Текст книги "Тропой чародея"

Автор книги: Леонид Дайнеко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

На княжеском дворе перед дворцом они не слезли с коней, а подождали, пока седоголовый виночерпий нальет в Изяславов шелом вина. Потом пустили шелом по кругу, выпили вино согласия и мудрости.

– Богу нашему слава ныне, и присно, и во веки веков. Аминь, – сказал Изяслав.

Усталые с дороги Святослав и Всеволод помылись в дубовой бане водой на семи травах. Легкие телом, краснощекие, взошли они вместе с великим князем и боярами на сени. Это была огромных размеров летняя галерея на втором ярусе княжеского дворца. Сени держались на белых каменных столбах, вела туда широкая, из дуба и ясеня лестница.

Изяслав сел на великокняжеский престол – большое, украшенное золотом и слоновой костью кресло, что стояло на высоком помосте. На стене над креслом висели два золотых перекрещенных копья – знак княжеской власти. Святослав и Всеволод сели рядом с братом в кресла, стоявшие чуть пониже.

От помоста на всю длину сеней стояли широкие столы и темные дубовые лавки. В узкие, но высокие окна с оловянными рамами и круглыми стеклами врывалось солнце. Лучи сияли на серебряных подсвечниках, на светильниках под потолком, на стародавних шлемах, кольчугах и щитах, которыми были увешаны стены.

Княжеские дружины пировали в большой гриднице на первом ярусе дворца. Оттуда доносился неумолчный гул голосов. Потом там запели, закричали, затопали ногами.

Мед и вино очень быстро смыли с души корку осторожности, сдержанности и рассудительности, которую каждый человек носит в себе, Разгорелись лица, заблестели глаза. Но вот поднялся со своего места старый боярин Доброгост и прошамкал беззубым ртом:

– Великий князь, прикажи челяди открыть окна.

– Зачем, боярин? – спросил повеселевший от крепкого вина и горячего мяса Изяслав.

– Понюхаем, как пахнет половецким дымом в стольном Киеве.

Трапезники сразу смолкли, точно подавились этими словами. Изяслав растерянно смотрел на пустой рот старика, никак не мог взять в толк, чего тот хочет. Наконец поняв, порывисто задышал, стукнул кулаком по золотым подлокотникам кресла:

– Пей княжий мед и молчи, старая лиса!

– Я не твой раб меченый! – тонким голосом заверещал Доброгост. – Беда идет, степь горит! На угольях будешь вино пить, на пепелище!

– Выбросьте его! – с лютостью крикнул Изяслав, схватил со стола обглоданную кость и швырнул в старика. Кость угодила Доброгосту в лысину, и боярин осунулся на лавке, обмяк. Кое-кому даже показалось, что Изяслав убил Доброгоста. Все вскочили на ноги. Со стола посыпались корчаги и ковши. Кто-то метнулся к дверям, но Изяслав, налившись тяжкой кровью, крикнул:

– Челядники, заприте двери! Наливайте мед! Ведите гусляров и гудошников!

Прерванная трапеза вошла в свои обычные, шумные, пьяные и веселые берега. Старика же Доброгоста воевода Коснячка схватил за бобровый воротник и выволок из сеней.

Изяслав чувствовал, что не один и не двое из его гостей разделяют мысли и слова непокорного боярина, только прячут их под льстивыми улыбками, прикрывают криком и шумом. На душе стало тоскливо, тревожно, стрельнула боль в голове. В самый разгар трапезы бледный великий князь поднялся со своего места и пошел в опочивальню. Один. Даже братьям не позволил пойти с собой. «Что мне делать? – думал Изяслав, утопив лицо в туровой шкуре. – Все против меня. Бояре, смерды, мастеровые люди, половцы, мои родные братья… Я не слепой, я вижу. Где ты, отец? Недаром тебя называли Мудрым. Ты бы нашел выход из этого лабиринта, ты придумал бы, что делать».

Вдруг чье-то очень знакомое лицо как бы вспыхнуло перед его глазами. Глаза были закрыты, но лицо это, этот ненавистный облик будто прожигал насквозь мозг и сердце. «Всеслав! – стукнул кулаком по туровой шкуре великий князь. – Мой извечный отважный враг! Ты сидишь в моем порубе и, конечно же, насмехаешься сейчас надо мною. Но я сломлю тебя, сломлю! Мне больно, а тебе будет еще больней. Боль надо лечить только болью. Недаром иудейский царь Ирод, тот, что убивал младенцев и был наказан за это неимоверными страданиями, приказал четвертовать своего старшего сына, четвертовать на своих глазах, надеясь этой новой острой болью хоть на каплю уменьшить боль, которая грызла его».

– Тимофей! – в бешенстве позвал Изяслав своего рынду, – Зови воеводу Коснячку, князей Святослава и Всеволода. И пусть вои приведут из поруба сюда полоцкого князя Всеслава.

Так Всеслав впервые за долгое время снова увидел над собой солнце. Он крепко закрыл глаза, так как понимал, что ослепнет, если хоть на миг задержит на нем взгляд. Князя водило из стороны в сторону, однако он старался твердо ставить ногу на землю. Десятого июля минувшим летом обманом схватили его Ярославичи на Днепре возле Рши, а уже горело солнце сентября.

Поостыв немного, Изяслав позвал к себе, кроме братьев и Коснячки, игумена Печерского монастыря Феодосия, своего давнего доброжелателя. Феодосий привел с собой монастырского юродивого Исакия, который славился тем, что зимой ловил голыми руками и ел ворон и танцевал босым на раскаленной докрасна печи. Исакию тотчас же дали корчажку вина и спрятали его за шелковой ширмой в дальнем углу опочивальни, приказали, чтобы сидел там, как мышь, ждал своего часа.

Когда Исакий ушел, все умостились за огромным, из орехового дерева столом. Всеслава посадили у стены на низкой скамье. Наступило молчание.

– За что меня терзаете? – первый спросил Всеслав. Ни растерянности, ни страха не было в его глазах.

И тут Ярославичи не выдержали, подхватились со своих мест, затопали ногами, замахали кулаками. Особенно безумствовали Изяслав и Святослав Черниговский.

– Державу отца нашего рушишь! Кровь льешь! – кричал Изяслав.

– Вурдалак ненасытный! Вор ночной! Мало тебе новгородских колоколов, хочешь киевские снять?! – кричал, вторя ему, Святослав.

– Вместе с вами, князья, я ходил на торков, – спокойно сказал Всеслав. – За Русь мы вместе дрались и терпели. Я снял в Новгороде колокола, а вы сожгли Менск на Менке, сожгли Немигу на Свислочи. Всех на щит взяли. Ни быка не оставили, ни челядина. Черный пепел стынет на Полоцкой земле. Я с миром приехал к вам в шатер на ладье из-за Днепра, а вы, честный крест поцеловав, клятву переступили, пленили меня и моих сыновей. Кто же больше виноват?

– Ты виноват! – схватил за грудки Всеслава, еще пуще распаляясь, Святослав. – Потому что воюешь против Киева, против великого князя!

Он начал душить Всеслава.

– Отпусти его, брат! – закричал Всеволод Переяславский. – Он один, а нас много, и он у нас в плену. Грех карать бессильного.

Возбужденно дыша, Святослав отошел, сел за стол. На какое-то время все умолкли, точно не знали, что делать дальше.

– Зло тебе от нас будет, – наконец произнес великий князь, и Всеслав понял, что это приговор.

– Отпустите княжичей, моих детей, – попросил он.

– Княжичей Бориса и Ростислава мы пошлем на богомолье в Византию, Пусть грехи своего отца замаливают.

Всеслав побледнел. Византия, ее неприступные монастыри на морских скалистых островах издавна были тюрьмой для русских князей. Победители ссылали туда побежденных, и человек исчезал, как песчинка в бескрайней пустыне.

– Дети не виноваты, – горячо заговорил Всеслав. Он поднялся со скамьи, стоял прямо, но лицо выдавало великое страдание.

– Виноваты родители. Ты виноват! – воскликнул Святослав Черниговский.

Всеслав глянул на него, и в этом его взгляде мелькнуло что-то такое, от чего все на миг ощутили холодок под сердцем.

Тогда подался немного вперед игумен Феодосий, цепкий, тоненький, верткий, как корешок деревца. Он осенил крестом полоцкого князя, раздумчиво сказал:

– Агаряне [6]6
  Агаряне – кочевые племена древней Аравии. Здесь: не христиане, половцы.


[Закрыть] стоят у Киева, хотят на конях и верблюдах въехать в святую. Софию. В трудное время мы живем, братья. Христос испытывает рабов своих. Кровавыми слезами плачу небеса. А ты, полоцкий князь, – он в упор глянул на Всеслава, точно шилом кольнул, – а ты свару сеешь, распри. Ты – трещина в христианской стене. Одна гнилая ягода портит всю виноградную гроздь. Что надо делать садовнику с такой ягодой? Сорвать, бросить на землю и растоптать.

Игумен топнул сухой ножкой. Всеслав улыбнулся, К нему снова вернулись решительность и сила.

– Ты не то говоришь, святой отец, – сказал он Феодосию. – Я не трещина. Я – стена. Извечно полоцкие князья живут, повернувшись лицом к Варяжскому морю, охраняют ваши и наши земли от варягов, от ятвягов и аукштайтов. Вместе со всеми мы ходили на Константинополь, на торков. Никогда я не бил ножом в спину стольному Киеву. Я воевал Новгород, Псков и Смоленск, но это же извечные земли кривичей.

– Это земли Киева, – гневно сказал Изяслав. – Святой Владимир собрал эти земли в один кулак, и я не отдам их тебе. Никогда не отдам. Слышишь?

Великого князя поддержал Святослав Черниговский.

– Проклятый изгой, – набросился он на Всеслава, – сиди в своем болоте и не дыши. Да и в болото ты больше не вернешься.

Всеслав не проронил ни слова, ни звука. Обвел взглядом роскошную княжескую опочивальню, где все, до последней мелочи, было создано для утех холеного сытого тела, вспомнил темный грязный поруб и понял, что его нарочно привели не куда-нибудь, а сюда, чтобы ошеломить и одновременно унизить этим блеском, этим светом и теплом.

– Исакий! – позвал игумен Феодосий. Из-за ширмы тотчас же высунул голову юродивый.

– Иди сюда, – пальцем, точно собачку, поманил его игумен.

Исакий на цыпочках бесшумно выбежал из-за ширмы. Вино, в которое были подмешаны мак и тертые корешки сушеных ромейских трав, одурманило его. Лицо раскраснелось, черные глазки остро заблестели. Юродивый начал кружиться вокруг полоцкого князя, бросая на Всеслава короткие пронзительные взгляды из-под руки, будто разглядывая что-то далекое, недосягаемое. Вдруг Исакий резким движением сорвал, сбросил с себя красную рубаху, блеснув худым белым телом. Солнечный луч никогда не касался этой старческой кожи, и она сияла, как белый снег. Исакий дико вскрикнул, крутанулся на правой пятке, упал, тут же вскочил, и все увидели, как на его груди на синевато-белой коже вспыхнул красный кровавый крест. Феодосий и Ярославичи, хотя они и ждали этого, знали об этом, невольно вздрогнули. Взгляды всех были устремлены на крест. Какая сила зажгла его? Почему бог из множества людей выбрал этого никчемного Исакия?

Юродивый тем временем все больше возбуждался, брызгал слюной, кувыркался через голову, выл. На кистях ее рук, как раз на том месте, где Христу, прибивая его к кресту, пронзали плоть гвоздями, выступили яркие кровавые пятна.

– Вижу! Вижу! – вдруг закричал Исакий. Он дико захохотал, показал пальцем на Всеслава. – Шерсть на сердце у него вижу! Шерсть! Где огонь? Сожгите эту звериную шерсть!

– Несчастный старик, – тихо произнес Всеслав, – Чем они опаивают тебя? В твоей голове свили гнездо гадюки.

Юродивый зашатался, выкатил глаза, выкрикнул что-то непонятное и упал. Рында Тимофей мягко подхватил его под мышки, потащил из опочивальни. Юродивый весь обмяк и казался неживым.

– Божий и княжий суд будет тебе, – сказал Изяслав, не глядя на полоцкого князя. – За зло свое примешь кару.

– А перед этим монахи Артемий, Улеб и послушник [7]7
  Послушник – прислужник в монастыре, готовящийся принять монашеский сан.


[Закрыть] Андрей допросят тебя, – осенил Всеслава святым крестом игумен Феодосий. Рука у игумена была прозрачно-желтая, будто вылепленная из воска.

III

О ЧЕМ РАССКАЗАЛ ВСЕСЛАВ МОНАХАМ И ПОСЛУШНИКУ АНДРЕЮ

Мы, чернецы святого Печерского монастыря Артемий и Улеб и послушник святого Печерского монастыря Андрей, свидетельствуем, что с великим страхом и великой душевной тревогой пришли к полоцкому князю. Он начал жаловаться, что не хочет жить в великокняжеском дворце, а хочет как можно скорее вернуться в поруб, к своим сыновьям. Он сказал нам, что последние ночи не берет его сон и только в порубе, вместе с сыновьями, он мог бы спокойно смежить очи. Но не в нашей это власти – решать, где жить полоцкому князю. Когда мы сказали ему об этом, он посмотрел на нас грозно и пронзительно, и долго страх в сердце и в животе у нас ворочался тяжелым холодным камнем.

Нам надо было выведать, не страдает ли полоцкий князь какой-нибудь хворобой, человек он или дьявол, принявший облик человека. Искренне помолившись богу, мы укрепились святой верой, ибо только вера помогает рабам божьим разгадывать любые таинства. Она как тот могучий ветер, что проникает до самого морского дна.

Тело у князя чистое, белое, здоровое. Нет той смуглости, которой отличаются половцы или ромеи. На груди и кое-где на спине растут у него темные густые волосы. На теле у князя мы насчитали четыре шрама от ударов меча и две давно зажившие синие раны – это его кожу когда-то пропороло копье. Но самое удивительное то, что Всеслав носит на себе, никогда не снимая, пояс. Мы своими глазами видели этот пояс, трогали его руками. Шириной он будет с полпяди, сшит из белого льняного полотна. В поясе том носит полоцкий князь яйно, или, как еще говорят, рубашку, в которой время от времени появляются на свет дети из материнского чрева. Когда мы спросили, зачем он носит на себе это яйно, Всеслав ответил, что такой совет дали его матери полоцкие вещуны, сказав, что материнское яйно укрепляет силу. Христианину, по нашему разумению, пристало носить только святой крест – один он охраняет душу человеческую на жизненных дорогах. Все же эти амулеты – одно дикое поганство. Однако полоцкий князь твердо сказал, что каждый человек должен иметь свой щит и что его щит – материнское яйно.

Всеслав восьми вершков росту [8]8
  Рост человека о то кремы измерялся в вершках свыше двух аршин (вершок – 4,45 см, аршин 71,12 см).


[Закрыть], статью пригож, ходит быстро, легко. Силу в теле имеет необыкновенную, может сбрасывать с себя цепи, может, положив на колено, переломить толстый деревянный столб. Глаза имеет серые, большие. Взгляд этих глаз такой пронзительный, что мало кто может его выдержать. Человеческая душа будто сгибается под ним. Взглядом своим князь может снимать боль и останавливать кровь.

На голове у князя, левей темени, небольшая яминка, след от давнего тяжелого удара. Князь говорит, что еще в детстве его ударила копытом необъезженная лошадь. Однако эта яминка может быть отметиной, знаком дьявола, который присутствует при рождении каждого ребенка и того, кто ему полюбится, метит своим когтем.

Норовом князь веселый, живой, но временами находит на него тоска, да такая горькая, что князь даже плачет. Как известно, дьяволы тоже плачут, но их слезы обильнее, чем у людей, и не такие соленые. Сдается нам, что полоцкий князь плачет настоящими человеческими слезами.

Как нам и было приказано, мы со всей осторожностью и почтительностью выпытали у князя о его жизни с самых первых детских дней. Он охотно рассказывал, И хотя говорят, что веревка хороша длинная, а речь короткая, мы слушали князя несколько ночей подряд. Он почему-то любит рассказывать ночью. С приходом темноты оживает, веселеет, а днем, когда светит и греет солнце, становится вялым и как бы сонным. Это, как мы думаем, тоже ухищрения дьявола, ибо у дьявола хотя и имеется кровь, однако не теплая и не красная, а синевато-белая. Это ночная холодная кровь, и только лунные лучи могут слегка нагреть ее.

Очень любит Всеслав свой Полоцк, Полоцкую землю. Нам даже дивно было слышать, что стольный Киев, где ступала нога самого апостола Андрея, не очень радует его. Он сказал: «Хороший город, но Полоцк лучше». Один из нас, чернец Улеб, бывал на земле полочан. Это холодный и глухой край. Небосвод там закрыт лесами и взгорками, болота шубой покрывают землю. Можно ли Полоцку равняться с Киевом?

Полоцкий князь очень отважный и дюже гордый. Говорят, и мы подтверждаем это, что он ни перед кем не склоняет головы. Это удивило нас. Выю человеческую бог и сделал мягкой, чтобы она могла гнуться, чтобы ее мог взять меч расплаты и мести. Но Всеслав сказал нам однажды, что у человека, из всех его частей тела, голова ближе всего к небу, к солнцу, к богу и что, склоняя голову, мы отдаляемся от Христа. Кощунственные глупые слова! Человек же и сотворен богом для того, чтобы жить в вечной покорности. Мы согласны с князем только в том, что голова человеческая, дом души, недаром поднята творцом выше всего. Нижние же части тела! как известно, сотворены дьяволом, и их надо карать жестоким постом и неустанной молитвой. У полоцкого же князя эти самые части дюже заметные, и он, как мы поняли, никогда не карал их постом. Грех, великий грех!

Хотя Всеслав и христианин и хотя он поставил в Полоцке дом божьей мудрости – Софию, мы убедились, что набожность его внешняя, обманная. Это как золотые одежды на грязном теле. Поганец он, упрямый поганец. Недаром на Полоцкой земле много знахарей и шептунов, и сегодня еще там в лесах и на курганах неугасно пылают поганские костры. Не вошел святой божий луч в князеву душу, только кожу обжег.

Рассказывал нам Всеслав, что к нему в Полоцк приезжали из Рима папские легаты и хотели эти легаты всех полочан от Константинополя и Киева, где горит свет истинной православной веры, отлучить. Но прогнал князь легатов. Великая хвала ему, ибо после раскола божьей церкви на Западную и Восточную только Восточная церковь ближе всего к слову Христа. И все-таки очень мало истинно христианского в душе полоцкого князя. Она так до конца и не избавилась от поганства. Тоска-кручина грызла нас, когда мы увидели это, ибо Христу нужны хорошие мечи, а полоцкий меч один из наилучших.

Верит князь в Сварога и Дажьбога. Верит, что Перун держит молнии, как соколов, на своем рукаве. Верит он в Рода [9]9
  Род – бог славянской мифологии, родоначальник жизни, дух предков, покровитель семьи, дома.


[Закрыть], Любчика [10]10
  Любчик – языческий бог.


[Закрыть], Житеня и в Макошу [11]11
  Макоша – у древних славян богиня плодородия, воды, покровительница женских работ и девичьей судьбы.


[Закрыть], которая помогает женщинам стричь овечек и прясть куделю. Слыхали мы от него и про Семаргла, владыку подземного мира, где находятся кости предков и коренья деревьев и трав. Больно нам, что душа князя блуждает во мраке.

Не любит он Владимира Святого, который, услышав глас божий, приказал бить кнутами и сбросить с днепровских кручей в воду всех деревянных поганских идолов-истуканов. Всеслав убежден, что не христианство было первоначальной верой на наших землях, что наши прадеды имели свою, не худшую, чем христианская, веру и, сбросив в Днепр идолов, мы предали прадедов. Когда мы спросили у него, неужели он кусок дерева считает богом, полоцкий князь кощунственно ответил, что то изображение, то человеческое лицо, которое мы рисуем на досках и полотне, тоже не бог. Тогда мы начали горячо переубеждать его, а брат Улеб даже плакал, приговаривая: «Неужели ты, князь, не видишь и не слышишь бога?» – «Поле видит, а лес слышит», – с непонятной улыбкой вымолвил полоцкий князь. Мы все трое облились слезами и готовы были плакать с утра до вечера, пока божий день плывет, но Всеслав удивился: «Чего вы плачете? Кого вы жалеете? Меня? Так я Полоцкую Софию под небо возвел. А что сделали вы?» – «Мы богу молимся!» – выкрикнули мы. «Ну и молитесь, а я хочу спать», – сказал Всеслав и отвернулся от нас.

Однако временами бог входит в его душу, и он страстно молится, и глаза горят неземным светом. Радостно нам было смотреть на него такого.

Как бы из двух половинок слеплен этот князь, и трудно угадать, какой половиной своего сердца он повернут к богу. «Бывает зло не от злого, а от доброго, – сказал он нам. – Лучше враг, чем друг. Враг берет волю, друг – душу». Непонятные, темные слова. Душу нашу берет бог, один он и никто другой.

По всему видно, что читал полоцкий князь много пергаментов и святых книг, которые от ромеев к нам идут и у нас пишутся. Знает он про Зевса, Юпитера, Брахму, Вотана, Магомета, Моисея. Много чего он знает, однако нам показалось, что было бы для него и для нас лучше, если бы он знал меньше. Один бог должен знать все.

Любит полоцкий князь голубой цвет, и это нас утешило, ибо золотой божий престол небесной солнечной голубизной омывается. И божья река Иордань тоже голубая, хотя и течет в огненной пустыне. Еще любит он осенние леса, красные листья на деревьях, серебристый ледок на лужах, полумрак черных ельников, холод, серую траву, с которой, как горох, сыплются пауки, когда тронешь ее ногою. Что ж, все это тоже божье, но одинока душа у человека, который любит такое.

О детстве своем он рассказывал неохотно. Кажется нам, что невеселым было оно, хотя отца своего, полоцкого князя Брячислава, и сегодня Всеслав вспоминает с великой любовью. На порубежье довелось жить ему, там, где кривичи с Либью, Зимегалой и Чудью соседствуют. Но про сечи, а их он повидал, когда был еще малым, не вспоминает князь. Кровь реками текла… Люди в крови купались… Показалось нам, что, будь его воля, Всеслав редко вынимал бы из ножен меч.

Особенно переживает князь, что из-за него когда-то порубили на куски и сожгли деревянного идола-истукана. В детстве это было. Седельничий Ярун, служивший полоцкому князю Брячиславу, тайным поганцем был, хотя и носил святой крест на шее. В темпом лесу, на глухом болоте вместе с такими же самыми поганцами, как и он сам, мерзкому идолу молился. Княжича Всеслава этот седельничий крепко любил и доверил ему свою тайну, Всеслав же обо всем отцу рассказал. Дети доверчивы, мозг у детей, как зеленое яблоко. Налетели княжеские гридни на это лесное болото, порубили топорами и мечами идола, седельничего Яруна хотели зарубить, но тот убежал, не нашли. С того времени по сегодняшний день князь Всеслав терзается угрызениями совести. Дивно было нам слышать от него такое. Каждого, известно, свой червяк точит, однако зачем же из-за гнилого дерева, из-за идола себя карать? Одна дорога всем идолам – в огонь. И правильно сделал Всеслав, что открыл отцу поганскую тайну.

Кто же он, Всеслав? Человек или дьявол? Внешне он человек и боль чувствует своим телом, как все люди. Когда пламя свечи коснулось его руки, он сморщился. Ему известны голод и жажда, тоска и страх. Он любит своих детей, не раз мы слышали, как полоцкий князь шептал в часы молитвы: «Сыны мои…» Ни дымом, ни серой он не пахнет. Как мы уже сказали, тело у него чистое, белое, а если бы он был слугою Люцифера, мы бы нашли на его коже следы от подземной копоти и сажи.

А бывает, на Всеслава находит дикое бешенство. Кричит он, что расквитается с Изяславом за свои страдания, за свою обиду, говорит, что его дружина не уничтожена, ждет княжеского слова и знака в дремучих полоцких лесах. От него же мы услыхали, что в самом Киеве, на Брячиславовом дворе, есть люди (и немало таких людей), которые верны Полоцку. Надо, думается нам, всех людей этих схватить, заковать в кандалы и в поруб бросить.

С великой осторожностью выпытывали мы у князя, не связан ли он тайно с ляхами, уграми или половцами. Про ляхов и угров Всеслав смолчал, будто не слышал наших слов, а про половцев сказал одно: «Мы не половцы, мы – полочане». Как понимать такое? Полочане наши братья по славянству. Половцы же пока незнакомый, чужой народ, который ворвался в руськие [12]12
  Руськие – русские (тогдашнее произношение и правописание).


[Закрыть] степи. Может, это хотел сказать полоцкий князь?

Жалко его становится. Хотя и враг он Киеву, однако же одной с нами крови. Его бы меч нашим верным союзником сделать. Да Всеслав не из тех, кто легко приручается. Не кроткая овечка полоцкий князь, а настоящий лесной тур. Надо спалить ему рога, а как, мы не знаем.

Уже осень начинается. Птицы кричат осенним голосом. В лесах над Днепром ветер-листодер шумит. Над Киевом холодное небо. Всеслав грустный и молчаливый сидит в нашей тесной келье, которая освещается и согревается одной свечечкой.

Непонятный, страшный человек. Снятый боже, упаси стольный Киев от таких людей!