Текст книги "Мидии не родят жемчуг (рассказы)"
Автор книги: Леонид Нетребо
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
Джокер закашлялся, словно курильщик со стажем. Хотя, как он ранее похвастался, рассказывая "немного о себе", три года назад завязал с пагубной привычкой. В конце концов, закрыв пол-лица большим, размером с косынку, носовым платком и выпучив глаза, с кряком выдавил из себя мокроту. Не обращая ни на кого внимания, облегченно высморкался.
– Напрасно, – с недоброй интонацией выговорил, точнее, с натугой прохрипел Джокер, промокая глаза уже другим, тоже необычно большим носовым платком, который извлек и второго кармана. Было заметно, что слова после кашля давались ему с трудом. В груди еще скрипело. – Зря, я говорю. Иногда полезно бояться. В природе уцелевают только те, у кого развит инстинкт самосохранения. – Он вымученно засмеялся: – У меня по природоведению пятерка была!
Некоторое время Джокер увлеченно рассказывал о рациональном поведении животных. О том, что внутри одного вида победитель не добивает поверженного соперника – достаточно зафиксировать победу, став обладателем самки или лакомого куска; уничтожение же хищником травоядного оправдано необходимостью питаться. И так далее. Слушая этот примитивный монолог, Сергей пришел к выводу, что заставлять окружающих слушать известные, а порой и просто избитые, истины, было одним из методов самоутверждения Джокера. Который не мог не чуять молчаливого раздражения слушателей, но, видимо, именно это и доставляло ему удовольствие.
Декламируя выдержки из учебника по природоведению, Джокер жестикулировал. Чем дольше он говорил, тем размашистей становилась амплитуда его жестов. Чтобы не быть задетыми, Сергей и Ольга старательно отстранялись от рассказчика, и скоро уже сидели прижатыми к противоположным от Джокера сторонам своих кресел.
– Страх великое дело, – продолжал Джокер, казалось, не замечая неудобств, которые причиняет слушателям. – Вот взять атомную бомбу...
Переход от мира животных к военной тематике уже был определенным облегчением для слушателей – Ольга и Сергей понимающе улыбнулись друг другу. Джокер заметил это и, чтобы показать, что он понял смысл их общей улыбки и контролирует ситуацию, сказал, выделяя интонацией фразу, как всего лишь отвлечение от генеральной темы:
– Между прочим, про некоторых женщин говорят: да она страшнее атомной бомбы!... А, скажи, ты ведь знаешь, – он опять призвал Сергея в свидетели, и после этого быстро повернулся к Ольге, поясняя: – Про некоторых кажется эталон красоты. А разденешь – ну, бомба, в натуре, страх божий. – Довольный эффектом – девушка отвернулась к иллюминатору, а у Сергея улыбка сменилась кислой гримасой на покрасневшем лице, – Джокер откровенно засмеялся. Дескать, не обижайте меня, а то еще больше сконфужу. Победно продолжил: – О чем мы там говорили? Ах, да – об атомной бомбе. Так вот. Все знают, что вряд ли когда-нибудь кто-то сознательно ее применит – страшно. То есть, угроза применения бомбы это, как говорят карточные "кидалы", блеф. Но этот блеф творит, в принципе, великое дело, – Джокер надул щеки, сделал паузу и напыщенно закончил фразу, почти пропел: – дело мира!... – И, как для манеры его разговора, оказывается, являлось типичным, в конце фразы хохотнул: Дело мира живет и процветает!
– Но бомба это частности, – назойливо продолжал Джокер после паузы, суть же в том, что миром, оказывается, управляет страх. Вернее, – он напрягся, подбирая слова и докончил предложение почти по слогам, – страх делает высоким уровень терпимости цивилизованного общества. Терпимости, которая порождена – внимание, дамы-господа! – порождена – ха! – его величеством животным страхом.
Он повертел головой, любуясь реакцией Сергея и Ольги, и не найдя в их мимике безоговорочного согласия, перейдя на шепот, преложил:
– Хотите эксперимент?
Не дожидаясь ответа, Джокер приподнялся в кресле, с грациозной пластичностью, как фокусник или вор-карманник, мягко вытянул изогнутую руку и щелкнул по затылку сидящего перед Сергеем пассажира. Это было настолько неожиданно, что Сергей не успел правильным образом отреагировать. Впрочем, что следует делать, имея перед собой, в просвете двух кресел, гневное лицо человека, которому только что щелкнули по макушке, Сергей, разумеется, никогда не знал. Он скосил глаза на Джокера. Джокер полулежал с безмятежным видом дремлющего мирного гражданина: глаза закрыты, нижняя губа – признак глубокого сна – оттопырена. На веках классическая татуировка: "Не буди". От растерянности Сергей, отвечая на вопросительный, обезображенный яростью взгляд мужчины, просто пожал плечами. Это выглядело как издевательство совершившего хулиганскую выходку над униженной жертвой. Мол, ничего страшного, гражданин, так получилось (интонация Джокера). Кончилась немая сцена тем, что возмущение сменилось смятенной обиженностью и гражданин отвернулся. За всем этим удивленно наблюдала Ольга, которая, судя по вздернутым бровям, тоже была шокирована выходкой Джокера.
– Ну, вот, – прошептал Джокер, открывая глаза, – убедились? А если бы он не вытерпел? Конкретнее: если бы не струсил? Что тогда? Война? Мордобой? То-то же!... Валерка знает, что говорит. Хотите еще раз? – он обозначил движение вперед. На этот раз Сергей непроизвольно схватил его за плечо. Джокер громко засмеялся: – Ладно, ладно, шучу! – И вдруг резко стряхнул с себя ладонь Сергея и перестал улыбаться: – А это, – обратился он к Ольге, кинув косой небрежный взгляд на свое плечо, – пример того, как даже робкие люди могут в критических ситуациях мобилизовываться. Наша с вами задача, мадам Одуванчик, вовремя ставить таких людей на место. А пока я, с вашего позволения, схожу в туалет.
Когда Джокер ушел, Сергей поймал на себе жалеющий взгляд Ольги. Это было неприятно. Он не знал, как себя вести. Ольга подала голос, прервав неуютную паузу:
– Не расстраивайтесь, Сергей!... Будем считать, что нам с вами просто не повезло сегодня. – Слегка смутившись неоднозначности сказанного, пояснила: – Не повезло с соседством. Скоро прилетим. И забудем этого шутника.
Шутник, как будто услышав, быстро напомнил о себе: в хвосте самолета он громко оправдывался перед стюардессой. Суть претензий хозяйки салона заключалась в том, что она уличала Джокера в курении в туалетной комнате. Джокер, дурачась, приводил нелепые доводы, но когда стюардесса затребовала у него паспорт, пригрозив командиром корабля, стюардами и милицейским нарядом в аэропорту назначения, сник. Отдав паспорт, вернулся на место. Усаживаясь, крикнул вслед стюардессе:
– Вы мне лучше парашют дайте, я сойду!...
Все невероятным гармоническим образом сплелось: парашют, испуг, Одуванчик...
Сергей вспомнил... Ему было лет двенадцать. Он ехал на велосипеде по направлению к загородному аэродрому смотреть, как спортсмены прыгают с парашютами. Еще от города было видно – самолеты рожали россыпи икринок, превращавшиеся в маленькие зонтики, похожие на семена одуванчиков, которые далее, увеличиваясь по секундам и превращаясь в лилипутские фигурки под цветными куполами, падали где-то за грядой лесопосадки.
Когда он обгонял трактор, ползущий по сырой проселочной дороге, заднее колесо велосипеда занесло в сторону. Последовал удар, который перевернул небо. За провалом в темноту, где-то совсем близко, – сильный скрежет и лязг.
...Сергей поднял голову и обнаружил себя распластанным, вниз животом, между медленно ползущих гусениц, одна из которых давила, как хворост, раму его велосипеда.
Бульдозер остановился только, когда тракторист увидел в зеркале заднего вида лежащее на дороге тело. Выскочив, он поднял Сергея с земли, встряхнул, и, убедившись, что мальчик невредим, наотмашь ударил его по испачканному мазутом и землей лицу. Затем прижал голову Сергея к своей промасленной робе и, трясясь всем телом, громко, как ребенок, заплакал. Заплакал и Сергей. Тракториста покинули силы и он, не отпуская Сергея, повалился в рыхлую колею. Так они и лежали некоторое время, размазывая грязь по сморщенным лицам, воя в небо, с которого, казалось, прямо на них, летели парашютисты.
– Красавица, – окликнул Джокер проходившую мимо стюардессу, – верни паспорт! Я за это объяснительную командиру напишу, можно?
Стюардесса усмехнулась и ответила сухо:
– Как хотите. А вообще-то, я же вам объяснила, что разбираться будем на земле.
– Так жестко же будет!... – Джокер, скорчив глупую мину, потянулся к иллюминатору, якобы с целью рассмотреть эту самую землю, на которой предстоит разбираться со стюардессой.
Стюардесса ушла не оценив остроумия. После этого Джокер обратился к соседям:
– Тоже мне, международные авиалинии. Образцовый рейс! Борцы с курильщиками. Но почему именно нас решили сделать застрельщиками нового метода борьбы с недостатками в Аэрофлоте? Друзья, не хочется начинать свой заслуженный летний отдых на Черном море со знакомства с сочинскими мусорами. Теперь придется нам с вами объясняться с блюстителями порядка, характеризовать меня с лучшей стороны. Оля и Сергей, призываю вас в свидетели. Кто же кроме вас всем им расскажет, что я хороший парень? Нет, главное, почему начали с нас?!
– Валерий, а я, кстати, не курю, – возразила Ольга. – Почему вы оперируете множественным числом? – Она демонстративно выглянула из-за Джокера: – А вы, Сергей, курите? Тоже нет? Ну вот видите, – опять наигранно, с преувеличенным сочувствием, обратилась к пострадавшему курильщику, – нам с вами не по пути. Мы с вами, извините, в милицию не пойдем. Правда, Сергей?
Это была первая активная реакция Ольги на надоедливое поведение Джокера. По веселой интонации можно было заметить, что она довольна поражением Джокера в поединке с принципиальной самолетной труженицей. Войдя во вкус, Ольга пояснила:
– И дело не в нашей трусости. Дело в справедливости. Кстати, я в отличии от вас, полагаю, что, все-таки, миром правит не страх, а здоровый соблазн, любовь и стремление к справедливости. Впрочем, это так, ремарка, и к тайному курению в туалетах отношения не имеет.
– Ай да Одуванчик! – Джокер разочарованно покачал головой и тоном учителя назидательно выговорил Сергею: – Серый, никогда нельзя полностью доверяться женщинам. Запомни на всю жизнь. Ты к ней, к бабе, как к гомо-сапиенсу, а она в самый ответственный момент – кинет, заложит, как последняя... Да я уже, кажется, объяснял, как бывает: снаружи богиня, а разденешь – атомная бомба!...
Он вдруг осекся и глянул на часы:
– Сколько нам еще лететь?
Ему никто не ответил. Видно было, что он что-то задумал, поэтому разговаривал сам с собой:
– Еще полтора часа? Ничего, успеем повеселиться.
Джокер вынул потрепанный блокнот, открыл чистую страницу. Поднял кулак над головой, таким образом привлекая к своим действиям внимание Сергея и Ольги, громко щелкнул – в кулаке оказалась авторучка, видимо, самопальная, похожая на обыкновенный, только никелированный, гвоздь. Многозначительно глянул на каждого из соседей и, отведя ладонь с блокнотом подальше от себя, так, чтобы было видно зрителям, крупно написал: "Командир, я думаю, что мы летим не в Сочи, а в Турцию. Бомба в багаже. Дистанционка в кармане. Мое место в хвосте, контролирую весь салон. Соблюдаем спокойствие. Экипажу (мужчинам) ко мне не приближаться, пассажирам (заложникам) мою информацию не доводить. Переговоры через стюардессу. Джокер."
Джокер, наслаждаясь реакцией Сергея и Ольги, выдержал долгую паузу. Затем перевернул лист и написал в углу: "Шутка".
– На что вы надеетесь? – спросила Ольга. – Ведь за такую шутку можно...
– Ни на что, – простодушно ответил Джокер. – Просто хочу им, козлам, андреналин подпортить, пусть шугнуться.
– Что подпортить? – борясь с улыбкой переспросила Ольга, опять многозначительно глянув на Сергея.
– Андреналин. Им несколько минут страха – а мне за это, соответственно, столько же минут, и даже больше, кайфа. Это известная формула: когда один боится – другой в это же время непременно ловит кайф. Такое особенно наглядно где-нибудь в замкнутом пространстве проявляется. В камере, например. Когда возможности для получения иных удовольствий сильно ограничены. – Здесь Джокер картинно закатив глаза и томно вздохнув, успешно спародировал интонацию Ольги: – Это ремарка!.. – и закончил своим прежним тоном, по-прежнему дурашливым: – А что касается экипажа, то потом прочитают: "шутка". Ну, поругают немного, поорут – опять же мне бальзам на душу за нанесенное оскорбление в районе туалета. – Он нажал кнопку вызова стюардессы, подмигнул Сергею: – Запускаем.
Стюардесса подошла с бесстрастным лицом. Джокер протянул ей сложенный вдвое листок:
– Объяснительная капитану лайнера. Лично в руки. Чистосердечное признание. В обмен на паспорт.
Стюардесса хмыкнула и отошла.
Сергей приготовился к новому акту комедии. Последние минуты вернули ему сильно подпорченное соседством с Джокером настроение. Получается, Джокер не так страшен, как вначале померещился. Точнее – просто смешон. А Ольга, оказывается, не просто красивая девушка, но еще и смелый, интересный человек, и, что касается отношения к Сергею, возможно...
Появление стюардессы показалось неожиданным. На этот раз она выглядела далеко не бесстрастно. Легкости и строгости как не бывало. Губы растянуты в нервной подрагивающей улыбке (куда делась профессиональная, нарисованная). Она подошла с подносом, на котором россыпью лежали конфеты-леденцы. Угостив для вида пассажиров на соседних креслах, она задержала поднос над коленками Джокера. Слегка наклонилась и передала Джокеру его паспорт. Вполголоса доложила, обращаясь почему-то не к Джокеру, а сразу к троим:
– Мы принимаем ваши требования.
Сергей заметил, как у Джокера вытянулось лицо и округлились глаза. Он явно не ожидал такого поворота. Сейчас глаза казались не водянистыми, а голубыми, при этом победно сверкали. От искреннего волнения он даже прикрыл веки на какое-то время. Затем нервно засмеялся и крепко схватил Сергея и Ольгу за локти.
– Ребята, ребята, я рыдаю от счастья!... Наконец-то! Наконец-то свершилось, и скоро я смогу обнять соратников из мусульманской мафии и моего настоящего дедушку-турка! – Видно было, что он тянет время ничего не значащими фразами для того, чтобы взять себя в руки.
Сергей и Ольга были в смятении, не понимая той легкости, с которой прошла, причем, по-видимому, более чем серьезно, очередная глупость Джокера. Пассажиры с соседних кресел повернулись в их сторону.
Стюардесса вмешалась громким шепотом:
– Вы же сами написали, что пассажиров не беспокоим.
– Да-да, – тоже перешел на шепот Джокер. – Куда летим? В Стамбул?
– Может быть, даже в Анкару. Аэропорт назначает принимающая сторона, торопливо объяснила стюардесса. – Только... горючее на исходе. Все же придется сесть в Сочи для дозаправки.
– Хорошо, хорошо, – усиливая горячий шепот кивками головы, быстро согласился Джокер, – валяйте. – И для контраста очень громко добавил: Спасибо за конфетки, красавица! – давая понять, что сеанс связи закончен. Стюардесса отошла.
– Отдайте руку, – грубо высвободилась Ольга, – тоже мне, турецко-подданный.
Джокер вытер пот со лба:
– Фу, ты!... Это их обычные антитеррористические штучки: горючее на исходе. Для фраеров. Но нам это кстати. А то бы и вправду со страху сразу в Турцию двинули. Тогда бы точно – срок. Ничего, – он обратился к Ольге, – не бойтесь, минут через двадцать во всем признаемся, а пока воспользуемся моментом, попросим успокоительного.
– Пожалуйста, – взмолилась Ольга, – избавьте нас от своей чудной компании! Сейчас подойдет стюардесса, и я сообщу, что мы с Сергеем ни причем!... Как я сразу не догадалась сказать. Признаться, растерялась. Нечасто приходится сталкиваться с такой самодеятельностью. – Она обратилась к Сергею: – Ей-богу, Сережа, не хочется выглядеть сумасшедшей даже в течение двадцати минут! И если что меня и сдержит, то это полнейшая брезгливость ко всему тому, что происходит, и нежелание доказывать кому-то, что я не верблюд. Нет, действительно, Сергей, пусть этим занимаются сами клоуны. Когда придется отвечать по полной программе...
Джокер, казалось, не слышал ее. Он опять нажал на кнопку вызова. Стюардесса появилась мгновенно, как из-под земли.
– Красавица, принеси-ка нам, будь великодушна, бутылочку коньячку и шоколадку. За наличные.
Через минуту на откидном столике перед Джокером стояла бутылка коньяка с тремя рюмками, пластмассовая ваза с шоколадом и апельсинами.
Несмотря на уверения стюардессы, что угощение – презент от авиакомпании, Джокер аккуратно расплатился, демонстративно хрустнув новенькой неразменной купюрой, – чтобы видели соседи, – получается, дал на чай. Вполголоса прокомментировал, когда стюардесса отошла: "Дабы потом не пришили вымогательство", – и добавил, нервно подмигивая: "Валерку на мякине не проведешь!" Стюардесса, по-видимому, тоже не являлась почитательницей мякины и быстро принесла сдачу. Несмотря на протесты Джокера, как бы невзначай показала деньги почти всему салону, и только потом положила их на столик и вполне достойно удалилась.
– Угощайтесь жиденьким, – по-хозяйски, откупоривая бутылку, пригласил Джокер Ольгу.
Девушка, тяжело вздохнув, отвернулась и уткнулась в тонюсенький журнал, торопливо извлеченный из пружинистой сетки переднего сиденья.
– А тебе не предлагаю, – с явным пренебрежением объяснил Джокер Сергею. – Выпьешь – осмелеешь. А смелого я только себя люблю. Ешь апельсины, мальчик. Небось штанишки промочил?... – И опять к Ольге: – Что там написано про устранение желудочных недомоганий – понос, недержание?... – Джокер разошелся и уже, видно было, мало утруждал себя необходимостью оставаться в рамках приличия.
Даже Ольга, оторвавшись от журнала, удивленно глянула на Сергея. Именно на него, а не на Джокера. Сергей задохнулся и густо покраснел.
Джокер торопливо выпил подряд три рюмки и только после этого взялся за шоколад. Перегнулся через Сергея и, влажно чавкая, пояснил пожилой пассажирке из соседнего ряда, внимательно за ним наблюдавшей:
– Не беспокойтесь, мамаша, это нам принесли за дополнительную плату. Заплатите – вам тоже принесут, как в бизнесс-классе. Вам налить? Вы коньяк употребляете, а? На халявку-то, а?
Женщина обиженно отвернулась.
Вскоре выяснилось, что во хмелю Джокер становился еще более безобразным: наглым, дерзким, агрессивным. От веселости, пусть даже показной, не осталось и следа.
Он быстро приговорил бутылку и распоясался окончательно. То и дело вызывал стюардессу, принуждая ее, как нерадивую школьницу, выслушивать нравоучения о необходимости быть вежливой и о том, что в приличных лайнерах должны быть кабины для курения и даже... – он многозначительно поглядывал на Ольгу, – и даже для уединения влюбленных. Затем он заявил, что еще подумает над предложением капитана о дозаправке в Сочи. Он прекрасно знает, что в Сочи самолет встретит группа захвата, что переговорщики будут пудрить ему мозги, пока снайпер не прострелит ему голову вместе с этими самыми запудренными мозгами. Кстати, продолжал Джокер, ситуация изменилась и ему необходимо лично поговорить с капитаном, посмотреть ему в лицо. Немедленно вызовите капитана по переговорному устройству!... Тут он объяснял Сергею и Ольге, что экипаж сейчас, согласно инструкции, задраил все двери, и что бы здесь не случилось, пилоты и разные там штурманы ни за что не покажут носа до самого приземления, вот она хваленая "воздушная" смелость, аэрофлотовское благородство. Опять переключался на виноватую стюардессу и заговорщицки, но требовательно, предлагал показать ему, где находятся потайные кнопки для подачи экипажу сигналов тревоги. Он даже поводил ладонью по пластмассовой обшивке возле иллюминатора. В конце концов Сергею и Ольге он заявил, что устал притворяться перед ними, перед разной швалью, что он настоящий террорист, а вот и дистанционка (он продемонстрировал какой-то извлеченный из-за пазухи брикет, завернутый в полиэтилен и перетянутый резинкой).
Он говорил настолько убедительно, что Сергей начал сомневаться: действительно ли поведение Джокера – глупый розыгрыш? Подобное сомнение овладело и Ольгой. Когда Джокер отворачивался, она делала Сергею знаки, давая понять, мол, на всякий случай нужно быть поосторожней. Действительно, думал Сергей, пусть будет, как будет. Терпеть осталось недолго. Но...
Но глядя на себя со стороны, на свое бессилие перед хамством, он понимал, что точно такими же глазами на него смотрит и Ольга.
Сергей понимал, что как бы не завершилось это издевательство одного человека над многими, в том числе и над ним (а что это издевательство завершиться, причем, завершиться поражением Джокера, не вызывало никакого сомнения), – каким бы ни был исход этой трагикомедии, Сергей уже никогда не будет по-настоящему обладать этой красивой девушкой, которая видела его трусливое бесславие. Даже если вдруг случиться чудо: Ольга, простив Сергею малодушие, останется с ним, – то сам Сергей никогда не забудет этого позора.
Он опять вспомнил случай с трактором на проселочной дороге.
...Сергей потом часто думал: от чего плакал тракторист? Причина собственных слез была почти понятна: сам Сергей ревел из жалости к пропавшему велосипеду и от перспективы того, что обо всем нужно будет рассказывать родителям. Ну, может быть, еще и от того, что был потрясен картиной, доселе им невиданной – рядом плакал взрослый человек... Страха за себя, ни тогда, под трактором, ни после, когда прокручивал памятью этот короткий, но достопримечательный жизненный эпизод, не было. Взрослея, Сергей приходил к выводу, что после встречи на заре жизни с тем парнем со свинцовыми глазами, когда он испытал сковывающий ужас, исходивший от человека, – всякое иное насилие не задевает его дух, не ранит его эго.
Эта мысль окончательно сформировалась, став внутренним открытием, гораздо позже, после массовой студенческой драки, общежитие на общежитие, когда Сергей, будучи частью толпы, пострадал от такой же толпы. Он лежал в студенческой больнице с проломленным черепом и, анализируя побоище и свои собственные результаты в этом массовом действе, с удивлением ставил знак равенства между стихией природы и стихией толпы: то и другое смертельно, но – неодушевленно. Вот почему не страшно в стаде против стада, не страшно сейчас здесь, в больнице, как не страшно было и под гудящей, лязгающей машиной... То есть нет стыда, порожденного страхом жертвы, позора перед тем, кто тебя подавляет. Ведь позор – от слова зреть. А раз подавляет незрячая стихия, значит и нет позора.
Сергей поймал себя на мысли, что вся его предыдущая осознанная жизнь, начиная от встречи с жутким парнем у парковой скамейки и кончая данным часом, была борьбой, безуспешной, с тем комплексом страха, который уродливым наростом привился в семилетнем возрасте. Если не умалять того, что впоследствии пришлось испытать, то можно сказать, у Сергея было достаточно событий, которые могли бы помочь стряхнуть с себя ужасный груз детского страха, всю жизнь пригибающего к земле, подобно тяжелому ранцу. Чего стоят лишь некоторые из них!.. В стройотрядовский год он заблудился в тюменской тайге, трое суток без пищи, едва не утонул в болоте... Обессиливший, вывинчивался из гиблой трясины, пел песни, хватаясь за ветки чахлой березки, смеялся... Стоял вместе с ротой таких же юнцов на полосе, разделяющей две кавказские деревни, которые века жили вместе и вдруг решили повоевать, стреляли с обоих сторон, пули свистели одинаково... Тоже не было страха. Но стоило столкнуться с агрессивно настроенной личностью, и он терялся: какой-то гигантский клещ сжимал горло, пил кровь, отнимал волю...
Что еще нужно испытать, чтобы избавиться от этого липучего, потливого недуга, отравляющего жизнь, в конфликтных ситуациях делающего из него покорное существо?
Самолет шел на посадку. Джокер, икая, пытался гладить Ольгу по плечу, норовя задеть грудь. Ольга освобождалась от его руки, стараясь делать это как можно мягче. Наконец Джокер разозлился, водянистые глаза приняли волчье выражение, он дико осклабился:
– Слушай сюда, сучка!... Сиди и не дергайся! За себя не боишься, пожалей самолет: дистанионка срабатывает от нажатия, от вибрации. Трепыхнешься – замкнет!... – Он даже осторожно наклонился вперед, подвигал плечами, видимо, проверяя безопасное положение пульта дистанционного управления во внутреннем кармане .
Ольга гневно смотрела перед собой, крылья носа вздувались от ярости, из глаз редким, но энергичным пульсом выворачивались крупные капли и катились по пылающим щекам. У Сергея сжались кулаки. Несмотря на хмель, звериным нюхом почуяв опасность, Джокер повернул к нему страшное лицо и, уверенный в подавленном состоянии соперника, даже не двинул рукой. Только дважды шоркнул щетинистым подбородком по своему плечу, будто ножиком по оселку, и прошипел зловеще:
– Ша!... Ублюдок...
Он опять занялся Ольгой. Подул ей в ушко. Правой рукой, облокотившись на спинку кресла, поиграл серьгой, имевшей форму большого кольца: щелкал по золотому кружку указательным пальцем, затем стопорил этот драгоценный маятник и, продев в отверстие мизинец, легонько загибал его на себя, оттягивая мочку, показывая, что при желании может рвануть. Спустя время положил ладонь на коленку девушке и, убедившись, что она никак не реагирует, медленно полез под юбку.
У Сергея бешено колотилось сердце, но кровь уходила куда-то в ноги, забирая последние мускульные силы от шеи, от плеч. Он больше не мог смотреть на все это, голова бессильно отвалилась на спинку кресла, он закрыл глаза. Вдруг раздался звонкий хлопок. Это Ольга, отпрянув, залепила Джокеру пощечину. Джокер почти мгновенно, видимо, автоматически, отреагировал ударом кулака в лицо девушке. Чуть смазал, иначе бы удар закончился нокаутом. Вскрикнув, Ольга откинулась на иллюминатор, хлопковые локоны взлетели к покатому потолку. И тут же, привстав, насколько было возможно, ловко преодолев межкресельную тесноту, невероятным образом, как гигантский страус, задрала длинную красивую ногу, с которой слетел босоножек, и пружинисто выпрямила ее, угодив пяткой в челюсть Джокера. Джокер отпрянул назад, придавив Сергея спиной. Сергей ощутил немалую силу этого человека, исходящую от крепких, каучуковых мускулов, которые упруго взорвались под одеждой. Джокер взвыл и метнулся с вытянутыми руками на Ольгу, с намерением схватить ее за горло. Самообладание вконец покинуло взбесившегося зверя.
Но девушка решительно опередила Джокера: и не пытаясь увернуться, вдруг резко подалась вперед и крепко, обеими руками, по-борцовски обхватила шею Джокера, как пылкая влюбленная притянула бычью голову к своему лицу и сразу же вцепилась зубами в ненавистный нос. Сергею показалось, что при этом что-то хрустнуло. От внезапной, видно, нестерпимой боли Джокер отпустил руки и забил, захлопал ими, как курица, у которой прищемили клюв. В это время Ольга, как заправский борец, откинулась вместе с Джокером на кресло, завалила его на себя, переведя схватку в полугоризонтальное состояние. Вдобавок она, несмотря на тесноту, изловчилась закинуть одну из своих ног на спину Джокеру, таким образом еще сильнее притиснув соперника к себе. Джокер, стоя на коленках, плотно прижатый к женскому телу, продолжая выть и трепыхаться, зашарил у себя по карманам, явно пытаясь нащупать предмет, который мог бы помочь ему освободится от болючей, мертвой сцепки. Он продирался рукой к внутреннему карману в котором, Сергей это запомнил, находилась металлическая авторучка, похожая на гвоздь. В какой-то миг Сергею показалось, что Джокеру удалось вытащить из-под своего тела нужный предмет. Мускулистая рука отлетела в сторону – и... на кресло упала всего лишь смятая записная книжка вместе с носовым платком. Джокер возобновил попытку. Это было уже слишком...
У Сергея закружилась голова.
...Парень с водянистыми глазами... "пятерка" – низкий рейтинг дамского внимания... гусеницы трактора, давящие велосипед...обезумевшая, безжалостная толпа, молотящая все живое... гиблая трясина.... стреляющие кавказцы... смеющаяся скамейка... Джокер... улетающая в небо длинноногая синяя стюардесса – птица удачи... метрвенно бледная, неживая Ольга, жалеющая его... страх, стыд, позор!...
...Кричали пассажиры, визжала стюардесса... Сергей понял, что обморочное затмение продолжалось секунду. Сейчас он избавится от наваждения, преследующего его много лет и уродливо разрастающегося год от года. Сейчас он станет другим.
Как запрограммированный, казалось, не думая, лишь заранее зная, что нужно, он наклонился, нащупал в ногах пустую бутылку из под коньяка, встал над шумной схваткой. Переложил сосуд в левую руку, несколько раз провел правой ладонью по брючине, осушая кожу от пота. Взялся за горлышко покрепче, даже покрутил в кулаке, проверяя хватку. Тщательно прицелился и, с коротким замахом, резко ударил Джокера стеклянным торцом по темени. Джокер обмяк.
...Стюарды связали Джокеру руки за спиной салфетками. Нос его обильно кровоточил. Ольгу рвало в туалете, в котором никто не догадывался закрыть дверь.
Стюардесса успокаивала повскакивавших с мест и галдящих пассажиров. Объясняла, силясь перекрыть гвалт:
– Успокойтесь, господа! У него муляж!... Пульт дистанционного управления – это просто пакет с деньгами! Мы знали, что этот пассажир шутит!... Но командир решил – на всякий случай!... Успокойтесь! Гражданин, сядьте на место, мы контролировали и контролируем ситуацию! Мы даже спецназ не заказывали – только обыкновенный милицейский наряд. Что значит сдурели? Выбирайте выражения!... У нас инструкция! Даже если муляж, шутка – все равно! Выполнять требования! На земле нужно было разбираться! На земле!... Но сообщники перепились, передрались... Ну, я не знаю... И сами друг друга обезвредили. Рассаживайтесь, муляж, муляж. Да садитесь же!... Пристегнитесь, мы уже давно идем на посадку!
Самолет приземлился. В это время Джокер пришел в себя. Заплакал. Он сидел в проходе посреди салона и по-собачьи мотая головой, размазывал красные сопли и слюни – по груди, по воротнику. Видно было, что это привычные для него движения: утираться, когда руки за спиной. Причитая, задирал голову, закатывал невидящие, полные слез глаза, в потолок:
– Командир!... Шутка, в натуре! Посмотри ксиву!... Там же на обратной стороне накатано: шутка! У меня же и кликуха такая – Джокер, шутник значит! Что ж вы всему верите и всего боитесь, трусы позорные! Что ж я теперь, ни за хрен собачий по новой сидеть, что ли, буду! Я ведь даже не погулял еще!... Приехал, блин, на юг позагорать! Семь лет солнца не видал! Туберкулез конечной стадии!... Командир! Начальничек!... Шуток не понимаете! Эх, е-мое!...
Он опять, как в прошлый раз, надолго закашлялся.
Покачиваясь, подошла Ольга, держась за лицо, все еще мокрое. Сергей встал, пропустил ее мимо себя. Она бессильно опустилась в среднее кресло, где еще недавно бесновался Джокер. На белых щеках дотлевали нервные красные пятна. Отмытые от туши белесые брови и ресницы неузнаваемо изменили глаза. Рассветало. Самолет стоял на асфальтовой твердыне и облегченно глушил последние звуки в натруженном теле. В утреннем свете, матово сочившемся из иллюминатора, Ольга виделась другой, не такой, как ночью. Она виделась родной, домашней. Ей сейчас шло только одно одеяние – фланелевый халат. Однако вместо халата было нечто похожее на распашонку, заляпанное, в розовых пятнах, с оторванными пуговицами (в роли единственной застежки – булавка, сцепившая края ткани в области лифчика), – когда-то белоснежная блузка, в данный момент просто запахнутая снизу, как кимоно у самбиста, и заправленная в треснувшую по шву, от и до, белую юбку. Она была босиком. И не пыталась обуться.
