Текст книги "Великая война не окончена. Итоги Первой Мировой"

Автор книги: Леонид Млечин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Григорий Распутин

Если бы он так вдохновенно не рассказывал о том, как тайно управляет Россией, как вертит императрицей и самим самодержцем… Если бы ему так безоговорочно не поверили… Если бы общество не было буквально заворожено экзотически-диковатым безумием этого сумрачного чудодея… Если бы ему не приписывали сверхъестественные способности и невероятные мужские достоинства… Он сам точно избежал бы страшной и мучительной смерти во время ночного ужина в одном из питерских дворцов. И возможно, жизни многих других людей тоже были бы спасены.

Дворец Юсупова на Мойке вечером 16 декабря 1916 года пустовал. В подвал, которым обычно не пользовались, можно было спуститься прямо со двора по отдельной маленькой лестнице. В этот подвал внесли мебель и ковры. Обставили весьма уютно.

Там его и убили.

Убийцы действовали по хорошо разработанному плану. Не сомневались, что продумали все до мелочей. Им удалось бы избежать наказания. Но в ту ночь на углу Прачечного и Максимилиановского переулков стоял на редкость исполнительный полицейский городовой 3-го участка Казанской части Петербурга Степан Федосеевич Власюк. Около четырех ночи он услышал несколько выстрелов. Он не мог понять, где стреляли. Спросил городового, который стоял на Морской улице около дома № 61. Это был Флор Ефимович Ефимов. Тот ответил:

– Стреляли на вашей стороне.

Упорный Власюк пошел к дворнику дома № 92 на Мойке. Тот сказал, что ничего не слышал. И тут городовой увидел во дворе хозяина дворца – князя Феликса Феликсовича Юсупова и его дворецкого. Они тоже уверенно сказали, что выстрелов не слышали.

А минут через пятнадцать городового вдруг позвали в дом. А там известный в городе человек – депутат Государственной думы Владимир Митрофанович Пуришкевич представился и сказал:

– Распутин мертв, а ты, если любишь царя и родину, должен молчать.

Но городовой, как положено честному служаке, обо всем доложил начальству. Началось расследование.

Полицейские обнаружили кровь на ступеньках лестницы, ведущей в подвал. Князь Юсупов, как ни в чем не бывало, уверял, что не видел Распутина. Сказал, что ночью у него были гости, дамы, имена которых он по понятным причинам назвать не может. А кровь – бродячей собаки, которую кто-то пристрелил.

Слова князя звучали неубедительно. Полиция ему не поверила. Но если Распутина убили, как признался депутат Пуришкевич, то где же тело?

В тот же день один рабочий, проходя по Петровскому мосту, увидел следы крови на парапете. Кровь обнаружилась и внизу, на устоях моста. Выходит, тело утопили?

Как выяснилось, проехав полгорода, убийцы сбросили тело Распутина в Малую Невку. Морозы были сильные, река покрылась льдом, как его достать? Начальник Департамента полиции обратился к портовым властям, те прислали водолаза, и он достаточно быстро достал Распутина из-подо льда.

«Его руки и ноги связаны веревками, – записал начальник департамента полиции. – Кроме того, убийцы из предосторожности прикрепили цепь, чтобы удержать тело под водой. Осмотр показал, что у убитого множество ранений от пуль и ударов ножом».

Это был Григорий Ефимович Распутин, исчезновение которого стало страшным ударом для царской семьи. От этого удара императрица не могла оправиться. Ведь речь шла о судьбе ее сына. Тобольскому крестьянину Распутину приписывают особую роль в судьбе последнего императора и его семьи, в истории династии Романовых, да и всей России. Убили Распутина, рухнула монархия…

29 июня 1914 года 28-летняя крестьянка Симбирской губернии Хиония Кузьминична Гусева, религиозная фанатичка, ударила Григория Ефимовича Распутина ножом. Ему сделали операцию и спасли. Пока он лежал в больнице, в Европе разгоралась великая война. Распутин был против войны. Пришедшему за интервью корреспонденту сказал:

– Достоинство национальное соблюдать надо, но оружием бряцать не пристало. Я завсегда это высказываю.

Когда Николай объявил всеобщую мобилизацию, Распутин телеграфировал императору: «Грозна туча над Россией: беда, горя много, просвету нет, слез-то море, и меры нет, а крови? Слов нет, а неописуемый ужас. Знаю, все хотят от тебя войны. Ты царь, отец народа, не попусти безумным торжествовать и погубить себя и народ. Григорий».

Николай II колебался. Пытался удержать кайзера от войны. Сегодняшние историки даже называют русского императора наивным идеалистом. Император признался министру иностранных дел Сазонову:

– Это значит обречь на смерть сотни тысяч русских людей. Как не остановиться перед таким решением?

Русский царь и британский король Георг V внешне были очень похожи. Но британский монарх был свободен от огромной ответственности, которая лежала на плечах русского самодержца. В Англии короли давно отдали власть правительству и парламенту.

Николаю было сорок пять лет, и он уже двадцать лет управлял Россией. Население страны составляло 167 миллионов человек и быстро росло. Судьба этих миллионов и будущее России решалось в ту минуту.

Многие сановники предостерегали от участия в войне. И не только потому, что испытывали симпатии к Германии. Бывший министр внутренних дел России Петр Николаевич Дурново писал императору: «Если военные действия будут складываться неудачно, социальная революция в самых крайних ее проявлениях у нас неизбежна».

Но в Санкт-Петербурге считали, что если сейчас откажутся защитить маленькую Сербию, то Россия утратит право именоваться великой державой. На императора нажимал его дядя великий князь Николай Николаевич, Верховный главнокомандующий, министры. И министр иностранных дел Сазонов.

Карьерный дипломат Сазонов много лет прослужил за границей – в Лондоне, Ватикане, Вашингтоне. Он стал министром в 1910 году. Со всем пылом призывал императора к жесткой линии.

После австрийского ультиматума Сербии Сазонов сказал:

– Это европейская война.

Он позвонил императору и доложил об ультиматуме. Николай отреагировал мгновенно:

– Это возмутительно.

Совет министров одобрил предложения Сазонова:

– просить Австрию продлить срок действия ультиматума;

– советовать Сербии не принимать боя, оттянуть войска и просить великие державы «рассудить возникший спор». При этом мобилизовать четыре округа (Одесский, Киевский, Московский и Казанский) и оба флота – Черноморский и Балтийский.

В протоколе заседания записали: «Обращено было внимание на то, чтобы всякие военные подготовления не могли быть истолкованы как недружелюбные действия против Германии».

Едва появилось сообщение о частичной мобилизации, как германский посол граф Фридрих Пурталес приехал в российский МИД. Сказал, что Берлин будет склонять Вену к уступкам, но «настойчиво просил, чтобы преждевременной мобилизацией в России не было бы создано препятствия к осуществлению Германией воздействия на Вену».

Сазонов не поверил послу. Заметил своим помощникам:

– Заявление посла рассчитано лишь на то, чтобы, усыпив наше внимание, по возможности отсрочить мобилизацию русской армии и выиграть время.

В три дня вновь приехал германский посол. Прочитал телеграмму канцлера: «Если Россия будет продолжать свои военные приготовления, хотя бы и не приступая к мобилизации, Германия сочтет себя вынужденной мобилизовать, и в таком случае последует с ее стороны немедленное нападение».

Сазонов ответил крайне резко:

– Теперь у меня нет больше сомнений относительно истинных причин австрийской непримиримости.

Граф Пурталес вскочил:

– Я всеми силами протестую, господин министр, против этого оскорбительного утверждения.

Расстались более чем холодно.

Когда российский поверенный в делах в Сербии сообщил о начале бомбардировки Белграда, военный министр Владимир Александрович Сухомлинов и министр иностранных дел Сазонов собрались в кабинете начальника Генерального штаба генерал-лейтенанта Николая Николаевича Янушкевича. Мнение было общее: «ввиду малого вероятия избежать войны с Германией» необходимо объявить не частичную, а полную мобилизацию. Доложили по телефону императору. Он согласился. Но около одиннадцати ночи военный министр позвонил Сазонову:

– Император отменил общую мобилизацию.

На следующий день военный министр Сухомлинов и генерал Янушкевич в присутствии Сазонова стали звонить императору и просить «дозволить приступить к общей мобилизации». Император ответил «нет» и хотел закончить разговор. Янушкевич успел сказать, что Сазонов просит разрешения обратиться к его величеству. Сазонов взял трубку и попросил срочно принять его для доклада о ситуации. Император назначил аудиенцию на три дня. Генерал Янушкевич уговаривал Сазонова склонить императора ко всеобщей мобилизации.

– После этого, – сказал Янушкевич, – я уйду, сломаю мой телефон и вообще приму все меры, чтобы меня никоим образом нельзя было разыскать для преподания противоположных приказаний в смысле новой отмены общей мобилизации.

Император принял Сазонова в Александрийском дворце в Петергофе.

«В течение почти целого часа министр доказывал, что война стала неизбежной, так как по всему видно, что Германия решила довести дело до столкновения, – записано в дневнике МИД. – Сильное желание государя во что бы то ни стало избежать войны, ужасы которой внушали ему крайнее отвращение, заставляло его величество, в сознании принимаемой им в этот роковой час тяжелой ответственности, искать всевозможных способов для предотвращения надвигавшейся опасности. Он долго не соглашался на принятие меры, хотя и необходимой в военном отношении, но которая, как он ясно понимал, могла ускорить развязку в нежелательном смысле».

При разговоре присутствовал генерал-майор свиты императора Илья Леонидович Татищев, несколько лет он был личным представителем Николая II при кайзере Вильгельме II. Когда все замолчали, он, желая заполнить паузу, произнес:

– Да, решить трудно.

Император с неудовольствием резко возразил:

– Решать буду я.

Но мнение Сазонова стало последней каплей.

– Я сидел против него, – вспоминал министр ту встречу с императором, – внимательно следя за выражением его бледного лица, на котором я мог читать ужасную внутреннюю борьбу, которая происходила в нем в эти минуты…

Наконец государь, как бы с трудом выговаривая слова, сказал министру:

– Вы правы. Нам ничего другого не остается делать, как ожидать нападения. Передайте начальнику Генерального штаба мое приказание о мобилизации.

Сазонов спустился на нижний этаж дворца к телефону. Позвонил Янушкевичу, передал, что император согласен. И, вспоминая утренний разговор, добавил:

– Теперь вы можете сломать телефон.

И все-таки император еще надеялся обойтись без войны. Отправил телеграмму Вильгельму: Россия не примет военных действий, «пока будут длиться переговоры с Австрией по сербскому вопросу».

А министр иностранных дел Сазонов почему-то надеялся, что мобилизация пройдет тайно. Но следующим утром на улицах расклеили сообщения на красной бумаге о военном призыве. Берлин ультимативно потребовал отменить мобилизацию.

1 августа в пятом часу вечера германский посол граф Фридрих Пурталес позвонил начальнику канцелярии министра иностранных дел России барону Маврикию Фабиановичу Шиллингу: ему нужно видеть министра. Тот ответил, что Сазонов в Совете министров. Когда он вернулся, Пурталес приехал.

Сазонов не сомневался относительно цели визита посла:

– Он, вероятно, привезет мне объявление войны.

Граф Пурталес спросил, не согласна ли Россия отменить общую мобилизацию. Сазонов ответил:

– Нет.

Сазонов объяснил, что мобилизация не может быть отменена. Но Россия готова продолжить переговоры в надежде найти мирное решение.

Немецкий посол очень волновался. Он вытащил из кармана некую бумагу и дважды повторил прежний вопрос, предупредив, что отказ отменить мобилизацию приведет к тяжким последствиям.

– Я не могу дать вам другого ответа, – сказал Сазонов.

– В таком случае, – задыхаясь от волнения, с трудом выговорил посол, – мне поручено вручить следующее.

И он дрожащими руками передал министру ноту об объявлении войны. Граф Пурталес заплакал, обнял Сазонова и ушел.

Николай подписал манифест об объявлении войны Германии и Австро-Венгрии. В Зимнем дворце устроили прием в честь офицеров Петербургского гарнизона. Император Николай II произнес речь:

– Германия, а затем Австрия объявили войну России. Тот огромный подъем патриотических чувств, любви к родине и преданности к престолу, который как ураган пронесся по всей земле нашей, служит в моих глазах и, думаю, в ваших ручательством в том, что наша великая матушка Россия доведет ниспосланную Господом Богом войну до желанного конца… Мы не только защищаем свою честь и достоинство в пределах земли своей, но боремся за единокровных и единоверных братьев-славян… Уверен, что вы все, каждый на своем месте, поможете мне перенести испытания, и что все, начиная с меня, исполнят свой долг до конца. Велик Бог земли Русской…

Произнося эту речь, последний российский император конечно же не подозревал, чем кончится война для страны, для него самого и всей его семьи.

После молебна царь дал клятву не заключать мира до тех пор, пока хоть один вражеский солдат остается на земле России. Указом от 31 августа 1914 года Петербург переименовали в Петроград – на русский манер. Запретили говорить по-немецки в публичных местах, закрыли немецкоязычные газеты. Немцев стали выселять, отнимать у них имущество, землю – в первую очередь. А ведь немцы давно жили в России. При Екатерине зазывали немцев из Швабии и Баварии, они получали земли на Украине и в Поволжье.

В Государственной думе выступил министр иностранных дел Сазонов:

– Россия не могла уклониться от дерзкого вызова своих врагов. Она не могла отказаться от лучших заветов своей истории. Она не могла перестать быть Великой Россией… Было ясно, что для нас не вступиться в дело – значило было не только отказаться от вековой роли России как защитницы балканских народов, но и признать, что воля Австрии и стоящей за ее спиной Германии для Европы есть закон… Мы знаем, что на нашем пути могут быть тяжелые испытания; они уже учитываются нашими врагами. Не зная России и презрев ее историю, они рассчитывают на возможность малодушия с нашей стороны. Но Бог, не оставивший Россию в самые тяжелые годины ее истории, не покинет и теперь нашу родину, которая вся сплотилась вокруг своего царя в общем чувстве любви и самопожертвования!

Депутаты приветствовали его слова продолжительными рукоплесканиями и криками:

– Браво! Верно!

Даже такой мудрый человек, как религиозный философ Николай Александрович Бердяев, оптимистично смотрел на начавшуюся войну: «Война может принести России великие блага, не материальные только, но и духовные. Она пробуждает глубокое чувство народного национального единства, преодолевает внутренний раздор и вражду… Россия станет окончательно Европой, и именно тогда она будет духовно самобытной и духовно независимой».

Среди тех немногих, кто решительно был против войны, – Григорий Распутин.

«Отвращение отца к войне, – рассказывала Матрена Распутина, – было результатом нескольких причин: во-первых, страх войны и ее жестокости, жалость к ее неисчислимым жертвам и сомнения относительно результата такой бессмысленной резни… Во-вторых, его ненависть к войне исходила из дара ясновидения. Он предвидел внутренний переворот, который будет неизбежным результатом ряда перемен, влекущих за собой коллапс».

Николаю II сильно не понравилось, что Григорий Распутин высказался против войны.

«Это был единственный период, когда царь по-настоящему холодно относился к отцу, – вспоминала Матрена Распутина. – Папа был уже не тот, что прежде. Его выздоровление от раны затянулось – я уверена, что виной тут был удар, нанесенный царем. Иногда чувствовалось, что отец не хочет выздоравливать. Я также уверена, что рана от слов царя оказалась глубже, чем от ножа».

Глупость или измена?

Неудачи 1915 года заставили императора сместить с поста главнокомандующего великого князя Николая Николаевича и принять его обязанности на себя, хотя многие министры считали это опасным шагом. Николай II переехал в Могилев, где с начала августа 1915 года находилась Ставка. И словно отсоединился не только от интриг и сплетен двора, но и от реальных проблем государства.

«В Ставке, в уединении Могилева, – рассказывал депутат Думы Павел Николаевич Милюков, – рабочий день императора сложился однообразно и спокойно. В десять утра он шел к начальнику штаба генералу Алексееву и оставался там до одиннадцати. Алексеев осведомлял его по большой стенной карте при помощи флажков о перемещениях войск за сутки и излагал свои соображения насчет дальнейших действий. К завтраку доклад кончался».

А в отсутствие самодержца в петроградских салонах только и говорили что о любовном треугольнике – Николай, Александра и Григорий. Тривиальная история: русская императрица из немецких принцесс увлеклась занятным русским мужиком, которого сегодня окрестили бы «сексуальным террористом». В высшем обществе с придыханием рассказывали о его уникальных мужских дарованиях.

Император – в Ставке Верховного главнокомандования, в Могилеве, а императрица устраивает себе тайные свидания в домике своей доверенной фрейлины Анны Вырубовой в Царском Селе! Но хуже того, в разгар войны все вспомнили, что императрица – немка. Ей немецкая кровь дороже русской! Жена председателя Государственной думы всерьез рассказывала, что императрица лично приказывает командирам воинских частей не трогать немецких шпионов. Все это было своего рода помешательством, если не глупостью.

Пошли разговоры о супружеской измене императрицы и в народе. Депутат Думы Василий Васильевич Шульгин вспоминал, что, когда в кинотеатрах показывали фронтовую хронику и царь возлагал на себя Георгиевский крест, неизменно звучала язвительная реплика:

– Царь-батюшка с Егорием, а царица-матушка с Григорием.

«Царица никому не нравилась и тогда, давно, когда была юной невестой наследника, – писала ядовитая на язык писательница Зинаида Николаевна Гиппиус. – Не нравилось ее острое лицо, красивое, но злое и унылое, с тонкими поджатыми губами. Не нравилась немецкая, угловатая рослость».

И в царской семье Александру Федоровну, мягко говоря, не жаловали.

«Удивительно, как непопулярна бедная Аликс, – констатировал великий князь Андрей Владимирович. – Можно, безусловно, утверждать, что она решительно ничего не сделала, чтобы дать повод заподозрить ее в симпатиях к немцам, но все стараются именно утверждать, что она им симпатизирует. Единственно, в чем ее можно упрекнуть, – это что она не сумела быть популярной».

Слухи о немецком заговоре в дворцовых кругах подорвали не только репутацию императора, но и боевой дух вооруженных сил.

С лета 1914 и до осени 1917 года всего было мобилизовано почти 16 миллионов человек. Из них 13 миллионов, то есть подавляющее большинство, были крестьянами, которые не очень понимали, за что они должны воевать.

Армия несла серьезные потери. Погибли в боях, умерли от ран и болезней, пропали без вести около трех с половиной миллионов человек.

Николай II вступил в войну, руководствуясь сложными геостратегическими расчетами, а его солдаты, вчерашние крестьяне, думали о другом: передадут после войны крестьянам землю или нет? Никакие другие ценности, кроме земли, для крестьянина не имели значения. А из дома солдаты получали письма, в которых родители и жены жаловались на дороговизну, реквизиции хлеба, проводившиеся царским правительством, на то, что без мужчины невозможно прокормить семью.

И вот результат: в феврале 1917 года никто в вооруженных силах России и пальцем не пошевелил, чтобы спасти монархию. Сразу после революции начался саботаж войны, солдаты требовали мира любой ценой. Саботаж выражался в разных формах, в том числе в дезертирстве, в чрезвычайно медленном передвижении частей, в постоянном требовании сменить фронтовые части и отвести их в тыл на отдых.

После первой революции Россия перестала быть самодержавной. Итогом революции стал компромисс между обществом и Санкт-Петербургом: общество отказалось от радикальных лозунгов, власть поступилась своими привилегиями. Говорить о конституционной монархии не принято, но император добровольно поступился своими полномочиями и прерогативами. Под влиянием советской историографии мы недооценивали эти перемены.

Законодательная система гарантировала права и свободы подданных, и даже император не мог нарушить закон. Правительство вынуждено было добиваться одобрения своим действиям у депутатов, и далеко не всегда это получалось.

Политическую полицию, охранное отделение, поставили в определенные рамки. Вот почему множество революционеров, злейших врагов монархии, избежали преследований, преспокойно уехали за границу.

Находящиеся в оппозиции партии резко выступали против существующей власти, и правительство ничего не могло с ними сделать. Выборы в Государственную думу наделяли депутатскими мандатами весьма радикально настроенных оппозиционеров. С думской трибуны они говорили все, что считали нужным. Выступления депутатов печатались в газетах без цензуры – таков был закон.

В принципе формировалась демократическая система разделения властей. Но война прервала нормальное течение жизни. Так или иначе страдали все – от высших классов до низших.

Начался поиск виновных. Кто-то должен был ответить за всеобщее неудобство, за плохие новости, поступающие каждый день.

Политический истеблишмент считал, что ему недостает власти: император мешает. И вину за все неудачи – на фронтах и в тылу, в том числе собственные, рожденные нераспорядительностью и неумелостью, переваливали на Николая и Александру.

Боевые действия в 1914 году проходили с переменным успехом. В августе русские войска перешли границу и начали наступление на Восточную Пруссию. Это заставило немецкое командование изменить свои планы и бросить против русских войск дополнительные силы.

«Вторжение в Восточную Пруссию было не только нашей обязанностью, но и диктовалось нам инстинктом самосохранения, – писал выдающийся военный теоретик генерал-майор царской армии Александр Андреевич Свечин. – Германия поворачивалась к нам, с началом войны, спиной. Мы должны были напрячь свои силы, чтобы больно ее укусить и помнить при этом, что чем больнее наш укус, тем скорее ее руки выпустят схваченную за горло Францию и кулаки ее обрушатся на нас».

Но судьба вступивших в Пруссию войск сложилась крайне неудачно. Командование двух русских армий действовало неумело, чем воспользовался противник. Противостоявшую им 8-ю немецкую армию возглавил Пауль фон Гинденбург, начальником штаба к нему прибыл Эрих фон Людендорф. Им отводилась второстепенная роль в войне, они должны были всего лишь сковать русские силы, пока основная часть кайзеровской армии сокрушит Францию.

Но именно здесь, в Пруссии, взошла их военная звезда.

1-я армия генерала Павла Карловича Ренненкампфа, чтобы не попасть в окружение, отошла. 2-я армия генерала Александра Васильевича Самсонова потерпела поражение. Два корпуса были окружены. Многие солдаты и офицеры попали в плен. При выходе из окружения генерал Самсонов погиб. Считается, что покончил с собой.

«В первых сражениях, – отмечает Александр Иванович Калистратов, профессор кафедры оперативного искусства Общевойсковой академии Вооруженных сил России (Военная мысль. 2009. № 4), – горько обозначились главные несчастья России: всеобщая культурная отсталость, отсутствие координации, хладнокровного рационализма, научного подхода к делу, недооценка роли техники в борьбе. Высшее командование показало полную неподготовленность к управлению большими воинскими формированиями, непонимание самой техники управления, косность оперативной мысли».

Немцы назвали это сражение битвой при Танненберге. После Первой мировой, в 1927 году, там воздвигли помпезный мемориал в честь победы над русскими войсками в 1914 году. На открытие приехали Гинденбург и Людендорф. Здесь же 7 августа 1934 года похоронили Гинденбурга. В январе 1945 года немецкие саперы взорвали мемориал. Останки бывшего президента увезли в Германию. Ныне это польская территория.

Зато попытки немцев взять Варшаву и Лодзь успехом не увенчались.

Потери русской армии в первый год войны были значительными. Но стратегически немцы ничего не добились. Им пришлось ослабить нажим на Францию и перебросить войска с Западного на Восточный фронт, чтобы поддержать терпевшего неудачи австрийского союзника.

Одновременно в 1914-м развернулась битва за Галицию. Юго-Западный фронт под командованием генерала Николая Иудовича Иванова сломил сопротивление австрийцев, которые, понеся большие потери, отступили, очистив Восточную Галицию. Фактически австро-венгерская армия была обескровлена и начала терять обороноспособность (см.: Военноисторический журнал. 2014. № 9). Немцам пришлось перебросить свои части на австрийский фронт.

В январе 1915 года в дипломатической канцелярии при Ставке составили меморандум: «Основной политической задачей при проведении нашей новой границы на австро-венгерской территории должно быть присоединение к Российской империи исконных русских земель: Галичины, Угорской Руси и Русской Буковины. Такое присоединение – не простое приобретение новых областей. Оно полно великого исторического смысла, является завершением нашим верховным вождем начатого еще при московских князьях великого дела собирания Руси».

В 1915 году германское командование вознамерилось разгромить русскую армию и вывести Россию из игры. В начале года русская армия успешно сопротивлялась и в Восточной Пруссии, и в Карпатах. В марте русские войска даже взяли австрийскую крепость Перемышль.

Но в конце весны, сосредоточив большие силы, германская армия перешла в новое наступление. А российская армия остро ощутила нехватку снарядов и патронов. Предвоенные нормы расхода боеприпасов оказались далеки от реальности Великой войны. Никто не ожидал столь продолжительных боевых действий, думали, что за полгода все закончится. Немецкое наступление продолжалось и летом. Русские войска оставили Галицию. Территорию Польши, входившей в состав Российской империи, оккупировали немецкие и австрийские войска.

Германские генералы выиграли несколько сражений подряд. Но опять же стратегической цели не добились – Россия не была разгромлена и не собиралась просить о мире.

Император принял на себя командование. Заменил и начальника штаба – вместо Янушкевича взял генерала Михаила Васильевича Алексеева.

«Прощаясь с работниками штаба перед отъездом на Кавказ, – писал генерал-лейтенант Александр Александрович Самойло, – Янушкевич чистосердечно и справедливо признался в своей вине за наши военные неудачи первого года войны».

Центр жизни страны переместился в Могилев. Правительство оставалось в Петрограде, но высокопоставленные чиновники постоянно путешествовали в Ставку. На вокзале министра ожидал фельдъегерь, сообщал, на какой час назначен доклад императору, и на автомобиле вез в губернаторский дом.

Вечером в губернаторском доме собирались великие князья, генералы и чины царской свиты, иностранные военные агенты, приглашенные к высочайшему столу. Летом стол накрывали в палатке в саду губернаторского дома. Когда все были в сборе, появлялся государь в сопровождении наследника-цесаревича. После обеда обходил присутствовавших, разговаривал с ними, а затем уходил в свой кабинет.

Из всего его окружения только новый начальник штаба генерал Алексеев никогда не оставался к обеду, так как с самого начала просил его величество уволить его от обедов и завтраков, сославшись на недостаток времени.

Новые люди в Ставке изменили ситуацию на фронте.

Летом 1916 года Юго-Западный фронт начал успешную операцию, которая позволила нанести серьезный удар по австрийским и немецким войскам. Операцию стали именовать Брусиловским прорывом, потому что на посту командующего фронтом генерала Иванова сменил генерал Брусилов. На Кавказском фронте, которым умело командовал генерал Николай Николаевич Юденич, русские войска взяли города Эрзурум и Трапезунд.

В 1916 году Россия согласилась еще и напрямую помочь изнемогающей Франции. Из Парижа прибыли министр юстиции Рене Вивиани и министр вооружений Альбер Тома. 28 апреля в Могилеве они подписали соглашение об отправке русских войск во Францию. Император откликнулся на просьбу Парижа компенсировать потери французских войск в боях с немцами. Россия отправила во Францию 40 тысяч солдат – четыре бригады.

Среди тех, кого послали воевать на Западный фронт Первой мировой, был будущий министр обороны СССР маршал Родион Яковлевич Малиновский.

Он очень рано ушел на войну. Когда в 1914 году с одним из эшелонов Малиновский отправился на фронт, ему было всего шестнадцать лет. Будущего маршала зачислили в пулеметную команду Елисаветградского пехотного полка. Солдатом он оказался умелым. Получил Георгиевский крест и был зачислен в 1-ю Особую бригаду, куда отбирали физически подготовленных и грамотных солдат, только православных. Особую бригаду отправили во Францию.

Российских солдат французы принимали с почетом и уважением, благодарили и обильно награждали. Пока в России не грянула Февральская революция. Среди русских солдат начались разброд и шатания. Жорж Клемансо распорядился так. Тех, кто вообще ничего не желал делать, отправили в Алжир, где они оказались на положении осужденных преступников. Тех, кто был готов хотя бы работать, свели в трудовые батальоны. А из тех, кто изъявил желание сражаться с немцами, в декабре 1917 года сформировали русский легион. Ефрейтор пулеметной роты Малиновский предпочел воевать. Годы во Франции не были худшими в его жизни.

Малиновский вернулся на родину только после окончания Первой мировой. В начале октября 1919 года он сошел с французского судна во Владивостоке. Часть Сибири еще находилась под властью адмирала Александра Васильевича Колчака, но его войска отступали под напором Красной армии.

Малиновский ловко избежал мобилизации в колчаковскую армию. Он больше не хотел воевать, но случайно попал в руки наступавших красноармейцев. В нем заподозрили бывшего офицера, хотели расстрелять, потом все-таки отвели в штаб. Родион Яковлевич понял, что единственный выход – вступить добровольцем в Красную армию. Ему повезло. Боевые действия уже заканчивались. Он счастливо избежал участия в Гражданской войне, чем коллеги-маршалы всегда будут укорять его: «Мы тут революцию делали, с белыми рубились, а ты во Франции отсиживался и на родину не торопился».

Но мы слишком забежали вперед.

Неудачи пятнадцатого года общество восприняло крайне болезненно, что породило слухи о немецком заговоре.

«В обществе только и было разговоров что о влиянии темных сил, – писал председатель Государственной думы Михаил Владимирович Родзянко. – Определенно и открыто говорилось, что от этих «темных сил», действующих через Распутина, зависят все назначения как министров, так и должностных лиц… Роковое слово «измена» сначала шепотом, тайно, а потом явно и громко пронеслось над страной».