Текст книги "Ленин. Соблазнение России"
Автор книги: Леонид Млечин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Жизнь казалась им увлекательным приключением. Они совершенно не понимали трагического характера происходящего вокруг них. Оказавшись в водовороте невиданных событий, они наслаждались не только друг другом, но и своей ролью вершителей судеб. Накал политических страстей только усиливал их любовные чувства.
Они оба были склонны к красивым жестам и драматическим фразам. Коллонтай, знакомая с ужасами войны лишь понаслышке, с горящими глазами декламировала:
– Какой это красивый конец, смерть в бою. Да, это то, что нужно делать: победить или умереть…
Когда Коллонтай вошла в правительство, в ее руках оказалось огромное хозяйство. Она вспоминала: «Это и приюты, и инвалиды войны, и протезные мастерские, и больницы, и санатории, и колонии для прокаженных, и воспитательные дома, и институты девиц, и дома для слепых».
«Народный комиссар государственного призрения в элегантном узком платье темного бархата, отделанном по-старомодному, облегающем гармонично сложенное, длинное и гибкое, свободное в движениях тело, – описывал встречу с Коллонтай в ноябре 1917 года французский офицер Жак Садуль. – Правильное лицо, тонкие черты, волосы воздушные и мягкие, голубые глубокие и спокойные глаза. Очень красивая женщина чуть больше сорока лет.
Думать о красоте министра удивительно, и мне запомнилось это ощущение, которого я еще ни разу не испытывал ни на одной министерской аудиенции… Умная, образованная, красноречивая, привыкшая к бурному успеху на трибунах народных митингов, Красная дева, которая, кстати, мать семейства, остается очень простой и очень мирской, что ли, женщиной».
Усилиями Коллонтай в декабре 1917 года были приняты два важнейших декрета. Один – о гражданском браке, который заменял брак церковный, устанавливал равенство супругов и уравнивал в правах внебрачных детей с законнорожденными. Второй упрощал процедуру развода, который теперь без труда мог получить любой из супругов. Эти законы были куда прогрессивнее, чем в большинстве европейских стран.
Перед революцией крестьяне устремились в город. Городская жизнь была комфортнее. Вместе с мужьями (или самостоятельно) перебирались и женщины. Они убегали в город и находили работу – становились горничными, кухарками, прачками. Это вело к разрушению семей.
В своем наркомате Коллонтай создала отдел охраны материнства и младенчества, обещая полноценную медицинскую помощь всем будущим матерям за государственный счет. Благодаря Коллонтай аборты перестали считаться преступлением:
«Я с увлечением рассказывала, какие благоприятные результаты принесло нам проведение закона, допускающего аборты. Во-первых, уменьшилось количество женских заболеваний от варварским образом проведенных нелегально абортов, во-вторых, уменьшилось число детоубийств, совершаемых чаще всего одинокими, брошенными женщинами».
Денег наркомату давали мало. Коллонтай искала возможности помочь всем своим подопечным. Декретом Совнаркома образовали Всероссийский союз увечных воинов – для помощи инвалидам войны и их семьям. 3 января 1918 года нарком Коллонтай обратилась в правительство:
«Народный комиссариат государственного презрения, сильно нуждаясь в подходящих помещениях как для престарелых, так равно и для прочих призреваемых, находит необходимым реквизицию Александро-Невской лавры: как помещений, так инвентаря и капиталов».
Совнарком постановил реквизировать помещения Александро-Невской лавры для нужд увечных воинов. Тем более что приняли Декрет о свободе совести, церковных и религиозных обществах – об отделении церкви от государства и школы от церкви.
Отряд красногвардейцев и матросов прибыл в Лавру, чтобы секвестрировать имущество и передать часть монастырских зданий дому инвалидов. Они столкнулись с богомольцами, священник Петр Скипетров был убит.
«20 января 1918, суббота, – записала в дневнике Зинаида Гиппиус. – Закончили свой III съезд с пышностью. Утвердили себя не временным, а вечным правительством. Упразднили всякие Учредительные собрания навсегда. Ликуют. Объявили, что в Берлине революция… Размахнулись в ликовании, и Коллонтайка послала захватить Александро-Невскую Лавру. Пошла склока, в одного священника пальнули, умер. Толпа баб и всяких православных потекла туда. Бонч завертелся как-нибудь уладить посередке – “преждевременно!”
А патриарх новый предал анафеме всех “извергов-большевиков” и отлучил их от церкви (что им!)».
Коллонтай не отказалась от казавшейся ей разумной мысли использовать монастыри в нуждах государства. 30 октября 1918 года в «Вечерних известиях» появилась ее статья «Старость – не проклятье, а заслуженный отдых»:
«В коммунистическом государстве не может и не должно быть места для бесприютной заброшенности и одинокой старости. И Советская Республика декретом о социальном обеспечении от 1 ноября 1917 года признала, что государство берет на себя обеспечение работниц и рабочих, достигших возраста, когда трудоспособность падает, уменьшается…
Еще одна забота коммунистического государства – это организация общежитий для пожилых, отработавших свою долю, рабочих и работниц. Разумеется, эти общежития не должны быть похожи на капиталистические богадельни-казармы, куда раньше посылали стариков и старух “помирать”… Старости близка природа с ее успокаивающей душу мудростью и величавой тишиной. Всего лучше организовывать такие общежития за городом, обеспечивая в них стареющим рабочим и работницам посильный труд…
Но где взять сейчас такие дома, здания, приспособления для намеченной цели? Дома, здания эти есть – это монастыри. Почему мы все еще опасливо ходим вокруг этих “черных гнезд”? Почему не как исключение, а повсеместно не используем эти великолепно оборудованные сооружения под санатории, под “Дома отдыха”, под “Дворцы материнства”?»
10 ноября 1918 года в «Правде» Александра Михайловна продолжила тему – как помочь инвалидам, больным туберкулезом, истощенным недоеданием:
«Что может быть более подходящим для санаториев, чем раскиданные по всей России “черные гнезда” – монастыри? Обычно они расположены за чертой города, среди полей, лугов; тут же сад, огород, коровы – значит, молоко для больных!
И главное, отдельные комнаты-кельи для каждого больного! И все тут есть: и постели, и белье, и утварь, и вместительные кухни, и пекарни, и бани. Готовые санатории! Только поселите в них усталых, изнуренных непосильной работой рабочих и работниц, дайте им набраться здоровья среди живительного воздуха полей, дайте им отогреться под лучами деревенского солнца, так скупо заглядывающего в рабочие квартиры города!..
Скажут: занять монастыри под санатории, под здравницы! Кощунство! Ничуть. Разве лозунг Коммунистической России не гласит: кто не трудится – да не ест? А для кого еще тайна, что монастыри – гнезда тунеядцев?..
Монашкам и монахам в цвете сил и здоровья пора сказать: уступите ваши кельи тем, кто в них нуждается! Не лгите, не говорите, что вы отрешились от “земных радостей” и спасаете душу свою. До нас слишком часто доходят слухи о тех безобразиях, что творятся за стенами монастырскими в ваших “черных гнездах”. Идите в мир трудиться, как все мы трудимся, идите работать и жить без лицемерия…».
Коллонтай была сторонницей военной службы для женщин, считая ее признаком равенства. Она писала: «С призывом женщины в войска окончательно закрепляется представление о ней как о равноправном и равноценном члене государства».
Министерская карьера Коллонтай оказалась недолгой. Из-за Дыбенко.
28 февраля 1918 года Дыбенко во главе 1-го Северного летучего отряда революционных моряков отправился защищать Нарву от наступавших немцев. Военный руководитель Комитета обороны Петрограда бывший генерал Михаил Бонч-Бруевич сказал Дыбенко:
– Ваши «братишки» не внушают мне доверия. Я против отправки моряков под Нарву.
Но поскольку нарком Дыбенко был о себе высокого мнения, то он проигнорировал мнение какого-то бывшего генерала. Балтийцы захватили цистерну со спиртом, что добавило им уверенности в собственных силах. В первом же настоящем бою моряки, привыкшие митинговать и наводить страх на мирных жителей Петрограда, понесли большие потери, бросили фронт и самовольно ушли в Гатчину. Нарва была потеряна.
Возмущенный Ленин отозвал Дыбенко с фронта.
16 марта он был снят с поста наркома.
Павел Ефимович, зная, что это произойдет, пытался сделать вид, будто его отставка – результат политических разногласий, и заявил, что уходит из правительства в знак протеста против Брестского мира. Дыбенко арестовали по требованию комиссаров нарвских отрядов и его бывшего заместителя и друга Раскольникова. Павла Ефимовича обвиняли в том, что он беспробудно пил и в таком состоянии сдал Нарву немцам.
Александра Коллонтай, которая действительно не согласилась с намерением Ленина принять все немецкие условия, на VII съезде партии произнесла пламенную речь против мира с немцами и сошла с трибуны со словами:
– Да здравствует революционная война!
Зал откликнулся аплодисментами. Но эта речь ей дорого обошлась. Ленин не включил ее в список членов ЦК, и она утратила высокий партийный пост. После ареста Дыбенко она подала в отставку с поста наркома государственного призрения.
Дыбенко должен был судить Революционный трибунал при ВЦИК. Обвинителем вызвался быть его недавний коллега из наркомата по военным и морским делам Николай Васильевич Крыленко. Он уже вполне вошел в роль прокурора и относился к Дыбенко как к особо опасному преступнику, а Коллонтай воспринимал как соучастницу преступления.
Александра Михайловна писала Дыбенко в тюрьму:
«Вся душа моя, сердце, мысли мои, все с тобою и для тебя, мой ненаглядный, мой безгранично любимый. Знай – жить я могу и буду только с тобой, – без тебя жизнь мертва, невыносима… Будь горд и уверен в себе, ты можешь высоко держать голову, никогда клевета не запятнает твоего красивого, чистого, благородного облика».
Коллонтай ради Дыбенко рискнула всем. Не зря мужчины влюблялись в нее без памяти. Александра Михайловна добилась, чтобы Дыбенко выпустили под ее поручительство. В газетах появилось сообщение, что они с Павлом Ефимовичем вступили в брак, хотя в реальности они так и не зарегистрировали свои отношения.
Освобожденный из заключения Дыбенко с верными ему матросами уехал из Москвы – махнул в Курск, потом в Пензу. Коллонтай, которая гарантировала, что Дыбенко будет приходить на допросы, оказалась в дурацком положении. Крыленко потребовал арестовать Дыбенко, а заодно и Коллонтай.
Владимир Ильич не хотел ссориться с человеком, популярным среди матросов. Поэтому из Москвы дали знать, что Дыбенко ничего не грозит. Он приехал на суд. Павел Ефимович не признал себя виновным в сдаче Нарвы. Уверенно говорил суду:
– Во время революции нет установленных норм. Все мы чего-то нарушали!.. Говорят, я спаивал отряд. А я как нарком отказывал в спирте судовым командирам. Мы, матросы, шли умирать в защиту революции, когда в Смольном царила паника и растерянность…
17 мая 1918 года суд оправдал Дыбенко. В приговоре говорилось: перед ним поставили такие сложные задачи, как «прорыв к Ревелю и Нарве, к решению которых он, не будучи военным специалистом, совершенно не был подготовлен».
Моряки вынесли его из зала суда на руках.
Александра Михайловна гордо покинула Москву и последовала за своим любимым Дыбенко, который воевал на юге страны. Коллонтай назначили председателем политуправления Крымской республики, но большевиков выбили из Крыма. Утвердили наркомом пропаганды и агитации Украины, но через два месяца пришлось бежать из Киева. Она вернулась в Москву.
Перестав быть наркомом, Коллонтай не ушла из активной жизни. Главной ее заботой оставалась судьба женщины. На VIII съезде партии 22 марта 1919 года она выступила с докладом о работе среди женщин:
– Среди так называемых советских барышень, которые сидят в различных комиссариатах, имеется очень много мелкобуржуазного, чуждого нам элемента. Нам надо других работников – идейных. Откуда мы их возьмем? Из работниц, из крестьянок, из пролетарок. Часто бывает, что мы ставим во главе какого-нибудь учреждения специалистку – возьмем детские колонии, ясли. Она знает свое дело, но дух у нее чужой. У нее не хватает здорового классового инстинкта…
Зинаида Гиппиус записала в дневнике:
«Вчера был неслыханный буран. Петербург занесен снегом, как деревня. Ведь снега теперь не счищают, дворники – на ответственных постах, в министерствах, директорами, инспекторами и т. д. Прошу заметить, что я не преувеличиваю, это факт. Министерша Коллонтай назначила инспектором Екатерининского Института именно дворника этого же самого женского учебного заведения».
В первой советской конституции, которую принял V съезд Советов в июле 1918 года, утверждался принцип равенства женщин с мужчинами в государственной, хозяйственной, культурной и общественно-политической жизни…
Но равенство оказалось равенством обязанностей.
«Понемножку лишаемся всяких культурных приспособлений для здоровой жизни, – вспоминал один из москвичей, – лишились трамвая, центрального отопления, частично электрического освещения и водопровода (иногда по суткам огня и воды не дают), а сегодня что-то неладное случилось и с канализацией, так что уборные закрыты. В бане обходятся без мыла. Или выпросят у соседа, или стащат его в тот момент, когда обладатель мыла идет за водой».
Вводился так называемый трудовой паек, идея которого – нетрудящимся есть не давать. В городах ввели всеобщую трудовую повинность, в том числе для женщин – с восемнадцати до пятидесяти лет. Начали с Петрограда, где первой же революционной зимой женщин отправляли на расчистку улиц и железнодорожных путей от снега. «Бездельниц» угрожали выселить из квартиры. Колка дров, топка печек, таскание мешков, попытки раздобыть какую-то еду преждевременно состарили это поколение. Исключая тех, кто пристроился к новой власти.
«Женщины, – писала Анжелика Балабанова, – которые были обязаны революции всеми своими новыми правами и положением, вдруг стали старыми и изнуренными, физически покалеченными своими страданиями и бесконечной тревогой за детей. Мало-помалу их единственной заботой стало достать карточку, которая могла дать им возможность когда-нибудь в ближайшем или отдаленном будущем получить платье, пальто или пару ботинок для детей».
Александра Коллонтай надеялась облегчить участь женщины, избавив ее от бытовых трудностей.
«Правда» опубликовала ее статью «“Крест материнства” и Советская республика»:
«В наших собственных интересах, в интересах крепости коммунистического строя – разбить во всех слоях, во всех классах устои старой, эгоистической, узко-замкнутой буржуазной семьи. Жизнь и та великая ломка былых устоев, которая совершается на наших глазах, очищают путь для строительства новых форм семьи – семьи социалистической, то есть для воспитания детей в детских колониях, детских общежитиях…
Первая сейчас насущная задача – накормить детей и этим помочь матерям. Надо наладить немедленно же широкую, обнимающую всю Москву, а затем и другие города сеть центральных кухонь для детей. Дети ведь уже сейчас все на учете, детские продовольственные карточки налицо. Не трудно разбить районы на мелкие участки, найти подходящее помещение для центральной детской кухни и оборудовать ее при помощи посменного дежурства и контроля матерей данного участка…
Для государства получается сразу экономия: вместо топки двухсот кухонных печей – топка одной центральной печи. Получается экономия и на провизии: из центрального котла легче накормить двести детей, чем из двухсот отдельных мисок. А какое громадное, колоссальное сбережение сил и времени самих матерей! Вместо того чтобы ежедневно простаивать за плитой полдня – дежурство в центральной кухне раз в неделю, раз в десять, даже в пятнадцать дней!»
На очередном съезде партии Коллонтай хотела внести поправку в новую партийную программу относительно женского вопроса и семьи.
«Я прямо к Ленину, – вспоминала она. – Читает мою поправку, а по лицу вижу – не одобряет.
– Что вы хотите сказать этим выражением – “исчезновение замкнутой формы семьи“? Ишь куда вы хватили – “при коммунизме”! Где сказано, какая форма семьи будет в осуществленном коммунизме? Программа ведь вещь актуальная, надо исходить из практических надобностей. Нам, наоборот, надо семью удержать от развала, особенно сейчас, надо детей сохранить. А вот вы куда махнули… Успеем и эти вопросы решить, как с белыми покончим…
Но в кулуарах вокруг меня, как всегда, собрался народ, и я разъясняла им мою резолюцию, что раз нет собственности, раз мы перейдем на общественное питание, раз дети будут на социальном воспитании, изменится и форма теперешней семьи. Государству она уже не будет нужна, это остаток буржуазного строя.
Брачная пара – дело другое. Мать и дитя, главное широкое обеспечение и охрана материнства государством и общественностью.
– А отец при чем будет? – спрашивают товарищи.
– А отец пусть дает любовь и заботу о детях добровольно.
Это кто-то услышал, подхватил, и пошло по съезду: “Коллонтай хочет отцов в добровольцев превратить”.
Одни понимали иронию и смеялись, другие возмущались всерьез…».
В 1918 году в Москве вышла ее книга «Новая мораль и рабочий класс».
«Мне попалась книга Коллонтай “Мораль и рабочий класс”, – вспоминала Маргарита Ивановна Рудомино, создатель Всесоюзной государственной библиотеки иностранной литературы. – Я поняла, что брак – это что-то нужное и честное, что он должен заключаться по любви… Мораль Коллонтай – жить в браке на свободных началах. Но вместе с тем быть верными супругами. Это самое главное. Но в чем свобода? Коллонтай проповедовала однолюбие, но свободное – жить отдельно, но быть верными супругами, а детей отдавать в детские сады или совместно воспитывать, не иметь общих денег, одной кухни, что, по Коллонтай, портит жизнь».
Александру Михайловну осуждали потом за пропаганду свободных отношений между мужчиной и женщиной. Но ее призыв позволить женщине самой определять свою судьбу был реакцией на прежнее подчиненное положение женщины.
Коллонтай писала:
«Когда говорят о слишком свободных отношениях, то при этом забывают, что эта молодежь почти совсем не прибегает к проституции. Что, спрашивается, лучше? Мещанин будет видеть в этом явлении “разврат”, защитник же нового быта увидит в этом оздоровление отношений».
В сентябре 1919 года ЦК образовал женотделы – отделы парткомов по работе среди работниц и крестьянок. IX съезд партии потребовал вести «самую усиленную работу среди крестьянок и работниц». Коллонтай считала, что формирование революционных идей у женщин тем важнее, что матери передадут эти идеи детям посредством семейного воспитания. Женотделы должны были позаботиться о ликвидации неграмотности среди женщин и подготовке женских кадров. Процент женщин среди делегатов партийных съездов был очень небольшим. Партийные работники не воспринимали женщин как равных. В губкомах относились к женотделам презрительно, и существование их было «жалким», как это прозвучало на одном из съездов партии.
Коллонтай получила работу в женотделе ЦК. В политике Александра Михайловна оставалась такой же неукротимой и независимой. Как руководителю женотдела ЦК ей рассказали об арестованных крестьянках.
«Недоуменный вопрос: за что? – вспоминала она. – У меня к сердцу подступает – ненависть, гнев, досада бессилия… У меня нервный криз… На другой день встала с решением – добьюсь их освобождения. Кинулась туда, сюда, по инстанциям – заторы. Пошла “по знакомству”. К Надежде Константиновне – расписала, убедила. Обещала вступиться… Пошла к Ленину. Через два дня приказ – выпустить 260 человек. Крестьянок! К чему же законы и правила? Тошно и стыдно… Стыдно и горько».
Старший большевик, умный и едкий академик Давид Борисович Рязанов, будущий директор Института Маркса и Энгельса, пожаловался Коллонтай:
– Как я буду сражаться с нашими политическими противниками, если знаю, что после их выступления их арестуют? Мне говорят: «Иначе нельзя, период гражданской войны. Надо быть беспощадными с врагами».
«Да все ли сознательные враги? – записала Коллонтай. – Ведь еще много, что можно “отсеять” и включить в наш же большевистский улов!.. И об эсеровках, которых арестовали, а их дети – малыши – одни остались в квартире. И все боятся к ним пойти – думают, засада…».
В 1921 году вместе с бывшим наркомом труда Александром Гавриловичем Шляпниковым Коллонтай выступила против бюрократизма в партии. Считается, что и Шляпников был до революции ее любовником. В историю их выступление вошло как манифест знаменитой рабочей оппозиции, о которой говорилось во всех учебниках – в советские времена с осуждением. На самом деле старая большевистская гвардия сожалела об утрате пролетарской чистоты, пыталась бороться с разлагающим влиянием буржуазности и требовала рабочей демократии.
«Рабочая оппозиция» как фракция коммунистической партии оформилась в сентябре 1920 года. В ноябре во время работы Московской губернской партийной конференции участники оппозиции собрались и провели отдельное совещание. Ленин с раздражением вспоминал об этом на X съезде:
– В ноябре, когда была конференция с двумя комнатами, когда здесь сидели одни, а в другом помещении этого же этажа – другие, когда и мне пришлось пострадать и в качестве посыльного ходить из одной комнаты в другую, – это была порча работы, начало фракционности и раскола.
25 января 1921 года «Правда» опубликовала тезисы Шляпникова «О задачах профессиональных союзов» – это была платформа оппозиционной группы. Требования: передать профсоюзам управление народным хозяйством, создать орган управления промышленностью из самих рабочих-производителей, запретить партии подбирать и назначать хозяйственных руководителей.
Коллонтай написала брошюру «Рабочая оппозиция»:
«Рабочая оппозиция – это передовая часть пролетариата…
Рабочая оппозиция родилась из недр промышленного пролетариата Советской России. Ее взрастили не только каторжные условия жизни и труда семимиллионного промышленного пролетариата, но и ряд отклонений, качаний, противоречий и прямо уклонений нашей советской политики от четких, ясных, классово выдержанных принципов коммунистической программы…
Пролетариат геройски три года гражданской войны нес неисчислимые жертвы революции. Он терпеливо ждал. Но теперь рабочий считает излишним “терпеть” и “выжидать”… К стыду нашему, не только в глухой провинции, но в сердце республики – в Москве – процветают вонючие, перенаселенные, антигигиенические рабочие казармы, куда войдешь, и кажется, будто революции-то и не было… Рабочий видит, как живет советский чиновник и как живет он сам, на котором держится диктатура класса».
Лидеры рабочей оппозиции были выходцами из профсоюзов, особенно сильные позиции они занимали среди металлистов, поскольку и Шляпников, и Медведев [2]2
Сергей Павлович Медведев – в Гражданскую войну член Реввоенсовета I армии, затем председатель ЦК Союза металлистов.
[Закрыть]работали именно в этом союзе.
«Профсоюзы как независимая организация рабочей массы обречена на гибель, она мертвеет под гнетом давящей государственности, – писал историк Николай Михайлович Дружинин. – Против выступает “рабочая оппозиция”, несущая в себе живое начало массового творчества; против комиссарства, назначенства, приказов сверху поднимается волна демократической оппозиции, которая желает воскресить старые заветы, а частью таит в себе анархические задатки. И главные вожди испугались грозящей перспективы – разрыва с передовым авангардом, а вместе с тем и с беспартийной массой…».
«Я часто встречал ее во 2-м Доме Советов в сопровождении руководителей рабочей оппозиции Шляпникова и Медведева, – вспоминал участник революции Григорий Григоров. – Обычно Коллонтай что-то горячо доказывала, а мужчины слушали ее, почему-то опустив головы, иногда подавали реплики, на которые она бурно реагировала…
Появилась брошюра Коллонтай “Рабочая оппозиция”, в которой она очень четко, обоснованно и убедительно изложила свою позицию по отношению к положению в партии и основные принципы платформы рабочей оппозиции. В своем выступлении на конференции Коллонтай особый упор сделала на том, что необходимо обеспечить свободу мнений не только на бумаге, а фактически, что каждая партийная группа должна иметь возможность защищать свои взгляды перед народом через свободную печать. Аудитория горячими аплодисментами выразила свое отношение к речи Коллонтай…
Думаю, что и в личной жизни, отстаивая принцип “крылатого эроса”, свободной любви, она выражала протест против рутины в общественных и личных отношениях, протест против браков по расчету…».
Сорок пять делегатов X съезда партии примкнуло к рабочей оппозиции. Возможно, обсуждение платформы оппозиции пошло бы иначе, если бы не восстание в Кронштадте. Рабочая оппозиция была воспринята руководством партии как серьезная опасность.
«Я никогда не видела Ленина таким разъяренным, как в тот момент, когда на съезде ему вручили брошюру Коллонтай, – вспоминала Анжелика Балабанова. – Ленин осудил Коллонтай как злейшего врага партии и как угрозу ее единству. В своих нападках он дошел до намеков на некоторые эпизоды из личной жизни Коллонтай, которые вообще не имели никакого отношения к данному вопросу. Это была полемика такого рода, которая не делала Ленину честь… Я восхищалась Коллонтай за спокойствие и самообладание, с которыми она ответила на выпад Ленина».
Х съезд распустил рабочую оппозицию. Делегаты приняли резолюцию «О синдикалистском и анархистском уклоне в нашей партии», объявив членство в партии несовместимым с принадлежностью к рабочей оппозиции.
Коллонтай обиделась на резкие слова Ленина и съездовскую резолюцию и широким жестом попросила освободить ее от работы в ЦК и предоставить отпуск для литературной работы. Она уехала к мужу.
Павел Дыбенко к тому времени с трудом окончил Военную академию и был назначен командиром и комиссаром 6-го стрелкового корпуса в Одессе. Он занял большой особняк, обставил его дорогой мебелью, устлал коврами и устраивал гулянки. Павел Ефимович просто не знал, что такое супружеская верность. Сама Александра Михайловна бросала мужчин, но ей еще никто не изменял.
Известный всему городу роман с одной из его пассий, Валентиной Стефеловской, стал поводом для выяснения отношений. Коллонтай не желала быть второй. Но и импульсивный Дыбенко не ожидал, что Коллонтай найдет в себе силы расстаться с ним. Он выстрелил в себя.
«Павел лежал на каменном полу, по френчу текла струйка крови, – вспоминала Коллонтай. – Павел остался жив. Орден Красного Знамени отклонил пулю, и она прошла мимо сердца».
Павел Ефимович долго лечился. Руководство страны и армии сделало вид, что ничего не произошло. Его перевели командовать 5-м стрелковым корпусом в Бобруйск. В 1923-м они с Валентиной Стефеловской поженились. Жизнь казалась бесконечным праздником.
Александра Михайловна укоряла Дыбенко в письме:
«Твой организм уже поддался разъедающему яду алкоголя. Стоит тебе выпить пустяк, и ты теряешь умственное равновесие. Ты стал весь желтый, глаза ненормальные».
Коллонтай было пятьдесят лет. Измена Павла, ради которого она пожертвовала всем, была первым звоночком. Больше мужчины не станут из-за нее стреляться. Но она не собиралась ставить на себе крест. Она должна пересмотреть свою жизнь:
«Голова моя гордо поднята, и нет в моих глазах просящего взгляда женщины, которая цепляется за уходящее чувство мужчины… Хочу разработать тему об отрыве любви от биологии, от сексуальности, о перевоспитании чувств и эмоций».
21 февраля 1922 года в Москве собрался первый расширенный пленум Исполкома Коминтерна, в котором участвовали 105 делегатов из 36 стран.
Двадцать два советских коммуниста, в основном бывшие члены рабочей оппозиции, обратились к Исполкому Коминтерна с письмом. Они критиковали внутренний режим в партии, писали о необходимости остановить влияние буржуазной стихии и прекратить репрессии против инакомыслящих в партии:
«Наши руководящие центры ведут непримиримую, разлагающую борьбу против всех, особенно пролетариев, позволяющих себе иметь свое суждение, и за высказывание его в партийной среде применяют всяческие репрессивные меры…
Опека и давление бюрократии доходят до того, что членам партии предписывается под угрозой исключения и других репрессивных мер избирать не тех, кого хотят сами коммунисты, а тех, кого хотят интригующие верхушки. Такие меры работы приводят к карьеризму, интриганству и лакейству…».
Из подписавших письмо у Александры Коллонтай был самым большой партийный стаж – с 1898 года. Исполком Коминтерна не признал эту жалобу правильной и призвал оппозицию к дисциплинированной работе в рядах партии. В передовой статье «Правды» оппозиционеров призывали «положить конец игре» и подчиниться решениям партии.
XI съезд осудил заявление и предупредил Шляпникова и Коллонтай, что если они продолжат антипартийную деятельность, то будут исключены из партии.
Коллонитай понимала: в большую политику ей хода нет. Ленин ее не любит – она дважды вставала к нему в оппозицию. Чувствуя, что ей нужно вырваться из этой жизни, она попросилась на загранработу. Она знает иностранные языки, жила за границей, у нее много видных знакомых за рубежом. Но в Исполкоме Коминтерна хозяин – Григорий Зиновьев, старый друг и соратник Ленина. К тому же в Коминтерне есть своя гранд-дама – жена Зиновьева Зинаида Ионовна Лилина.
Коллонтай обратилась за помощью к новому генеральному секретарю ЦК партии Сталину, с которым у нее сложились неплохие отношения. Сталин нуждался в сторонниках и благожелательно отнесся к просьбе Коллонтай, все еще очень популярной в стране. Осенью 1922 года ее отправили советником в полпредство в Норвегии.
По дороге она записывала в дневнике:
«Грустно мне сознавать, что я уже не вернусь на свою любимую работу среди трудящихся женщин, что порвутся дорогие мне связи с тысячами советских гражданок, которые встречали меня возгласами энтузиазма: “Вот она, наша Коллонтай!” Ну вот я и на территории капиталистической Финляндии с ее духом белогвардейщины. За стеной полпредства враждебный нам мир… Первое, что я сделала, – это купила себе две пары туфелек, такие легкие, красивые и по ноге».
Когда-то молодая революционерка Александра Коллонтай, направлявшаяся на пароходе в Америку, чтобы агитировать американцев за социализм, гневно писала:
«Ненавижу этих сытых, праздных, самовлюбленных пассажиров первого класса! Таких чужих по духу! Ненавижу эту бестолковую, праздную жизнь, убивание времени на еду, пустую болтовню, какие-то маскарады, концерты».
Прошли годы, и Коллонтай откровенно наслаждалась комфортом на шведском пароходе:
«Длинный, во всю столовую каюту стол, уставленный закусками. Целые пирамиды разных сортов шведского хлеба, селедки со всякими приправами, блюда горячего отварного картофеля, покрытого салфеткой, чтобы не остыл, копченая оленина, соленая ярко-красная лососина, окорок копченый и окорок отварной с горошком, тонкие ломтики холодного ростбифа, а рядом сковорода с горячими круглыми биточками, креветки, таких крупных нет и в Нормандии, блюда с холодными рябчиками, паштеты из дичи, целая шеренга сыров на всякие вкусы, к ним галеты и на стеклянной подставке шарики замороженного сливочного масла.
