Текст книги "МИД. Министры иностранных дел. Внешняя политика России: от Ленина и Троцкого – до Путина и Медведева"

Автор книги: Леонид Млечин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 82 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

Личные переживания Чичерина мало интересовали генерального секретаря, но переписку он продолжал, не теряя надежды вернуть к работе нужного специалиста.

20 июня 1929 года Чичерин писал Сталину:

«Я выполнял предписания врача, кроме одного: ходить в театры и концерты и видеться с людьми. Я этого не выполнял вследствие безграничной слабости: не мог. Мои попытки слушать музыку меня так утомляли, что всеми силами удерживался, чтобы не упасть в обморок. После свидания с кем-либо со мной творится нечто ужасное. В результате я все время жил и живу жизнью отшельника…

Я фактически сдал физически в 1927 году. Галлюцинации, тяжелое нервное состояние с полным отсутствием аппетита терзали меня с лета 1927 года. А тут прибавилась перенагрузка вследствие сокращений, о которых не могу вспоминать без трепета, страхи перед новыми разрушениями аппарата, вообще вечные волнения и ожидания неприятностей.

Я был уже развалиной, летом 1928 года свалился совсем, а теперь постепенно, неуклонно, медленно и верно растет непрерывная боль во всех костях, сделать несколько шагов для меня мучение, и мозговая жизнь так высыхает, что даже для прочтения газеты не хватает концентрации внимания…»

Чичерин дал генеральному секретарю очень дельный совет: «Как хорошо было бы, если бы Вы, Сталин, изменив наружность, поехали на некоторое время за границу с переводчиком настоящим, не тенденциозным. Вы бы увидели действительность. Вы бы узнали цену выкриков о наступлении последней схватки. Возмутительнейшая ерунда «Правды» предстала бы перед Вами в своей наготе…»

Но Сталин так и не побывал за границей, если не считать коротких поездок в Тегеран в 1943-м и в поверженный Берлин в 1945-м. Стремительно меняющегося мира Сталин не видел, не знал, не понимал и принужден был опираться на донесения разведчиков, послов и на собственные представления…

ЛИШЬ БЫ НАРКОМ НЕ СБЕЖАЛ

Состояние Чичерина ухудшалось, и наконец стало ясно, что вылечить его невозможно. Сейчас же отношение к нему в Москве переменилось. Он перестал быть нужным, и сразу стало жалко тратить на него деньги. Кроме того, в политбюро возникла другая нехорошая мыслишка: а ну как при его нынешних настроениях Чичерин возьмет и останется за границей? Начнет еще выступать против советской власти? Расскажет все, что знает?.. И так уже много было невозвращенцев – дипломатов, не пожелавших вернуться в Советский Союз. Но бегство министра иностранных дел было бы слишком тяжелым ударом для режима…

Сталин распорядился аккуратно вернуть его на родину. 9 сентября 1929 года политбюро приняло решение:

«а) Считать необходимым возвращение тов. Чичерина в СССР. б) Послать доктора Левина к тов. Чичерину для ознакомления с его состоянием и выяснения времени его переезда в СССР с медицинской точки зрения, устроив необходимую консультацию врачей…»

Молотову и Рыкову поручили написать Чичерину письма с просьбой вернуться. Переписку с ним разослали членам ЦК и ЦКК, чтобы ознакомить их с ситуацией. Нарком к тому времени больше года находился в Германии. Сначала политбюро поручило доктору Левину «написать тов. Чичерину, что желателен его приезд в СССР в конце ноября». Последовал ответ, что сейчас это невозможно: Георгий Васильевич не перенесет дороги.

21 сентября 1929 года Молотов написал Чичерину необычайно ласковое письмо:

«Уважаемый товарищ! Если бы Вы по состоянию здоровья могли – хотя бы не немедленно, а в недалеком будущем – вернуться в СССР, то это было бы крайне хорошо. Все же Ваше имя неразрывно связано с СССР и принадлежит ему. Неужели же мы не можем настолько внимательно и серьезно подойти к делу, чтобы организовать удобный переезд и максимально благоприятные условия Вашей жизни и лечения в нашей стране? Конечно, можем и должны это сделать во что бы то ни стало, и притом возможно скорее…

Мы наверняка организуем дело в должном порядке, обеспечив Вам лечение, отдых и удобства не хуже, а лучше, чем Вы имеете за границей. Ваше же пребывание в СССР, как только по медицинским условиям станет возможно, крайне необходимо и прямо обязательно. Нет нужды это доказывать Вам, т. к. Вы понимаете это не хуже меня…»

Но теперь уже Георгий Васильевич нисколько не желал возвращения. Конечно, как человеку нездоровому, ему не хотелось пускаться в дальний путь. К тому же он прекрасно понимал разницу между немецким комфортом и условиями жизни в России, где его немедля отправят на пенсию. Ситуацию на родине он себе представлял по иностранным газетам. И писал в Москву: «Некоторые английские политики говорят: «Если бы не было СССР, его надо было бы выдумать, ибо он отталкивает рабочих от революции». Это, положим, парадокс, но ведь вся печать трубит о наших продовольственных и других затруднениях, я сам слышал от рабочих: «В России карточки, нет мяса, масла, яиц и т. д.».

Когда пенсия стала реальностью, эта мысль стала вызывать в Чичерине страх: его ждала старость одинокого и никому не нужного человека. Пытаясь воздействовать на политбюро, Чичерин напомнил Молотову странную историю, приключившуюся в 1925 году с председателем Реввоенсовета и наркомом по военным и морским делам Михаилом Васильевичем Фрунзе, которого политбюро буквально заставило оперировать язву желудка. Во время операции Фрунзе умер, и по Москве поползли слухи о том, что его сознательно положили под нож, чтобы устранить из политической борьбы – Михаил Васильевич считался сторонником не Троцкого, а Зиновьева. Эта история легла в основу повести Бориса Пильняка «Повесть непогашенной луны», которая вызвала скандал и которую немедленно запретили.

27 сентября Чичерин отвечает Молотову:

«Мой переезд никто удобно устроить не может, ибо тряска поезда и качка парохода неустранимы. При случае приходится и на верную смерть ехать, можно и на почти верный паралич ехать, и эта пытка, каковой для меня являются тряска и качка, может быть необходима, но целесообразно ли? Публика будет говорить гадости, вспоминать непогашенную луну и прочее – желательно ли? А в СССР нет ванн, равнозначащих Висбадену, есть прекрасные курорты, но другое – немецкие военные врачи безногих посылали обратно на фронт, но что потом?..

P. S.Если инстанция прикажет произвести харакири, я произведу харакири, но я предпочел бы менее мучительный способ, чем пытка железнодорожной тряски и пароходного тарахтения. Брр…»

Британский дипломат Роберт Брюс Локкарт, знававший Чичерина по Москве, видел его весной 1929 года, – по словам дипломата, это был «усталый, нервный, надорванный человек, желавший забыться и быть забытым».

Георгий Васильевич писал своему заместителю Карахану: «Возвращение в СССР есть моя ликвидация или немедленная официальная, или фактическая с помещением для отвода глаз где-либо на юге».

Вслед за этим Чичерин ответил и главе правительства Алексею Рыкову: «Зачем Вы называете меня «крупной политической фигурой»? Это фактически неверно. Я был полезен в период Мирбаха, затем при нашей мирной оффензиве и возобновлениях отношений, затем в Генуе и Лозанне, но за последние годы я был фикцией. Я позади… Не понимаю, почему не назначат нового наркома. И почему не публиковали о моем состоянии. Когда в 60-х годах умер Хедив Саид-паша, приближенные одели его труп в мундир, раскрасили его лицо, надели ему темные очки и возили труп в карете, чтобы думали, что он жив. Зачем Вам труп в мундире…»

Но Сталин и Молотов твердо стояли на своем. 20 октября 1929 года «Известия» написали о состоянии здоровья Чичерина: диабет, ангина, грипп, воспаление легких, полиневрит. Так подготовлялась его отставка. 14 ноября на заседании политбюро обсуждали, как вернуть наркома на родину. Поручили отправиться в Берлин Карахану – пусть по-дружески убедит Георгия Васильевича собирать вещи.

3 декабря на политбюро решили: «Ввиду сообщения т. Чичерина и пользующих его врачей, что состояние здоровья позволяет ему выехать в Москву лишь после четырехнедельной подготовки к переезду, максимально ускорить приезд т. Чичерина в Москву. Принять необходимые меры по врачебной линии как к подготовке т. Чичерина к переезду, так и организации самого переезда. Поручить тт. Енукидзе и Карахану принять меры к устройству пребывания и лечения т. Чичерина в СССР».

В январе 1930 года Георгий Васильевич вернулся в Москву, но к работе, разумеется, не приступал. 21 июля ЦИК официально освободил его от обязанностей наркома. Он превратился в персонального пенсионера союзного значения.

Чичерин предпочел бы оставить вместо себя Карахана, но не смог. Сталин плохо относился к Карахану, еще в 1926 году обращал внимание Молотова: «Не давайте волю Карахану насчет Китая – он испортит все дело, ей-ей. Он изжил себя… А смелости и нахальства, самоуверенности и гонора – хоть отбавляй». Через год после смерти Чичерина Льва Карахана, с которым они идеально понимали друг друга – как выразился Чичерин, «абсолютно спелись», – расстреляли…

НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО

После того как Чичерин понял, что кандидатура Карахана не пройдет, он стал возлагать надежды, что вместо него наркомом назначат члена политбюро Валериана Владимировича Куйбышева, которого считал культурным человеком и хорошим работником. Он даже написал ему обширное письмо, нечто вроде политического завещания, в котором вновь перечислил все свои беды и обиды: «С 1929 года были открыты шлюзы для всякой демагогии и всякого хулиганства. Теперь работать не нужно, нужно «бороться на практике против правого уклона», то есть море склоки, подсиживаний, доносов. Это ужасное ухудшение госаппарата особенно чувствительно у нас, где дела не ждут… Нельзя отсрочить международные дела. Демагогия в наших «общественных организациях» стала совсем нетерпимой. Осуществилась диктатура языкочешущих над работающими».

Чичерин писал о безумии, охватившем аппарат: чистки, сокращения, партийная нагрузка, общественная работа, склоки, подсиживания, доносы: «Людей ужасно мало, иностранные дела не ждут, а тут вечно отнимают работников то для временных командировок, то для партийных мобилизаций, то в порядке прикреплений к заводам, назначений в разные комиссии…»

Отставной нарком был раздражен тем, что для НКИД создан «какой-то специальный вуз для быстрого испечения склочников и демагогов, которые будут вытуривать опытных, хороших заслуженных работников… Втискивание к нам сырого элемента, в особенности лишенного внешних культурных атрибутов (копанье пальцами в носу, харканье и плеванье на пол, на дорогие ковры), крайне затрудняет не только дозарезу необходимое политически и экономически развитие новых связей, но даже сохранение существующих».

Наркомом назначили не Куйбышева – ему поручили Госплан и сделали заместителем главы правительства, а Литвинова. Письмо Чичерина осталось неотправленным. Он прожил еще шесть лет, ничем не напоминая о себе, и никто о нем не вспоминал. Болезни лишили его полноценной жизни. Он не поддерживал отношений даже с родственниками.

Чичерин умер 7 июля 1936 года всеми забытый, в нетопленой квартире, где стоял рояль и было много книг. Газеты поместили его портрет, некролог и заключение медицинской комиссии. Прощание с Георгием Васильевичем проходило в конференц-зале Наркомата иностранных дел на Кузнецком мосту. 9 июля его похоронили на Новодевичьем кладбище.

В постановлении политбюро записали:

«1. Оставшиеся после Чичерина рукописи и другие бумаги передать в Политархив НКВД.

2. Книги Чичерина передать в библиотеку НКИД.

3. Остальное имущество (деньги, займы, платье, белье и другие домашние вещи) передать родственникам, именно брату покойного Н.В. Чичерину».

* * *

В советские времена Чичерина, конечно, не вычеркивали из истории, как это делали с Троцким, но и лишний раз старались не вспоминать. Многолетний министр иностранных дел СССР Андрей Андреевич Громыко, ревниво относившийся к чужим успехам на дипломатическом поприще, не любил Георгия Васильевича. А труды по истории дипломатии не выходили без санкции министра. Уже при Горбачеве, когда зашла речь о том, как отметить семидесятилетие советской дипломатической службы, Громыко ворчливо сказал:

– Чичерин? А что он такое особенное сделал? Ну, с Лениным работал. Ну, так Ленин все и делал…

Часть вторая
ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ПРИ СТАЛИНЕ

Глава 3
МАКСИМ МАКСИМОВИЧ ЛИТВИНОВ. РЕВОЛЬВЕР ПОД ПОДУШКОЙ

–  Автомобильная катастрофа, в которой погиб Литвинов, была не случайной, ее подстроил Сталин. – Эти слова произнес однажды в тиши своего кремлевского кабинета бывший член политбюро Анастас Иванович Микоян.

Услышал эти слова только один человек. Это были еще советские времена, напечатать такое сенсационное признание было невозможно, но старый соратник Сталина вдруг решил раскрыть одну из известных только ему тайн. Может быть, к неожиданной откровенности его расположил обаятельный собеседник, которого он давно знал?

Беседовал с Микояном Валентин Михайлович Бережков, известный журналист, который когда-то работал в секретариате наркома иностранных дел Вячеслава Михайловича Молотова и был переводчиком Сталина. Бережков изумился словам Микояна: официально бывший нарком иностранных дел Максим Максимович Литвинов умер в конце 1951 года от инфаркта.

–  Анастас Иванович, я просто не в состоянии этому поверить, – сказал пораженный Бережков.

–  Я хорошо знаю это место, неподалеку от дачи Литвинова, – невозмутимо продолжал Микоян. – Там крутой поворот, и, когда машина Литвинова повернула, поперек дороги стоял грузовик… Сталин был мастером на такие дела. Он вызывал к себе людей из госбезопасности, давал им задания лично, с глазу на глаз, и человек, от которого Сталин хотел избавиться, погибал.

У Сталина имелась причина расправиться с Литвиновым, продолжал Микоян свой рассказ. Когда Литвинов фактически уже был отстранен от дел, его на даче часто навещали высокопоставленные американцы, приезжавшие в Москву и не упускавшие случая по старой памяти посетить бывшего министра и посла в Соединенных Штатах.

Американцы жаловались, что советское правительство занимает неуступчивую позицию, что трудно иметь дело со Сталиным из-за его упорства. Литвинов сказал им, что не следует отчаиваться, что неуступчивость Москвы имеет пределы, и посоветовал: если американцы проявят достаточную твердость, то советские руководители пойдут на уступки. Эта, как и другие беседы, которые вел у себя на даче Литвинов, была подслушана и записана. О ней доложили Сталину, он показал запись и другим членам политбюро.

–  Я тоже ее читал, – вспоминал Микоян. – Поведение Литвинова у нас вызвало возмущение. По существу, это было предательство. Сперва Сталин хотел судить и расстрелять Литвинова. Но решил, что процесс может вызвать международный скандал, и отложил это дело. Но не забыл о нем. Он вообще не забывал таких вещей. И приказал привести в исполнение свой приговор, но без лишнего шума, тихо. Так Литвинов погиб в автомобильной катастрофе…

Валентин Бережков записал слова Микояна и со временем предал их гласности в своей мемуарной книге« Как я стал переводчиком Сталина» . Бережков считал, что нет оснований сомневаться в правдивости слов Микояна. Разговор происходил в 1972 году. Анастасу Ивановичу тогда исполнилось семьдесят семь лет. Он оставался членом Президиума Верховного Совета СССР, был бодр и подвижен, писал мемуары и на память не жаловался.

ПАПАША ИДЕТ В БАНК

У третьего в истории Советской России наркома иностранных дел Макса Валлаха до революции, в годы подпольной работы, было много партийных кличек: Папаша, Граф, Кузнецов, Латышев, Феликс, Гаррисон, Казимир… Однако в историю он вошел под псевдонимом Литвинов, который стал его второй фамилией, известной всему миру.

Максим Литвинов занимал пост народного комиссара иностранных дел девять лет, с 1930 по 1939 год. В отличие от своих предшественников Чичерина и Троцкого менее эмоциональный Литвинов лучше приспособился к новой жизни. Он прекрасно понимал, что можно и чего нельзя делать при советской власти. Но при этом Литвинов умел быть принципиальным, отстаивал свою точку зрения и говорил правду в глаза. Эти редкие качества предопределили и его взлет, и его падение.

Макс Валлах, сын мелкого банковского служащего, родился в 1876 году в Белостоке, окончил реальное училище и поступил на военную службу в царскую армию. В раннем возрасте он увлекся социал-демократическими идеями, в двадцать два года вступил в партию и уже в 1901 году вместе со всем составом киевского комитета Российской социал-демократической рабочей партии был арестован. Его ждала ссылка, но летом 1902 года вместе с еще одиннадцатью заключенными он сумел бежать из киевской тюрьмы – Лукьяновского замка.

Полиция по всей империи разослала его приметы: «Рыжий шатен, роста 2 аршина 6 вершков, телосложения здорового, волосы на бороде и баках бреет, глаза голубовато-серые, близорукий, носит очки, лицо круглое, цвет кожи смуглый, лоб широкий, нос прямой, голос тенор».

Литвинова не поймали. Границы были тогда прозрачными. Как и многие другие социал-демократы, он перебрался в Швейцарию, где сразу сделал правильный выбор, определивший всю его дальнейшую жизнь, – примкнул к Ленину. Владимир Ильич усадил новичка за бухгалтерские книги. Литвинов стал кассиром партии, и очень скупым. Он завоевал доверие Ленина, и вскоре ему поручили более увлекательное, но не в пример опасное дело – транспортировку нелегальной литературы, а затем и оружия в Россию. Максим Максимович отличался завидным мужеством и хладнокровием. Он несколько раз тайно приезжал в Россию. Царская полиция от своей заграничной агентуры заранее узнавала, что он приедет, за ним даже устанавливали наружное наблюдение, но он дважды умело уходил от слежки.

В 1906 году Литвинов открыл в Париже липовую контору и, выдавая себя за офицера эквадорской армии, стал заказывать оружие – патроны в Германии, винтовки в Италии, пулеметы в Дании, револьверы в Бельгии. Предпочитал браунинги калибра 7,65 миллиметра. В закупках оружия ему помогал болгарин Борис Спиридонович Стомоняков, который потом будет работать у него в Наркомате иностранных дел.

Приобрести оружие оказалось не таким уж сложным делом, но как доставить оружие на Кавказ, где без дела томились боевые группы социал-демократов? Литвинов пытался действовать через болгар, уговаривая их:

– Оружие предназначено для армян, которые готовят восстание против нашего общего врага – турок.

Болгары ненавидели турок и согласились помочь.

Пятьсот маузеров, пятьсот карабинов, девять пулеметов, три миллиона патронов и тонну динамита доставили в Варну, где стояла зафрахтованная им яхта «Зора». В ночь на 29 ноября 1906 года оружие погрузили на борт. К экипажу присоединилась группа боевиков под руководством знаменитого Камо – Симона Аршаковича Тер-Петросяна. Утром 29 ноября яхта снялась с якоря. Но 1 декабря села на мель у берегов Румынии. Груз попал в руки румынских властей.

Тер-Петросян плохо говорил по-русски, слово «кому» он произносил как «камо». Сталин, который ему покровительствовал, так его и называл: Камо. Прозвище закрепилось и стало именем. Тер-Петросян отчаянно нуждался в оружии, потому что ему была доверена важнейшая миссия – обеспечить социал-демократов деньгами, применяя насильственные действия. Социал-демократы не считали это грабежом, а называли «экспроприацией». Большевистским боевикам удалось провести несколько удачных «эксов» и захватить большие деньги.

Самое знаменитое ограбление Камо организовал в Тифлисе в июне 1907 года. 13 июня тифлисская контора Государственного банка получила из Санкт-Петербурга по почте триста семьдесят пять тысяч рублей пятисотрублевыми ассигнациями. Камо переоделся в офицера, его вооруженная группа человек в пятьдесят рассыпалась по всей Эриванской площади. Около одиннадцати утра на площадь выехали два экипажа: в первом сидел кассир Государственного банка Курдюмов, который вез деньги, во втором – четыре вооруженных солдата. Их сопровождал эскорт из пятидесяти казаков.

По команде Камо его люди взялись за оружие. В казаков полетели бомбы. Кассир Курдюмов взрывом был выброшен из фаэтона. Испуганные лошади понесли, но Камо швырнул им под копыта еще одну бомбу. Фаэтон опрокинулся, Камо схватил деньги и исчез. В перестрелке три человека были убиты, около полусотни ранены. Боевики захватили огромную по тем временам сумму, но воспользоваться этими деньгами оказалось не так просто. Деньги перевозились в крупных, пятисотрублевых купюрах; номера захваченных банкнотов сразу же сообщили российским и иностранным банкам. Украденные деньги следовало обменять.

Большевики решили, что иностранные банкиры окажутся менее бдительными, чем отечественные, предупрежденные полицией; благо в те времена рубль был свободно конвертируемой валютой. Деньги вывезли в Париж, поменять их поручили Литвинову. Обмен должен был произойти 8 января 1908 года сразу в нескольких городах. Сам Литвинов отправился в банк вместе со своей помощницей Фанни Ямпольской.

Но царская полиция заранее была оповещена об этих планах и обратилась за помощью к европейским коллегам. Литвинова арестовали. Деньги у него конфисковали, но в причастности к ограблению обвинить не могли. К тому же за российского единомышленника вступились весьма влиятельные французские социалисты. Его освободили и даже дали возможность немного поработать в Париже, чтобы он накопил денег на билет до Лондона. Литвинов перебрался в Англию, где прожил десять лет. В Лондоне он тоже ведал финансовыми делами партии.

Считается, что Литвинов не стал жертвой массовых репрессий потому, что вождь до конца жизни сохранял благожелательное отношение к боевому соратнику: экспроприациями на Кавказе руководил сам Сталин.