Текст книги "МИД. Министры иностранных дел. Внешняя политика России: от Ленина и Троцкого – до Путина и Медведева"
Автор книги: Леонид Млечин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 82 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]
Троцкий мечтал быть писателем, журналистом. Власть пришла к большевикам так быстро и неожиданно, что Лев Давидович еще и не успел решить, чем же он станет заниматься. На заседании ЦК Ленин предложил назначить Троцкого председателем Совета народных комиссаров. Тот отказался.
– Почему же? – настаивал Ленин. – Вы же стояли во главе Петроградского Совета, который взял власть.
Но Троцкий понимал, что этот пост должен принадлежать Ленину, как лидеру победившей партии. Тогда Ленин потребовал, чтобы Троцкий возглавил ведомство внутренних дел: борьба с контрреволюцией важнее всего. Лев Давидович отказался и от этого предложения. Среди прочего привел в качестве аргумента свое происхождение: еврею не стоит занимать эту должность. Владимир Ильич всей душой ненавидел и презирал антисемитов, поэтому вспылил:
– У нас великая международная революция, какое значение могут иметь такие пустяки?
– Революция-то великая, – ответил Троцкий, – но и дураков осталось еще немало.
– Да разве ж мы по дуракам равняемся?
– Равняться не равняемся, а маленькую скидку на глупость иной раз приходится делать: к чему нам на первых же порах лишнее осложнение?
Троцкий стал говорить, что охотнее всего он продолжил бы занятия журналистикой. Тут уже был против секретарь ЦК Яков Михайлович Свердлов:
– Это мы поручим Бухарину.
Практичный Свердлов и нашел работу для Троцкого:
– Льва Давидовича нужно противопоставить Европе. Пусть берет иностранные дела.
– Какие у нас теперь будут иностранные дела? – недоуменно пожал плечами Ленин, как и все ожидавший мировой революции, но, подумав, согласился.
Вот так Троцкий стал первым министром иностранных дел Советской России. Он занимал пост министра, то есть наркома, всего ничего – меньше пяти месяцев, с 8 ноября 1917-го до 13 марта 1918-го.
В студенческие годы я участвовал в научной конференции в Московском государственном институте международных отношений, посвященной «первому министру иностранных дел Чичерину». Будущим советским дипломатам не следовало знать, что первым был Троцкий…
К своей дипломатической деятельности Троцкий отнесся несколько легкомысленно, потому что было ясно – сейчас не это главное. С утра до вечера он был занят делами Петроградского Совета и Военно-революционного комитета.
Когда один из старых большевиков попросился к Троцкому в наркомат, тот ответил:
– Жаль брать вас на эту работу. Там у меня уже работают Поливанов и Залкинд. Больше не стоит брать туда старых товарищей. Я ведь сам взял эту работу только затем, чтобы иметь больше времени для партийных дел. Дело мое маленькое: опубликовать тайные договоры и закрыть лавочку.
Конечно, эти слова Троцкого – или вежливый отказ, или шутка. Хотя он явно исходил из того, что судьба революции решается не на дипломатическом поприще. Троцкий говорил, что мировому пролетариату дипломатия не нужна, трудящиеся поймут друг друга и без посредников. По словам историков, он вообще не мог понять, как это революционер может стать дипломатом? Слово «дипломатия» считалось в Смольном бранным, а тайная дипломатия осуждалась безусловно.
Перед Троцким стояла одна практическая задача – вывести Россию из войны. Для этого следовало связаться с воюющими державами. Кроме того, быстро выяснилось, что революционная власть, взявшись управлять государством, все же должна исполнять определенные обязанности – по крайней мере, до наступления мировой революции.
Аппарат старого Министерства иностранных дел советское правительство не признавал и исполнять его приказы не собирался. Через день после победы революции в министерство приехал угрюмый и молчаливый Урицкий, который со временем станет председателем Петроградской ЧК и будет убит. Урицкий предъявил мандат Военно-революционного комитета, которым он назначался «комиссаром при Министерстве Иностранных Дел». Он обошел все здание министерства и уехал. Мидовскими делами он больше не занимался.
Когда в министерство приехал Троцкий, он обратился к дипломатам с небольшой речью. Но в этой аудитории он впечатления не произвел. Никто не верил, что большевики сумеют сохранить власть. А раз так, то что с ними церемониться?
Директор департамента общих дел Министерства иностранных дел Владимир Лопухин вспоминает, как бывший исполняющий обязанности поверенного в делах России в Абиссинии Борис Чемерзин пытался укорить Троцкого:
– Вы Бронштейн, а не Троцкий. Присваивая себе не принадлежащее вам имя, вы являетесь самозванцем.
Троцкий спокойно ответил, что сколько-то лет непрекращающейся борьбы и подполья, чередовавшихся с заключениями в царских тюрьмах, когда по необходимости приходилось измышлять себе «боевую кличку» политического борца, в достаточной степени оправдывают присвоенное конспиративное имя, под которым он, Троцкий, наиболее известен в политических кругах. По словам возмущенного этим эпизодом дворянина Лопухина, «выходка Чемерзина прозвучала фальшью конфузной фанфаронады». В приличном обществе считалось постыдным раскрывать псевдонимы, чтобы тыкать в нос еврейским происхождением…
Сам Троцкий вспоминал об этой встрече так:
«Я НКИД долго не посещал, так как сидел в Смольном. Вопрос был военный – наступление на нас Краснова, были собрания представителей от заводов и масса других дел…
Ни входов, ни выходов мы не знали, не знали, где хранятся секретные документы; а Петербургский Совет довольно нетерпеливо ждал секретных документов. У меня лишнего времени не было съездить посмотреть. Когда я один раз приезжал, причем это было не в первый день, а дней через пять – семь после взятия нами власти, то мне сказали, что никого здесь нет…
Я потребовал собрать тех, которые явились, и оказалось потом, что явилось колоссальное количество… В двух-трех словах я объяснил, что тот, кто желает добросовестно служить, останется на службе. Но я ушел несолоно хлебавши…»
Тогда Троцкий потребовал, чтобы все руководители отделов сдали дела его новым помощникам. Утром старшие дипломаты собрались и решили, что они не станут служить большевистскому правительству. Не по политическим причинам, а потому, что они были напуганы и обижены радикальными речами большевиков, которые собирались покарать всех царских чиновников. Как же служить тем, кто желает твоей смерти?
Троцкий в назначенный день не приехал. Появились его помощники по наркомату: меньшевик Евгений Поливанов и большевик Иван Залкинд.
Поливанов, племянник царского военного министра, окончил Санкт-Петербургский университет, причем обучался одновременно на двух факультетах – историко-филологическом и восточных языков. Он говорил на многих языках. Поливанов возглавил в НКИД отдел отношений с Востоком. Но его карьера будет недолгой: скоро выяснится, что до революции он входил в черносотенный Союз русского народа, кроме того, еще сильно пил и вроде бы даже потреблял кокаин и морфий и посещал китайские курильни опиума в Петрограде. В пьяном виде Поливанов упал с платформы под поезд, и ему отрезало руку…
В 1919 году он вступил в партию, уехал в Среднюю Азию. Он пользовался уважением среди языковедов как талантливый лингвист. В 1926 году Поливанова вызвали в Москву для научной работы, но его идеи большинство ученых-марксистов отвергли. Ему пришлось вернуться в Среднюю Азию. В 1938 году он погиб в заключении. Ему не простили работу в Наркомате иностранных дел под руководством Троцкого…
Иван Залкинд, который окончил Сорбонну и был доктором биологии, с юности примкнул к социал-демократам. Он стал заведовать отделом стран Запада. Залкинд вспоминал позднее, как они с Поливановым объезжали виднейших чиновников Министерства иностранных дел, требуя, чтобы те явились в министерство для «решающих переговоров». Многих им застать не удалось, кое-кто сказался больным. Один из дипломатов, утверждавший, что он серьезно захворал, залез под одеяло в костюме и ботинках…
На другой день Поливанов и Залкинд приехали в министерство, запасшись на всякий случай ордерами на арест за подписью Урицкого. Это было, собственно, постановление Военно-революционного комитета при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов, в котором говорилось:
«Военно-революционный комитет по предложению Народного Комиссара по Иностранным делам постановляет:
Бывшего такого-то…
Бывшего такого-то…
Бывшего такого-то…
Арестовать и доставить в Петроград для предания Военно-Революционному Суду. Всем местным Советам, Военно-Революционным Комитетам и всем пограничным органам Власти вменяется в обязанность принять все меры к выполнению этого постановления».
Фамилии в это постановление можно было вписать любые. Но этот грозный документ не понадобился. Во всех окнах министерства горел свет, вешалки были переполнены, а на верхнем этаже предстало зрелище, напоминавшее парадный прием: явились не только все званые, но и многие вовсе не званные. Министерство было в полном сборе.
Бывший товарищ (заместитель) министра Александр Петряев представил помощникам Троцкого заведующих департаментами и отделами. Залкинд произнес небольшую речь о служебном долге чиновников, напомнил, что время военное, а функции Министерства иностранных дел таковы, что не терпят – в интересах страны – даже краткого перерыва.
Бывшие руководители бывшего министерства пошептались, и Петряев сказал, что их решение остается неизменным: данному правительству они служить не могут, но готовы пойти на компромисс – вести текущие дела, не связанные с политикой: исполнять консульские обязанности, заниматься пленными и так далее.
Посланцы Троцкого пришли к выводу, что это усовершенствованная форма саботажа, при которой чиновники сохранили бы за собой возможность вредить Совнаркому и помогать своим друзьям. Залкинд категорическим тоном произнес, что чиновники министерства могут остаться на работе только в том случае, если они признают революционное правительство.
– Товарищ Троцкий, – громким голосом сказал Поливанов, – сегодня не может быть у вас. Занят неотложными делами в Смольном. Будет завтра с утра. Просит вновь собраться к десяти часам.
На следующий день действительно приехал Троцкий, который внешне до крайности не понравился Владимиру Лопухину: «Сухощавый, чернявый, некрасивый в бросающейся в глаза чрезвычайной степени. Желтоватая кожа лица. Клювообразный нос над жидкими усиками с опущенными книзу концами. Небольшие, пронзительно-черные глаза. Давно не стриженные, неопрятные, всклокоченные черные волосы. Широкие скулы, чрезмерно растягивающие тяжелый, низкий подбородок. Длинный, узкий обрез большого рта с тонкими губами. И – непостижимая странность! Чрезвычайно развитые лобные кости над висками, дающие иллюзию зачатка рогов. Эти рогоподобные выпуклости, большие уши и небольшая козлиная бородка придавали приближавшемуся ко мне человеку поразительное сходство с чертом, созданным народною фантазиею».
Многие современники говорили о «дьявольском» и «хищном» выражении лица Троцкого. Другие, напротив, находили общение с ним интересным и приятным. Видимо, все дело в том, как эти люди относились к Троцкому. Одет нарком был в потертый сюртук, заношенную рубашку и мятые брюки. Но заговорил он приятным, мелодичным голосом и очень вежливо:
– С кем имею честь?.. Я Троцкий.
Он немедленно стал уговаривать Лопухина остаться на своем посту. Директор департамента общих дел наотрез отказывался.
– Что вы имеете против нас? – в упор спросил его Троцкий. – Ответьте конкретно! Вам не нравится, что мы завершаем войну, передаем землю крестьянам, национализируем фабрики и заводы?
Лопухин покачал головой. Он не хотел ссориться с человеком, чье слово в Петрограде решало все.
– Окончание войны я могу только приветствовать, – ответил Лопухин, – так как для меня очевидно, что армии как боеспособной силы у нас нет. И народ устал от войны. Ее надо кончать… Но не в этом дело! Я служил иным принципам. Если сегодня я им изменю и с завтрашнего дня буду служить другим идеям, вы ни уважения, ни доверия ко мне иметь не сможете. И еще! Простите меня, но, в конце концов, не верится в прочность вашей власти.
– Вот в этом, – воскликнул Троцкий, – вы ошибаетесь! Мы – единственная политическая партия с темпераментом! Нет, власть наша прочная. Давайте решим так. Отложим нашу беседу. Когда вы увидите, что мы не ушли, тогда возвращайтесь.
– А пока, – Лопухин воспользовался хорошим настроением наркома, – отпустите меня с миром. Вы не поверите, как я устал, работая в крайнем напряжении чуть не с начала войны. Надо отдохнуть. Вы должны меня понять. Я убежден, что в вашей политической борьбе и вы основательно утомились.
Нарком только усмехнулся наивности дипломата.
– Я лично, – ответил Троцкий, – успел отдохнуть в тюрьме, откуда только что вышел. Вы свободны. Можете использовать вашу свободу как хотите. Хотите здесь остаться – оставайтесь. Хотите уехать – уезжайте. Даже за границу можете выехать. Мы вам препятствовать не будем.
Эти слова много значили. Дело в том, что уже 3 ноября 1917 года Петроградский военно-революционный комитет отправил комиссару пограничной станции Торнео на финляндско-шведской границе – в условиях войны это был единственный безопасный путь из России в Европу – короткую телеграмму: «Граница временно закрыта. Без особого распоряжения ВРК никто пропущен быть не может».
Позже последовало разъяснение. Иностранным дипломатам дозволялся проезд в обе стороны. Из российских граждан уезжать имели право только обладатели специальных разрешений Военно-революционного комитета. А беспрепятственно возвращаться в Россию могли политэмигранты…
Троцкий, вполне расположившись к Лопухину, между делом рассказал ему, что портфель министра иностранных дел взял, подчиняясь партийной дисциплине, а по профессии он журналист.
Тем временем новые помощники наркома потребовали показать им расположение всех служебных помещений, сдать деньги, имеющиеся в министерстве, и представить сотрудника, отвечающего за сохранность архивов и шифров. Появился заведующий канцелярией граф Татищев, который организовал новому начальству экскурсию по министерству.
«Директор канцелярии Татищев, – писал Троцкий, – провел по всем комнатам, отчетливо показал, где какой ключ, как его вертеть и т. д. Тогда были опасения, не спрятаны ли какие-нибудь бумаги. Но это не подтвердилось. Когда мы спросили его, а где же секретные документы, он сказал, что наше представление о них страдает, так сказать, некоторым фетишизмом, что они обязательно должны быть написаны на пергаменте и т. д. Эти грабительские соглашения создавались просто путем шифрованной телеграфной передачи, и копии их лежали в довольно прозаичном виде, спрятанные в шкафах…»
Потом Залкинд отобрал у Татищева все четыре связки ключей и отпустил графа.
Троцкий выделил двух проверенных товарищей, которые умели печатать на печатных машинках, и прислал караул из Павловского полка. Вооруженную охрану поставили у входа в бронированные комнаты, где в пяти громадных несгораемых шкафах хранились картонные папки с копиями посольских депеш и договорами.
11 ноября 1917 года в «Известиях Петросовета» был опубликован приказ Троцкого: «Чиновники МИД, которые не приступят к работе до утра 13 ноября, будут уволены без права на пенсию».
Нарком исполнил свое обещание. 14 ноября в газете появился длинный список бывших сотрудников министерства, которые «за отказ от подчинения Совнаркому увольняются от должности без права на пенсию».
22 ноября НКИД разослал циркулярную телеграмму всем дипломатическим представительствам России за границей с одним вопросом: согласны ли они служить новой власти? 26 ноября двадцать восемь глав российских миссий были уволены со службы «за неполучением ответа».
Троцкий исходил из того, что дипломатия не ахти какая сложная наука, и если чиновники не хотят подчиняться новой власти, то наркомат обойдется и без них. В НКИД пришли работать рабочие с завода военных и морских приборов «Сименс и Шуккерт», солдаты. Шифровальщиков нашли в Главном морском штабе. Из мидовских сотрудников остались курьеры и прислуга, изъявившие желание служить новой власти. Потом к ним присоединились некоторые дипломаты, которые прекратили забастовку.
Александр Доливо-Добровольский, бывший директор правового департамента МИД, через газету «Наша жизнь» обратился к коллегам с призывом последовать его примеру: «Большевики захватили власть, свергнув коалиционное правительство. В первое же мгновение все отступили перед фактом захвата, перед призраком разорванных хартий свободы. Но нам было предоставлено время, много дней, чтобы заметить, что перед нами не кондотьеры с еще горячими ружьями после уличной схватки, но фактическая власть большой народной партии».
В те времена еще многое было позволено. Будущий знаменитый писатель Илья Григорьевич Эренбург печатал в московских газетах статьи, в которых писал о Ленине без тени почтения: «Лет десять тому назад юнцом наивным и восторженным прямо из Бутырской тюрьмы попал я в Париж. Утром приехал, а вечером сидел уж на собрании в маленьком кафе Avenue d’Orleanes. Приземистый лысый человек за кружкой пива, с лукавыми глазами на красном лице, похожий на добродушного бюргера, держал речь. Сорок унылых эмигрантов, с печатью на лице нужды, безделья, скуки, слушали его, бережно потягивая гренадин. «Козни каприйцев», легкомыслие впередовцев, тож отзовистов, соглашательство троцкистов, тож правдовцев, «уральские мандаты», «цека, цека, ока» – вещал оратор, и вряд ли кто-либо, попавший на это собрание не из Бутырок, а просто из Москвы, понял бы сии речи…»
Очень скоро бывшие дипломаты увидели, что у них нет иного выбора, кроме как проситься назад на государственную службу. Никакой иной работы в Советской России не осталось, потому что частный бизнес был уничтожен. К тому же в 1918 году в Петрограде вспыхнула эпидемия холеры, и безработных заставляли копать могилы.
– Довольно покобенились и поголодали, – говорил коллегам бывший сотрудник 2-го департамента МИД Андрей Сабанин. – Пора приняться за дело. Но работать как следует можно только по специальности. Предложу услуги Наркоминделу.
И его взяли, как и многих других молодых дипломатов, которые быстро сделали в НКИД карьеру.
Троцкий придавал большое значение скорейшему опубликованию секретных документов из архива российского МИД. Он хотел, чтобы все увидели, как вся Европа была вовлечена в кровавую мировую войну. Сохранилась его записка Залкинду, написанная 7 ноября, на бланке наркома:
«Посылаю Вам специальный караул, которому отданы строжайшие инструкции. Непременно достаньте еще одного или двух работающих на машинке, переводите и перепишите как можно большее количество интересующих нас документов и отложите все оригиналы отдельно, их придется хранить особо. Точно сверяйте копии, снимаемые переписчиками (точность дат, имен и пр.), скрепляйте подписями и печатью.
Оригиналы отберите с таким расчетом, чтобы их можно было спрятать в надежном месте (у чиновников могут быть дубликаты ключей).
Жму руку.
Ваш Троцкий».
Найденные документы сразу публиковались. Это были секретные договоры с Италией, Румынией, Францией, личная переписка императора Николая II, депеши послов Временному правительству. По указанию Ленина немедленно опубликовали перехваченное донесение румынского военного атташе, в котором говорилось, что враг революции генерал Лавр Георгиевич Корнилов намеревался сдать немцам Ригу.
Сам Троцкий ненавидел тайную дипломатию. После него еще восторжествует привычка по секрету договариваться об одном, а на публике провозглашать другое. Сталин считал дипломатию доведенным до совершенства искусством обмана: «Слова дипломата не должны иметь никакого отношения к действиям – иначе что это за дипломатия? Слова – это одно, а дела – другое… Искренняя дипломатия невозможна…»
Троцкий обладал даром привлекать к себе людей, которые шли за ним, как за вождем. Помощником наркома назначили матроса-электротехника Балтийского флота Николая Григорьевича Маркина, талантливого самоучку и весьма храброго человека. Ему было двадцать пять лет, он вырос в бедной семье, рано начал работать, пристрастился к чтению нелегальной литературы, был арестован за попытку поджечь магазин своего хозяина. В тюрьме сблизился с политическими заключенными. После Февральской революции принимал участие в выпуске вечерней газеты «Рабочий и солдат», работал в Петроградском Совете, делегатом от Балтийского флота вошел во ВЦИК. Маркин установил в наркомате большевистский порядок.
Троцкий восхищался своим помощником: «Я был занят в Смольном общими задачами революции. Тогда Маркин стал на время негласным министром иностранных дел. Он сразу разобрался по-своему в механизме комиссариата, производил твердой рукой чистку родовитых и вороватых дипломатов, устраивал по-новому канцелярию, конфисковал в пользу беспризорных контрабанду, продолжавшую поступать в дипломатических вализах из-за границы, отбирал наиболее поучительные тайные документы и издавал их за своей ответственностью и со своими примечаниями отдельными брошюрами…»
Николай Маркин обзавелся парой переводчиков и составил из обнаруженных документов шесть сборников, которые отпечатал в типографии бывшего Министерства иностранных дел. Его энергии хватило бы на троих. Он с увлечением занимался всем, за что бы ни брался, – разбором дипломатической переписки или починкой пулемета. Матросу Маркину принадлежала идея продавать с аукциона подарки, которые заграничные друзья присылали чиновникам МИД. Чего там только не было – от статуэток до принадлежностей дамского туалета.
Первые контакты с иностранными дипломатами страшно веселили новых дипломатов. Иван Залкинд не без удовольствия вспоминал, как к нему приехал секретарь испанского посла, которого отзывали на родину, и убеждал помощников Троцкого, что советскому правительству следует наградить посла орденом. Старых орденов, еще царских, было предостаточно – их обнаружили в министерстве в большом количестве. Залкинд выложил на стол целую кучу и великодушно предложил испанцу выбрать любой.
Персидский посланник под Новый год прислал по традиции руководителям наркомата пару бутылок шампанского и коньяка. Большевики торжественно вылили спиртное в камин и на следующий день еще заставили любезного посланника извиняться…
Реальные отношения сложились только с германо-австрийской миссией по делам о военнопленных, которая прибыла в Петроград после заключения соглашения о перемирии. В перемирие никто не верил, хотя Маркин вывесил на здании наркомата громадный плакат, оповещавший о прекращении боевых действий.
Миссию возглавлял граф Вильгельм Мирбах, который позже вернется в Россию в качестве немецкого посла и будет убит в июле 1918 года. Когда он приходил в наркомат, то всякий раз морщился при виде висевшего на стене портрета немецкого революционера Карла Либкнехта. Сотрудники миссии были лишены права свободного передвижения по городу. Гостиницу, в которой их поселили, охраняли мрачные и неподкупные латышские стрелки. Мирбах постоянно жаловался на притеснения, но наркомат оставался равнодушен к страданиям немецких и австрийских дипломатов, потому что такие же ограничения были введены в Брест-Литовске для прибывшей туда на переговоры советской делегации.
Мирбах даже пытался чисто по-человечески объяснить, что сотрудники его миссии «люди молодые» и нуждаются в моционе… Одного такого молодого человека, который все-таки выбрался в город, где-то изрядно поколотили. Но на это Мирбах жаловаться не стал.
Переговоры с немцами о судьбе военнопленных вели Александр Доливо-Добровольский и Федор Петров, который впоследствии стал заведовать хозяйственным отделом наркомата.
Некоторые другие чиновники бывшего министерства завели разговор о возвращении на работу, но обставили это условиями, показавшимися новой власти неприемлемыми. Посему на здании наркомата появилось залихватское объявление: «Старых чиновников просят предложениями своих услуг не беспокоить». Набрали совсем новых людей. Всем объясняли, что иностранную политику государства будут определять не они, а Совет народных комиссаров. Ставки жалованья были весьма демократичными: руководителям наркомата платили пятьсот рублей, водителям – четыреста пятьдесят, курьерам – триста.
1 декабря 1917 года в Наркомате иностранных дел насчитывалось тридцать человек, к Новому году – больше ста, а в январе 1918-го – уже двести. В аппарате наркомата собралась разношерстная публика: левые эсеры, анархисты. Несколько человек арестовали как белогвардейцев, а одного болгарина обвинили в том, что он немецкий шпион.
Народный комиссариат иностранных дел занял здание бывшего царского министерства на Дворцовой площади. Сам нарком и его секретариат по-прежнему находились в Смольном, в комнате номер 7. Это было время, когда Ленин и Троцкий работали в четыре руки. Переехав в Москву, в Кремле они даже поселились друг напротив друга и поддерживали близкие, почти дружеские отношения.
Ленин занимался фантастическим делом – пытался своими декретами и решениями коренным образом перевернуть всю жизнь огромной страны. Некоторые документы тех лет написаны ими совместно. Начало писал Троцкий, окончание – Ленин. Они постоянно переговаривались и советовались.
А в Наркомате иностранных дел помимо двух основных отделов Запада действовали: отдел, занимавшийся военнопленными, отдел денежных переводов за границу, правовой отдел, шифровальный, экономический, отдел печати, отдел виз, отдел личного состава и хозяйственный. Больше всего работы было у отдела виз, потому что иностранцы покидали Советскую Россию толпами. Бежали и свои – с поддельными документами. Один активист партии кадетов сумел уехать, предъявив паспорт китайского дипломатического курьера, который ему преспокойно отштамповали в НКИД.
Заграничные представительства Советской России были весьма немногочисленны. В Лондоне будущий нарком Максим Максимович Литвинов открыл Русское народное посольство. В Стокгольм Вацлаву Вацлавовичу Воровскому с первым советским дипломатическим курьером были отправлены верительные грамоты «Полномочного представителя Народного Комиссара иностранных дел в Скандинавских странах». Дворянин Воровский владел десятком европейских языков. Он жил в Швеции с 1915 года.
«Никаких дипломатических переговоров в те времена не велось, – вспоминал Троцкий. – Наша дипломатическая деятельность происходила в Смольном безо всякого аппарата НКИД. Только когда приехал тов. Чичерин и был назначен в состав НКИД, началась работа в самом здании, подбор новых сотрудников, но в очень небольших размерах…»
Троцкий вызволил бывшего царского дипломата Георгия Васильевича Чичерина из английской тюрьмы, где он сидел за пропаганду идеи немедленного окончания войны, и сделал своим заместителем в наркомате. Чичерина Троцкий знал давно: Георгий Васильевич еще в первую русскую революцию 1905 года примкнул к социал-демократам.
Никакой нормальной дипломатической работы в эти месяцы не велось, потому что мир не признавал Совет народных комиссаров. Но пока в Брест-Литовске не был заключен мир с немцами, иностранные миссии в Петрограде поддерживали какие-то формальные отношения с советской властью. Дипломаты приходили в наркомат, надеясь убедить новую власть не проводить национализацию иностранной собственности и не отказываться от своих обязательств по сделанным в Европе займам. Шведского посланника обидели, назвав его правительство буржуазным. Он энергично запротестовал, уверяя, что у него в стране правительство не буржуазное, а демократическое. Сербский посланник надеялся найти в наркомате какое-то понимание, но с ним завели разговор о «великосербском империализме». Он не остался в долгу и заявил, что большевики сами империалисты и большой разницы между Троцким и царским министром иностранных дел Сазоновым он не видит.
Французская миссия отказывалась именовать комиссариат иностранных дел «народным», но от нее просто не принимали никаких документов. Французам пришлось пойти на попятный. К иностранным дипломатам сотрудники наркомата относились достаточно пренебрежительно.
Когда в Соединенных Штатах были приговорены к смертной казни несколько анархистов, их питерские единомышленники решили провести под окнами американского посольства демонстрацию протеста. Сотрудники НКИД не без злорадства предупредили об этом посла. Тот немедленно обратился к Ленину с требованием обеспечить безопасность посольства. Ленин сделал наркомату выговор: зачем лишний раз пугать послов?
В середине января (по новому стилю) 1918 года румынские войска окружили русские части, которые братались с австрийцами, и арестовали полковые комитеты. 13 января (31 декабря) Совнарком предъявил румынскому правительству ультиматум: немедленно освободить арестованных и наказать виновных: «Неполучение ответа на это наше требование в течение 24 часов будет рассматриваться нами как новый разрыв, и мы будем тогда принимать военные меры, вплоть до самых решительных».
Ленин приказал арестовать все румынское посольство во главе с посланником Диаманди и румынскую военную миссию. В сообщении Совнаркома говорилось: «Обычные дипломатические формальности должно было принести в жертву интересам трудящихся классов обеих наций».
1 января 1918 года американский посол Фрэнсис позвонил Ленину и попросил принять весь дипломатический корпус – Троцкого не было в Москве. Ленин дал согласие. Сотрудники НКИД не хотели устраивать такую беседу в парадном зале, украшенном разноцветными половиками и зеркальным трюмо. Кабинет Ленина был небольшим, не слишком подходящим для встречи, но все же остановились на этом варианте. Натащили туда побольше стульев и пошли встречать дипломатов.
Первым появился американский посол. Как дуайен дипломатического корпуса, он представлял Ленину всех дипломатов, и они обменивались рукопожатиями. Затем американский посол, а вслед за ним и французский решительно потребовали освободить румынского посланника. Им зачитали телеграмму Льва Троцкого, в которой говорилось о нападении румын на российские войска. Дипломаты объяснения не приняли и не могли согласиться с превращением посла в заложника. Особенно возмутился сербский посланник Спалайкович, который произнес целую речь. Ленина сия картина страшно развеселила. На этом встреча, которая произвела сильное впечатление на иностранных дипломатов, закончилась. Ленин обещал румынского посла отпустить. Но румыны объявили об аннексии Бессарабии. Совнарком разорвал отношения с Румынией.
Некоторые принципы советской внешней политики были заложены в первые же месяцы после революции. Это глубокое неуважение суверенитета других государств и презрение к международным договорам. Советские руководители исходили из того, что «пролетарское государство имеет право на красную интервенцию, походы Красной армии являются распространением социализма, пролетарской власти, революции».
