Текст книги "Ленин. Соблазнение России"
Автор книги: Леонид Млечин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
«Громадным подспорьем Савинкову была его биологическая храбрость, – писал человек, который был рядом с ним в семнадцатом году. – Савинков не склонял головы ни перед немецкими, ни перед большевистскими пулями…
Смертельная опасность не только повышала в нем чувство жизни, но наполняла его душу особою, жуткою радостью: “Смотришь в бездну, и кружится голова, и хочется броситься в бездну, хотя броситься – погибнуть”. Не раз бросался Савинков вниз головой в постоянно манившую его бездну смерти, пока не размозжил своего черепа о каменные плиты, выбросившись из окна московской тюрьмы ГПУ».
После Гражданской войны он покинул страну. Но чекисты умело заманили его в Россию. Савинков сделал все, что от него требовали: публично покаялся и призвал соратников прекратить борьбу против советской власти. Надеялся на освобождение. Убедившись, что выпускать его не собираются, 7 мая 1925 года Савинков выпрыгнул из открытого окна кабинета на Лубянке…
После корниловского мятежа Временное правительство не продержалось в Зимнем дворце и двух месяцев. Вместе с Временным правительством рухнула едва появившаяся в России демократия. В стране была установлена диктатура.
Между прочим, руководители Временного правительства говорили, что не будь большевистского переворота, Россия бы не подписала сепаратный договор с Германией. Закончила бы Первую мировую вой ну вместе с союзниками и вместе со всеми заключила мир в Версале. Временное правительство не позволило бы союзникам в Версале подписать договор с разгромленной Германией на таких обидных для немцев условиях. Следовательно, не появился бы Адольф Гитлер и не было бы Второй мировой войны…
«К Керенскому, – вспоминал Александр Вертинский, – скоро приклеилась этикетка “Печальный Пьеро Российской революции”.
Собственно говоря, это был мой титул, ибо на нотах и афишах всегда писали: “Песенки печального Пьеро”. И вообще на Пьеро у меня была, так сказать, монополия!»
«Думаю, что если бы Керенский чаще пользовался своим бесспорным правом на отдых, – писал Федор Степун, – дело революции от этого только бы выиграло. Большинство сделанных Керенским ошибок объясняется не тою смесью самоуверенности и безволия, в которой его обвиняют враги, а полной неспособностью к технической организации рабочего дня. Человек, не имеющий в своем распоряжении ни одного тихого, сосредоточенного часа в день, не может управлять государством.
Если бы у Керенского была непреодолимая страсть к ужению рыбы, он, может быть, не проиграл Россию большевикам. Руководство людьми, да еще в революционную эпоху, требует, как всякое искусство, интуиции. Интуиция же, младшая сестра молитвы, любит тишину и одиночество».
Нет, дело было не в дефиците свободного времени. Демократия – не подарок, не самостоятельно действующий механизм, а форма политической культуры, которую следует развивать и поддерживать. От Февраля до Октября прошло слишком мало времени. От внезапно свалившейся свободы растерялись. Вертикаль власти рухнула, а привычки к самоорганизации не было. Она бы появилась, но не хватило времени.
И сейчас любят говорить, что Россия не готова к демократии, и в семнадцатом звучало то же самое. Ребенок рождается на свет не красавцем. Трудно в этом крохотном существе разглядеть будущую красавицу или олимпийского чемпиона. Ему надо вырасти. А демократия в России такого шанса не получила.
«Каково-то теперь Керенскому, нашему народному герою? – задавался вопросом современник. – Он на фронт то на автомобиле, то на аэроплане, то бегом. Летает под артиллерийскими выстрелами вблизи от военных действий. Выкрикивает зажигательные речи, грозит, топает ногами, целуется с героями, перевязывает сам их раны. Смерть тут где-нибудь на волоске от него, но он не только не боится ее, но, может быть, жаждет ее… Может быть, ему стыдно стало перед собой за веру в русского человека, и он, ждавший от него сердца и души, видит теперь, что наш народ злосердечен и темен до дикости».
В 1991 году писатель Валентин Распутин сказал Горбачеву:
– Пора употребить не только власть, но и силу для того, чтобы остановить зарвавшихся демократов, заткнуть им рот.
Все ждали, что ответит Горбачев. Взгляд его стал мрачным, и он сказал хриплым голосом:
– Нет, что хотите, но крови не будет. Пока я президент, крови в стране не будет.
В другой ситуации Горбачев продолжил:
– Вы и представить себе не можете, как это легко – повернуть назад. Одного слова достаточно.
Мог ли Александр Федорович Керенский сохранить власть? Да, мог. Теми же средствами, которыми до Михаила Сергеевича Горбачева держали власть большевики.
«Начальник политического сыска доложил руководству Военного министерства о заговорщических планах некоторых правых и левых организаций, – вспоминал Федор Степун. – Мы решили добиться от Керенского ареста и высылки некоторых подозрительных лиц. После длившихся до полуночи разговоров Керенский согласился с нашими доводами. Но на рассвете, когда адъютант принес указ о высылке, Керенский наотрез отказался подписать его.
Бледный, усталый, осунувшийся, он долго сидел над бумагою, моргая красными воспаленными веками и мучительно утюжа ладонью наморщенный лоб. Мы молча стояли над ним и настойчиво внушали ему: подпиши. Керенский вдруг вскочил со стула и почти с ненавистью обрушился на нас:
– Нет, не подпишу! Какое мы имеем право, после того как мы годами громили монархию за творящийся в ней произвол, сами почем зря хватать людей и высылать без серьезных доказательств их виновности? Делайте со мною что хотите, я не могу».
Вопрос о введении вновь смертной казни был тяжким испытанием для революционных деятелей.
«Мне, – вспоминал начальник политуправления Военного министерства, – пришлось принести на подпись Керенскому только что вынесенный на фронте смертный приговор. Быстро пробежав бумагу, Керенский безо всяких колебаний заменил высшую меру наказания тюремным заключением… Он просто сделал самое для как либерала и правозащитника привычное дело… Он вовсе не был на все решившимся революционным вождем».
На одном совещании генерал Корнилов сказал, что не желавший сражаться полк, узнав о том, что отдан приказ о его истреблении, сразу же вернулся на позиции. Ему зааплодировали. Керенский возмутился:
– Как можно аплодировать, когда вопрос идет о смерти? Разве вы не понимаете, что в этот час убивается частица человеческой души?
«Видеть в его словах проявления слабости и безволия могут только нравственные уроды», – заметил современник. Как не сравнить реакцию Керенского с аплодисментами, которыми в советские времена сопровождалось вынесение бесчисленных смертных приговоров!
24 октября, за день до Октябрьской революции, Керенский выступал в Мариинском дворце в Совете Республики – это был так называемый предпарламент, образованный представителями различных партий и общественных организаций. Совет Республики должен был действовать до созыва Учредительного собрания. Керенский назвал действия партии Ленина предательством и изменой государству. Он сказал, что распорядился начать соответствующее судебное следствие и провести аресты. Поздно!
Ведь это он, не щадя своей популярности, смело бросил в революционную толпу свои знаменитые слова о взбунтовавшихся рабах:
– Неужели русское свободное государство есть государство взбунтовавшихся рабов?!. Я жалею, что не умер два месяца назад. Я бы умер с великой мечтой, что мы умеем без хлыста и палки управлять своим государством.
Не вина, а беда его в том, что властители такой страны, как наша, делаются из другого, куда более жесткого материала. Зато он не пролил крови, не вошел в историю палачом, тюремщиком и губителем собственного народа. Матери не проливали слез на сыновьих могилах по его вине. И если есть высший суд, то такие грехи, как тщеславие, суетность да малая толика позерства, ему простятся.
«Александр Федорович Керенский проиграл борьбу за власть, проиграл революцию, проиграл Россию, – писал один из его соратников. – И тем не менее я продолжаю настаивать на том, что линия Керенского была единственно правильной… Вина Керенского не в том, что он вел Россию по неправильному пути, а в том, что он недостаточно энергично вел ее по правильному».
В Петрограде 14 сентября открылось Демократическое совещание, которое должно было сформировать новое коалиционное правительство. Но никто не хотел договариваться. Председательствовал социал-демократ Николай Семенович Чхеидзе, который с горечью сказал:
– Вместо скачка в царство свободы был сделан прыжок в царство анархии.
«Самое главное и самое худшее – толпа, – писал Максим Горький своей жене Екатерине Павловне Пешковой. – Это – сволочь, трусливая, безмозглая, не имеющая ни капли, ни тени уважения к себе, не понимающая, зачем она вылезла на улицу, что ей надо, кто ее ведет и куда. Видела бы ты, как целые роты солдат при первом же выстреле бросали винтовки, знамена и били башками окна магазинов, двери, залезая во всякую щель! Это – революционная армия, революционный свободный народ!»
В кризисные времена люди устают от политики и начинают видеть зло в ней самой. В обществе с давними демократическими традициями отношение к политике иное – спокойное и лишенное бурных эмоций. Но до этого России еще было далеко. Отвращение вызывали бесплодные дискуссии и митинги, взрывы гнева и взаимной ненависти среди депутатов. Вину за экономические проблемы люди приписывали демократии как таковой, ответственность за житейские и бытовые неурядицы возлагали на демократов. При этом забывали, что все экономические трудности были унаследованы Россией от царского режима. А республика просто не могла так быстро решить все проблемы.
«В Таврическом дворце помещалась вся Россия, – поражался прибывший с фронта офицер, – Временное правительство, Исполнительный комитет Государственной думы и Совет рабочих и солдатских депутатов… Двигаться и дышать было трудно. Стоял тяжкий дух пота и махорки. Под ногами скользкий, грязный, заплеванный подсолнухами и окурками пол… В “советском” буфете было тесно, душно, накурено, но всех задаром кормили щами и огромными бутербродами. Еды было много, посуды мало, а услужения никакого».
Общество легко вернулось в управляемое состояние, когда люди охотно подчиняются начальству, не смея слова поперек сказать и соревнуясь в выражении верноподданничества. И все покорно говорят: «Да, мы такие, нам нужен сильный хозяин, нам без начальника никуда».
Люди готовы строиться в колонны и шеренги, не дожидаясь, когда прозвучит команда, а лишь уловив готовность власти пустить в ход кулак или что-то потяжелее. Это, верно, куда более укоренившаяся традиция – всеми фибрами души ненавидеть начальство, презирать его и одновременно подчиняться ему и надеяться на него.
Эпоха Февраля была слишком недолгой, чтобы демократические традиции укоренились. Для этого требуются не месяцы, а десятилетия. К Октябрю все были подавлены, измучены, истощены. Страна не выдержала испытания свободой.
«Ленин был единственным человеком, – отмечал Федор Степун, – не боявшимся никаких последствий революции. Этою открытостью души навстречу всем вихрям революции Ленин до конца сливался с самыми темными, разрушительными инстинктами народных масс. Не буди Ленин самой ухваткой своих выступлений того разбойничьего присвиста, которым часто обрывается скорбная народная песнь, его марксистская идеология никогда не полонила бы русской души с такою силою, как оно случилось».
Только кажется, что за Лениным пошли те, кто мечтал продолжить революционный разгул. Большинство людей привыкли полагаться на начальство – и не выдержали его отсутствия. Исчезновение государственного аппарата, который ведал жизнью каждого человека, оказалось трагедией. Большевиков поддержали те, кто жаждал хоть какого-нибудь порядка, кто повторял, что лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Люди верно угадали, что большевики установят твердую власть. Значительная часть общества не симпатизировала большевикам, но всего за несколько месяцев успела возненавидеть демократию.
Почему российское общество проявило такой радикализм, такую жестокость? Не было ли это результатом отсутствия полноценной политической жизни при царизме, когда ни одна проблема не решалась разумным путем, потому не сложилось ни привычки, ни традиции искать решения ненасильственными методами? Напротив, была привычка к крайностям. Вот и ухватились за предложенную большевиками возможность ликвидировать несправедливость собственными руками. Идеалы демократии просто не успели утвердиться. Крестьяне не знали иной формы правления, кроме самодержавной монархии и вертикали власти. Они за несколько месяцев 1917 года не успели осознать смысл тайного и равного голосования.
Разгон Учредительного собрания
«Мы в снеговом безумии, и его нельзя понять даже приблизительно, если не быть в его кругу, – отмечала известная писательница Зинаида Гиппиус. – Европа! Глубокие умы, судящие нас издали! Вот посидел бы обладатель такого ума в моей русской шкуре, сейчас, тут, даже не выходя на улицу, а у моего окна, под сугробной решеткой Таврического дворца. Посмотрел бы в эту лунную тусклую синь притаившегося, сумасшедшего, голодного, раздраженного запахом крови, миллионного города… Да если знать при этом хоть только то, что знаю я, знать, что, бурля, делается и готовится за этими стенами и окнами занавешенными…».
В Таврическом дворце решалась судьба России. В тот исторический миг Гражданскую войну можно было предотвратить. В Таврическом дворце собралось Учредительное собрание. С ним связывались огромные надежды. После отречения царя Россия ждала, когда Учредительное собрание определит государственное устройство, сформирует правительство, примет новые законы. Временное правительство потому и называлось временным, что должно было действовать только до созыва собрания.
11 марта 1917 года Временное правительство приняло присягу для своих министров:
– Обещаюсь и клянусь пред Всемогущим Богом и своей совестью служить верою и правдою народу Державы Российской… Клянусь принять все меры для созыва… Учредительного собрания, передать в руки его полноту власти… В исполнении сей моей клятвы да поможет мне Бог.
«Большинством населения России 1917 года, – считают многие историки, – Учредительное собрание воспринималось как Творец, как верховный вершитель судеб страны, революции, народа, даже отдельного человека».
Выборы в Учредительное собрание оказались непростым делом в воюющей стране. Но их провели почти безукоризненно. Проголосовать смогли и солдаты на фронте. Выборы начались 12 ноября 1917 года и должны были закончиться 14 ноября, а затянулись во многих регионах до конца декабря. На подведение итогов голосования отвели две недели – с 14 по 28 ноября. Всероссийская по делам о выборах в Учредительное собрание комиссия (Всевыборы) находилась в Мариинском дворце [1]1
См. журнал «Отечественная история», № 2, 2008.
[Закрыть].
В выборах участвовали 44 политические партии: 13 общероссийских и 31 национальная. Всеобщего избирательного права еще нигде, кроме России, не было. Свобода голосования обеспечила высокую активность избирателей. Проголосовали 50 миллионов человек. Своих представителей смогли послать сравнительно малочисленные народы. Среди депутатов были представители трех десятков народов: 372 русских, 138 украинцев, 81 еврей, 18 казахов, 16 армян, 16 белорусов, 15 латышей, 14 поляков, 12 грузин, 11 азербайджанцев, 11 башкир, 10 татар, 9 эстонцев, 8 узбеков, 5 немцев, 5 чувашей, 5 молдаван…
«Вчера совершал “гражданский долг”, – записывал в дневнике один из москвичей, – подавал свою записку по выборам в Городскую думу. Поддержал кадетов. В течение прошлой недели Москва облепилась и засыпалась с аэропланов и автомобилей рекламами семи политических партий, и было у нас, как в настоящей Европе. Бабы и те шумели, и в воздух уже не чепчики бросали, а любезные им списки: буржуйки – № 1, кадетский, а кухарки – те самый ядовитый, № 5, большевистский. Митинги и митинги без конца».
На выборах в Московскую городскую думу победили социалисты-революционеры, они получили 58 процентов голосов. Такими же были настроения по всей стране. Результаты первых свободных демократических выборов в российский парламент оказались не в пользу большевиков.
Предполагалось избрать 820 депутатов. Избрали 767. Официальный результат выборов: депутатские мандаты получили 370 эсеров, 175 большевиков, 40 левых эсеров, 16 меньшевиков, 17 кадетов, 2 народных социалиста, 80 представителей национальных партий. Ленинцы получили в Учредительном собрании, которое должно было решить судьбу России, меньше четверти голосов – 175 мандатов из 707. Большинство населения крестьянской России проголосовало за партию социалистов-революционеров, которая обещала крестьянам землю.
«Именно крестьянство, – отмечает профессор Лев Григорьевич Протасов, автор капитального труда об Учредительном собрании, – голосовало наиболее активно и своей активностью обеспечило явку избирателей по России на высоком уровне – около 65 процентов. То обстоятельство, что эти же крестьяне двумя месяцами позже пассивно, если не равнодушно, отнеслись к разгону Учредительного собрания, свидетельствует, пожалуй, что их сознание предписывало им принимать перемены свыше как данность, как не зависящее от них природное явление».
Казалось бы, власть должна перейти к правоцентристским партиям (в первую очередь кадетам), которые желали постепенных реформ и обладали политическим опытом. Но либералы в 1917 году непрерывно терпели поражение. Это заметно по результатам выборов в Учредительное собрание.
Конечно, в отсутствие политической традиции и культуры привлекательнее оказывались демагоги с популистскими лозунгами. Российское общество проголосовало за социалистические партии, польстившись на их радикальные требования, на обещание раздать землю и покончить с войной. Однако характерно и другое: голосовали за политических экстремистов, но не за экстремизм в политике. Напротив, созыв Учредительного собрания – попытка решить проблемы законодательным путем.
В августе 1917 года большевики считали Учредительное собрание «подлинно народным представительством», «единственным представителем русского народа» и обвиняли Временное правительство и буржуазию, что они пытаются сорвать созыв Учредительного собрания. 12 августа в заявлении ЦК РСДРП(б) говорилось: «Буржуазия знает, что от Учредительного собрания, где большинство составят крестьяне, она не добьется ни признания, ни одобрения политики контр революции».
Но пока шли первые в истории России демократические выборы, основанные на принципе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования, ситуация изменилась. Большевики уже взяли власть. Зачем им Учредительное собрание? Решили собрать депутатов и предъявить им ультиматум: или признавайте советскую власть, или…
«28 ноября 1917 года, – записала в дневнике Зинаида Гиппиус. – Проснулась от музыки (над головой у меня открытая форточка). Морозу десять градусов, но светло, как весной. Бесконечная процессия с флагами – к Таврическому Дворцу, к Учредительному Собранию (которого нет). Однако это не весна: толпа с плакатом “Вся власть Учредительному Собранию!” – поразительно не военная и даже не пролетарская, а демократическая. Трудовая демократия шла. Войскам большевики запретили участвовать…».
29 ноября на заседании ЦК партии большевиков уже обсуждался вопрос, надо ли вообще созывать Учредительное собрание. Троцкий вспоминал, что в первые же дни, если не часы, после переворота Ленин поставил вопрос об Учредительном собрании:
– Надо отсрочить выборы. Надо расширить избирательные права, дав их восемнадцатилетним. Надо дать возможность обновить избирательные списки. Наши собственные списки никуда не годятся… Корниловцев, кадетов надо объявить вне закона.
Ему возражали:
– Неудобно сейчас отсрочивать. Это будет понято как ликвидация Учредительного собрания, тем более что мы сами обвиняли Временное правительство в оттягивании Учредительного собрания.
– Почему неудобно? – возражал Ленин. – А если Учредительное собрание окажется кадетски-меньшевистски-эсеровским, это будет удобно?
Результаты голосования вывели его из себя.
«Третьего пути нет, – доказывал он. – Либо кровавое истребление богачей, авксентьевцев, черновцев, масловцев. Либо их согласие на перевыборы депутатов от крестьянства в Учредительное собрание».
Авксентьев, Чернов и Маслов, которых Владимир Ильич намеревался «кроваво истребить», вовсе не были помещиками и капиталистами.
Николай Дмитриевич Авксентьев, член ЦК партии эсеров, председатель исполкома Всероссийского Совета крестьянских депутатов, был в июле – августе 1917 года министром внутренних дел во Временном правительстве, затем председателем предпарламента.
Виктор Михайлович Чернов – один из основателей партии социалистов-революционеров, ее теоретик. В мае – августе 1917 года – министр земледелия во Временном правительстве.
Семен Леонтьевич Маслов тоже принадлежал к партии эсеров. Член исполкома Всероссийского Совета крестьянских депутатов, автор серьезных работ по аграрному вопросу, короткое время был министром земледелия во Временном правительстве.
19 ноября Сталин на заседании Совнаркома предложил отсрочить созыв Учредительного собрания. На следующий день большевики постановили взять в свои руки Всероссийскую по делам о выборах в Учредительное собрание комиссию. 23 ноября кадеты и правые эсеры, входившие в комиссию, были арестованы прямо на заседании в Таврическом дворце. Без всяких на то оснований! Просто по причине принадлежности к этим партиям! Новая власть демонстрировала, что законы и законность не имеют значения.
Сталин – с присущей ему способностью, не моргнув глазом, назвать белое черным – объяснил:
– Нас мало интересует, как к нам относится комиссия, и за непризнание правительства мы бы ее не арестовали… Дело значительно серьезнее. Комиссия совершала подлоги, фальсифицировала выборы. Вот что стало причиной ее ареста.
Оснований для таких обвинений не нашлось. 27 ноября членов комиссии пришлось освободить. К таким расправам общество еще не привыкло, и большевики, еще не чувствовавшие себя уверенно, освободили арестованных.
Ленинское правительство решило:
«Поручить Петровскому и Сталину пригласить одного члена Военно-революционного комитета и еще того, кого они сочтут нужным, и взять в свои руки Комиссию по Учредительному собранию с целью завладеть всеми документами по Учредительному собранию…».
Совнарком назначил своего комиссара в избирательную комиссию. Когда она отказалась с ним сотрудничать, ее распустили.
«Или “вся власть Учредительному Собранию” и падают большевики, или “вся власть Советам”, и тогда падает Учредительное Собрание, – описывала ситуацию Зинаида Гиппиус. – Но “идею” Учредительного Собрания большевики уже подорвали. Уже подготовили “умы” обалдевшей черни к такому презрению к “Учредилке”, что теперь и штыковой разгон – дело наипростейшее. Если у эсеров нет реальной силы, которая бы их поддержала, то, очевидно, это и случится…».
Ленин раздраженно говорил:
– Власть уже завоевана нами, а мы между тем поставили себя в такое положение, что вынуждены принимать военные меры, чтобы завоевать ее снова.
Первое заседание Всероссийского Учредительного собрания прошло в Таврическом дворце 5 января 1918 года, когда власть была уже в руках большевиков. Сам дворец заполнили вооруженные матросы и латышские стрелки, верные большевикам.
Это Ленин распорядился о доставке в Петроград одного из латышских полков, наиболее рабочего по составу:
– Мужик может колебнуться в случае чего, тут нужна пролетарская решимость.
6-й Тукумский полк уже нес охрану Смольного и Таврического дворцов.
Наркому по морским делам Павлу Ефимовичу Дыбенко поручили вызвать в Петроград вооруженных матросов.
Утром газета «Известия» предупреждала:
«Чрезвычайная комиссия по охране города Петрограда получила сведения, что контрреволюционеры всех направлений объединились для борьбы с Советской властью и днем своего выступления назначили 5 января – день открытия Учредительного собрания. Известно также, что руководителями этих контрреволюционных замыслов являются Филоненко, Савинков и Керенский, прибывшие в Петроград с Дона от Каледина».
Депутаты, оказавшись во враждебном окружении, почувствовали себя неуютно. Но они даже не предполагали, что этот парламент просуществует всего один день…
Ленин расположился в правительственной ложе. По описанию Владимира Бонч-Бруевича, Ленин «волновался и был мертвенно бледен, так бледен, как никогда. От этой совершенно белой бледности лица и шеи его голова казалась еще большей, глаза расширились и горели стальным огнем… Он сел, сжал судорожно руки и стал обводить пылающими, сделавшимися громадными глазами всю залу от края и до края ее».
Председатель ВЦИК Яков Свердлов огласил «Декларацию прав трудящего и эксплуатируемого народа». Его предложение утвердить декларацию эсеры и меньшевики отвергли. Признавать советскую власть депутаты не считали правильным, ведь им избиратели поручили определить государственный строй России и решить, кому управлять страной.
Тогда от имени фракции большевиков заместитель наркома по морским делам Федор Раскольников объявил, что большинство Учредительного собрания выражает вчерашний день революции:
– Не желая ни минуты прикрывать преступления врагов народа, мы заявляем, что покидаем Учредительное собрание с тем, чтобы передать Советской власти окончательное решение вопроса об отношении к контрреволюционной части Учредительного собрания.
Ленин убедился, что этот парламент большевиков не поддержит, а следовательно, будет только мешать Советской власти. Уезжая вечером, Ленин распорядился выпускать всех, кто пожелает уйти, но никого назад не впускать. В половине третьего ночи дворец покинули и левые эсеры, вступившие в коалицию с большевиками.
Остальные депутаты, составлявшие большинство Учредительного собрания, продолжили работу. Откликаясь на стремление избирателей поскорее закончить войну, обратились к союзным державам:
«Именем народов Российской республики Всероссийское Учредительное Собрание, выражая непреклонную волю народа к немедленному прекращению войны и заключению справедливого всеобщего мира, обращается к союзным с Россией державам с предложением приступить к совместному определению точных условий демократического мира, приемлемых для всех воюющих народов, дабы представить эти условия от имени всей коалиции государствам, ведущим с Российской республикой и ее союзниками войну…».
Приняли и постановление о государственном устройстве России:
«Именем народов, государство Российское составляющих, Всероссийское Учредительное собрание постановляет:
Государство Российское провозглашается Российской Демократической Федеративной Республикой, объединяющей в неразрывном союзе народы и области, в установленных федеральной конституцией пределах, суверенные».
Охрану Таврического дворца нес отряд моряков в двести человек (с крейсера «Аврора» и броненосца «Республика») под командованием анархиста Анатолия Викторского (Железняка). Примерно в 4 часа утра 6 января 1918 года Павел Дыбенко приказал Железняку, презрительно взиравшему на депутатов-говорунов, закрыть заседание. Дыбенко сам был избран депутатом Учредительного собрания, но не очень дорожил своим мандатом.
Начальник караула Таврического дворца тронул председательствующего за плечо и довольно невежливо сказал:
– Я получил инструкцию довести до вашего сведения, чтобы все присутствующие покинули зал заседания, потому что караул устал.
Избранный председателем Учредительного собрания Виктор Михайлович Чернов в этот момент провозглашал отмену собственности на землю. Чернов был одним из основателей партии эсеров, которые безусловно ощущали себя победителями – за них голосовала деревня, то есть абсолютное большинство населения. Эсеры считали своим долгом выполнить главный пункт своей программы – дать крестьянам землю.
Депутаты приняли закон о земле:
«1. Право собственности на землю в пределах Российской республики отныне и навсегда отменяется.
2. Все находящиеся в пределах Российской республики земли со своими недрами, лесами и водами составляют народное достояние.
3. Распоряжение всей землей с ее недрами, лесами и водами принадлежит республике в лице ее центральных органов и органов местного самоуправления на основаниях, установленных настоящим законом.
…
6. Права лиц и учреждений на землю, недра, леса и воды осуществляются только в форме пользования.
7. Пользователями землей, недрами, лесами и водами могут быть все граждане Российской республики, без различия национальностей и вероисповеданий, и их союзы, а равно государственные и общественные учреждения…».
Чернов попытался урезонить матроса:
– Все члены Учредительного собрания также очень устали, но никакая усталость не может прервать оглашение земельного закона, которого ждет Россия.
Железняк равнодушно повторил:
– Я прошу покинуть зал.
Проголосовав, депутаты разошлись. Они намеревались продолжить работу в тот же день вечером. Но их просто не пустили во дворец. Совнарком и ВЦИК приняли решение распустить Учредительное собрание. Это был решающий момент в истории страны: другие партии, конкуренты и соперники насильственно устранялись из политической жизни.
Демонстрацию в поддержку Учредительного собрания расстреляли. Так и не удалось установить количество жертв – обычно фигурирует цифра в тридцать человек. Но, возможно, стрелять и не собирались. Все были взвинчены, напуганы, и стрельба не могла не начаться.
«После разгона Учредительного собрания, – вспоминал депутат от партии эсеров Владимир Зензинов, – политическая жизнь в Петрограде замерла – все политические партии подверглись преследованиям со стороны большевистских узурпаторов. Партийные газеты были насильственно закрыты, партийные организации вели полулегальное существование, ожидая каждую минуту налета большевиков… Большинство руководителей как социалистических, так и несоциалистических партий жили на нелегальном положении».
Генерал-лейтенант барон Алексей Павлович Будберг, приехавший в Петроград с фронта, записал в дневнике:
«Эсеровские вожди должны были давно уже прозреть, кто такой их противник, обязаны были подумать, чтобы ко времени решительного столкновения противопоставить силу – силе, а не ораторские надрывы Чернова и Ко. латышскому штыку и матросскому кулаку. Эсеровские вожди обязаны были понять, что перед ними стоит враг, несравненно более решительный, чем былой царский режим…».
Армейский генерал отмечал в дневнике приметы новой жизни:
«1 января 1918 года.
