Текст книги "Мидии не родят жемчуг (рассказы)"
Автор книги: Леонид Нетребо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)
Все в таком роде.
– Закирчик,– заглядывает в будку связистка, не обращая внимания на Митю, – пойдем чай пить!
– Сэчас, Свэта!
– Ну, – дует губы девушка, – Закирчик, я не Света, я Люся.
– Луся, – задумчиво повторяет Закрывай и смотрит на раскаленный тэн. Мите сбоку виден один глаз Закрывая – желтая щелка. Помятый погон с пожухлыми буквами "СА".
Света и Люся – красивые молодые телефонистки, блондинка и брюнетка, которые сидят на коммутаторе, соединяют и разъединяют заводских абонентов, в число коих входит и население заводского района, проживающее в округе. Самые благоприятные для этих холостячек смены – ночные. Завод молчит, ввиду того, что вторая смена уже разошлась, и квартирные телефоны к полуночи тоже практически успокаиваются, до утра тишина. Именно в этот период Светка или Люська – в зависимости от того, чья смена, – зовут Закрывая к себе в коммутаторную до утра пить чай, где он, как говорит Тетеля, закрывает их бабьи проблемы.
Еще раз, для порядка, спросив про Закрывая, Тетеля присаживается рядом с Митей.
– Так, Митек, одни мы с тобой дееспособные со всей военной бригады нашей остались. Я, вообще-то, когда Закрывая с кинжалом рядом нет, малость ненадежно себя чувствую, даже вздрагиваю, если что. Одно ладно: если что, позвоню Люське в коммутаторную. Отдай, мол, Закрывашку обратно...
Митя, лукаво улыбнувшись, поддерживает:
– Да и Аркадия, если чего, разбудим.
Тетеля, смеясь:
– И к Люське пошлем, да? Заместо Закрывая? Ох, и находчивый ты иногда, Митек, когда не шибко серьезный! Да ему, Аркадию, вертухаю этому, сейчас хоть Светка снизу, хоть Закир сверху, хоть чурка сбоку – все едино! Что с него возьмешь! Пьянь она есть пьянь... Только и сматериться на пожилого человека может, бессовестный. Да и ругается, между нами говоря, не то, что мой покойный, – так себе, никакой звонкости, как сопли жует. А все равно иногда – обидно, да.
Она некоторое время молчит, только вздыхает, прощупывая себя ладонью: то область сердца, то голову, то коленку. Наконец, выражает сожаление о том, что скоро он, Митя, защитит свой диплом, или как его там, и уедет по распределению куда-нибудь в другое место.
– Выучишься, и будешь каким-нибудь... дипломатом!... – Тетеля смеется, прикрывая ладонью губы, явно намекая на "потерянный" недавно дипломат. – И будет у тебя жена и нарожает тебе детев.
Когда Тетеля оказывается один на один с Митей, в ней просыпается философ, видно Митин облик (то с книжкой, то чертежом, то с калькулятором) к этому располагает:
– Ты думаешь, почему Люська да Светка Закрывая на себя таскают? Прям по расписанию, по справедливости, как сестры, даже подругами, гляди, стали. Именно ведь его!... Смотри, вот ежели бы Аркадия. Почему нет? Парень видный, хоть и алиментщик, пятьдесят процентов... Дак в том и разница, что "вертухай" – одно название тако высокое, фикция. Он же меньше сделает, больше перепачкает, а потом всему заводу по секрету сболтает. А ей потом, Светке-Люське, замуж выходить. Или вот тебя взять. Ты парень ученый, красивый, пес... прес... перспективный. Только шибко умный да совестливый. На тебя ж посмотришь, в глаза твои ясные, и стыдно за себя грешную становится... Да еще будешь пол года стихи рассказывать, ага. А соловья баснями не кормят! Люська да Светка – кровь с молоком, на них все трещит, пуговицы, того и гляди, стрелять начнут. Вот Закрывай – само то. Все понимает, хоть и немец. Раз два да в дамках. И не стыдно перед ним, – и не расскажет никому. Ну, может и похвалится кому там, за пловом-то, в своей Грузии, на своем языке: гыр-гыр, халам-балам, – дак Люське-то че!...
– А сам Закрывай-ка, – она старательно отделяет "ка", получается вроде приглашения на закрывание, – возьмет, на родине себе целый гарем, может быть. Не знай, как у них там с разрешением-то на это. И кто там когда узнает, какая там его Зульфияшка, Тамарка или че, что у него тут, у Закрывая любимого, который за нее калым проплатил, за эту Тамарку-то, – что у него в России какая-то Люська была! Кому это будет нужно? – никому. Да у них там, у баб ихних, на этот интерес и права голоса-то нет. За тебя баранами заплачено – сиди да помалкивай, иж кака любознательная! С передачи "Че-де-када"! Одни мы с тобой, – ты, Митек, да я, дура старая (правильно "вертухай" бает), только мы об этом и знаем. Аркадий спит, а остальные – гады не с нашей бригады, им знать и не положено!.. Все шито-крыто и концы в воду. Правильно я говорю? А то!
Они смеются. Тетеля уходит, довольная, что подняла настроение Мите, который недавно пострадал от грабителей.
Закрывай решил помочь Мите более существенно:
– Толкучка надо идти, сумка твой искать, я помню какой. Эти собака-вор продавать будут.
Митя возражал, исподтишка, чтобы не обидеть Закрывая, оценивая тщедушную фигуру солдатика.
Закрывай, надев парадно-выходную форму, нацепив все значки, какие были, сбив фуражку на свой приплюснутый затылок, пошел в увольнение в город. Сходил на толкучку, к техникуму, к исполкому. Поездил туда-сюда по единственному автобусному маршруту. Наконец его старания были вознаграждены, и у вокзального буфета он увидел Митин "дипломат".
"Дипломат" стоял в ногах у меланхоличного верзилы, который, развалясь на грязном стуле, печально пил пиво, посасывая кусочек воблы, похожей на ржавую щепку.
Закрывай смело подошел к нему, присел рядом.
– Эй, пацан!
"Пацан", как большой кот на маленького мышонка, скосил грустные глаза на Закрывая:
– Чего?
– Пичак в жопа хочешь?
Верзила ответил со скукой, к которой прибавился нечаянный интерес:
– Вообще-то мне и так хорошо. Но ты все-таки, раз подошел, растолкуй, что такое пи... Как ты сказал? Переведи.
– Пичак. Ножик. Кынжал.
– А-а... – разочарованно протянул верзила, покачал головой. – Нет. Пичак – нет. Мне и так удобно.
– Отдай сумка. Чужой сумка. Вор забрал. А то пичак в задница, -Закрывай сымитировал движение руки за пазуху.
Парень закатил глаза к потолку, сделал большой глоток, не забыл про воблу, в голосе прибавилось печали:
– Я его на толкучке купил. Вчера, кажется. Забирай, – он небрежно двинул дипломат ногой. – Ворованное мне не нужно.
Закрывай поднял дипломат, положил на стол, за которым продолжал трапезничать парень, щелкнул замком, откинул крышку-половинку. Внутри лежал какой-то сверток. Закрывай его выложил, подвинул к парню. Казалось, парень не обратил на все это никакого внимания.
– Зачетка есть? – спросил на всякий случай Закрывай.
Парень, с полным ртом, отрицательно двинул головой, допил кружку, "цвикнул" сквозь зубы воздух и сказал с сожалением:
– Зачетка нет, – потянулся за следующей кружкой и участливо спросил: Все?
Закрывай утвердительно кивнул.
– Ну, тогда брысь отсюда. То есть, значит: если не будешь пиво, то до свидания.
Митя сел писать невесте письмо. Дескать, скучаю, жду, ношу в подаренном тобой дипломате все твои письма.
Авторитет Закрывая, и так довольно высокий в глазах Тетели, не говоря уже о Светке и Люське, вырос уже повсеместно. Даже "блатной" Аркадий однажды, будучи не слишком пьян, прежде чем отправиться спать в свою дальнюю сторожку возле обзорной вышки, сделал комплимент Закрываю за проявленную смелость и находчивость, а потом даже спросил:
– Вот, хочется тебе, Закир, что-нибудь от всей нашей бригады приятное сделать. Какой-нибудь презент, что ли, электробритву, что ли, к дню рождения или Советской Армии. Поедешь в свою Фергану, нас вспоминать будешь. Ты скажи, что бы ты хотел? Ну, не стесняйся!..
Закрывай думал недолго и сказал жертвенно:
– Аркадий. На Тетеля не матерись, не ругай. Она мать. Ты сын. Возраст. Понял? Обещай.
Аркадий, несмотря на то, что все-таки был под градусом, даже покраснел и сказал, оглядываясь:
– Ну, конечно, Закир, какой базар. Заметано. Ты меня знаешь.
Бригадирша: "Закрывай-ка! А ну давай, закрывай-ка все проблемы! Куды мы без тебя!" Они опять прогуливались по периметру ночного завода, слышно их было далеко. С недавнего времени Тетеля нашла для себя новый, более интересный и к тому же более практичный способ общения с Закрываем. Она стала, по ее шутливому определению, "учить язык".
– ...А скажи-ка ты мне, как будет, по-вашему "здравствуй"?
– Салом.
– О! Солома, значит!
– Салом, – поправлял Закрывай.
– Ну, ладно, это я так, чтобы запомнить. Солома. Почти. Получается: есть у тебя солома, – значит, здорово живешь. Скотину есть, чем покормить молоко-мясо будет. Это я для понятия, чтоб запомнить. А у нас знаешь, как говорят: хлеб всему голова. Хлеб есть, – здорово живешь. Как будет, по-вашему, хлеб-то?
– Нон.
– "Нон"? Нон, хорошо. Коротко и ясно: "нон". И главное звонко! Молодцы. А водка?
– Арак.
– Вот те раз: рак!..
– Арак! – поправляет Закрывай.
– Ну, я и говорю: по нашему так, а по вашему "рак". А по-нашему рак, знаешь, – это другое. Бывает такое, знаешь, в воде живет, цап-царап,(показывает ладонью), – а бывает – болезнь. Болезнь – рак, плохая болезнь. Муж у меня от нее сковырнулся.
– Водка, арак пьешь, потом болеешь, – понимает по-своему Закрывай.
– Во! Это правильно! Пьешь, потом раком ползаешь. И никакой бабе, люське-муське, ты такой не нужен. Умный ты все-таки, Закрывай. Закрывай-ка, а как, по-вашему, будет "рыба"?
– Балык.
– Во! Ничего себе, это вы у нас заимствовали, не иначе. У нас тоже такое слово есть. Тоже рыба, только копченая. Как ты вот: тоже человек простой, два уха. Только, вроде, в отличие от нас, вроде как копченый. Это легко запомнить. Ты не обижайся, Закрывай. Вы ведь нас, рыжих-то, тоже как-то так называете?
– Ок клок.
– Это чего?
– Ок – белый. Клок – ухо. Белый ухо, хру-хру.
– Ну, это ты уж вообще! Ладно, я не обижаюсь. Обещала, – не обижаюсь. Давай не будем обзываться, тогда и обидно не будет. А, давай? Ну, вот, молодец. Понятливый ты все-таки человек, Закрывай. Иному нашему втолковываешь, что дважды два четыре, – все без толку, он как... чурбан с белыми ушами, ага, хру-хру, правильно у вас иной раз говорят, на копытах. А ты – раз, головой кивнул, и понял.
До дембеля Закрываю оставалось немного, когда однажды вечером, в темном переулке призаводской территории его остановили пьяные парни и, повалив на землю, забили ногами, приговаривая: "Чурка... Чурка...". Закрывай не кричал. Наутро Закрывая, маленького и тщедушного, нашли мертвым, втоптанным в грязь. Рядом лежал чей-то шарф, по нему и нашли убийц, которыми оказались два местных заводских парня, возвращавшихся с поздней гулянки. На первом допросе они были испуганные, не помнящие, зачем и за что накинулись на солдата. Потом один из них, пожимая плечами и вздыхая, все же объяснил: да армию, кажется, чего-то вспомнили...
При разбирательстве следователю никто не смог сказать что-либо плохое про этих убийц: нормальные по жизни ребята, женатые...
Закрывая, в цинковом гробу, отправили самолетом в Ташкент, а до этого он целые сутки лежал в Ленинской комнате воинской строительной части, в парадной форме, достойный и красивый. Туда даже пустили попрощаться коллег с работы, с завода. Пришли почти все, кроме Люськи и Светки (их специально зазывала Тетеля, но они не пошли). Тетеля долго плакала и причитала возле гроба, Аркадий был трезв, серьезен и молчалив, а у Мити, когда он подошел к Закрываю, вдруг закружилась голова (последствие недавнего сотрясения мозга), и он просто посидел рядом на стуле.
Летом телефонистки вышли замуж. Светка окрутила новенького инженера, молодого специалиста, они, расписавшись, без свадьбы уехали в Москву, там, говорят, даже венчались в какой-то подпольной баптистской церкви (жених оказался баптистом). Немного позже этого возвратился Люськин парень из армии, хороший рослый детина, десантник, с ясными голубыми глазами. На свадьбе гулял весь завод. Молодые были красивы и величественны, целовались нежно.
Сразу после этой свадьбы к Мите приехала его невеста. Они быстро расписались, чтобы Мите дали распределение по месту жительства жены. Вскоре они навсегда уехали из города своего студенчества.
...Митя первое время супружества невольно следил за взглядами, устремленными на жену. Как, например, в городском парке, где они часто гуляли с широкой детской коляской (у них родилась двойня), где, весело смеясь, глядя на мир во все глаза, отдыхало молодое население города.
...Где мимо, в числе прочих отдыхающих, иногда проходили небольшие группы солдат, видимо, находившихся в увольнении, среди них половина чернявых, азиатского или кавказского облика, нелепых в скомканной форме, в тяжелых сапогах. Митя переводил взгляд на жену. Видно, его глаза в этот момент были особые, потому что она целомудренно поднимала бровки, хлопала ресницами, а затем смешно кивала подбородком кверху: мол, ты чего?
ПОЛЯРНЫЕ СОВЫ С ДИЭЛЕКТРИКОМ
Что такое конденсатор? Ни за что не угадаете. А это вот что: две полярные совы с диэлектриком.
Никогда не спорю с дураками и шибко грамотными – себе дороже.
А поскольку кругом, как на подбор, одни такие (сам я человек средний), то по большей части приходиться вести себя нейтрально. Молчать или улыбаться из вежливости – на глупости одних и умничанья других. Поэтому в коллективе меня за глаза называют соответственно жизненной позиции: вежливый молчун. Или: улыбчивый молчун. Без всякого там сарказма, беззлобно. Я не против, ведь, получается, ни умным, ни глупым зацепиться не за что. А злиться им и без меня есть на кого – друг на друга. Энергию девать некуда. Умные аж трясутся, когда их не понимают глупые, а глупые скрипят зубами на грамотных – за то, что из понятных вещей делают невесть что.
Я по молодости пробовал в такие "полярные" диалоги впрягаться. Результат – сами знаете какой: двое дерутся, третий виноват. Нет уж, я лучше губы растяну, когда меня в свидетели привлекают (скажи, мол, принципиально, как на твой взгляд, на чьей стороне правда?). Где понимающе, где нейтрально – улыбнусь. Или сделаю вид, что не расслышал, или задремал, или – некогда мне. Интересно, но некогда – извините, опаздываю, побежал.
Но, увы, убежать не всегда получается. Работа такая.
А работаю я дежурным в оперативно-выездной бригаде, ОВБ по-нашему. Обслуживаем электрические подстанции, которых множество по нашему району разбросано. Постоянного персонала на этих объектах нет, поэтому обслуживает их ОВБ: водитель "Зила", на котором перемещается бригада, и два электромонтера. Один из электромонтеров – я. Работа мне в общем нравится (до пенсии бы на такой протянуть), особенно летом: целый день колесим по проселочным дорогам – природа, сады, огороды неохраняемые. И от начальства далеко, сами себе хозяева: приехали на подстанцию, осмотрелись, кое-что включили-отключили, подкрутили, смазали, грядочки пропололи (там у нас картофельные делянки имеются) перекусили, поспали в тенечке – и айда домой. Так что, повторюсь, ничего так работа. Если б еще компаньоны мои больше помалкивали...
Получается, троих нас как будто специально скомплектовали по интеллектуальному признаку. Я, как уже объяснял, средний, по моим понятиям нормальный человек. Двое других – полярные. Я их про себя называю полярными совами, что, конечно, не совсем правильно. Но мне так нравится. Игра слов. На основе ассоциаций, как говорит мой напарник Ник Саныч. Из "умный-дурак" получается слово "полярные", потом к нему само собой прикрепляется "совы". Там где полярные совы, там и северные олени. Олени, значит рога, где рога, там рогоносцы. И так далее, можно вообще черте что получить. Люблю, значит, словами играть. Молча, про себя. А что мне остается делать, когда эти двое моих компаньонов каждый раз занимаются одним и тем же, своими бесконечными пустопорожними спорами! Вот и еду между ними, обзываю их про себя то совами, то рогоносцами, где прикорну, где прикинусь, что задремал, где улыбнусь невпопад. Честно сказать, надоело.
Разговоры, как правило, начинаются и продолжаются в машине, где у каждого свое место. Водитель Лешка, молодой парень, чернокудрый красавец и алиментщик, как и полагается, на своем месте, за рулем. (Я его однажды, для игры слов, окрестил бараном – как нельзя подходит: кудрявая голова над баранкой. Мозги тут ни при чем, хотя и эту тему можно было развить.) С другого краю – пожилой электромонтер с высшим образованием Саныч, гроза доски почета, как про него говорит Лешка. "Подпольная" кличка Саныча Президент. Я, понятно, посредине, между двух огней или полюсов (у меня средне-специальное). Как диэлектрик, по-нашему говоря. Если уж совсем по-нашему, по-электрически, то бригада наша – сущий конденсатор с двумя разноименными полюсами и диэлектриком. Заряженный, стало быть, конденсатор.
Ну вот, например, каждый раз в машине происходит приблизительно следующий разговор.
Начинает обычно Лешка:
– Сосед у меня, мужики, – убил бы. Или, как говорил мой бывший хохол-тесть, "вбыв бы".
Президент пока молчит. Поскольку Лешка упорно смотрит на меня, я улыбаюсь и поднимаю вверх брови. Это можно понять двояко – как одобрение Лешкиной решительности и как вежливый вопрос: а в чем конкретно дело?
Лешке того и достаточно, он продолжает:
– Да, хороший тесть был. До сих пор жалко: сало, бульба, горилка, "варЭники"... А сосед, блин, в коридоре встретишь – весь из себя такой приветливый и невиноватый. А иногда, сволочь, как врубит с утра свой музыкальный, черт бы его побрал, центр, так думаю: выйти, что ли, в коридор, позвонить в дверь, а как чайник высунет, так сковородкой по чайнику!... Кажись, у него вместо мозгов одни низкие частоты: бух-бух. Поел-поспал опять: бух-бух! Ну, честное слово – "вбыв бы"!
Президент наконец отзывается, задумчиво глядя на дорогу:
– Каждому человеку, Лексей, хочется быть в чем-то непохожим на других. И когда не хватает способностей или ума на реализацию желанной оригинальности, такой человек просто шумит: голосом, музыкой какое-никакое, а своеобразие. Или, из той же оперы, чтобы доказать что-то, хватается за последний аргумент – за посуду, например...
– Вот-вот, – простодушно подхватывает Лешка, – у меня жена, тоже, бывало, как что, так хвать за тарелку, за летающую, как гуманоид. Во! – он откинул ладонью кудель ото лба, в сотый раз показывая черепной шрам. – А вот тесть – душа-человек, и сообразительный. Не то что некоторые. Меня понимал как никто, – здесь Лешка осуждающе зыркал на Саныча. – Без всяких завихрений. Ему тоже доставалось. Мы, с ним, бывало... А наутро претензии от супруги – мне одному. А я весь из себя такой невиноватый, говорю, ты чего шумишь, все нормально. Сейчас только анальгинчик пивком запью – и опять как огурчик. А!... – он в сердцах отмахивает рукой, чуть мне по уху не задевает, видимо, отгоняя душещипательные воспоминания, уверенный, что мы его не поймем.
Несколько минут едем молча. Хорошие минуты. Но, чувствую, конденсатор подзарядился. Скоро начнет понемногу сбрасывать кулоны, пробивая диэлектрик.
Алексей приступает к "основному" разговору. Последовательности на первый взгляд никакой, но всем понятно, что связь с предыдущими словами, сказанными в этой кабине, и не только сегодня, довольно крепкая. Для всех троих это всего лишь продолжение бесконечной идеологической драмы, построенной на диалоге, с одним зрителем.
– По идее, Саныч, нужно быть проще...
– Простота хуже воровства, – устало, но привычно отзывается Президент.
Лешка делает вид, что не слышит:
– ...Потому что мир прост, мы сами его усложняем, – в этой нейтральной, но, как ему кажется, глубокомысленной формуле Лешкино предложение на мир. Дескать, Саныч, будь простодушнее, последний раз прошу, не умничай и не делай из меня дурака.
Но Президента не задобришь, справедливость для него превыше всего. Явно, он не читал Дэйла Карнеги. Как, впрочем, подавно не читал его и Лешка. Я тоже, можно сказать, мало знаком с этим Дэйлом. (Вот, пожалуйста, ассоциация: "Чип и Дэйл спешат на помощь" – ха-ха, игра слов. Мультфильм такой есть голливудский. Или диснейлендовский. Не знаю, как Чип, но Дэйл иногда, чувствую, мне помогает.) Итак, знаком я с этим американцем, кажется, очень мало, читал только один отрывок из той, всемирно известной, книги в каком-то журнале. Но все же мне запомнилось, как кажется, наиболее важное: не пытайтесь исправить человека, не дайте ему, дураку, почувствовать ваше превосходство, ему это жуть как не понравится – со всеми вытекающими последствиями (проще: своей глупости он вам ни за что не простит). Но что поделаешь: не читал об этом Президент, не читал. Поэтому говорит:
– Я тебе так скажу, Лексей... – Кстати, в том, что Саныч, горожанин до мозга костей, называет Лешку Лексеем, на деревенский лад, есть тоже определенная месть Лешкиной простоте: ведь все, в том числе и я, называем Президента полным именем – Николай Александрович или хотя бы, когда гайки крутим, для быстроты, коротко – Ник Саныч. (В свое время у меня из Ник Саныча получился Никсон – отсюда и тайная кличка: "Президент". Так что Президент он даже не простой, а американский.) Один Лешка упрямо обращается к нему по-своему: Саныч. Звучит вроде как уменьшительно. – Я так скажу, говорит Президент, – все глупости, которые происходят в мире, все войны, оттого, что кто-то хочет по-простому решить сложные вопросы. Рубанул по-македонски и все, нет гордиевого узла. А что все-то? Гордиев узел – миф, а простак и глупец, для твоего сведения, слова синонимы. По большому счету, простота, ограниченность – всегда агрессивны. Поэтому, в частности, нельзя простых людей пускать во власть.
– Вот я и говорю, – якобы поддерживает его Лешка почти с радостной интонацией, – все глупостями занимаемся, политическими играми, все сюсюкаемся. Взять хотя бы с этими, как их, чухонцами разными, на Кавказе. Жахнуть бы ракетно-бомбовым ударом, стереть с лица земли, распахать и засеять!... Жалко? А мы для жалостливых и историков там разных на этой пашне огро-о-омный памятник поставим. С надписью: жили здесь в таком-то веке такие-то скифы, от которых наши казаки форму переняли. Потому что главное память!..
– С чухонцами... – вздыхает Президент, – м-да, – он заглядывает мне (именно, мне) в лицо: география – два, история – два. Между прочим, политика это искусство возможного. – Президент делает характерную паузу, глубоко вдыхает и затем выпускает воздух толчками, открывая и закрывая рот, со звуками, похожими на междометия: "Э-ммм... Э-ммм..." – как будто внутренний инструмент настраивает. За этим обычно следует небольшой, но содержательный монолог. Точно: – А если более широко посмотреть, то жизнь – это сплошной компромисс. Ты вот на себя посмотри, какой ты ни крутой (я бы сказал безответственный, за слова не отвечаешь), какой ни категоричный, а все же, как с утра встал, так и пошел на компромисс. А именно. На работу не хочется – а топаешь. Завгара за вора считаешь – а руку тянешь. И так далее. До самого вечера. А ночью еще и с женой на какой-нибудь компромисс идешь... И по большому счету, знаешь, чем мы с тобой друг от друга отличаемся в своих рассуждениях?... Вот чем: то, что я говорю в этой твоей кабине, мне не стыдно сказать ни на собрании профсоюзном, ни на митинге, ни на... какой-нибудь генеральной сессии ООН. А тебя за приличный стол с твоими речами просто не пустят. А кушать захочешь – враз по-человечески заговоришь. Так-то.
Что хорошего в этих "полярных совах" – научились не перебивать друг друга. (Иначе, кстати сказать, мне гораздо труднее было б промеж них сидеть.) Поэтому Лешка только откровенно зевает. Одного зевка не хватает на весь монолог Президента, поэтому выдавливает из себя второй и третий научился. Лешка про "жизнь – компромисс" уже сто раз слышал, это для него сложновато, вникнуть из принципа не пытался, поэтому и на сей раз старательно пропускает философию мимо ушей. Были бы на этих ушах заслонки непременно задвинул бы. К тому же, тема жены для него болезненна в любых вариантах, если она начата не самим Лешкой. Поэтому он пытается несколько сменить тему:
– Саныч, ты мою систему знаешь. Я бы всю эту мусульманию – грузин там разных, армян...
– Кстати, для общего развития: грузины, между прочим, и армяне, так же, как и осетины, – христиане. Причем, к примеру, грузины христианами стали, за несколько веков до русских и хохлов. Привет бывшему тестю.
– Да ты че, Саныч, – Лешка искренне смеется, – говори, да не заговаривайся: они ж черные.
– Какой, ты, Лешка, все-таки дремучий, – Президент закатывает глаза. Там ведь, среди "чухонцев", Лексей, к твоему сведению, кроме боевиков, большинство – мирные люди. Мирные, понимаешь, Лексей, люди, понимаешь? В том числе твои братья по крови... По вере, если ты во что-то веришь...
– Во-первых, Саныч, бога нет. А ради хорошего дела кому-то и пострадать не грех, – весело парирует Лешка. – Война-с! – грамматический изыск с частицей "с" звучит откровенным издевательством над собеседником-грамотеем. – А як же-ж!... – в довершение диалектического вывода восклицает он с глумливой подвывающей интонацией, радостно клацая крупными ровными зубами и причмокивая.
– Категоричность – не от души, сиречь не от бога, а бескомпромиссность не от ума, – тоже быстро реагирует Президент. Демонстративно выглядывает из-за меня, хотя Лешку ему видно и так, многозначительно проговаривает: – Но что поделаешь, глупость и душа – понятия несовместимые, я только недавно это понял. Ну да ладно, – он светло улыбается, – что это я все про недосягаемое... Хорошо, Лексей, допустим. Бомбим! Но. Ты летал когда-нибудь над горами? А ну-ка, прикинь – прости, господи! – сколько нужно бомб – в горах, в горах! – чтобы уничтожить одного врага? То-то, лоб наморщил – нету столько бомб. – Он опять обратился к "диэлектрику", то есть ко мне, пренебрежительно кивая на Лешку: – Артиллерист, а?
Я "вдруг" замечаю, что у меня развязался шнурок на ботинке, торопливо наклоняюсь и сосредоточенно отдаюсь возникшей проблеме.
Но Лешку иронией не прошибешь. Он успокаивает Президента:
– Вот я и говорю, Саныч, не нужно усложнять. Нужно попроще, попроще. Ядерную боеголовочку – и нет проблемы. Одной достаточно. Дешево и сердито.
Саныч трясется в истерическом смехе:
– А мы-то, мы-то?! Сами-то, сами?!... Ядерное облако, радиация. Это же самоубийство! – он опять обращается ко мне: – Лексей как хочет, а мы с тобой – пас. Воистину... – смех его просто душит, – воистину, не бойся умного врага, а бойся друга-дурака!...
– Ничего, – Лешка тоже демонстративно обращается ко мне и даже трогает за плечо, мол, не дрейфь: – мы дождемся ветра соответствующего направления, чтоб на нас не дуло, и жахнем! Ховайся, кто может!...
– Да-а-а... – обреченно тянет Президент, – невероятно низкие частоты. Воистину, "вбыв бы", прости господи!... – И опять обращается ко мне: – Такой у нас, понимаешь, народ: не всякий политик шофер, но каждый шофер – политик!
На этом разговор прерывается. Остаток пути преодолеваем молча. Я пытаюсь фальшиво дремать, делая вид, что ничего не произошло. Исподтишка наблюдаю за обоими. Президент вместе с сигаретой дрожащими руками достает таблетку валидола, тайком сует ее под язык. Закуривает. Лешка беспечно жует резинку, периодически посматривает в зеркальце под потолком кабины, поправляет кудрявый чубчик.
Как я отношусь к каждому из них, к Лешке и Президенту? Вроде бы, как оцениваю, так и отношусь. Лешка – рубаха-парень, рубаху же последнюю и отдаст. Незлопамятный, нежадный. Что еще коллективу надо? Правда, иногда бывает пошл и груб, в смысле, неадекватно ситуации пошл и неадекватно груб. Но при "языковой" решительности, даже жестокости – жесткости в нем ноль, мухи не обидит. Президент – сам себе на уме, независимый. Много знает. Иногда по лицу гуляет тень гордыни и презрения – без конкретики, но все равно неприятно. Словом, у меня нашлись бы претензии к тому и другому, но обоих, в принципе, жалко. Наверное, потому, что во мне есть и от того и от другого. Мне не хочется, чтобы они ругались. Я хочу их навечно примирить худой мир лучше доброй ссоры. Но с кого из этих "полярных сов" и "рогоносцев", "барана" или "президента", начать?
Я решил начать с Президента.
Однажды утром, перед выездом на линию, пока Лешка бегал к диспетчеру за путевкой, я обратился к Президенту. Мол, Николай Александрович, ты Дэйла Карнеги читал?... То-то. Заметно. Очень жаль. Ты же, Ник Саныч, чего греха таить... У тебя же, между нами говоря, мозгов побольше. Вот и пойди Лехе навстречу, снизойди, так сказать, попытайся взглянуть на мир его глазами, может и поймешь его как-то. Ведь понять – значит простить. Глядишь, и рассосется эта неприязнь, и перестанешь ты валидол грызть, а он, Лешка, по твоему благому примеру тоже, возможно, постарается на твою точку зрения встать, хотя ему-то в этом будет и трудновато.
И что бы вы думали, "сложный" Саныч вдруг сразу же и выдал "простую" формулу, прямо как его вечный оппонент:
– А, понял: клин клином вышибают! Что ж, попробуем.
Я даже удивился, как он быстро все подсек и перестроился на простецкий лад.
Пришел Лешка. Поехали. Началось все как обычно.
– Мужики, а я сегодня грядки свои полоть не буду – нехай им, кукарекают, как говорил мой тесть, – не выспался. Сосед, блин, заколебал...
– А ты его "вбый"!... Чтоб спать не мешал! Чайником по сковородке!... оптимистично посоветовал Президент, вальяжно закуривая.
Лешка осекся, но быстро "восстановился", видимо, относя "президентский" совет на хорошее настроение Саныча. Миролюбиво ответил:
– Ну ты даешь, Саныч. В принципе, сидеть не охота. Хотя, по системе, от сумы и от тюрьмы не зарекайся, как говорится... Я жене тоже говорил: мне за тебя, дуру, сидеть не охота, но жить, элементарно, тоже хочется. Во! – он опять показал шрам на голове. – А тесть...
– Не-е-т, Лексей, – вкрадчиво, но настойчиво прервал его Президент. Ты ведь умный парень, надо было с ним – нет, не с тестем, а с соседом по-умному. Чтобы раз, но навсегда.
Тон Президента показался мне зловещим, но для Лешки эта явная наигранность оказалась пока недоступной. Не привык он, чтобы Президент говорил о чем-то несерьезно – вот в чем дело. Поэтому мог оценивать слова Президента как угодно, но не как глупую шутку или, тем паче, как утонченное издевательство. Потому что если раньше Президент и издевался, – что было, то было – то как-то по-другому, как-то это было очень уж понятно и, кстати, поэтому необидно (расстраивался после этих "издевательств", почему-то, сам Президент).
Президент стал посвистывать и строить глупое лицо, с преувеличенным вниманием глядя на дорогу.
– Ну и что я должен относительно этого соседа-придурка делать? – Лешка надеялся получить практический совет. Какую он ни испытывал неприязнь к Президенту, а все-таки считал его вполне образованным. – В правоохранительные органы, что ли заявить, пусть оштрафуют за хулиганство? Он же общественный порядок нарушает – лишает граждан заслуженного покоя. Весь подъезд страдает.
