Текст книги "Пережитое"

Автор книги: Леонид Сандалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

На этот счет имеются очень интересные свидетельства наших противников. Так, уже цитированный мною раньше гитлеровский генерал Блументритт пишет: "Наши моторизованные войска вели бои вдоль дорог или вблизи от них. А там, где дорог не было, русские в большинстве случаев оставались недосягаемыми... Целыми колоннами их войска ночью двигались по лесам на восток. Они всегда пытались прорваться на восток... Наше окружение русских редко бывало успешным".

Командование немецкой группы армий "Центр" в одном из своих донесений высказывало даже предположение, что "русские, возможно, проводят преднамеренное отступление", и аргументировалось это прежде всего незначительным количеством пленных.

Неспособность противника преградить нашим окруженным войскам путь на восток явилась одной из причин довольно быстрого восстановления 6-й и 42-й, 55-й и 143-й стрелковых дивизий, оставшихся в составе 4-й армии и сосредоточившихся в районе Чаусы, Пропойск (ныне Славгород), Чериков. В течение нескольких суток численный состав каждой из них был доведен до 6000 человек.

8 июля генерал Коробков был отозван в штаб фронта. В командование армией вступил я, начальником штаба стал полковник И. А. Долгов. 12 июля меня пригласил к телеграфному аппарату генерал Маландин и передал следующее:

– В прошлую ночь противнику удалось переправить через Днепр в районе Быхова часть сил и создать там плацдарм. Вам надо немедленно занять оборону: корпусом Попова по реке Проня от Чаус до Пропойска и в районе Черикова, остальными частями – по реке Сож от Мстиславля до Пропойска.

13 июля, когда мы только занимали оборонительный рубеж по реке Проня, в штаб армии стали поступать тревожные сведения о форсировании противником Днепра к северу и югу от Могилева. Мы с членом Военного совета Ф. И. Шлыковым поехали уточнить обстановку к командиру 63-го стрелкового корпуса, оборонявшегося по Днепру перед городами Рогачев и Жлобин. Это был мой старинный знакомый, комкор Л. Г. Петровский. Леонид Григорьевич не заставил себя упрашивать.

– Здесь у нас не "Рогачевские маневры", – сказал он с иронией, – хотя мы и обороняемся под Рогачевом. Ночью в полосе соседней армии кто-то действительно проворонил подводную переправу вражеских танков через Днепр... А теперь, когда гитлеровцы захватили на восточном берегу плацдарм, сил для уничтожения их не хватает.

– У нас здесь тоже немцы пробовали форсировать Днепр, но с большими потерями были отброшены назад, – заметил начальник политотдела корпуса полковой комиссар Воронов.

– Утром сюда приезжал командующий нашей двадцать первой армией генерал-полковник Ф. И. Кузнецов, – продолжал Петровский. – Поставил меня в известность, что к Быхову через Довск выдвигается сто пятьдесят первая стрелковая дивизия.

Слух мой резанула названная Леонидом Григорьевичем фамилия командующего армией:

– Позвольте, почему Кузнецов? Разве Герасименко уже не командует армией?

Командует, да не нашей, – ответил Петровский. – Вы, как я вижу, оказавшись в тылу, совсем отстали от жизни. А жизнь не стоит на месте. Два дня назад командование Западного фронта стало главным командованием Западного направления. Армии группы Буденного, в том числе и двадцать первая, переданы в непосредственное подчинение главкома Западного направления маршала Тимошенко. А Семен Михайлович назначен главнокомандующим войсками Юго-Западного направления и на днях уехал из Гомеля на Украину. Герасименко тоже получил новое назначение, а к нам пришел Кузнецов. По его приказу готовлю наступление на Бобруйск.

К концу дня мы со Шлыковым возвратились в Чериков на свой командный пункт. Несколько раз я пытался узнать о ходе боев под Быховом в полосе 13-й армии, но безуспешно. Непосредственной связи с ее штабом мы в те дни не имели. А до нас уже явственно доносился гул артиллерийской канонады.

Обстановка прояснилась только к вечеру, когда меня опять вызвал на телеграф генерал Маландин.

– На левом крыле фронта, – сообщил он, – в районе Быхова и севернее Могилева, противник продолжает переправлять войска через Днепр и расширяет прорыв. Тринадцатая армия дивизиями второго эшелона наносит контрудар на Быхов. Двадцать первая сегодня овладела Рогачевом и Жлобином и успешно наступает на Бобруйск, оттягивая туда немецкие дивизии с могилевского направления.

В заключение Маландин напомнил:

– Имейте в виду, подготовить для обороны рубеж по реке Проня надо к исходу сегодняшних суток.

– Оборону по Проне займем в срок, – заверил я. – Но на таком широком фронте без заграждений, без противотанковых мин она будет очень слабой. Да и правый наш фланг открыт – севернее Чаусы никаких войск нет.

– Вопросы обороны стыка в районе Чаус согласуйте с командармом-тринадцать. Он со своим штабом там как раз и размещается, – ответил Маландин. – А противотанковые мины для вас уже посланы на станцию Чаусы.

5. Прощай, четвертая

Помощь дивизиям 13-й армии при выходе их из окружения. – Передача войск. Армейское управление развертывается в управление Центрального фронта

14 июля, утром, вместе с генералом Поповым и группой штабных командиров я выехал на правый фланг 28-го корпуса в район Чаус.

День был жаркий, солнечный. Дорога казалась пустынной. Лишь проехав половину пути, мы стали обнаруживать в рощицах и кустах замаскировавшиеся там тылы частей, занявших оборону по реке Проня. У копошившихся возле повозок красноармейцев лица были черные от загара и пыли, и это делало их похожими друг на друга.

У самых Чаус, возле железной дороги, встретили небольшую группу вооруженных людей, цепью выходивших из лесу. Возглавлял ее худой, небольшого роста командир в форме НКВД, имевший при себе какой-то музейный пулемет явно иностранного происхождения. Внешний вид командира, дополняемый темными очками, не мог не вызвать улыбки.

– Разыскиваем вражеских диверсантов, – с таинственным видом доложил он генералу Попову. – Утром в милицию заходили два гражданина, которые видели снижавшихся здесь парашютистов.

– Едва ли вы найдете этих парашютистов, – заметил Попов. – Лучше бы разобрались, что за люди сообщили вам о них...

Сколько раз во время отступления в Белоруссии мы отрывали войска для розыска якобы выброшенных с самолетов вражеских диверсантов. И, как правило, сведения об этом были ложными, исходили от враждебных элементов. Теперь мы имели возможность убедиться, что на такого рода поиски отвлекаются не только военнослужащие.

В Чаусах на западной окраине нашли батальон 143-й стрелковой дивизии. Бойцы сидели в окопчиках, отрытых на огородах. У перекрестка дорог стояла батарея.

Командир батальона доложил, что никаких войск в Чаусах больше нет. Связь с дивизией он поддерживает посредством конного посыльного. Штаб 13-й армии, но его данным, находился восточнее Чаус.

Послав двух человек на поиски штаба армии, мы в течение часа оставались в батальоне.

– Сегодня с утра артиллерийская стрельба особенно явственно слышна на севере, в районе Горок, – делился с нами комбат. – Еще вчера вечером я выставил на северной окраине юрода роту с двумя 45-миллиметровыми пушками. Она контролирует дорогу из Горок. Сегодня утром но этой дороге к Чаусам приближался броневик с несколькими мотоциклистами. Обстреляли его из пушки, и он ретировался на север.

Высланные на розыски штаба 13-й армии командиры усыновили, что в районе Чаус его уже нет. Командарм уехал под Быхов, где шли бои, а штаб переместился в Кричев.

После этою генерал Попов направился в свои войска проверять оборону на реке Проня, а я решил наведаться к коменданту станции Чаусы. Комендант доложил, что станция подвергается систематическим налетам вражеской авиации. В гот день немецкие бомбардировщики успели уже трижды нанести свой визит. Часть станционных построек была разрушена. На путях валялись разбитые вагоны и платформы. Мимо меня пронесли нескольких убитых.

Коменданту эта картина была, как видно, не в диковинку, и он спокойно продолжал свой доклад:

– Эшелоны и транспорты подаются сюда только ночью. Двое суток назад у нас выгрузился пятый эшелон сто тридцать второй стрелковой дивизии. Командует ею генерал-майор Бирюзов. Сосредоточивайся она в районе Быхова.

Оставаться здесь дольше не имело смысла, и я тоже поехал проверить оборону на Проне. Больше всего меня интересовало положение дел в 42-й стрелковой дивизии. Она занимала оборону на фронте до 20 километров, и в полосе ее находился Пропойск. Ни противотанковых мин, ни других средств для создания на пути врага серьезных инженерных препятствий здесь не имелось. Стрелковые взводы и роты едва успели отрыть окопчики. Подступы к реке с запада прикрывались огнем артиллерийского полка. В районе Пропойска один его дивизион стоял на открытых позициях, изготовившись к стрельбе прямой наводкой. У моста через реку Проня была выставлена батарея ПТО, и мост подготовлен для взрыва. Там же находился и командный пункт командира 41-го стрелкового полка.

Неожиданно для себя я встретил в этой же дивизии и члена Военного совета Ф. И. Шлыкова.

– В километре за Пропойском, – сообщил он, – местное население под руководством бывшего коменданта Брестского укрепрайона генерала Пузырева отрыло многокилометровую глубокую траншею, но ее никто не занимает.

– Разделяю ваше возмущение, – ответил я. – Но дело в том, что Пузырев подчинен непосредственно фронтовому инженеру и строит оборонительные рубежи по его плану. С войсками начертание этих рубежей не согласовывается.

По-видимому, виной всему была необыкновенная подвижность фронта. Но факт остается фактом, большинство построенных местным населением траншей так и не было использовано войсками при отступлении...

Вечером по возвращении на командный пункт армии я получил данные, что в районе Мстиславля, против правого фланга воздушно-десантного корпуса, со стороны Горок появились небольшие отряды моторизованной пехоты с танками. Я сообщил об этом в штаб фронта, и оттуда немедленно последовало указание:

"Вражеские войска, форсировавшие Днепр на оршанском и могилевском направлениях, скапливаются в районе Горок для наступления на Смоленск. Будьте готовы большей частью сил армии к удару на Горки. Приказ получите позже. Для усиления правофланговых частей 4-го воздушно-десантного корпуса и предупреждения прорыва со стороны Климовичей вышлите туда усиленный стрелковый полк".

К исходу суток в район Мстиславля направился с полком и артдивизионом командир 6-й стрелковой дивизии полковник Попсуй-Шапко. А пополуночи мы получили выписку из приказа командующего фронтом. 4-й армии ставилась задача нанести удар на Горки с двух направлений. 28-м стрелковым корпусом – вдоль восточного берега реки Проня; объединенными силами 4-го воздушно-десантного и 25-го механизированного корпусов под общим командованием генерал-майора Жадова – из района Кричева. Одновременно 13-я армия силами 20-го механизированного корпуса, 137-й и 160-й стрелковых дивизий должна была наносить удар на Горки вдоль западного берега реки Проня и осуществить ликвидацию прорыва противника в районе Быхова. Кроме того. Горки атаковались с севера танковой дивизией, действовавшей в составе 20-й армии.

К сожалению, об этом проведал противник{10}. Перед рассветом 15 июля на Чериков и особенно на Пропойск начались беспрерывные массированные налеты его авиации. А около 4 часов полковник Козырь доложил мне, что немецкие танки неожиданным ударом с северо-запада прорвались через мост на реке Проня у Пропойска и распространяются к Черикову, а в самом Пропойске идет бой.

– Вот теперь и наступай! – развел руками Шлыков.

– Поезжайте, Федор Иванович, в шестую дивизию, – попросил его я. – Примите меры, чтобы ее не смял противник под Чериковом.

Потом позвонил подполковнику Tep-Гаспаряиу, приказал ему частью сил 55-й стрелковой дивизии помочь полковнику Козырю удержать Пропойск и сам тоже выехал в 333-й стрелковый полк 6-й дивизии.

– В штаб фронта о прорыве под Пропойском до моего возвращения не доносите, – приказал я полковнику Долгову. – Армейский штаб из района Черикова не перемещайте. Боюсь, что вслед за нами могут последовать штабы соединений.

В полку я оставался до середины дня 15 июля. Оборона там была прочная. Да еще командир корпуса выслал туда два дивизиона корпусного артполка. А вот в 42-й стрелковой дивизии дела шли неважно. Ее контратаки в районе Пропойска успехом не увенчались. Помощь со стороны 55-й стрелковой дивизии запоздала, и Пропойск был захвачен немцами.

Во второй половине дня 15 июля, возвратившись на командный пункт армии, я с болью в сердце и, признаться, с некоторой опаской доложил о случившемся С. К. Тимошенко. К вечеру от него последовала телеграмма: "Донести, кто виноват в сдаче Пропойска".

К тому времени нам уже стали известны все подробности. В 3 часа 30 минут, в момент удара по Пропойску с воздуха, на мост через Проню въехали грузовики и подводы, принадлежавшие нашим войскам, отходившим от Днепра. Вслед за ними, а точнее вместе с ними, прорвались через мост и вражеские танки. Огнем батареи, стоявшей у моста, два немецких танка и грузовик были подбиты. Но и сама батарея туг же оказалась смятой. Командир 44-го полка не успел отдать приказание о взрыве моста, и 4-я танковая дивизия немцев стала распространяться частью сил к Черикову, а другими своими полками ворвалась с тыла в Пропойск.

– Давайте ответим в штаб фронта честно, что в сдаче Пропойска виновато в первую очередь командование армии, – предложил я Шлыкову. – Мы не установили связи с войсками, отходившими к Проне от Днепра, плохо знали обстановку.

Федор Иванович не согласился:

– Военный совет фронта не поп. Выслушав наше покаяние, он не скажет: "Бог простит..."

Кончилось тем, что Шлыков сам составил ответ, к котором указал только, кто командовал частями под Пропойском и как город был захвачен противником. Я этой телеграммы не подписал, и она ушла адресату за одной подписью члена Военного совета армии...

Утром 16 июля командир 55-й стрелковой дивизии донес, что он вместе с частью сил моторизованной дивизии соседнего 25-го мехкорпуса перешел в наступление на Пропойск и ведет бой на южной окраине города. В это же время отряд полковника Попсуй-Шапко вместе с правофланговыми частями воздушно-десантного корпуса повел успешное наступление на Горки. Начальник штаба корпуса полковник А. Ф. Казанкин сообщил по телефону, что на этом направлении неожиданной нашей атакой во фланг противник был смят и отброшен от Мстиславля на несколько километров к северо-западу. 143-я стрелковая дивизия, по докладу офицера связи, удерживала рубеж по реке Проня.

Около 9 часов Шлыков направился на командный пункт Тер-Гаспаряна, а я вместе с армейским инженером А. И. Прошляковым – опять в 333-й полк 6-й стрелковой дивизии. До 15 часов этот полк под непрерывными ударами с воздуха героически сдерживал натиск немецкой танковой дивизии. Однако отсутствие средств заграждения, недостаточное количество противотанковой артиллерии и особенно нехватка снарядов принудили его отойти к Черикову, где оборонялся 125-й стрелковый полк той же дивизии. Штаб армии пришлось переместить в лес восточнее Кричева, мост через Сож – взорвать.

На северной окраине Черикова я попал под артиллерийский огонь. Машина моя была разбита, и на НП ближайшего полка пришлось добираться пешком. Одновременно со мной туда подкатили какие-то грузовики. Из головного вышел начальник штаба 45-го стрелкового корпуса полковник Макар Васильевич Ивашечкин, которою я хорошо знал.

На мой вопрос, куда он держит путь, Ивашечкин ответил, что перебазируется со штабом к Кричеву, а дивизии корпуса с боем отходят от Днепра к реке Проня.

– Мы думали выехать здесь на шоссе, – пояснил он. – Но, судя по обстановке, нам выгоднее ехать в Кричев но грунтовым дорогам севернее шоссе.

– Подождите несколько минут и поедем вместе, – предложил я Ивашечкину. Ведь наш штаб тоже переместился в район Кричева.

Сообщив командиру 125-го стрелкового полка, что вечером в его распоряжение подойдет батальон с батареей из армейского запасного полка, и предупредив, что завтра из-за реки Проня возможно появление частей 45-го стрелкового корпуса, я уехал вместе с Ивашечкиным. В пути наша небольшая колонна все время подвергалась ударам вражеской авиации и в конце концов одну машину потеряла.

При въезде в Кричев я распрощался с Макаром Васильевичем. Дальше меня повез повстречавшийся здесь командир воздушно-десантной бригады майор А. Ф. Евграфов.

Город Кричев выглядел плачевно. Многие здания в центре были разрушены. На окраинах пылали пожары.

Штаб армии мы отыскали за рекой Сож, в трех километрах от Кричева.

В первой половине дня 17 июля противник захватил и Кричев. А к обеду последовал приказ командующей) войсками Западного направления вернуть этот город, овладеть Пропойском и развивать наступление дальше на Могилев.

Шлыков недоумевал:

– Армия не смогла удержаться в обороне на реке Проня, а ей предписывают наступать на Могилев...

– Нашим наступлением преследуется, по-видимому, такая же цель, как и при наступлении двадцать первой армии на Бобруйск, – высказал я свое предположение. – Наше дело – привлечь на себя как можно больше сил противника с тем, чтобы задержать его наступление на Смоленск и помочь выйти из окружения войскам тринадцатой армии.

Предположение это впоследствии подтвердилось.

Наиболее сильные бои развернулись на флангах армии, особенно в районе Пропойска. Они велись и днем и ночью. Пожалуй, ночью даже с большим напряжением.

В наступлении на Пропойск участвовали главные силы наиболее сохранившейся 55-й стрелковой дивизии под командованием умного, отважною и уже обладавшего боевым опытом подполковника Тер-Гаспаряна, а также часть сил 219-й моторизованной дивизии под командованием храброго, опытного командира генерал-майора Павла Петровича Корзина. Дмитриев стянул сюда большую часть имевшейся в армии артиллерии и лично руководил артиллерийской поддержкой наступления.

Атаки 55-й стрелковой и 219-й мотострелковой дивизий с юга совпали с натиском 45-го стрелкового корпуса с севера, выходившего на Пропойск из окружения. Этими совместными действиями был нанесен огромный урон 10-й моторизованной дивизии Гудериана. Во второй половине июля Пропойск неоднократно переходил из рук в руки.

Определенных успехов достигли и другие части 28-го стрелкового корпуса, наступавшие на Чериков. Генералу Попову удалось перерезать Варшавское шоссе и заставить 4-ю танковую дивизию Гудериана надолго перейти к обороне.

Наступление 4-й армии и возросшая активность оказавшихся в тылу противника дивизий 45-го стрелкового корпуса 13-й армии не на шутку напугали Гудериана.

Он еще раз донес в Берлин, что с рубежа Чериков – Довск маршал Тимошенко развивает начатое 13 июля контрнаступление двадцатью дивизиями{11}. Чтобы предотвратить угрозу, нависшую над правым флангом немецких войск, наступавших на Смоленск, Гудериан всеми дивизиями 24-го и половиной войск 46-го моторизованных корпусов перешел к обороне на реке Сож. Таким образом, почти половина группы Гудериана была лишена возможности участвовать в июльском наступлении на Смоленск.

В то же время начиная с 16 июля стали переходить реку Сож с севера преимущественно ночью – вначале одиночки, мелкие группы и подразделения, а затем целые полки и дивизии 13-й армии. Генерал Попов высылал навстречу дивизиям 45-го стрелкового корпуса своих разведчиков. Они провожали выходившие из окружения части к бродам, заранее оповещали командиров, где и сколько можно будет использовать лодок, паромов, плотов. 176-177 – Схема К пунктам, где ожидался выход окруженных из вражеского кольца, интендант 4-й армии заблаговременно подтягивал кухни.

Наиболее организованно вышли 132-я стрелковая дивизия под командованием генерал-майора С. С. Бирюзова и 137-я стрелковая дивизия во главе с полковником И. Т. Гришиным. Они сумели сохранить и переправить через Сож даже часть своей артиллерии и автотранспорта. Артиллеристы сразу же стали на позиции, а остальные части и подразделения этих дивизий были выведены во второй эшелон 28-го стрелкового корпуса.

Не бездействовал и наш правый фланг. Начиная с 17 июля находившийся там воздушно-десантный корпус генерала Жадова почти ежедневно атаковал противника в районе Мстиславля и Кричева. В те дни я не часто бывал на правом фланге, потому что был уверен за него. Меня всегда восхищали кипучая энергия генерала Жадова и его умение организовать бой, осуществить самый сложный маневр. Алексеи Семенович Жадов и удачно дополнявший его начальник штаба корпуса полковник Александр Федорович Казанкин – бывшие мои однокурсники по Академии имени Фрунзе – хорошо чувствовали обстановку и всякий раз своевременно оказывались там, где в них была большая необходимость.

Для усиления воздушно-десантного корпуса{11} я передал Жадову несколько подразделений из армейского запасного полка и корпусной артиллерийский полк. Вместе с ним действовал также сводный отряд 6-й стрелковой дивизии под командованием полковника М. А. Попсуй-Шапко.

Большею, к сожалению, мы направить туда не могли. Однако и в таком составе правофланговая группировка наших войск не раз выбивала врага из Кричева, наносила тяжелый урон переправлявшейся через Сож 3-й танковой дивизии противника и в конце концов принудила последнюю перейти к обороне под Кричевом. А в районе Мстиславля до 20 июля топтались на месте эсэсовская дивизия "Райх" и полк "Великая Германия".

В тяжелых боях под Мстиславлем, как рассказывали многие очевидцы, тяжело был ранен командир 6-й стрелковой дивизии полковник М. А. Попсуй-Шапко. О дальнейшей его судьбе до сих пор ничего не известно.

20 июля мы получили телеграмму от маршала Тимошенко, в которой сообщалось, что 4-я армия поступает в оперативное подчинение командарма-13. Чтобы уточнить наши дальнейшие задачи, я на рассвете 21 июля направился на КП 13-й армии. Меня встретил там начальник штаба комбриг Александр Васильевич Петрушевский, мой сослуживец по штабу Западного округа.

Петрушевский рассказал о положении и состоянии войск 13-й армии, находившихся еще в окружении, о способах связи с ними. В отношении войск нашей 4-й армии и их действий он был осведомлен достаточно хорошо и ничего нового из моей информации почерпнуть, по-видимому, не смог.

Мы условились, что впредь все оперативные документы, отправляемые из 4-й армии в штаб фронта, в копиях будут докладываться штабу 13-й армии. И на этом наша беседа как-то иссякла.

Я осторожно намекнул, что теперь мне надо бы встретиться с командующим, но Александр Васильевич никак не реагировал на это. Он предложил мне посмотреть узел связи армии, познакомиться с организацией охраны штаба. Здесь у него царил действительно образцовый порядок. У нас, в штабе 4-й армии, растерявшем при отступлении большую часть радиостанций, автомобилей и инвентаря, ничего подобного и в помине не было.

Однако, повосхищавшись увиденным, я опять завел речь о встрече с командармом:

– Где же Герасименко?

Теперь у Александра Васильевича пут к отступлению были отрезаны, и на правах старого товарища он высказался вполне откровенно:

– Генерал-лейтенант Герасименко прибыл в армию всего несколько дней назад. В должности командарма он, так же как и ты, еще не утвержден. Вероятно, этим вызвано его постоянное раздражение, которое прорывается даже в отношениях со мной. Вот и вчера мы расстались с ним очень холодно. Он лег спать поздно и в мрачном настроении. Будить его, пожалуй, не стоит...

Я не настаивал.

Вместе с Петрушевским мы отправились завтракав, но тут-то как раз и последовало приглашение к командарму.

Василий Филиппович Герасименко, уже знакомый мне по 21-й армии, выглядел действительно мрачнее обычного. Способный, оперативно грамотный командир, он очень быстро поднимался по служебной лестнице и накануне Великой Отечественной войны командовал уже Приволжским военным округом. Положение временно исполняющего обязанности командарма явно тяготило его.

Когда я для завязки беседы высоко отозвался о порядках в штабе 13-й армии, он болезненно поморщился и процедил сквозь зубы:

– А что же нам остается делать? Вот двадцать первая армия, которой я командовал в начале июля, имеет в своем составе несколько полнокровных корпусов и теперь ведет наступательные бои под Бобруйском. А в тринадцатой армии, кроме своего штаба да штаба сорок пятого стрелкового корпуса, ничего реального не существует.

– Выходят же из окружения сто тридцать вторая и сто тридцать седьмая стрелковые дивизии, – заметил я.

– А сколько там людей и с каким вооружением они выходят? – сверкнул на меня глазами Герасименко. – Я считаю, что четвертая армия не создала условий, необходимых для выхода из окружения войск тринадцатой армии. Больше недели вы ведете наступление на Пропойск, Чериков, Кричев. Ночью врываетесь в эти пункты и, судя по вашим сводкам, даже занимаете их, а утром немцы опять выгоняют вас оттуда и становятся хозяевами на Варшавском шоссе, преграждают нашим частям выход к реке Сож.

Это уже было слишком. Но я сдержался и рассказал Герасименко, как ответил на подобный упрек члена Военною совета армии командир нашей 55-й стрелковой дивизии подполковник Тер-Гаспарян:

– Вы же знаете, что Пропойск и Чериков обороняют танковая и моторизованная дивизии, пользующиеся сильной поддержкой авиации. А мы на Пропойск наступаем пехотой без танков и авиации, без противотанковой и зенитной артиллерии, без противотанковых мин. Ночью мы захватим Пропойск, а утром удержать нечем. Вот если бы кто из нас обладал такой силой, как философ Хома Брут из повести Гоголя "Вий": ворвался бы в Пропойск, провел вокруг города черту, и никакая нечистая сила через тот круг не проникла бы.

Герасименко криво улыбнулся и заговорил уже более спокойно:

– Вступая в командование тринадцатой армией, я предложил начальству недурной план разгрома противостоящего вашей армии противника. Корпуса генералов Жадова и Попова вместе с механизированным корпусом Кривошеина одновременно нанесут удар с юго-востока, а тринадцатая армия корпусами комдива Магона и генерала Бакулина жиманет с северо-запада. Шестнадцатого июля я даже отдал приказание Бакулину отводить корпус из Могилева к реке Проня, но на следующий день получил вот эдакое послание от Верховного Главнокомандующего.

И он положил на стол телеграмму. Это была очень лаконичная директива: "Герасименко. Могилев под руководством Бакулина сделать Мадридом".

– Что ж, – сказал я, пробежав телеграмму глазами, – если корпус Бакулина успел построить вокруг Могилева кольцо оборонительных сооружений, он может сыграть видную роль во вражеском тылу.

Герасименко опять нахмурился и ничего не ответил мне.

Расстались мы гораздо теплее, чем встретились. Пожимая мне руку, Герасименко сказал на прощание:

– А Пропойск вы все же должны взять. К северу от него много еще не вышедших из окружения частей тринадцатой армии...

Возвращаясь к себе, я заехал на командный пункт генерала Попова. Он доложил результаты последних атак на Чериков и данные о числе людей, вышедших из окружения, а потом пошутил:

– Вот вы, Леонид Михайлович, прекрасно ведь знали, что под Брестом я потерял свои часы, но всегда делали вид, будто вас это не касается. А командарм-тринадцать Герасименко заглянул ко мне сегодня в первый раз и, как только узнал, что у меня нет часов, сразу подарил свои...

– Значит, быть вам под его началом! – парировал я.

И пророчество мое сбылось.

В те дни Западный фронт основные свои усилия и внимание сосредоточил на сражении, разыгравшемся у стен Смоленска. Руководить войсками левого крыла, действовавшими на реке Сож, под Бобруйском и в районе Мозыря, командованию фронта становилось день ото дня труднее. Исходя из этого, Ставка Верховного Главнокомандования для удобства управления выделила из состава Западного фронта войска его левого крыла и образовала из них новый фронт – Центральный. В его состав с 25 июля переходили 21-я и 13-я армии. Войска 4-й армии передавались в состав последней, а наше армейское управление развертывалось в управление Центрального фронта с дислокацией в Гомеле, Командующим войсками нового фронта был назначен генерал-полковник Ф. И. Кузнецов, начальником штаба – я.

В Гомель наш дружный штабной коллектив прибыл почти одновременно. Было это 24 августа под вечер. Аппарат управления Центрального фронта формировался на территории парка культуры и отдыха имени А. В. Луначарского – в бывшей усадьбе князей Паскевич-Эриванских.

– Помните, как четыре года назад мы съезжались сюда на разбор маневров? обратился ко мне полковник Долгов. – Хотя тогда мы и проигрывали боевые действия на подступах к Днепру, но если б кто-нибудь высказал предположение, что пламя будущей войны может распространиться до Днепра, его приняли бы за ненормального.

Однако предаваться воспоминаниям было некогда. Мне хотелось поскорее представиться командующему и немедленно приступать к исполнению своих новых обязанностей.

Ф. II. Кузнецов был перед походом в Западную Белоруссию заместителем командующего войсками Западного особого военного округа, а в начале войны командовал Северо-Западным фронтом. Встретились мы с ним как старые знакомые, но был в этой встрече какой-то горестный оттенок. С потемневшим лицом, воспаленными от бессонных ночей глазами, Федор Исидорович выглядел больным. Забинтованная нога лишь усиливала это впечатление. О неотложных делах мы договорились очень быстро, и я оставил его.

К вечеру весь штаб Центрального фронта разместился в бывшем дворце усадьбы и прилегающих к нему флигелях. В обширном парке развернули свою деятельность различные фронтовые службы.

Располагавшийся здесь до нас штаб 21-й армии переместился поближе к своим войскам. Теперь этой армией командовал генерал-лейтенант М. Г. Ефремов.

Вечером собрался Военный совет. Обсуждались обстановка на фронте и задачи армиям. Обстановку докладывал я и, кажется, сделал это удачно. Командующий заметно приободрился.

– Что же, наш Центральный фронт действительно находится в более благоприятных условиях, чем соседние – Западный и Юго-Западный, – резюмировал он. – Двадцать первая армия продвигается к Бобруйску. Конная группа Городовикова глубоко прорвалась во вражеский тыл и вышла в леса юго-западнее Бобруйска. К ней присоединилась воздушно-десантная бригада из корпуса Кадова, которая еще в начале июля была заброшена туда для действий в тылу противника. А с юга на Бобруйск по Березине наступает отряд судов Пинской военной флотилии.

– Правое крыло фронта тоже не бездействует, – подсказал я. – Там войска бывшей четвертой армии продолжают атаковать Гудериана из-за реки Сож.