуемся, капитан! (Отбрасывает разлетевшиеся бумажки.)
Капитан, следя за деньгами, горячо, но наскоро целуется.
Прелестнов. Миша! Ангел мой! (Помогает собирать деньги, разглаживает их и свирепо шепчет Елизавете Семеновне.)Приберите-с! Это деньги-с! На ключ, в комод-с!.. Великодушный юноша, великодушнейший! (Снова бросается к Таежникову и хватает его за плечи.)В глаза! Прямо в глаза мои смотри. (Трясет его.)Миша! Проснись! Проснись, слышишь!
Монастырский (отталкивая его).Да ты сам проснись… Что ты его трясешь?
Прелестнов (ошалело).И буду трясти. Проснись!
Монастырский. Воды на голову капитану! Воды!
Сеня (хохочет).Воды на капитана!
Общий возбужденный смех. Смеется и Таежников.
Паулина поздравляет его, низко и неуклюже приседая.
Паулина. Я так поздравляю, дорогой Михаль Федорович… Я так счастлив, что удостоильси. (Неловко пожимает ему руку и отходит к Тане, обнимает ее; так они вдвоем, в стороне, и сидят остальное время.)
Горожанкин (поправляя галстух, фальшиво).Имею честь поздравить. Я так безмерно счастлив и благодарю судьбу, что наше тихое жилище удостоилось…
Таежников (сухо, не протягивая руки).Не на чем-с.
Монастырский (орет).Удостоилось!.. Тут мраморную доску надо: такого-то числа сей подвал посетили… (Счастливо хохочет.)Миша, и неужели это правда? И неужели я не сплю, и они были тут, вот тут, стояли, а?
Таежников. Были, Егор, и стояли, и говорили.
Монастырский (хохочет). Не может быть! Честное слово, этого не может быть. А какие они, Миша, расскажи? Я, брат, ничего и не рассмотрел, струсил я, брат: вдруг вспоминаю портрет, и…
Прелестнов (перебивая).Дергает меня: они, говорит! Они-с. А я сразу-то…
Монастырский (перебивая).Он даже затрясся весь, ей-Богу: удеру, говорит.
Прелестнов (хохочет).И удрал! Бежал Гарун быстрее лани…
Монастырский. Да погоди, Гавриил… (С глубочайшей серьезностью.)Но почему они так недолго, Миша? Вероятно, им очень некогда: занятия, корректура…
Таежников. Я завтра к ним иду. Они звали.
Почтительное молчание.
Монастырский. Звали?
Таежников (улыбаясь).Да и еще просили, чтобы пораньше утром…
Монастырский (значительно).Ну еще бы… мало ли вам надо переговорить… о том о сем, еще бы! Литература! Это, знаешь, такая область… фу-ты, черт, что-то и я ошалел. Миша, а что они тебе говорили? А? Скажи, Миша: ведь тут каждое слово на вес золота… скажи!
Все наклоняются к Таежникову и смотрят ему в рот.
Таежников. Что они говорили? Да вот говорили, что им очень понравилось… очень. Да. И Григорий Аполлонович даже…
Монастырский (шепотом).Григорий Аполлонович… Ну?
Таежников. Да: что очень понравилось. И просили завтра приходить утром… (Разводя руками.)Не помню!
Некоторое разочарование.
Монастырский. Ну, как не помнишь? Ты вспомни, Миша!..
Таежников. Руку… руку пожимали. (Хмуро.)Не помню.
Монастырский. Ага – руку! Да, брат, это, знаешь… (К остальным.)Когда такие пожимают руку, это, вы понимаете?..
Прелестнов (убежденно).Это не кот наплакал, да-с!
Монастырский (презрительно глядя на него).Ну и… – осел же ты, капитан! Сам ты кот. Ну, Миша, а дальше, а дальше? Что Незабытов говорил, очень хвалил, да?
Таежников (хмуро).Дал двести рублей. В счет гонорара.
Монастырский. Ага! Ну, конечно же, о Господи: нельзя же тебе здесь оставаться! Сегодня же… то есть завтра с утра буду искать тебе комнатку, я уже знаю, где… Еще бы! Теперь они небось к тебе каждый день будут захаживать, этак запросто, а? Здравствуйте, Михаил Федорович, – а? (Серьезно.)Да и вообще, литераторы, разговоры, теперь тебе надо держаться очень строго, Миша, ты теперь даже права не имеешь!.. Я даже думаю, что надо две комнатки: одна спальня, а другая приемная, ведь нельзя же в одной комнате и чтобы спать, и чтобы литература… (Восторженно.)Литература, Миша! – А как вы посоветуете, Елизавета Семеновна, вы дама, знающая эти вообще светскости?
Елизавета Семеновна. Если вы уже спрашиваете меня, то я посоветовала бы три комнатки… хоть скромные, но три комнатки, обязательно три. Столовая, спальня и кабинет… (кашляет)и кабинет с письменным прибором. Роскоши, конечно, не надо…
Монастырский (решительно).Завтра же ищу! Капитан, надевай все ордена, и идем вместе искать.
Прелестнов. Идем… эх, нынче, жалко, не надел!
Монастырский. Кто ж знал!.. Да что ты, Миша, улыбаешься на нас, что это за ирония такая? Неужели ты станешь спорить, что комнаты тебе не надо… ну не три, так две?
Таежников. Нет, комнату надо. (Снова хмурясь.)Я о деньгах, Егор: тебе не кажется, что это… как бы тебе выразить мою мысль?.. что это лишнее?
Прелестнов. Лишнее?!
Монастырский (удивленно).То есть как это лишнее? Но ведь ты же их заработал, Михаил? Ведь это же не подарок или… извини… не подачка на бедность? Знаешь, я сам идеалист, как и ты, но этого я не понимаю. Подумайте, господа: человек не спит ночи, работает, человек пишет соком и кровью своих нервов, как сказал поэт, и вдруг!.. Лишнее!
Таежников (сперва нерешительно, потом резче).Да, конечно, я их заработал, но… (страдальчески улыбаясь)жалко как-то, Егор!
Монастырский. Чего жалко?
Таежников. Сам еще не знаю, чего, а жалко. Ведь я не думал о деньгах, когда писал, и вдруг выходит, что это – деньги. Я не понимаю, как это может быть: вдруг – деньги, какие-то бумажки! Мне кажется, что теперь я буду бояться писать…
Монастырский. Да чего бояться?
Таежников. Не знаю, Егор… вероятно, это просто нервическое ощущение… (Задумываясь.)Да, я счастлив нынче, я так счастлив, что рад бы был даже… умереть, понимаешь, умереть… чтобы навсегда сохранить эту минуту, но… жалко мне чего-то!.. Так жалко!..
Елизавета Семеновна (подводя старичка).Михаил Федорович, вот Яков Иваныч очень желает вас поздравить… (Конфиденциально.)Он глуховат, бедненький, но он такой деликатный… Яков Иваныч, говорите! – Ну?
Яков Иванович (кланяясь).Многоуважаемый Михаил Петрович…
Елизавета Семеновна (поправляя, страдальчески).Федорович!
Яков Иванович. А? Я и говорю: Федорович. Достоуважаемый Михаил Федорович, я уже совсем… старик…
Таежников (вставая, взволнованно).Боже мой, я так польщен. Яков Иванович!.. Что же вы стоите, пожалуйста, сюда, на мое место! (Сажает его.)
Все полукругом окружают старичка.
Яков Иванович (сидя).…я уже совсем старик, но я тоже читал книжки, да, тоже читал книжки… «Цын-Киу-Тонг», господина Зотова, и еще… еще «Алексис, или Хижина в лесу», господина Дюкре-Дюминиля… очень хорошо, да. А? (Неожиданно декламирует дрожащим голосом, подняв руку.)«Се древний Росс…»
Общий смех, смеется и Яков Иванович, повторяя: «Се… древний Росс!..»
Таежников (удивленно и испуганно).А Таня? Где же Таня?
Таня (из угла).Я здесь, Михаил Федорович.
Занавес
Действие четвертоеЧерез неделю после изложенных событий. Обстановка та же. Воскресенье.
Время перед сумерками.
В комнатке Таежникова, за полуотдернутым занавесом, он сам и Монастырский – готовятся к переезду. Монастырский увязывает скарб и книги. Таежников проглядывает и рвет старые рукописи: на полу уже порядочная груда рваной бумаги. Кровать Таежникова с ее блинообразным матрасиком обнажена. В большой комнате Горожанкин и Елизавета Семеновна, уже одетые для выхода: отправляются в гости и делают последние распоряжения Сене. Горожанкин нетерпелив, Елизавета Семеновна счастлива, что с трезвым мужем идет в гости.
Елизавета Семеновна. Ты же смотри, Сеничка, веди себя хорошо, как ведут себя Милые и воспитанные дети. Возьми книжку…
Сеня. Хорошо, мамочка.
Горожанкин. Без шалостей чтобы! Слышишь!
Елизавета Семеновна. Возьми книжку, почитай. Мы скоро вернемся.
Сеня. Хорошо, мамочка.
Елизавета Семеновна. Пожару, смотри, не наделай. И следи, чтобы лампа не коптила, как начнет разгораться, ты фитиль и опусти немного. Танечка, вероятно, еще раньше нас придет, она к Полине Ивановне пошла, так ты попроси ее дать тебе поужинать. А если раньше захочешь спать…
Горожанкин. Да скоро вы, Елизавета Семеновна! Жду, жду!
Елизавета Семеновна. Сейчас, Тимофей Аристархович, погоди минутку… нельзя же дом так оставлять! Так если раньше спать захочешь, Сеничка, то знаешь, где бутылка с молоком?
Сеня. Знаю, мамочка.
Елизавета Семеновна. Боюсь, не скислось ли…
Сеня. Нет, оно на окне стрит, там холодно.
Горожанкин. Елизавета Семеновна! Тронемся мы когда-нибудь или нет?
Елизавета Семеновна. Идем, идем! Ну – Христос с тобой… мы скоро вернемся… пожару не наделай… (Громким шепотом.)Господи, еще с Михаил Федоровичем не простилась!
Горожанкин (морщась, шепотом). Эх! Нужно!
Елизавета Семеновна. Нельзя же, Тимофей Аристархович, что ты говоришь: Михаил Федорович всегда так хорошо относился к нам, я так ему благодарна… это было бы просто невежливо! Ну, иди, Сеничка, иди, видишь, папа сердится!..
Сеня уходит во внутреннюю дверь, Елизавета Семеновна окликает студента.
Извините, Михаил Федорович, на одну минуту… Мне так неловко…
Таежников выходит, сухо кланяется Горожанкину.
Хочу проститься с вами, дорогой Михаил Федорович, и пожелать вам всего, всего лучшего… на вашем новом поприще. Мне так неловко, что как раз сегодня, в минуту вашего отъезда…
Таежников. Помилуйте-с, какие пустяки! Пожалуйста!
Елизавета Семеновна. Нет, нет, это так неловко вышло… но как раз сегодня мы званы в гости… такая милая, воспитанная семья!.. будет маленькая стуколка…
Горожанкин (фальшиво улыбаясь).Любит картишки моя супружница! Честь имею откланяться, безмерно счастлив, что имел случай…
Таежников (перебивая).Пожалуйста, не беспокойтесь, Елизавета Семеновна, сегодня мы с Егором только вещи перевезем, а я еще и завтра у вас буду… и, вообще, позвольте быть вашим непременным гостем. Ятак вам благодарен!..
Елизавета Семеновна (со слезами).Вы – как родной нам… ну, идем, идем, Тимофей Аристархович, не сердись!
Еще раз обмениваются пожатиями и неопределенными восклицаниями, выражающими взаимное расположение, – и Горожанкины уходят.
Монастырский (издали).Ушли?
Таежников (входя и снова принимаясь за рукописи).Ушли, ушли.
Монастырский. И краснорожий мерзавец ушел?
Таежников (усмехаясь). Ушел.
Монастырский. Видеть его рожу не могу… из-за него я и к Елизавете Семеновне не вышел. Предательская харя!.. (Закатывает в одеяло подушку и все остальное имущество, завязывает веревкой, покряхтывая.)
Таежников читает, улыбаясь.
Я думаю, что и извозчика брать не надо: и так дотащу. Не стоит двугривенный тратить, а?.. Миша!
Таежников (рассеянно). Можно и извозчика взять.
Монастырский. Ну вот еще! Стоит ли! Ты книги возьмешь, а я все остальное… далеко ли тут. (Садится и закуривает.)Думал я, что часа на полтора работы хватит, а вот уж и убрался. – Что – смешно?
Таежников (рвет).Смешно, Егор. Смешно и как-то неприятно, неужели я мог так писать?
Монастырский. Преувеличиваешь. Ведь тогда нравилось?
Таежников. В том-то и беда, что нравилось! Пушкин говорит, что писатель сам свой высший суд, а какой же это высший суд, когда я эту жалкую рвань таскал по редакциям… и ведь упорно таскал! Даже жутко подумать, какие еще могут быть ошибки.
Монастырский. Ну, что ты, Михаил: теперь у тебя такие советчики – это не мы с Татьяной Тимофеевной.
Таежников. А если и они ошибутся? Вдруг скажут, что это… ну, новое, что я еще напишу, никому не годится? Тут, брат, можно и голову потерять.
Монастырский. Да зачем же они скажут? Говорили одно, а потом скажут другое? Мнительный ты человек, Миша, недоверчивый… ты вспомни только, что это за люди!
Таежников (задумчиво). Да– люди совсем необыкновенные. Это счастье: встретить таких людей на своем пути. Какая пламенная душа у одного! Какой тонкий и спокойный ум у другого! Ты правду сказал: я мнителен и недоверчив, несчастье и люди научили меня этому пороку, а с ними – я себя не узнаю!
Монастырский (восторженно).Да что ты!
Таежников. Честное слово! Я развязан, я прост, я даже шучу!.. Это я-то!.. и знаешь, довольно недурно шучу, вчера мы все так хохотали, я капитана изображал!..
Оба смеются.
Монастырский. Ну? Капитана!
Таежников. Хотят с ним познакомиться, особенно Григорий Аполлонович. Надо будет повести его…
Монастырский (в испуге).Ну что ты, как можно! Нет, не надо… пустится он еще в литературу, таких цитат наделает! И скажи, Миша: неужели тебе не страшно с ними? Я бы от страху умер, а ты еще шутишь… Какой ты!
Таежников. Да, может быть, я от страха и шучу!.. Нет, сочиняю, с ними я забываю всякий страх. Удивительное явление, но с ними как будто прибавилось у меня и таланта, и души, и ума – не узнаю себя, да и только! И в то же время… будто постарел я, Егор, будто в одну эту неделю мне прибавилось два десятка лет.
Монастырский. Пустяки! Наоборот: ты и с лица моложе стал, и в движениях у тебя появилась этакая живость… даже пополнел как будто! Ей-Богу!
Таежников. Ну уж – пополнел!.. (Задумчиво.)А верить все-таки – буду только себе. Да, себе.
Молчание. Монастырский, покуривая, наслаждается видом товарища.
Монастырский. Ты счастлив, Миша?
Таежников. Счастлив? Право, не знаю. Должно быть, счастлив, а то как же?
Монастырский. Знаешь, как мне представляется этот вечер, когда они пришли? Его тайное значение – понимаешь? Будто это – Введение во храм, праздник… понимаешь?
Таежников (задумчиво).Да, пожалуй.
Монастырский (значительно и тихо).Понимаешь: «Восстань, пророк – и виждь и внемли – исполнись волею моей – и, обходя моря и земли – глаголом жги сердца людей»! (Полным голосом.)«Глаголом жги сердца людей»! (Значительно поднимает руку с папиросой.)
Таежников встает и беспокойно ходит по комнате, хмурясь и кусая губы.
(Нерешительно.)Конечно, тут речь идет о пророке, и, может быть, это не совсем удачное сравнение, но….
Таежников (резко).Не в этом дело. Глаголом жги сердца людей – тебя это особенно. поражает, да? Нет, милый, тут дело в другом… вот: исполнись волею моей! Я, брат, человек не робкий, я даже дерзкий человек, но когда я представляю это (тихо и значительно)исполнись волею моей– мне страшно до дрожи, до холода в спине! Ты понимаешь: чьяэто воля?
Монастырский (тихо).Понимаю.
Таежников. Хочется бежать, как трусу, укрыться одеялом с головой… так это страшно и невыносимо! А вдруг не выдержу? А вдруг – предам?.. мало ли пророков изменяло своему священному долгу! А если еще хуже: погрязши в тину мелочей, предавшись суете бегущих дней, в заботах о ничтожном и земном – забуду я священные глаголы и подменю их… кимвалом бряцающим!.. Страшно, Егор. А впрочем… вздор все это, нервнические бредни. Какие там глаголы! Буду литератором, как и многие другие, вот и все. – Нам надо трогаться. Егор, нынче вечером я опять у них, какое-то собрание. Все готово?
Монастырский. Все. (Хмуро.)Скрытый ты человек, Михаил: иногда даже обидно.
Таежников. Не обижайся, я тебя люблю. Пустяки, брат. Что ж… разве взглянуть на эти стены, проститься с ними… выйди сюда, Егор.
Выходит на середину, осматривается задумчиво; Монастырский также.
Монастырский. Бедность!
Таежников. Печальное и темное жилище: воздух тяжел, как в склепе, и так мутен этот нищенский свет! А живут… (Задумывается.)
Монастырский. И ты жил.
Таежников. Да, жил.
Монастырский. А пройдет время, и все это, печальное и темное, станет в воображении, как милый призрак… Вот тут мы в стуколку играли, когда они вошли…
Таежников (усмехаясь).А вот тут, на полу, я пьяного Горожанкина полотенцем связывал, а он меня за палец укусил… Идем!
Идут в маленькую комнату. Монастырский сзади.
Монастырский. Миша!.. Нет, я о личном (смущаясь)…хочу я у тебя совета попросить. Видишь ли, в чем история: приглашают меня на зиму в провинцию, и знаешь, того… в оперу!
Таежников (радостно).Да что ты! Это история!
Монастырский. Кха… да, история. Неважная, конечно, опера, провинциальная, но после моих подвигов в саду «Кинь-грусть» это – как бы тебе сказать – карьера, да. Пустяки, в сущности: импресарио один меня увидел, когда я Ахилла выкамаривал. (Поет.)Я Ахилл-хил-хил…
Таежников (взволнованно).Не балагань, пожалуйста. Так вот как, а?
Монастырский. Пока царей и жрецов буду петь: он нашел во мне этакую величественность; и походка, говорит, достаточно журавлиная…
Таежников. Оставь! (Ходит, поглядывая на скромно Сидящего Монастырского.)Так вот как! Ах ты, рожа! Да, да, конечно – и ты отсюда, и я. И вдруг… пройдет десяток лет и… (Останавливается перед Монастырским.)Егор, ты воображаешь?
Монастырский (тихо). Воображаю.
Счастливо и задумчиво улыбаясь, смотрят друг на друга.
Таежников (тихо и вдумчиво).Ах ты, рожа!..
Монастырский (расплываясь в улыбке).Мы уж вчера и договорчик смахлевали, я уж и денег на фрак взял… (Хватаясь за голову, как от зубной боли.)Миша, подумай: я – во фраке!
Смеются.
Что будет с капитаном, когда увидит!..
Таежников (смеясь).Да, я думаю! (Что-то вспоминая.)Да, с капитаном… я ведь с тех пор его и не видал. А что Татьяна Тимоф… Таня, я и ее что-то не вижу?
Монастырский. Ее я видел сегодня… ничего. Здорова. Вчера я их с Полиной видал.
Таежников. Ну – идем.
Монастырский (медлит).Идем, брат, идем… (Смотрит на большие серебряные часы-луковицу.)Двадцать две минуты пятого, рано еще.
Таежников (с любопытством, протягивая руку).Покажи часы.
Монастырский. Нет, это старые, выкупил вчера. Еще отцовские, ты их знаешь.
Таежников. Да, знаю… Ну… что ж ты? Чего ты мнешься?
Монастырский. Не осуди, Михаил, не выслушав, будь справедлив! Я всегда был твоим вернейшим и преданным другом и, ежели я решился… или, вообще, невпопад, то… Составили мы тут один заговорчик против тебя, хотим уловить вашу милость в некоторые сети…
Таежников (хмуро).Кто это: «мы»?
Монастырский. Да вот Татьяна Тимофеевна, я и… еще одна особа.
Таежников (хмурясь сильнее). Что это еще за особа? Ну?
Монастырский. Не хмурься. Миша, мне ужасно больно, когда ты начинаешь хмуриться и на лбу у тебя эта печальная складка… зачем она теперь? Помнишь, что я говорил тебе про солнце? Вот оно и взошло, и это грех, Миша: не улыбнуться навстречу божественному светилу! Вспомни притчу о тех, кто на брачный пир явился не в праздничных одеждах…
Таежников (усмехаясь).Ты уже и о притчах? Праздничные одежды? Это что же значит: что и я должен заказать себе фрак?
Монастырский. Не шути, Михаил. Я серьезно.
Таежников. Да и я серьезно. Ты о Раисе эту притчу?
Монастырский. Да. Извини, Миша. Но мы, брат, убедились… совершенно и глубочайше убедились, что это такая верная, такая преданная любовь, такая… Было бы грехом и безумием…
Таежников (нетерпеливо).Да кто это «мы»?
Монастырский. Татьяна Тимофеевна и я. Извини, Миша.
Таежников (почти кричит).Да ты с ума сошел – ты бредишь? При чем тут Татьяна Тимофеевна? Что за нелепость! И откуда она знает про эту «верную и преданную» любовь?.. Таня никогда не говорила этого вздору!
Монастырский. Да, не говорила, но они давно уже… переписываются и даже видаются. Они друзья теперь, Миша… не смотри так!
Таежников. Генеральская дочь?
Монастырский (горячо). Пусть, пусть, Миша… ну да, генеральская дочь и все такое – но будь справедлив! Если бы ты видел своими глазами, как я, если бы ты видел эту генеральскую дочь, когда она, со всей своей гордостью и красотою, на коленях умоляла Таню о прощении… Что это были за святые слезы, Миша! Она руки ей целовала, она билась у ног ее… у ее стоптанных башмаков, как… как… Эх, Миша!
Таежников. Дальше!
Монастырский. Ой, будь справедлив, Михаил! Ой, не погреши! Ты знаешь ли, что Таня вот уже полтора месяца бросила свое проклятое и гнусное ремесло, – ты знаешь это?
Таежников (упавшим голосом).Нет, я этого не знал. Погоди. Жил рядом и не знал, и думал…
Монастырский. Да вот – жил рядом! Я не упрекаю тебя, Миша, у тебя и своих дум было достаточно, но…
Таежников. Как же они живут? Горожанкины?
Монастырский (восторженно).Да Раиса же! Раиса же Филипповна и денег дала, и все устроила, и теперь Таня навсегда обеспечена и счастлива… ах, Михаил, ведь это воскресение для бедной девушки!
Таежников внезапно сильно бледнеет и наступает на Монастырского.
Таежников. Постой: а эти?
Монастырский. Какие эти? Что ты?
Таежников. Эти?.. Ну – эти, которые пришли…это тоже комедия? А? Введение во храм… а?.. это тоже нарочно, да? Тоже Раиса?.. (Наступает.)
Монастырский. Михаил, опомнись! (Гневно.)Тьфу ты пропасть! Да что – в тебя черт вселился? Что ты смотришь, как бешеный. Опомнись!..
Вошла Раиса Тугаринова; оба дико смотрят на нее.
Раиса (нерешительно).Добрый день.
Монастырский (не здороваясь, возбужденно).Вы слышите? В него черт вселился! Думает, что это мы к нему Незабытова прислали, что это мы… тьфу ты пропасть! Всякое терпение лопнет с такими… (Хватает пальто и шляпу и устремляется в дверь.)
Раиса. Монастырский!
Монастырский (с порога).Знаю, знаю, через полчаса вернусь. Не могу. Черт его возьми совсем! Этакая… (Уходит.)
Таежников, зло усмехаясь, смотрит ему вслед. Напряженное молчание.
Таежников. Прошу вас садиться, Раиса Филипповна.
Раиса. Что с Монастырским?
Таежников. Ничего особенного-с. Дружеская сцена. – Чем могу служить?
Раиса. Не надо этого тона, Мишель. Я пришла…
Таежников. Вижу-с. Это и есть заговор, о котором мне говорили? (Кричит.)Не выношу-с. Опять прямо к цели?!
Раиса. Михаил Федорович, милый!..
Таежников. Заговоры! Великодушные друзья, устраивающие счастье… что это за мелодрама? Не выношу-с!
Раиса. Мишель, вы так кричите… я боюсь…
Таежников (сдерживаясь).Извините. (Усмехаясь.)Правда, мои манеры… как вы говорили, Раиса?
Раиса. Не надо этого тона, Мишель. Я пришла… (Плачет.)
Продолжительное молчание. Таежников упорно смотрит в стену, бледный и хмурый.
(Оправляясь.)Не гневайтесь, я больше не буду плакать. Можно говорить, Мишель? Вы тогда сказали, что вам нечем вознаградить мою любовь, а даром вы ничего не хотите, а теперь?.. Мишель, вы были тогда жалким студентишкой, выгнанным за бедность, бездарным неудачником, обивающим пороги у редакций, – а кто вы теперь? И если тогда – если тогда! – я верила в ваш гений, в вашу судьбу, если и в ту пору вы были единым властителем моих чувствований и дум, – то что же мне сказать теперь? Я вам верна, Мишель, только и могу сказать. – Вы молчите?
Молчание.
Таежников (угрюмо). Все это – от ума, Раиса. Вы слишком умны, чтобы… просто любить. Когда…
Раиса (поднимая руки для защиты).Нет, нет, – не это! Остановитесь, Мишель, подумайте, что вы говорите… Мишель!
Таежников (настойчиво и зло).Когда вы заплакали давеча, я чуть не поверил вам, мое сердце дрогнуло, но вот слышу я голос ваш… вашу умную, как всегда, речь… вижу ваши надменные, даже после слез надменные глаза, – и я сомневаюсь. Я снова не верю вам, Раиса, простите меня.
Раиса (с ужасом).Вы не верите?
Таежников. Нет, не верю. Мне очень жаль, Раиса, говорю это искренно… но есть что-то во мне, что никогда не поддастся обману. Обман. (Резко.)Зачем эта комедия с Татьяной Тимофеевной?
Раиса. Это не комедия! Мишель, Мишель, – остановитесь, взгляните на меня!
Таежников (еще резче).Я повторяю: зачем эта оскорбительная комедия с Таней? Я не верю-с – ни в ваши позы, ни в ваши поцелуи… на колени, обнимать ноги, прижимать к груди стоптанные башмаки – о, какое кощунство! Этих бедных и доверчивых людей вы могли обмануть вашими умными речами, вашей талантливейшей игрой, достойной театра, но меня вы не обманете! Нет.
Молчание.
Раиса (тихо).А если я убью себя, ты и тогда… не поверишь?
Таежников. И тогда не поверю.
Раиса. И тогда?
Таежников. О, я знаю тебя! Я знаю, что ты способна на пытки, на самую жестокую смерть, только бы хоть в смерти добиться своего. (Презрительно.)Что смерть!
Молчание.
Раиса (тихо).Что же мне делать? Скажи.
Таежников. Не знаю. Ищи сама. Не знаю!
Молчание. Раиса очень бледна под вуалью. Таежников искоса взглядывает на нее и отводит глаза; тихонько поламывает пальцы.
Один вопрос. Что это за комедия с Татьяной Тимофеевной, я вас спрашиваю? Вы с ней видаетесь, вы чуть ли не дружны… что это за комедия? Раиса!
Раиса (вяло). Это не комедия.
Долгое молчание.
(Едва шевеля губами.)Мне можно уходить?
Таежников. Да, уходите. Если вы хотите.
Раиса встает и поправляет вуаль.
Погодите… Вы дали ей денег?
Раиса. Дала.
Таежников. Я вам возвращу эти деньги.
Раиса. Хорошо. Мне можно идти?
Таежников. Да.
Раиса идет.
Раиса!
Раиса (останавливаясь).Что?
Таежников. Нет, я не могу, чтобы вы так ушли. Раиса… о Боже мой, что же мне делать, что же мне делать? Раиса! Докажите мне… докажите мне, что вы любите меня: я хочу поверить и не могу!
Раиса (вяло).Я не могу доказать.
Таежников (топая ногой). Ну, закричите… заплачьте, я должен поверить, я не могу так! Пожалейте меня, разорвите этот туман, этот туман… ах, что у меня с головой! Заплачьте, я хочу видеть слезы, я хочу верить!
Раиса. Я не могу заплакать.
Таежников. Я тебя убил?
Раиса (вяло).Я не знаю. Пустите меня, я лучше пойду…
Таежников. Раиса!
Раиса (едва шевеля губами).Я боюсь, что вы кричите. Я лучше пойду. Мне надо идти. Не сердитесь, Мишель, я приду завтра. Я… (Умолкает.)
Таежников (тихо, с отчаянием). Ты говоришь как мертвая. Я тебя убил? Я убил тебя, моя красавица? (Почти с рыданием.)Моя гордая красавица, что же я сделал с тобою!.. (Сажает ее на стул и становится на колени, прячет голову.)
Молчание. Раиса тихо гладит его волосы.
Раиса. Это ничего. Не надо. Я лучше завтра приду. Это так сразу, я не ожидала. У меня немного голова… Не надо.
Таежников целует ее руки.
(Удивленная.)Ты? Ты целуешь мои руки, Мишель? Ты любишь меня?
Таежников (пряча голову).Люблю.
Она гладит его волосы и начинает тихо плакать; левой рукой поднимает вуаль и вытирает катящиеся слезы. Тихие слезы переходят в дрожь и безмолвные рыдания, сотрясающие тело; так же молча, охватив Раису за плечи, старается сдержать их Таежников. Затихает.
