Текст книги "Мидии не родят жемчуг (рассказы)"

Автор книги: Леонид Нетребо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

– Вы меня извините. Но еще – позвольте мне ошибиться, – ее глаза слегка увлажнились и заблестели, – я делаю вывод, что вы... Вы – военный!... Возможно бывший, но офицер. – Она потупилась, как отличница перед строгим учителем, сомневающаяся в стопроцентной правильности своего ответа, и шумно потянула в себя большой глоток, разбивая кофейную пленку на мелкие блестки.

Заказ был выполнен почти молниеносно: парящий из всех отверстий фаянсовый чайник, две большие пиалы, горка сахарных плиток. На лице официанта – прежнее уважительное бесстрастие, но в скорости и пунктуальности прочитывалась обидчивая реакция на подозрительность клиента в несостоятельности фирмы.

Павел произвел необходимый ритуал: пиала наполнилась первой жидкостью лишь затем, чтобы тут же отдать ее обратно в чайник. Только после этого, выдержав небольшую паузу, он налил янтарного чаю в обе пиалы, одну протянул старушке:

– Угощайтесь. Оставьте свой кофе... – Спохватившись, сменил интонацию на более мягкую: – Просто потому, что ваш серьезный напиток совсем остыл. Хороший чай, я слышу знакомый запах... А с чего у вас такой вывод – про мою социальную принадлежность? У меня, что – командный голос?

Старушка окончательно осмелела, угадав в поведении Павла точность своего логического попадания. К тому же, его доброжелательность больше всего располагала к дальнейшему разговору. Было заметно, что она соскучилась по общению. Она торопливо взяла предложенную пиалу двумя руками, демонстрируя послушность, и, отхлебнув, презрительно покосилась на остатки своего кофе.

– С чего я взяла, вы спрашиваете? Это, знаете ли, труднообъяснимо. Видимо, жизненный опыт. А вот пиалы у нас, даже на Кавказе, делают все же не такие, как в Средней Азии, не правда ли? Как ни стараются. Смотрите: желтый фон, красный горошек! – как это по-нашему! Хотя, если о деталях по начатой теме... – Старушка перестала пить, и, упершись локтями в стол, подняла пиалу на уровень лица и стала осторожно перекатывать ее, на весу, как маленький обруч, сжимая ладонями лишь острые грани, не проливая ни капли и не обжигаясь. – Вы здесь уже трое суток... Днем заходите в кафе, заказываете рюмку коньяка – как это универсально! – выпиваете и сразу уходите в город. Что там можно делать целыми днями? Достопримечательностей – на одну хорошую экскурсию. Наверное, просто гуляете, наедине с собой. Точнее, "отгуливаете" от... от себя, это довольно типично. Впрочем, о чем это я? Склероз. Не по теме? Ах, да, характерные детали... Ну вот, например, у вас рубашка всегда заправлена. Другой бы в такую жару – посмотрите вон на того, который пошел, видимо, к остановке... – навыпуск, а вы... Я ни разу не видела вас в сланцах... Здесь – и по городу в них шлепают. У вас босоножки. Какие-то крепкие. Всегда застегнутые. Как будто необходима постоянная готовность, ну, я не знаю, побежать, что ли... Ну, еще, разумеется, осанка и прочее. И еще одна, прямо скажем, неявная, но для меня пронзительная, лишенная многозначности, деталь... Я давно, нужно признаться, за вами наблюдаю, несколько дней, как впрочем, и за всеми, кто меня так или иначе окружает, простите... Поймите меня правильно, это, знаете ли, возрастное... Годы, одиночество и так далее. Так вот. Наша с вами столовая. Вы как заведенный, съедаете какую-то кашу, омлет, пудинг, зелень (всего этого много – ведь вы не включаете в заказ бифштексы, гуляши и прочее, и прочее), выпиваете компот, встали, ушли. Потом, этот, я уже говорила, ежедневный коньяк. Признайтесь: чай – это впервые за три дня?..

Старушка перевела дух, отхлебнула из замученной пиалы:

– Так вот, эта пронзительная, но косвенная, да, все же косвенная, деталь: вы совсем не употребляете мясных блюд... Притом что внутренне – это уже в ваших глазах, да, да! – вы далеко не вегетарианец, не травоядный, если хотите... Извините за сумбур. Говорят, старея, люди становятся как дети. Не знаю, не знаю. Я этого как-то не замечаю. Впрочем, собеседники иногда снисходительно улыбаются. Вы – нет....

...Еще часто снится (а может быть, все эти сны – просто видения в нездоровой полуяви? Разве может сниться одно и то же?): душман, невидимый, стреляет сверху. Только что они, разведгруппа из пяти человек, вышли из мертвого кишлака: убитые люди – недавно, еще парятся раны. Это не они!... Но душман думает иначе. Он длинными очередями, смертельным свинцовым дождем положил, распластал их на голом пятаке земли, рядом ни камня, ни деревца. Они, панически перекатываясь, чтобы не оставаться на месте, отвечают из своих "калашниковых", иногда через голову, лежа на спине, – бесприцельно, просто так, вверх, по скалам. Потом, когда кончились патроны, вдавленные, униженные в пыль понимают, что у душмана они кончились еще раньше. Они встают, отряхиваясь, тяжело дыша: будто только что закончилась мирная, но тяжелая, в темпе аврала, разгрузка вагона с какой-то серой мукой. Душман, прыгая с камня на камень, уходит вверх, гортанно изрыгая рыдающие проклятия, потрясая над головой по очереди биноклем и гранатой с длинной ручкой. Дескать, убью, дескать, видел, запомнил лица. Почему он не бросает гранату? – далеко?..

"Куда только мужчины смотрят!..." – говорит вполголоса пожилая соседка по столику с такой же, как и у него, пиалой в руках. Ах, да...

Официант превосходно владеет собой: осанка, жесты, мимика, – отличный кавалер. Сейчас он стоит перед молодой женщиной с ребенком. Ребенок, упершись руками в угол бордюра, занят разглядыванием золотых рыбок, которые иногда, выплывая из-под основания фонтанной чаши к границе света и тени, показывают золотые бока затихшему без движения зрителю. Женщина, меняя положения головы, вполголоса задает какие-то вопросы: вопрос – наклон к левому плечу, другой вопрос – к правому. Доносятся только обрывки фраз, но интонация выдает заслуживающую уважение пытливость: любознательность дилетанта, обращенная к специалисту, или экскурсанта – к гиду. Только, может быть, любознательность избыточно подчеркнутая голосом и движениями красивой головы. Официант, демонстрируя готовность к любым вопросам собеседницы, даже наивным, встречает каждый из них ровной улыбкой и ясным взглядом. Когда он говорит, его руки не блуждают в области карманов, не теребят салфетку, каждый раз им находится положение точного жеста, удачно начатого в начале фразы и венчающего ее в конце. Официант не смотрит в сторону Павла и старушки, но трудно поверить, что он полностью поглощен беседой и не контролирует ситуацию вокруг. Те же предположения относятся и к женщине.

– Молодцы! Что бы сейчас выкрикнул Станиславский? "Верю!.."

Старушка, таинственно улыбаясь, – поднятые бровки, лобик в гармошку, опущенные уголки губ, – смотрела вместе с Павлом на беседующих у веранды.

– Они оба молоды, но ей бы больше подошел мужчина постарше, согласитесь. Если рассматривать эту пару как будущий дуэт... Поймите меня правильно – это просто так, в качестве макета, у которого в данном конкретном случае, нет воплощения, нет будущего. Так вот, в этой якобы гармонии – отсутствие обстоятельности, фундамента, если хотите, фундамента прошлого, без которого нет основательного будущего... Я совсем запутала вас и себя. Одним словом, как официант он – совершенство. И все. Ну, еще кавалер. Не более. Мой муж был гораздо старше меня...

– Как можно такую предпочесть какой-либо иной?.. – Павел удивился, насколько выразительна речь старушки, по одной только интонации единственной фразы следует, что молодая женщина разведена, оставлена. А ведь озвучена только эмоциональная вершина: дескать, невероятно, не может быть.

Официант исчез в своем укрытии, женщина и мальчик ушли из поля зрения Павла и старушки.

– ...К тому же, вы одинок... У вас нет семьи, простите, простите...

Эти слова были чуть раньше. Они не просто продолжение отгадок, а подготовка, определяющая логику следующих предложений. Предложений не как грамматической суммы слов, а именно призывов к действию. Вот сейчас она говорит вроде бы совершенно другое, невинно кося глаза и наивно выделяя интонацией провокационный смысл фразы:

– Вы не просветите меня, каким образом сейчас заводят знакомства мужчины и женщины? Я имею в виду зрелых, отдающих себе отчет в собственных поступках людей. Ну, те, которые заинтересованы в серьезных отношениях? Без разных там глупостей... Быть может, приглашают за свой столик... в каком-нибудь кафе? Вы знаете... ну, это я так просто, так сказать, возрастные фантазии... Если бы я... – увы, мое время прошло, – и все же, если бы я, допустим, была заинтересована в некоем подобном... Думаю, что в данных условиях, например, в доме отдыха, где работает вечернее кафе... это было бы совсем не трудно. Впрочем, весьма возможно, я ошибаюсь, – нравы изменчивы. Но одно несомненно: я бы атаковала. Вернее, – атаковал... – она засмеялась, прикрывая рот сморщенной тонкой ладошкой. – Мой будущий... или, вернее сказать, прошлый муж нашел меня на танцах! Вернее, это я его нашла!... Ой, простите! Не поймите меня превратно: мы с вами, то есть пара "я – вы", не в счет! Я совсем не о том. Отнюдь, отнюдь! Не подумайте! Ах!..-ха-ха!...

Павлу трудно сдерживаться, и он тоже смеется. Наверное, впервые за все время пребывания в доме отдыха. Вспорхнули с мозаичного тротуара голуби. Из веранды с затененными стеклами опять выглянул официант. Женщина и ребенок на секунду подняли головы, отвлекаясь от своего семейного общения, от своих праздных веселых забот.

У женщины, сидящей на корточках, поворот головы, на длинной, с четким продольным рельефом шее, напоминает движение удивленной птицы. Каштановая волна, попав под солнечный луч, пронзивший вековую чинару, вспыхнула, разлилась по поникшему плечу: рука снимает с детской коленки назойливых муравьев. Засмеявшись (по-своему – ребенку), она быстро распрямилась, выходя из профиля в анфас, царственную грацию которого подчеркнул вздрогнувший на бедрах, мгновенно разглаживая поперечные складки, темно-красный, с бархатным отливом халат. Серебряно сверкнула, от глубокого выреза на груди до колен, гирлянда из маленьких застежек-кнопок.

...Это не сон. Просто это продолжалось целый сладкий год. Казалось, в этом и было его спасение после отставки. Она встречала его в невинном шелковом халатике на застежке-молнии. Язычок металлического зиппера возле нежной выемки на шее имел запах и вкус. Ритуал, который с невероятной скоростью вгонял в транс, гасил внешнее солнце, зажигая исподний, тайный огонь...

Когда из школы приходили ее почти взрослые дети, нетерпеливо звонили в дверь – три длинных, – зиппер визжал, соединяя, казалось, в ровный шов обрывки времени – до и после. Она бежала к двери, он шел на кухню, целомудренно пил остывший чай, выглядывал из дверного проема: привет, молодежь, как успехи, а мы вот тут с вашей мамой чайком...

Через сколько времени это случилось? Ах, да, разумеется, через сладкий год. Он позвонил, отступая от сложившегося расписания. Улыбаясь в дверной глазок (он уже любил ее детей, мальчика и девочку, – не по годам взрослых): три нетерпеливых длинных. Она открыла, все было как всегда: невинный халатик и... Даже показалось, что это именно он, Павел, сидит сейчас на кухне и пьет остывший чай и машет рукой: привет!..

"Не верю!.." (Впрочем, это, похоже, из сегодняшнего дня.)

Как тривиально, оказалось. А ему виделось, что все было так волнующе оригинально, и в этой оригинальности – спасительная суть: он закусывал этот язычок-лепесток, который имел запах и вкус, зубами (затылок касался ее точеного подбородка), и медленно опускаясь на колени, зная, что произойдет..., – он не будет открывать глаз, пока хрустящий, иногда заедающий, замочек не достигнет дна своего пути, когда, щелкнув, разведет окончательно половинки гладкого, приятного щеке... Господи, как разочаровывающе обыкновенно!..

"Привет!.."

...Он надрезал кожу у самого горла, затем, поддев, довел лезвие до самого низа живота. Кожа расползлась на груди, обнажая белое мясо. "Как будто бабу раздеваем", – пошутил один из разведчиков, наблюдая, как Павел разделывает ворону, – "а я думал, общипывать будем, как курицу". Это было в тех же проклятых горах, когда несколько суток они пробирались к своим, без воды и пищи. (Вертолет не прибыл в назначенное место, они только слышали его шум за соседней горой, ошибка была совсем невеликой, но "достаточной", покружился и улетел.) С "лимонками", но без единого патрона (благодаря душману, который спровоцировал их на бесполезную перестрелку), поэтому обходя на всякий случай любые селения и вообще любые живые шумы. ...Им повезло: сначала они поймали какого-то грызуна, потом подбили камнем неосторожную ворону. А на третью ночь, когда они уже почти совсем высохли, пошел сильный дождь, ливень, по камням потекли грязные ручьи... В следующую ночь они развели костер, – они решили, что все трудности и опасности позади. Город был уже близко, за небольшим перевалом, который контролировали правительственные афганские войска...

– Вы опять о чем-то задумались, – напомнила о себе старушка. – Чай совсем остыл. Можно, я закажу еще чайничек? Это прелесть. – Она резво привстала и изящно, звонко щелкнула пальцами правой руки, подняв ладонь на уровень лица. Громко обратилась к невидимому официанту: – Эй, где вы там! Молодой человек!... Я тоже заказываю чай. Заказ аналогичный предыдущему!...

Павел опять не удержался и улыбнулся, так комично выглядела соседка. Сквозь эхо воспоминаний, из которых он только что вышел, улыбка получилась вымученной, он сам это чувствовал.

– Вы смеетесь над моим ископаемым жестом? – она повторила щелчок. – Это я для вас... Вы часто грустите. Не надо, уверяю вас. Вы мне не поверите, но я уже, какой бы не была причина вашей тайной печали, сопереживаю вам. Чем бы я могла вам помочь? Все это глупо, конечно, это, простите, возрастные сантименты... Но в принципе, кто-то должен... Я – конечно, вряд ли. Не тот запал... Даже на это, – она опять сделала движение пальцами, на этот раз они издали только шелест, – нужна энергия. А вот если бы...

Она повертела маленькой седой головкой, раз за разом устремляя обеспокоенный взгляд туда, где только что играли женщина и мальчик.

Неразлучная парочка снова оказалась совсем рядом. Женщина и мальчик уже сидели на корточках у водоема с форелями, которые, возвышаясь темными спинками из мелкой воды, вяло уворачивались от ручонок мальчика. Иногда мальчик звонко смеялся и хлопал ладошкой по воде. При этом его мама зажмуривалась и смешно трясла каштановой челкой в сверкающем бисере мелких брызг.

– У меня к вам предложение... Вернее, просьба, как к рыцарю... Здесь не так уж много особей одного с вами полу, а уж рыцарей!.. – не знаю! По крайней мере, – не созерцаю.

Павел с шутливой готовностью распрямил спину и склонил голову на бок: само внимание.

– Давайте сегодня вечером... Закажем столик, к примеру... – она покосилась на тех, кто играл с форельками, – скажем, на... четверых. И кого-нибудь пригласим в качестве третьего и четвертого. Просто так, как бы между прочим, случайно. Это ведь классика – в том, что иногда только маленький шаг отделяет нас от великого. Но вот сделать его – не всегда хватает смелости. Мешают условности. Извините за нравоучительный пафос.

Павел изобразил, как мог, шутливую мину:

– Понял. Прямо так, как в классике, подойдем к случайному прохожему и предложим, без лишнего пафоса, – он отвернул голову в сторону, хрипло обращаясь к невидимому прохожему: "Третьим будешь?"

Старушка поддержала игру и отвернулась в сторону противоположную: "А четвертым?.." С тем же хрипом. По всему было видно, что в молодости этот ныне седой милый одуванчик был неутомимым генератором идей, возможно, отчаянных.

– Эта? – женщина смеется вместе с мальчиком. – Эта? Ну, же, сынок! Эта? Смотри, какая красивая, спиночка блестит!..

Бывший офицер и старушка невольно умолкли, залюбовавшись воплощением непосредственности, покоя и счастья...

– Эта? – очередной раз восклицает женщина, и, услышав утвердительный ответ, облегченно показывает официанту пальцем на рыбину: – Вот эта.

Гарсон, на секунду загородивший каштановую голову стриженым затылком, ловко выхватил сачком из воды трепыхающуюся форель и унес, оставляя на кафеле мокрый след, в глубь стеклянной веранды.

Слышен характерный шум разделки, затем запах жареной рыбы. Женщина и мальчик сидят за соседним столиком в молчаливом ожидании и, влюблено глядя друг на друга, улыбаясь, чуть поднимая подбородки, втягивают в себя аппетитный запах. Кажется, ее красивые ноздри при этом страстно, плотоядно подрагивают.

...Зачем они в ту ночь развели костер!

Он ушел в сторону перевала с биноклем, не терпелось увидеть конец своего мучительно пути. В тот момент, когда он уже разглядел редкие огни города, сзади ухнуло что-то большое и страшное. Сразу ли он понял, что это взрыв гранаты? Или это понятие пришло позже, в снах? Трое ребят, кроме того, кто остался дозором у костра, спали в небольшой пещере. Взрыв получился удавленный. Когда он прибежал туда, все было уже кончено и спокойно: вход в пещеру завален, а дозорный лежал со вспоротым животом, с куском печени во рту (как оказалось – собственной), его внутренности шипели и лопались в угасающем костре, источая едкий дым и тошнотворный запах – смесь жареного мяса и фекалий.

Павел навалился локтями на столешницу и закрыл глаза, устало прислонив лоб, покрывшийся испариной, к сжатым кулакам.

...Такая мысль все эти годы ни разу не приходила ему в голову. Мысль о том, что это тот самый душман, который грозил им гранатой, который (это потом ни разу не вызывало сомнений) преследовал и положил почти всю разведгруппу на перевале, – это именно он потом, много позже, выследил его, Павла, в Кабуле и прострелил... Невероятная, но почему-то, в осознаваемой дикости, – все-таки жуткая мысль... Жуткая также в своей навязчивости, как неверный вариант концовки в целом "правильного" сна. (Например: калитка оказалась запертой, сзади – улыбающийся душман со снайперской винтовкой. Или: старик замахивается кетменем.) Нет, на самом деле все было не так. Но что значит "на самом деле"? Если этого не было на самом деле, то почему оно отравляет жизнь, съедая изнутри?

Вечером странная на взгляд пара: моложавый седеющий мужчина и кудрявая, маленькая сухонькая старушка, – сидели в уютном и достаточно многолюдном открытом кафе дома отдыха. Они сидели в самом дальнем углу площадки, уставленной пластмассовыми столиками, спиной к основной массе отдыхающих, к ансамблю на невысоком подиуме у фонтана. Можно было подумать, что их лица были намеренно обращены в сторону темной аллеи, как будто это двое незрячих, которым все равно, какая картина перед ними, но не безразлично, что думают о них окружающие (чтобы не вызывать жалость). Впрочем, скорее всего, эту несколько необычную для дома отдыха пару, их трогательные позы, когда они, бережно и нежно обращали друг к другу лица, видимо беседуя о чем-то, их волнующем, – все эти удивительные странности могли быть замечены только одним человеком – дневным официантом, который, дорабатывая смену, вместе с парой своих других, более свежих коллег, сновал среди столиков. Хотя, с другой стороны, официанту вряд ли было до этих удивлений: за те сутки, которые были отданы дежурству, он порядком устал и мыслями был уже дома.

"...Знаете, у нас с моим мужем было свадебное путешествие: Кавказ, озеро Рица и так далее. Жили мы в Сухумском пансионате. Нас возил величавый автобус по достопримечательным местам. Так вот, на этом самом озере Рица, помню, ужасно захотелось есть... А надо сказать, что, как вы наверняка знаете, первые дни – это притирка характеров... Словом, мы уже с утра были в очередной ссоре, в одной из тех, которые сами собой улетучиваются к вечеру. Классика: с утра несколько пылких, обидных фраз, затем день молчания, затем вечер прощения и ночь примирения... И так далее. Так вот, в тот день, вернее, в полдень молчания мы, безъязыкие и независимые (по отношению друг к другу, разумеется), зашли примерно вот в такую же кафешку. Самообслуживание. Муж принес великолепного, вкуснейшего жигулевкого пива и какую-то жареную рыбу. Мне показалось – ряпушка, какую тогда обычно продавали в столовых, такая, знаете, гадость. Вот, думаю, жадина, и прочее, разумеется, думаю, отнюдь не возвышающее моего избранника в моих глазах... Не мог хотя бы шашлыка купить!.. Но молчу, гордость. Недосоленная, холодная, бр-р-р!.. Впрочем, я была зла и, в том числе по этой причине, голодна, поэтому, с отвращением, но все же стрескала эту... даже не знаю, как назвать, противную... ну прямо ряпушку, классику отечественного общепита. Представьте: все это молча, демонстративно блестя глазами по сторонам, якобы на всех проходящих мужчин, – чтобы досадить тому, кто невозмутимо трапезничает рядом. А вечером он меня спрашивает: "Дорогая, правда, вкусная была сегодня форель?" Ремарка: я форели до этого ни разу в жизни не ела. Когда ехали на Кавказ, я мечтала: море, пальмы, горная форель!.. Я была страшно расстроена, шокирована, я не хотела знать то, что он мне сообщил: "Форель!" Я всю ночь ворочалась, старалась представить иной вкус, я бы даже сказала – иной мир, и даже тихо причмокивала: "Ах, какая вкусная форель, ах, форель!.." Но сколько бы я не заставляла себя, вспоминалось ужасное ряпушка... А между тем, то была действительно форель... Вы не поверите, с тех пор мы никогда с мужем не вздорили по пустякам. До сих пор не знаю, толи муж так все тонко подстроил, толи случайность. Я внушила себе, что первое. Поэтому... В том числе поэтому я старалась относиться к нему бережно и даже иногда восхищаться им. Хотя он, разумеется, не был лишен недостатков..."

Седая старушка иногда обеспокоено оглядывалась, как будто ища глазами кого-то.

ЗАКРЫВАЙ

У Мити болит голова, по которой ему на днях стукнули молотком.

Митя даже сознания не потерял по-настоящему. Благо, что завалился на мягкое, в клумбу. Добавил, как говорится, не об асфальт, а об грядку. Существенная разница.

Но главное, что стукнули несильно. Вроде не совсем уверенно, жалеючи. Вроде как сомневаясь: а стоит ли вообще портить здоровье невинному человеку, заморенному студентику, из-за какого-то портфеля, пусть даже фасона "дипломат". Тем более, вряд ли внутри что-то есть ценного. Наверное, еще не заматерели, хоть и молоток за пазухой носят. Но уж больно хороша вещь, дорогая, крокодилом отделанная, – так, видно, в конце концов, решили. И место укромное – кусты высокие, никого вокруг.

Получилось, в итоге, несильно.

Всего-то на секунду Митя, может быть, отключился. Пока падал, очнулся. Ноги на асфальте, голова в грядке. Приподнялся, и сразу же в прозоре кустов черемухи увидел троих парней, по травяному газону спокойно переходящих на другую парковую аллею. Светоотражательная нашлепка, которую он недавно аккуратно приклеил на аллигаторовый, на самом деле из искусственной кожи, бок дипломата, подмигнула: прощай, дескать.

Он крикнул им вслед: "Ребята, там внутри зачетка, отдайте зачетку!.." Тот, который уносил добычу – его, Митин, дипломат, – на ходу развернулся и вытряхнул содержимое (конспекты, учебники) на землю. Далековато было, но Митя заметил: выражение лица у парня вполне человеческое – как будто делал одолжение назойливому ребенку: на, мол, только не плач!..

Как потом выяснилось, зачетка осталась в складках дипломата и "ушла" вместе с грабителями.

Жалко "дипломат" не за то, что вещь нужная, а за то, что подаренная. Подарила его Мите невеста, когда уезжала по распределению, окончив техникум. Так получилось, что Митиной невестой стала девушка со старшего курса. Теперь она уже почти год ждала его в другом городе, слала письма, сообщала, что скучает и ждет. Что делать: написать, что не уберег подарок?.. Правду сказать – стыдно, но и врать не хотелось. Оттягивал время, ни на что, впрочем, не надеясь, – не писал, при этом зная, что она писем его очень ждет.

"...Общежитие, если так можно выразиться, семейно-холостяцкое. Детишки бегают, постирушки висят. Семейные то гуляют-смеются, то отношения выясняют. На фабрике мне сказали, что, как только замуж выйду, – комната в моем полном распоряжении, соседок отселят. А пока живем втроем: кроме меня две перезревшие девы. Ужасная, оказывается, судьба. В этом наша бабская уязвимость. И я (оцени мою открытость) в этой самой уязвимости совсем не боюсь тебе признаться. Потому что верю тебе. А ты мне? По субботам танцы в холле. Я тоже иногда выхожу. Ты не против? Только чтобы не сойти с ума от скуки. Ты ведь знаешь, что мне кроме тебя никто не нужен. Да и вообще, (я говорю о своих девчонках из комнаты), им не позавидуешь: приходят на танцы какие-то несерьезные, с винным запашком, а то и вообще – солдаты..."

Такие строчки, полные скрытой тоски и неопределенности, были характерны для первого полугодия разлуки. Позже, к успокоению Мити, тон писем сменился на более оптимистичный: люблю, работаю, жду, целую...

Митя не может долго находиться в согбенном состоянии, мозг наливается кровью, которая начинает больно пульсировать в левой части лба. Нужна пауза. Он подкладывает ладонь под затылок и осторожно, чтобы не тряхнуть головой, отваливается на спинку стула, смотрит в потолок. Если в этот момент закрыть глаза, то все внутри него начинает куда-то уплывать, норовя при этом перевернуться. Поэтому глаза открыты. Мысли, которые Митя в эти минуты гонит от себя, сосредотачиваясь на конфигурациях трещинок и желтых потеков, послушно унимаются, сгрудившись где-то под чубом. Через несколько минут боль проходит, и Митя опять принимается за свой курсовой.

– Закрывай! – кричит, заходя в "сторожку" проходной тетя Оля, которую все называют Тетеля, – А, Закрывай!... Где Закрывашка? Опять трудится? Опять чай пьет? Опять "закрывает"?

Закрывай – это солдатик-узбечонок Закирулло. На языке его племени это имя произносится: "Закрылло", – так слышится для русского уха. Для Тетели это труднопроизносимо, поэтому кличет она его на свой манер: "Закрывай". Закирулло-Закрывай не обижается. В части, где он служит, его вообще зовут Пробкой – за имя и за малый рост, а может, еще за что. Он привык.

Тетеля – командир отделения вневедомственной военизированной охраны завода автотракторного оборудования. Одним словом, начальник самой заурядной "вохры", которая сторожит, без всяких ружей и пистолетов, территорию небольшого предприятия на отшибе города.

Тетеля на хорошем счету у начальства, висит на доске почета. К работе относится как нельзя серьезно. Достопримечательная деталь гардероба Тетели синий берет с милицейской кокардой. Кокарда, надо сказать, совсем не обязательна, – у вохров на этом заводе вообще нет какой-либо спецодежды, этот форменный знак достался ей от покойного мужа, который всю жизнь проработал "в органах", как говорит Тетеля, техническим сотрудником, кажется, электриком на "почтовом ящике".

Тетеле, как исполнительному, аккуратному сотруднику, к тому же – жене заслуженного пенсионера ГОВД, идут навстречу при составлении графика: работает Тетеля только в ночные смены. Так ей удобно, как она говорит, для здоровья, меньше нервотрепки: не нужно ворота открывать-закрывать, пропуска проверять, начальникам кланяться. Ночью завод стоит. Закрой ворота и пару раз пройдись по периметру. Вся работа.

А вся Тетелина команда – три человека, не считая ее, Тетели.

Студент Митя, которому тоже идут навстречу, ставя только в ночные смены. Понятно – парень учится.

Закирулло – солдат из стройбата. Вообще-то, их, солдатиков, которые заступают в ночные смены, четверо, но в этой бригаде работает именно он, Закирулло. Стройбат, расположенный рядом, буквально в заводской округе, в порядке выгодной взаимопомощи, выполняет кой-какую хозяйственную работу на заводе и помогает в охране объекта в ночное время суток. За это завод поставляет стройбату некоторые запчасти для техники: свечи, трамблеры, катушки зажигания, провод...

Еще один "боец" – Аркадий, тридцатипятилетний мастер сборочного цеха с этого же завода. Его называют блатным и ставят в ночь известно, за что днем занят на производстве, и известно для чего – чтобы высыпался с пользой дела. Вохрой оформлен не сам Аркадий, а, кажется, его племянник. Так нужно, чтобы из побочной зарплаты не выстегивали алименты. Потому как выстегивают и без этого много, по основному месту работы. Каждую смену Аркадий приходит "на бровях" и, отметившись в журнале у Тетели, зачем-то поматерившись на весь свет, обозвав саму Тетелю старой каргой (после этого Тетеля валерианку пьет), уходит в угловую, самую неважную "сторожку" с деревянной вышкой, и благополучно почивает там до утра. На вышку он, разумеется, ни разу не залазил, но Тетеля к нему, к "вертухаю", как она иногда говорит, претензий не имеет – блатной. Да и когда блатной спит – оно на душе как-то спокойнее. И без него охраны вполне хватает.

Тетеля "для порядку" обычно находится на своем командном пункте, в конторе. А Закирулло с Митей всю ночь сидят на закрытой проходной. Митя учит уроки, готовится к защите диплома, Закирулло смотрит на раскаленный тэновый "козлик" или, если Мите не нужен калькулятор, – играет на калькуляторе: просто нажимает кнопки и смотрит на цифирьки, которые появляются и исчезают на мониторе.

Тетеля каждые пару часов берет "Закрывая" и они вдвоем делают обход территории завода. У "Закрывая" есть оружие – штык-нож. Боится Тетеля темно. "Закрывай" не боится. Кому он с Тетелей нужен. Никто на них нападать не будет, если что надо своровать – своруют и так, днем.

Но Тетеле этого не докажешь. Гуляя по периметру завода, она громко разговаривает с Закрываем, чтобы слышали воришки: здесь я, здесь, да не одна, а с мужиком. Наверное, вопросы Закрываю уже надоели, наверное, он знает их наизусть. А что еще нового спросить у этого бессловесного чучмека, Тетеля не знает, фантазии не хватает. За немоту называет она Закрывая немцом. Так бы слово за слово, вот тебе и беседа сама собой. Ан, нет. Либо монологи, либо допрос: "вопрос – ответ" с небогатыми комментариями.

– Закрывай! А, Закрывай! – громко, как будто глухому, кричит Тетеля, прохаживаясь по периметру. – Так говоришь, дома у тебя шибко жарко бывает? Ну, это хорошо, да не очень. Зато тут у нас не спотеешь. И виноград у тебя дома, что, растет? А не врешь? Прям-таки вот над головой, как лампочка, и висит?...Чудно! Это ж какие витамины, весь Менделеев! – Тут она понижает голос, чтобы не слышали коварные жулики, которые, возможно, притаились за забором: – А чего ж ты тогда такой плюгавый-то, а? Либо в корень пошел? – И опять громко вздыхает: – Эх, Закрывайка, Закрывайка! Хороший ты парень, только неразговорчивый. Немец ты и есть немец!... Ну, ничего, это не главное, как Люська говорит!...