Текст книги "МИД. Министры иностранных дел. Внешняя политика России: от Ленина и Троцкого – до Путина и Медведева"
Автор книги: Леонид Млечин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 82 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]
4 мая 1939 года Молотов приступил к исполнению обязанностей народного комиссара иностранных дел. Он руководил внешней политикой сначала наркомом, а когда появились министерства, то министром иностранных дел: с 1939-го по 1949-й, десять лет подряд, а затем, после перерыва, еще три года – с 1953-го по 1956-й.
Был ли он готов к роли главного дипломата страны?
Молотов угрюмый, негибкий, лишенный воображения, но в то же время осторожный, педантичный и требовательный. «Неглупый, с характером, но ограниченный, тупой, без воображения, – таким его увидел Троцкий. – Европы он не знает, на иностранных языках не читает».
Для Сталина Молотов был находкой. Он идеально подходил для сталинской дипломатии. Ведь в его задачу вовсе не входило научиться ладить с другими государствами.
Прочитав проект одного из докладов Молотова, Сталин написал ему короткую записку, отметив как удачную международную часть доклада: «Вышло хорошо. Уверенно-пренебрежительный тон в отношении «великих держав», вера в свои силы, деликатно-простой плевок в котел хорохорящихся «держав», – очень хорошо. Пусть «кушают»…»
Такой и была внешняя политика Сталина – Молотова. Назначение Вячеслава Михайловича наркомом привлекло к нему внимание всего мира. Казалось, его значение в большевистском руководстве возросло. В реальности с середины тридцатых Сталин начинает отдаляться от Молотова, которому отныне отводится роль не соратника, а, как и всем, подручного вождя. Сталин продолжал обсуждать с Молотовым важнейшие вопросы, но старался ставить его на место и покончить с прежними приятельскими отношениями. В 1937 году политбюро уволило сразу нескольких помощников Молотова, и он не смог их защитить. Потом Сталин нашел слабое место Молотова – его жену…
Забавно, что только Лев Троцкий, хорошо знавший своих недавних товарищей по партии, в своем эмигрантском далеко заметил: «Молотов живет под конвоем трех заместителей и размышляет о смертном часе». Троцкий ошибся – заместителей Молотова расстреляют, а Вячеслав Михайлович умрет в своей постели. Но назначение Молотова в Наркоминдел было и признаком начинающейся опалы, хотя еще ровно два года он оставался главой правительства.
– Он и после назначения наркомом иностранных дел продолжал работать и в Совнаркоме, то есть он занимался не только отношениями с США, но и производством дамских блузок, – рассказывал мне его бывший помощник Владимир Ерофеев. – У него были два секретариата, каждый занимался своим делом. Бумаги циркулировали с площади Воровского в Кремль и обратно. Мы едва успевали обрабатывать поток документов, который шел на его имя.
Советской дипломатической службе в те годы не хватало профессионалов. Наркоминдел накануне войны дважды подвергся разгрому. В первый раз в эпоху большой чистки 1936–1937 годов, во второй раз – после снятия Литвинова. Молотов вспоминал, что, когда сняли Литвинова и он пришел в Наркоминдел, Сталин сказал ему:
– Убери из наркомата евреев.
Молотов, сам женатый на еврейке, не только не посмел возразить, но и с готовностью бросился исполнять указание. Вскоре после назначения он совершил обход наркомата, чтобы присмотреться к своим новым подчиненным. Чистка в Наркоминделе была не только этнической. Вячеслав Михайлович убирал гуманитарную интеллигенцию, склонную к либерализму и своеволию. Молотовский призыв состоял из партийных работников и технической интеллигенции, готовых подчиниться введенной им жесткой дисциплине. Они не знали ни иностранных языков, ни внешнеполитических проблем, но это Молотова мало беспокоило. Более всего он ценил в работниках исполнительность.
Вчерашние партийные работники проходили через Институт подготовки дипломатических и консульских работников, который вскоре преобразовали в Высшую дипломатическую школу.
– В большинстве случаев послы – передатчики, что им скажут, они только в этих пределах действуют, – говорил Молотов Чуеву. – Я видел, когда мне приходилось действовать в качестве министра иностранных дел, особенно после Сталина, многие удивлялись, что я так самостоятельно веду себя, но я самостоятелен только в пределах моих директив…
Его спросили, а кого же он считает наиболее сильным советским дипломатом?
– Сильным дипломатом? – переспросил Молотов. – У нас централизованная дипломатия. Послы никакой самостоятельности не имели. И не могли иметь, потому что сложная обстановка, какую-нибудь инициативу проявить послам было невозможно. Это неприятно было для грамотных людей, послов, но иначе мы не могли… Роль наших дипломатов, послов, была ограничена сознательно, потому что опытных дипломатов у нас не было, но честные и осторожные дипломаты у нас были, грамотные, начитанные.
Работу в наркомате Молотов начал с неожиданного решения. Руководитель отдела печати Евгений Гнедин, которого вскоре арестовали, успел объяснить наркому, что цензура телеграмм, которые иностранные корреспонденты отправляют из Москвы, не только не имеет смысла, но и вредит интересам государства. С помощью иностранных дипломатов корреспонденты все равно отправляют информацию, минуя цензуру. Зато, внимательно изучая, что именно вычеркивает цензор, они легко понимают, что именно власть пытается утаить, и тем самым убеждаются в правильности своей информации. Молотов действительно отменил цензуру для иностранных корреспондентов. Впрочем, через несколько месяцев формально в связи с началом войны в Европе она опять была введена. Окончательно ее отменили уже при Хрущеве, в 1961 году.
Сталин сделал Молотова наркомом не для того, чтобы он провел чистку аппарата. Это следовало осуществить между делом. Главным было повернуть всю внешнюю политику страны на 180 градусов.
«ВЕСЬ МИР У МЕНЯ В КАРМАНЕ!»Сталин и Молотов решили, что хватит заниматься только внутренними делами. Пора выходить на мировую арену и играть по-крупному. Хваткий и уверенный в себе Адольф Гитлер получал все, что хотел. Старая Европа пасовала перед его напором, наглостью и цинизмом. В Москве сидели не менее напористые, хваткие и циничные люди.
Мир заговорил о Молотове после того, как в августе 1939 года он подписал договор с нацистской Германией. Пакт с немцами обеспечил Молотову место в истории дипломатии. Сближение с нацистской Германией началось еще в 1938 году. Но обе стороны осторожничали, не зная, как подступиться к идеологическому врагу. В октябре 1938 года нарком Максим Максимович Литвинов и немецкий посол в Москве граф Фридрих Вернер фон Шуленбург договорились о том, что пресса и радио обеих стран будут воздерживаться от прямых нападок на Сталина и Гитлера. 19 декабря того же года между двумя странами было подписано торговое соглашение.
10 марта 1939 года, выступая на XVIII съезде партии, Сталин говорил, что западные державы пытаются «поднять ярость Советского Союза против Германии, отравить атмосферу и спровоцировать конфликт с Германией без видимых на то оснований». Ясный сигнал – Сталин предлагал договариваться. Но в Берлине его не заметили. Тогда Молотов приказал своим подчиненным донести эту мысль до немцев по дипломатическим каналам. В середине апреля советский полпред в Германии попросился на прием к статс-секретарю германского министерства иностранных дел фон Вайцзеккеру и сказал:
– Идеологические расхождения вряд ли влияли на отношения с Италией и не должны стать камнем преткновения в отношениях с Германией. С точки зрения Советского Союза нет причин, могущих помешать нормальному сотрудничеству. А начиная с нормальных отношения могут становиться все лучше.
Гитлер обратил внимание только на отставку в мае наркома Литвинова, еврея и сторонника системы коллективной безопасности. В день, когда Литвинов был смещен, военный атташе немецкого посольства в Москве Вернер фон Типпельскирх отправил в Берлин шифротелеграмму: «Это решение, видимо, связано с тем, что в Кремле появились разногласия относительно проводимых Литвиновым переговоров. Причина разногласий предположительно лежит в глубокой подозрительности Сталина, питающего недоверие и злобу ко всему окружающему его капиталистическому миру… Молотов (не еврей) считается наиболее близким другом и ближайшим соратником Сталина».
Советник немецкого посольства в Москве Густав Хильгер, считавшийся лучшим знатоком России, получил указание немедленно отправиться в Берлин и явиться лично к министру иностранных дел Иоахиму фон Риббентропу, недавнему послу в Англии. Претенциозный и велеречивый Риббентроп объяснил Хильгеру, что его желает видеть сам фюрер. На спецпоезде министра они отправились в резиденцию фюрера в Бергхофе. Гитлер задал Хильгеру два вопроса: почему отправлен в отставку Литвинов и готов ли Сталин при определенных условиях установить взаимопонимание с Германией?
Хильгер был поражен, что ни Гитлер, ни Риббентроп даже не подозревали о мартовской речи Сталина, в которой он столь определенно выразил желание установить новые отношения с Германией. Хильгеру пришлось дважды перечитать вслух этот абзац из речи Сталина.
Через десять дней немецкое посольство в Советском Союзе получило указание возобновить переговоры о новом торговом соглашении.
Но ни Берлин, ни Москва никак не могли решиться на откровенный разговор о политическом сближении. Наступило время хитрого дипломатического маневрирования. В первых числах июня немецкий посол Шуленбург писал статс-секретарю МИД Эрнсту фон Вайцзеккеру: «Мне показалось, что в Берлине создалось впечатление, что господин Молотов в беседе со мной отклонил германо-советское урегулирование. Я не могу понять, что привело Берлин к подобному выводу. На самом деле фактом является то, что господин Молотов почти что призывал нас к политическому диалогу».
В конце июля занимавшийся в немецком МИД внешнеэкономическими вопросами Карл Шнурре пригласил советского поверенного в делах Георгия Александровича Астахова на обед и прямо сказал:
– Что может вам предложить Англия? Участие в войне в Европе и враждебное отношение Германии. А что можем предложить мы? Нейтралитет, а если Москва захочет – взаимопонимание, основанное на взаимной выгоде.
Шнурре добавил:
– Во всем регионе от Балтийского моря до Черного моря и Дальнего Востока нет неразрешимых проблем между нашими странами. Более того, есть общий момент в идеологии Германии и Советского Союза – это противостояние капиталистическим демократиям. Поэтому нам кажется противоестественным, чтобы социалистическое государство вставало на сторону западных демократий.
Георгий Астахов обратил внимание на то, что национал-социализм считает Советский Союз враждебным государством. Но почему? Карл Шнурре пустился в долгие объяснения:
– Это было следствием борьбы национал-социализма против немецкого коммунизма, который получал поддержку от Коминтерна. Но борьба уже закончилась. Коммунизм в Германии искоренен. Изменилась и советская политика. Линия Коминтерна осталась в прошлом. Слияние большевизма с национальной историей России, выражающееся в прославлении великих русских людей и подвигов, изменило интернациональный характер большевизма. Особенно с тех пор, как Сталин отложил на неопределенный срок мировую революцию.
Георгий Астахов родился на Дону, начал дипломатическую службу в двадцать три года, с 1920 года заведовал бюро печати полномочного представительства РСФСР в Закавказье, потом работал в Турции, Германии и Японии. В ноябре 1928 года от имени советского правительства подписал договор с Йеменом – это был первый договор с арабским правительством. Три года служил советником в полпредстве в Турции, чуть меньше в Лондоне.
В 1936 году Георгия Астахова утвердили заведующим отделом печати Наркомата иностранных дел, а на следующий год отправили советником в Берлин. В отсутствие полпреда Астахов оказался старшим советским дипломатом в Берлине, но полпредом его не сделали, отозвали в Москву. В феврале 1940 года он был арестован и обвинен в шпионаже в пользу польской разведки. 14 февраля 1942 года умер в лагере.
В середине августа Гитлер, который уже готовился к нападению на Польшу, понял, что нуждается в тесном сотрудничестве с Советским Союзом или как минимум в благожелательном нейтралитете. В посольство в Москве было отправлено указание форсировать сближение. Рано утром 15 августа 1939 года посол Шуленбург получил от своего министра указание немедленно посетить Молотова и сообщить, что Риббентроп готов «прибыть в Москву с кратким визитом, чтобы от имени фюрера изложить господину Сталину точку зрения фюрера».
Посол передал Молотову слова министра:
– Обоим народам в прошлом было всегда хорошо, когда они были друзьями, и плохо, когда они были врагами.
Молотов сказал Шуленбургу, что для продолжения торговых переговоров необходима «политическая основа». Он объяснил послу, что пакт о ненападении будет подписан только при наличии специального протокола, в котором оговариваются все важные вопросы, интересующие Советский Союз.
Молотов в целом благожелательно воспринял слова немецкого коллеги, но его больше интересовали не красивые формулировки, а конкретные приобретения. Риббентроп был готов подписать пакт о ненападении, договориться о Балтийском море, Прибалтике и совместно решить территориальные вопросы в Восточной Европе. Сталин давал Гитлеру понять, что за нейтралитет Советского Союза ему придется заплатить ту цену, которую назовут в Москве.
19 августа Шуленбург сообщил Молотову, что Риббентроп уполномочен подписать в Москве специальный протокол, в котором будут определены интересы обеих стран в районе Балтийского моря и решена судьба Прибалтийских республик. Шуленбург целый час безуспешно пытался узнать у Молотова, когда же Риббентроп может приехать. От него требовали максимально ускорить визит, а Молотов тянул с ответом.
Гитлер и Риббентроп не отходили от телетайпа, дожидаясь сведений из Москвы. Поздно ночью Молотов ответил, что если торговое соглашение будет подписано на следующий день – 20 августа, в воскресенье, то через неделю, 26 или 27 августа, Риббентроп может прилететь. Гитлер промаялся до утра, ожидая подробного отчета от Шуленбурга. Он не мог отложить выяснение отношений со Сталиным на неделю. Договоренность с Москвой была нужна ему немедленно, потому что без этого он не рисковал напасть на Польшу. Если бы Англия, Франция и Россия объединились, Гитлер не решился бы выступить. А генералы напоминали, что время уходит: начинать войну надо в последних числах августа, сентябрьские дожди могут сорвать план военной операции.
Сталин согласился пойти на переговоры с Гитлером в последнюю минуту, когда у того уже уходило время, и фюрер вынужден был соглашаться на сталинские условия.
Днем 20 августа Гитлер написал Сталину личное письмо:
«1. Я искренне приветствую заключение германо-советского торгового соглашения, являющегося первым шагом на пути изменения германо-советских отношений.
2. Заключение пакта о ненападении означает для меня закрепление германской политики на долгий срок. Германия, таким образом, возвращается к политической линии, которая в течение столетий была полезна обоим государствам. Поэтому Германское Правительство в таком случае исполнено решимости сделать выводы из такой коренной перемены.
3. Я принимаю предложенный Председателем Совета Народных Комиссаров и Народным комиссаром СССР господином Молотовым проект пакта о ненападении, но считаю необходимым выяснить связанные с ним вопросы скорейшим путем.
4. Дополнительный протокол, желаемый Правительством СССР, по моему убеждению, может быть, по существу, выяснен в кратчайший срок, если ответственному государственному деятелю Германии будет предоставлена возможность вести об этом переговоры в Москве лично. Иначе Германское Правительство не представляет себе, каким образом этот дополнительный протокол может быть выяснен и составлен в короткий срок.
5. Напряжение между Германией и Польшей сделалось нетерпимым. Польское поведение по отношению к великой державе таково, что кризис может разразиться со дня на день. Германия, во всяком случае, исполнена решимости отныне всеми средствами ограждать свои интересы против этих притязаний.
6. Я считаю, что при наличии намерения обоих государств вступить в новые отношения друг с другом является целесообразным не терять времени. Поэтому я вторично предлагаю Вам принять моего министра иностранных дел во вторник, 22 августа, но не позднее среды, 23 августа.
Министр иностранных дел имеет всеобъемлющие и неограниченные полномочия, чтобы составить и подписать как пакт о ненападении, так и протокол. Более продолжительное пребывание Министра иностранных дел в Москве, чем один или максимально два дня, невозможно ввиду международного положения.
Я был бы рад получить от Вас скорый ответ».
От себя Риббентроп отправил отдельную телеграмму послу Шуленбургу: «Пожалуйста, сделайте все, что можете, чтобы поездка состоялась».
Слов Гитлера о готовности подписать совместный протокол было достаточно. В понедельник Сталин ответил фюреру: «Я благодарю Вас за письмо и надеюсь, что советско-германский пакт о ненападении ознаменует благоприятный поворот в политических отношениях наших стран… Советское правительство поручило мне довести до Вашего сведения, что оно согласно перенести визит г-на Риббентропа в Москву на 23 августа».
Когда посол Шуленбург сообщил в Берлин, что Кремль готов принять в Москве нацистского министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа, Гитлер пришел в необыкновенное возбуждение. Он воздел руки к небу и захохотал:
– Ну, теперь весь мир у меня в кармане!
В КРУГУ СТАРЫХ ПАРТИЙНЫХ ТОВАРИЩЕЙ22 августа Гитлер подписал короткий документ: «Я предоставляю имперскому министру иностранных дел господину Иоахиму фон Риббентропу все полномочия для переговоров от имени Германского государства с уполномоченными представителями Союза Советских Социалистических Республик о заключении пакта о ненападении, а также обо всех смежных вопросах и, если представится возможность, для подписания как пакта о ненападении, так и других соглашений, являющихся результатом этих переговоров, чтобы этот пакт и эти соглашения вступили в силу немедленно после их подписания».
Риббентроп прилетел в Москву 23 августа на личном самолете Гитлера. Маршал Александр Михайлович Василевский рассказывал потом писателю Константину Симонову, что немецкий самолет по дороге обстреляли. И на фюзеляже нашли пробоины от осколков зенитных снарядов. Потом с этим делом разбиралась комиссия, ждали от немцев протеста, но они ни слова не сказали – боялись помешать заключению договора.
В Москве Риббентропа отвезли в немецкое посольство. Посол Шуленбург уже знал, что в шесть часов вечера их примут в Кремле. Но кто именно будет вести переговоры с советской стороны, немцам не сказали.
В служебном кабинете Молотова помимо хозяина они увидели Сталина. Посол Шуленбург был поражен: вождь впервые сам вел переговоры с иностранным дипломатом. Иностранные дипломаты вообще не удостаивались аудиенции у Сталина: в Наркомате иностранных дел стереотипно отвечали, что генеральный секретарь – партийный деятель и внешней политикой не занимается.
Сталин предложил было Молотову высказаться первым, но тот отказался от этой чести:
– Нет, говорить должен ты, ты сделаешь это лучше меня.
Когда Сталин изложил советскую позицию, Молотов обратился к немцам:
– Разве я не сказал, что он сделает это намного лучше меня?..
Немцы предложили вариант договора, составленный в высокопарных выражениях: «Вековой опыт доказал, что между германским и русским народами существует врожденная симпатия…» Сталин все эти ненужные красоты решительно вычеркнул. Риббентроп соглашался с любыми поправками – он отчаянно нуждался в пакте.
Сталин сказал:
– Хотя мы многие годы поливали друг друга навозной жижей, это не должно помешать нам договориться.
Они втроем – Сталин, Молотов и Риббентроп – все решили в один день. Это были на редкость быстрые и откровенные переговоры. Они распоряжались судьбами европейских стран, не испытывая никаких моральных проблем. Сразу же договорились о Польше. Сталин сказал немцам, что не стоит сохранять самостоятельную Польшу даже с небольшой территорией: ее следует полностью оккупировать. Сталин не меньше Гитлера хотел, чтобы Польша исчезла. Он ненавидел поляков. Сталин говорил Риббентропу:
– Самостоятельная Польша все равно будет представлять постоянный очаг беспокойства в Европе… Исходя из этих соображений, я пришел к убеждению, что лучше оставить в одних руках, именно в руках немецких, территории, этнографически принадлежащие Польше. Там Германия могла бы действовать по собственному желанию… Германия сделает хороший гешефт.
Риббентроп предложил поделить Польшу в соответствии с границами 1914 года, но тогда Варшава, которая до Первой мировой входила в состав Российской империи, доставалась немцам. Сталин не возражал. Он сам провел толстым цветным карандашом линию на карте, в четвертый раз поделившую Польшу между соседними державами.
Взамен Риббентроп предложил, чтобы Финляндия и Эстония вошли в русскую зону влияния, Литва отошла бы к Германии, а Латвию они бы поделили. Сталин потребовал себе Латвию и значительную часть Литвы.
В начале девятого вечера от Риббентропа ушла в Берлин шифротелеграмма: «Пожалуйста, немедленно сообщите фюреру, что первая трехчасовая встреча со Сталиным и Молотовым только что закончилась. Во время обсуждения, которое проходило положительно в нашем духе, обнаружилось, что последним препятствием к окончательному решению является требование к нам русских признать порты Либава (Лиепая) и Виндава (Вентспилс) входящими в их сферу влияния. Я буду признателен за подтверждение согласия фюрера».
Ответ из Берлина пришел немедленно: «Да, согласен». В тот момент Гитлер был готов на все – ведь Сталин избавил его от страха перед возможностью вести войну на два фронта.
Ближе к полуночи все эти договоренности закрепили в секретном дополнительном протоколе к советско-германскому договору о ненападении от 23 августа 1939 года.
Пункт первый дополнительного протокола гласил: «В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР».
Договор и секретные протоколы с советской стороны подписал Молотов, поэтому этот печально знаменитый документ стал называться пактом Молотова – Риббентропа.
Германия согласилась с планами Сталина и Молотова присоединить к Советскому Союзу Прибалтийские республики и Финляндию. Это была плата за то, что Москва позволяла Гитлеру уничтожить Польшу.
Гитлер не возражал и против того, чтобы Сталин вернул себе Бессарабию, потерянную после Первой мировой войны: «Касательно юго-востока Европы с советской стороны подчеркивается интерес СССР к Бессарабии. С германской стороны заявляется о ее полной политической незаинтересованности в этих областях».
Протокол 1939 года многие десятилетия был главным секретом советской дипломатии. Все советские руководители знали, что протокол есть, но упорно отрицали его существование, понимая степень позорности документа. Секретные протоколы к договору с Германией Молотов долго хранил в личном архиве. Уходя из Министерства иностранных дел, сдал их в архив политбюро. Но до самой смерти доказывал всем, что никаких протоколов не было.
Феликс Чуев много раз спрашивал Молотова:
– Что за секретный протокол был подписан во время переговоров с Риббентропом в 1939 году?
– Не помню.
Немцы сразу после войны опубликовали все секретные протоколы, но в советской печати их назвали фальшивкой. В нашей стране многие и по сей день не верят в их реальность – настолько невероятным кажется сговор с Гитлером. На самом деле еще в 1968 году, вспоминает бывший посол в ФРГ Валентин Михайлович Фалин, когда готовился сборник документов «Советский Союз в борьбе за мир накануне Второй мировой войны», министру предложили опубликовать секретные приложения к договорам с Германией 1939 года.
Громыко ответил:
– Данный вопрос не в моей компетенции, должен посоветоваться в политбюро.
Через неделю он сказал, что предложение признано «несвоевременным». Громыко в своем кругу, разумеется, не стал говорить, что эти протоколы – «фальшивка».
Секретные протоколы нарушали договоры между Россией и Польшей, Россией и Францией, но Сталина это не беспокоило. Что такое договоры? Пустые бумажки. Значение в мировой политике имеет только сила.
Разговаривая с Риббентропом, Сталин был любезен и добродушношутлив. Когда они закончили дела, прямо в кабинете Молотова был сервирован ужин. Сталин встал и произнес неожиданный для немцев тост, в котором сказал, что всегда почитал Адольфа Гитлера:
– Я знаю, как сильно немецкий народ любит своего фюрера, и потому хотел бы выпить за его здоровье.
Потом Сталин произнес тост в честь рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера, как гаранта порядка в Германии. Читая потом отчет Риббентропа о визите в Москву, нацистские лидеры были потрясены: Гиммлер уничтожил немецких коммунистов, то есть тех, кто верил в Сталина, а тот пьет за здоровье их убийцы… Альфред Розенберг, один из идеологов нацизма, который в 1941 году возглавит имперское министерство по делам восточных оккупированных территорий, записывал в дневнике: «Большевикам уже впору намечать свою делегацию на наш партийный съезд».
Молотов не упустил случая предложить тост за Сталина, который своей речью 10 марта, правильно понятой в Германии, положил начало повороту в политических отношениях двух стран. 24 августа «Правда» писала: «Дружба народов СССР и Германии, загнанная в тупик стараниями врагов Германии и СССР, отныне должна получить необходимые условия для своего развития и расцвета».
Риббентроп говорил потом, что за несколько часов, проведенных в Москве, он достиг такого согласия, о котором и помыслить не мог. Вернувшись в Берлин, Риббентроп рассказал, что русские были очень милы и чувствовал он себя в Москве как среди старых партийных товарищей.
Его сопровождал личный фотограф фюрера Генрих Хоффман, который много снимал советского вождя и по личной просьбе Гитлера крупным планом сфотографировал мочки ушей Сталина. Фюрер верил, что по мочкам можно определить, есть ли в человеке еврейская кровь («Если мочки прижаты к черепу – еврей, если нет – ариец»). Тщательно изучив фотографии, Гитлер пришел к выводу, что Сталин не еврей.
В узком кругу Гитлер говорил о пакте со Сталиным:
– Я выбрал меньшее зло и получил гигантскую стратегическую выгоду.
Адмирал Николай Герасимович Кузнецов, который был наркомом военно-морского флота, оставил записи, в которых говорится: «После приема Риббентропа в Екатерининском зале Большого Кремлевского дворца, оставшись в своей среде, Сталин прямо заявил, что, «кажется, удалось нам провести немцев». Похоже на то, что он сам собирался обмануть, а не быть обманутым».
Никита Сергеевич Хрущев вспоминал, что, когда был подписан договор с Гитлером, «Сталин буквально ходил гоголем, задрав нос» и повторял:
– Ну и надул я Гитлера. Надул Гитлера!
Бывший управляющий делами Совета министров СССР Михаил Смиртюков вспоминал:
– После подписания пакта наши руководители чувствовали себя так, будто ухватили бога за бороду. Кусок Польши отхватили, Прибалтику получили!
