Текст книги "Изнанка экрана"

Автор книги: Леонид Марягин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Долг Моргунова

Моргунов не сразу стал «Бывалым». Он был и Стаховичем в «Молодой гвардии» С. Герасимова, и одноглазым офицером в «Двух жизнях» Л. Лукова. В бытность «одноглазым офицером» Моргунов в час ночи постучался ко мне в номер гостиницы «Московская» в Питере, где жила съемочная группа.

– Очень нужно, Леня. Открой.

Я открыл дверь. Моргунов выложил на тумбочку три пончика стоимостью по пять копеек каждый и заявил:

– Ты будешь третьим. Ты, я и Жора Петров. Давай рубль – и я иду за бутылкой! Это, – он показал на пончики, – закуска!

– Не хочу! – отнекивался я, но Моргунов был неутомим в уговорах.

Пришлось дать рубль.

Прихода Моргунова с бутылкой я не дождался – уснул.

Утром выяснил, что Моргунов собрал взамен пятикопеечных пончиков по рублю со всей мужской части группы, человек с тридцати.

Место для веселья

За столик Юрия Олеши в кафе «Националь» попал американский турист, что было нечасто в хрущевские времена.

Юрий Карлович сидел нахохлившись, а американец, при помощи разговорника, спрашивал:

– Скажите, где в Москве можно весело провести время?

– В парткабинете, – безапелляционно отрезал Олеша.

Не по карману

В конце двадцатых в Мариуполе ходили по «буржуазным» кварталам красноармеец и работница в красной косынке с кружкой – собирали средства на строительство социализма. Заглянули они и к местному конферансье.

– Внесите на построение социализма! – потребовал красноармеец.

И тотчас получил ответ:

– Если нет денег, то не строятся!

Цена каждого слова

Театральный администратор с юга России приехал в Москву и решил посетить знаменитый МХАТ, руководимый Станиславским и Немировичем-Данченко. Мхатовский вальяжный администратор небрежно взял из ящика карточку, начертал на ней «на свободное» и подал своему провинциальному коллеге. Тот в знак признательности хотел было пожать руку своему благодетелю, но взамен получил только два пальца.

– Я встречался с самим Львом Толстым, – удивленно покрутил головой провинциал, – он написал всю «Анну Каренину» и подавал целую руку, а вы – только два слова и за каждое – по пальцу!

Мой диагноз

После инфаркта я поехал долечиваться в привилегированный санаторий. Рассчитывал прожить там положенный срок келейно и без волнений. Но не тут-то было. Меня извлек на свет божий местный клубный работник и заставил перед партийно-советским руководством средней руки (было межсезонье, когда путевки достаются «второму составу») прочесть лекцию о положении нашего кино. Отказаться не удалось, и я начал:

– Я считаю... мне кажется... я вижу... я думаю...

Из зала на сцену поднялась дама с хорошо уложенной на голове «халой» и заявила проработанным тоном:

– Что вы все – «я» да «я»! Вы от скромности не умрете.

– Верно, – отвечаю, – я приехал сюда лечиться от других болезней.

Воспитание режиссеров

Леонид Луков привез в Москву сдавать начальству фильм «Я люблю». Киноруководитель Шумяцкий, похвалив картину, потребовал вырезать эпизод, где девочка-подросток в исполнении известной Гули Королевой, резвится в березовой роще под напором пробуждающейся плоти. Луков гордился этой сценой и вырезать отказался.

– Смотри, – сказал Шумяцкий, – сейчас ведущим режиссерам автомобили выдают!

– Сцена мне дороже, – непреклонно заявил Луков.

На премьере в Доме кино Луков ждал любимой сцены, как ждал и аплодисментов после нее. Но мелькнуло только начало первого ее кадра. Сцены в фильме не оказалось. Рядом с режиссером сидел тот же Шумяцкий, и Луков, наклонившись к нему, спросил:

– Значит, мне дадут автомобиль?

– Нет. Нужно было самому вырезать!

Телеграфная дуэль

Утесов был на долгих гастролях в столице соседней республики, только вернулся домой – и снова гастроли. Жена Утесова сразу после его нового отъезда получила телеграмму. Неизвестная ей женщина из столицы соседней республики обращалась к актеру: «Я беременна зпт сообщи что делать вопрос».

Жена актера пошла на почту, послала телеграфом тридцать рублей и сделала приписку: «Делайте аборт восклицание». И подписалась.

На следующий день она получила телеграфный перевод на тридцать рублей и, соответственно, словесное дополнение: «Я беременна не от вас зпт а от вашего мужа тчк».

Традиции новатора!

Театральный режиссер, новатор времен хрущевской оттепели, поставил спектакль, о котором много говорили. Посмотреть его пришел старинный зритель, еще заставший расцвет нашего театра в период НЭПа. После спектакля он резюмировал:

– Это Мейерхольд, но шепотом.

Главная утрата

Знакомый кинозрителям по фильму «Антон Иванович сердится», где исполнял куплеты «По улицам ходила большая крокодила», легендарный опереточный комик Александр Александрович Орлов, семидесяти пяти лет, рассказывал, как когда-то на ночной пирушке на пари с самим Григорием Распутиным он сплясал вприсядку на полированном столике красного дерева и выиграл десять золотых десяток. Я усомнился в возможности танца на такой площадке. Орлов полез в карман, вытащил пригоршню крупной соли, посыпал ею прикроватную тумбочку, чтобы не скользить, и выдал на ней русского с присядкой. Я был посрамлен и мямлил грустно, что где, мол, теперь пирушки, туалетные столики красного дерева, пари, золотые десятки.

– Ну, ты неправ, – перебил меня Александр Александрович, – все это можно организовать, а вот крупной соли – не достанешь!

Их нравы

Маститый детский кинорежиссер купил новую машину.

– Где ты ее будешь держать? – поинтересовалась жена.

– У нас чудный двор.

– У нас полный двор шпаны, – уточнила жена.

– У нас полный двор подростков, – не согласился со спутницей жизни кинорежиссер, – а я, как никто, знаю их нравы. Все будет тип-топ.

И назавтра подозвал к себе самого крутого подростка.

– Тебя как зовут?

– Саня, а что?

– Вот что, Саша, каждый день будешь иметь от меня на мороженое, но чтобы никто мою машину пальцем не тронул. Понял?

– Понял, – кивнул Саня.

Утром режиссер вышел к своей машине и остолбенел. Крупно, гвоздем, во всю длину кузова было нацарапано:

Попробуй тронь Саня.

Его формула

Незадолго до смерти Довженко мечтал уйти с «Мосфильма» и образовать свою студию. Я, юный, влюбленный в мосфильмовский гигант, был ошарашен.

– Чем вам не нравится «Мосфильм»? – робко спросил я у Александра Петровича.

И получил многозначительный ответ:

– На «Мосфильме» везде далеко и нигде прямо!

Аргумент антисемита

Антрепренер, известный от Ростова до Харькова, послал сразу после революции администратора – «передового» – готовить гастроли в какой-то городок центра республики. Через пару недель поехал проверять его работу. Поезда ходили уже нерегулярно, и антрепренер смог проверить работу своего служащего не скоро. Собственно, проверять было нечего – на улицах не оказалось ни одной афиши о гастролях его театра.

– Френкель, – спросил он у подчиненного, – почему в городе нет афиш?

– В городе нет клея.

– Прибей афиши гвоздями.

– Здесь теперь военный коммунизм – гвоздей нет тоже.

– А когда вы нашего Христа распяли – гвозди нашлись?

С позиции летописца

Поэт Михаил Светлов приехал в Сочи. Вышел на пляж, окинул лежбище цепким взглядом, увидел множество старых друзей и подруг и изрек:

– Тела давно минувших дней.

Не высовывайся

Алексей Толстой стоял в кругу своих почитателей в вестибюле Дома кино и вещал:

– Каждый человек похож на какого-нибудь зверя. Вот идет слон, вот – бегемот, этот – волк, этот – лань, этот похож на зайца, вот тот – еж.

Случившийся рядом вездесущий композитор-песенник решил обратить на себя внимание Толстого:

– А на кого похож я?

– Ты, – Толстой окинул его взглядом сверху вниз и снизу вверх, – а ты похож... на горжетку.

Освоение пространства

Моего друга и соавтора по фильму «Бухарин» Виктора Демина и меня продюсер Франц Бадер встретил радушно. Сам приехал на «кадиллаке» в аэропорт Лос-Анджелеса и покатил по ночной неведомой дороге куда-то, где, как он выразился, «люди живут, если приезжают в Голливуд работать». Мы приехали туда выбирать натурные декорации, что можно было считать работой, и не возражали против формулировки продюсера. В дороге хозяин «кадиллака» предложил мне позвонить в Москву.

– Откуда? – спросил я.

– Отсюда. – Он протянул мне телефонную трубку, что по нашим меркам в то время считалось чудом: машина летит по другой стороне планеты и – звонок в Москву...

Я согласился, набрал номер и, услышав «алле» жены, спросил:

– Как дела?

– Какие дела? Мы же только вчера виделись. Ты откуда звонишь? – удивилась она.

– Из Лос-Анджелеса. Еду в гостиницу.

– Ну, счастливо.

На этом мой разговор оборвался, но на заднем сиденье заворочался Витя Демин.

– Я тоже хочу позвонить.

Франц через плечо передал Вите трубку. Он набрал свой московский домашний номер. Никто не подходил к телефону – оно и понятно, разница во времени, в Москве утро, жена могла уже уехать на работу. И тогда он набрал рабочий телефон жены. Подошла сотрудница.

– Вам кого? – услышал я в машине, так силен был передающийся звуковой сигнал.

– Таню.

– Она еще не пришла. Что ей передать?

– Передайте, что звонил муж.

– Хорошо, передам. Куда вам позвонить?

– В Лос-Анджелес, – гордо произнес Демин и получил в ответ:

– Проспитесь, – и гудки в трубке.

Виктор обиженно засопел, но ненадолго. Вилла, куда нас привезли, находилась в пальмовой роще на берегу океана, наши комнаты рядом, на втором этаже, вход через открытую веранду, прямо с улицы. В номерах – французское шампанское, разовые фужеры под хрусталь, постели засыпаны конфетками, жвачками и еще какими-то симпатичными пакетиками, которые на поверку оказались презервативами.

Выпили «с приездом», и продюсер, перед тем как покинуть нас, строго предупредил:

– На ночь обязательно закрывайте дверь на цепочку.

– Почему? – удивились и встревожились мы.

– Могут прийти девочки, а вам нечем платить.

Мы разошлись по спальням, и я пунктуально выполнил инструкцию шефа – спал, закрывшись на цепочку.

Едва в комнате начал рассеиваться мрак, я повернул жалюзи и увидел, как светится океан. Вскочил, отбросил цепочку и вышел на веранду любоваться восходом солнца. Но, повернув голову влево, отвлекся. Дверь в комнату Демина была распахнута настежь. «Вот так всегда – я опаздываю, а он уже видел самое начало рассвета, самое зарождение этой красоты», – подумал я и заглянул в комнату. Витя лежал на широченной кровати, разметав свое огромное тело, и мирно похрапывал.

– Витя! – позвал я друга.

Он открыл глаза.

– Ты так и спал с открытой дверью?

– Ну да, жду девочек, а они не приходят.

Безграничное признание

В свое время, когда фильм Татьяны Лиозновой «Семнадцать мгновений весны» только начал шествие по экранам мира, группа кинорежиссеров, работавших на телевидении: В. Жалакявичус, С. Колосов, Т. Лиознова и я, – выехала в Венгрию для встреч с коллегами и обсуждения творческих проблем. Чего было больше на таких симпозиумах – обсуждений или возлияний, сказать трудно. Но по обязательному обычаю той поры в один из дней тусовка в Будапеште была прервана и нас вывезли встречаться с венгерскими трудящимися. Ими оказались почему-то пограничники на границе с Австрией. Естественно, на встрече в местном клубе каждый режиссер, что называется, «хвалил свой товар» – собственные фильмы. Но поскольку пограничники их не видели, речи наши отзвука не имели. Иное дело у Лиозновой – ее фильм шел по венгерскому телевидению.

После выступлений был, как водится, банкет в офицерской столовой. И я, разгоряченный напитками, задал командиру заставы «нетабельный» вопрос:

– А что, много народу бежит сейчас из народной Венгрии в капиталистическую Австрию?

– Сейчас – нет.

– Почему сейчас?

– Сейчас все смотрят «Семнадцать мгновений весны».

– И ни одного случая перехода границы? – усомнился я.

– Подчиненные мне не докладывают, – развел руками командир.

– Может, они смотрят фильм вместо того, чтобы смотреть за границей?

Командир заставы согласился:

– Я тоже смотрю.

Это было поистине безграничным признанием фильма в самом прямом смысле слова.

Гимн «хамству»

Снимаем перед выездом на площадь пригородного ростовского вокзала начальную сцену по фильму «Вас ожидает гражданка Никанорова». Актриса Гундарева стоит спиной к площади у расписания поездов, установленного нашим художником, я стою лицом к актрисе, спиной к проезжей части. За мной – камера. Я активно жестикулирую, объясняя актрисе свои соображения по следующему кадру. Она вроде бы внимательно слушает, потом на мгновение отвлекается и резко дергает меня за руку. Гундарева – женщина плотная, сильная, и я, не удержавшись, лечу в кювет. А в полете уже мелькает мысль: «Что за хамство! Так обращаться с режиссером. Не прощу».

Через минуту я понял, что Наташа Гундарева спасла мне жизнь. На площадку с проезжей части врезалось такси, сбивая зрителей и съемочную камеру. Следующим должен был сбит я...

С тех пор я многое прощаю актрисам.

Урок классика

Лет двадцать пять назад я назначил свидание симпатичной мне девушке. Торжественный, с цветами, пришел на место встречи. Ждал двадцать минут, полчаса, сорок минут... Безрезультатно. Бросил с досады цветы в урну, побрел по улице Горького – ныне Тверской – и на углу у ВТО встретил своего старшего друга, классика нашего кино, педагога, писателя, одного из создателей ФЭКСа (фабрики эксцентрического актера), трилогии о Максиме и, что немаловажно для меня, большого знатока женщин – Трауберга.

– Леонид Захарович, – обратился я к нему, – скажите, на сколько прилично даме опаздывать на свидание?

– Опаздывать прилично на пятнадцать минут, – моргнул раскосыми глазами Трауберг, – но ждать прилично – только десять.

Сравнялись

Звезда экрана пятидесятых годов – «Мексиканец» и «Овод» – тогда еще первого разлива, Олег Стриженов пришел на день рождения к не менее известному красавцу актеру Владимиру Гусеву. За столом произносились тосты согласно ритуалу, и наконец черед дошел до Стриженова. Тот поднялся и произнес:

– Я хочу выпить стоя за моего талантливого друга!

– Нет, – возразил Гусев, – я не могу сидеть, когда стоит великий Стриженов.

И встал.

– Нет, – в свою очередь не согласился Стриженов, – я не могу быть вровень с Володей, я должен быть ниже.

И стал на колени.

Теперь настала пора Гусева.

– Я не имею права возвышаться над Олегом!

И тоже стал на колени.

Но Стриженов настаивал:

– Я должен быть ниже тебя!

И лег на пол.

– В таком случае я буду рядом с тобой, Олег! – Гусев лег возле Стриженова.

Пили лежа.

Профессия «худрук»

Один из моих американских продюсеров по фильму «Враг народа Бухарин» Франц Бадер перед нашей поездкой на съемки в Голливуд на студию «Уорнер Бразерс» должен был в Москве утвердить список лиц, нужных для дела там, в Америке. Я с трепетом ждал этого часа. Еще бы, каждый член группы надеялся на это прибыльное (платят долларами) и познавательное путешествие в «кинематографическую Мекку». Любой отказ – драма, глубокая обида на меня, выяснение отношений и еще куча неприятностей, которые будут всплывать по ходу работы, невесть откуда взявшись.

Час настал. Я оглашал кандидатов на поездку.

– Соавтор сценария Виктор Демин...

Целесообразность Витиной поездки не вызвала сомнений продюсера.

– Может быть, придется поправить какие-то сцены на ходу, – согласился он.

– Режиссер-постановщик...

Продюсер счел обсуждение моей кандидатуры пустой тратой времени и махнул рукой:

– Дальше...

Я робко спросил:

– Нельзя ли взять в Лос-Анджелес мою супругу?..

– Режиссер, – поучительно заявил Бадер, – может брать с собой свою супругу, чужую супругу, свою девочку, своего мальчика. Мне все равно. Я оплачу.

– Почему? – удивился я щедрости американца, до этого считавшего каждый цент.

– Мне выгодно, чтобы режиссер чувствовал себя комфортно, а не бегал по ночным клубам Голливуда. Быстрее будешь работать.

Дальше в списке шли: оператор, художник, гример, костюмер... Все они и механики съемочной аппаратуры, и ассистенты оператора, и даже помреж – не вызвали возражений.

Я зачитал последнюю строчку списка:

– Худрук Владимир Наумов.

– Что такое «худрук»? – спросил продюсер.

Я попытался объяснить:

– Это человек, который объясняет, как нужно снимать, как трактовать сцену, как собрать, смонтировать фильм...

Бадер перебил меня:

– Если ты сам этого не умеешь, я вызову другого режиссера, – и вычеркнул Наумова из списка.

Наумов поехал в Голливуд, но уже в качестве актера эпизода, который показался продюсеру нужнее худрука.

Что такое хорошо

Леонид Утесов рассказывал:

– Одесса в очередной раз занята красными. В дождь и слякоть, по лужам и колдобинам, поеживаясь от холода, солдат ведет расстреливать интеллигента, подталкивает его прикладом в спину и ворчит: «Иди быстрей, сволочь. Тебе хорошо, тебе только туда идти, а мне – туда и обратно».

Спутник Шостаковича

Сталин отправил великого Шостаковича в Америку, доказывая миру, что у нас его почитают и не притесняют. Перелет – дальний, самолет – несовершенный, и в полете композитора укачало. Летевший вместе с композитором кинорежиссер С. Герасимов поддерживал Дмитрия Дмитриевича под локоток, когда они спускались по трапу самолета в нью-йоркском аэропорту. Репортеры сняли эту сцену. Вечерние газеты вышли с фотографиями и подписями: «В Америку прибыл известный композитор Шостакович. Рядом с ним – неизвестный». Все последующее время пребывания композитора в Америке Шостаковича снимали так, что за его спиной всегда оказывался кинорежиссер. И каждая подпись к снимку гласила: «На переднем плане известный композитор Шостакович, за ним – неизвестный». С. Герасимов не выдержал и взмолился:

– Дима, представь меня наконец!

На очередной пресс-конференции Шостакович опередил корреспондентов:

– На вопросы культуры, кино и театра ответит мой друг – он кинорежиссер...

Газеты вышли с шапками: «Неизвестный назвался кинорежиссером».

На все времена

Актриса, известная своими легкими, многочисленными и небескорыстными связями с деятелями разного ранга и окраски, возникла из небытия, опубликовав мемуары о своей интимной жизни.

Ее ровесник, сценарист, прочитав эти откровения, заметил:

– Она – на все времена. Только раньше она торговала своим телом, а теперь – воспоминаниями о своем теле.

Рационалист

Сергей Михайлович Эйзенштейн принимал костюмы и гримы опричников по фильму «Иван Грозный». Костюмы были тяжелыми, массивными, с накладными плечами и торчащими воротниками – силуэтами напоминали хищных птиц. Комик Сорокин, волею людей попавший в опричники, предстал в порядке общей очереди перед режиссером.

– Повернитесь налево, – попросил Эйзенштейн.

Актер выполнил просьбу.

– Теперь направо.

И это было выполнено.

– Пожалуйста, опять налево.

Взопревший комик остановился:

– По-моему, вам было бы легче обойти меня кругом.

Ему простили

Джаз Утесова был приглашен в клуб НКВД на концерт сразу после торжественного доклада по случаю какого-то праздника.

Леонид Осипович вышел на сцену, обвел глазами зал, заполненный «шпалами» и «кубарями» (по тем временам – офицерские знаки различия), и выдал:

– Я рад, что здесь стою, а вы все без исключения сидите!

Последовала оглушительная пауза и – шквал оваций.

Средство общения

Михаил Козаков, вернувшись с гастролей из Израиля, рассказывал, что был там как раз в тот период, когда Саддам Хусейн посылал в сторону Израиля ядовитые ракеты и вся страна ходила в противогазах.

– Что ты там читал? – спросил собеседник.

– Пастернака, Бродского...

– И тебя все понимали?

– Я читал в противогазе.

Чтоб ты лопнул

На одном ученом собрании человек энциклопедической эрудиции, режиссер и педагог С. Эйзенштейн сделал доклад, показавшийся одному режиссеру, обласканному начальством и претендующему на роль большого педагога, непонятным и наукообразным. Обласканный начальством режиссер желчно заметил:

– Эйзенштейн скоро лопнет от ненужных знаний.

– Лопаются не от знаний, а от зависти, – парировал выпад пионер нашего кино Л. Кулешов.

Незабываемый

Одного драматурга, поэта и сценариста спросили:

– Вас не огорчает, что раньше вас очень хвалили в прессе, а теперь только ругают?

– Нисколько. Главное – мелькать.

Как посмотреть

Борис Ливанов увидал в ресторане ВТО молодого актера из его МХАТа, одетого в свитер с яркой полосой по горловине, при этом изрядно веселого.

Ливанов спросил молодого коллегу, указав на полосу:

– У вас это что – линия налива?

Не ко двору

Конферансье Алексеев отбывал свой срок в лагере и иногда работал там по своей основной профессии. Пришлось ему вести концерт и для охранников лагерей. Артист вышел на сцену и сказал:

– Здравствуйте, товарищи.

Из зала его одернули:

– Гусь свинье не товарищ!

– Согласен! – И Алексеев, взмахнув руками, исчез со сцены. – Улетаю! Улетаю!