Текст книги "Тайна электричества"

Автор книги: Леонид Лиходеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Насчет зажимания ртов, – говорят ей по-хорошему, – вы это оставьте. Это не ваши мысли. Это мы еще разберемся, чьи мысли. А насчет «Не проходите мимо», так тоже надо голову иметь на плечах. Интересно, почему это вы все, что написано, на свой счет воспринимаете? Будто этот лозунг лично для вас писан… Какой эгоизм… Он для всего коллектива писан! Идите и не проявляйте индивидуализм!

Ну, она, конечно, ушла.

А в цеху опять смеются.

– Ну что, – говорят, – вправили тебе мозги?

А этот самый слесарь-наладчик опять матюгом. Это при дамах-то!

Ну, она, конечно, не выдержала и – раз – его по морде от всей души.

Тут-то все и началось.

Каждый может лично увидеть, до чего доводит любовь к критике. До прямого хулиганства она доводит! Вот так человек поначалу использует свою демократию – то ему не так, да это ему не этак, дальше – больше и, наконец, до того разнуздается, что начинает трудящихся в рожу ударять! Надо пресечь это дело. Дать ей пятнадцать суток за хулиганство в условиях производственного процесса! Не глядите, что она женщина! У нас равноправие. Будет знать, как трогать слесарей-наладчиков!

И вот она пишет письмо в редакцию. Сидит вся в слезах и пишет. И не то ей обидно, что сутками ее запугали, а обидно ей, что душу ее так и не поняли. За что, мол, ей такое унижение достоинства, когда ей ничего лично для себя не надо, а надо ей, чтобы жизнь для всех была еще распрекраснее, чем на самом деле. Надо ей, чтобы продукция была высшего сорта, и чтобы законы соблюдались, и чтобы у мужиков хоть доля стыда проступала, когда они рот разевают.

И мы это читаем, ощущая ее душевную боль.

Но фельетон этот писан для того, чтобы попытаться выяснить, «с приветом» она или не «с приветом».

Почему за ней пошла такая слава?

Потому что все у нее есть, а она занимается критикой. Отсюда можно сделать вывод, что критикой позволительно заниматься не тогда, когда имеются для этого причины, а только тогда, когда ты в результате этой критики сможешь отхватить кусок себе лично. По этой замечательной логике человеку можно заткнуть рот, как он только его разинет. То есть по этой замечательной логике выходит, что человек есть предмет, которому в пору заниматься только своими делишками, не затрагивая общественных вопросов. То есть по этой замечательной логике выходит, что если человек начинает думать и интересоваться или, не дай бог, размышлять, следует разобраться: может, он ненормальный? А какой же человек тогда нормальный по этой логике? Нормальный тот, кто молчит. Его – с работы, а он молчит. Ему несправедливость – а он молчит. Ему хамство – а он молчит. Такой человек очень удобен с точки зрения данной логики. Он даже уже и не человек, а вроде как бы действительно предмет. Ему что ни сделай – он молчать должен.

Но позвольте, скажут мне, ей-то ничего не делали, она-то первая лезет! У нее и комната есть, и муж непьющий, и увольнять ее пока еще не собираются…

Совершенно верно. У нее вроде бы все есть. И работа, и дети, и муж, и комната. Но наряду с этим у нее еще есть пьяный мастер, полные уши матерщины, уволенная по произволу подружка и бессовестные разговоры насчет того, как относиться к лозунгам, развешанным по стенам. Это у нее тоже есть. Конечно, предмет может и не обратить внимания на такое обширное наличие того-сего, а человек обращает. Потому что первое отличие человека от предмета вовсе не в том, что человек умеет крутить ручку машины, а предмет не умеет. А в том отличие, что у человека есть достоинство, а у предмета нету. Предмету все до лампочки, хоть плюй ему в физиономию и в прямом и в переносном смысле. А человеку не все равно. Ему не все равно, как жить, какую продукцию выпускать, что слышать собственными ушами. И еще есть разница между человеком и предметом: человек умеет плакать от обиды, от горького отчаяния, от собственной беспомощности. Он умеет плакать оттого, что ему наносят оскорбления, которым он не в силах противостоять. Потому, что над ним смеются там, где нужно подать ему руку. И слова его – правдивые и честные, слова его, заинтересованные в пользе для всех, истолковываются с легкомысленной проворностью, как бред «с приветом».

Вот какая это логика. Молчи, когда с тобой разговаривают, дают – бери, а бьют—‘беги. В этой логике нет места для размышлений, для совести, для достоинства. А есть место только для ног да желудка.

Собственно, об этом и писан фельетон.

Этой распрекрасной логике, между прочим, в субботу три тысячи лет исполняется. И она, как видите, еще довольно способно сучит ручками-ножками, вроде ничего не произошло за указанный период. И это тоже огорчительно, поскольку мы имеем налицо эту логику наряду с целым комплексом чисто человеческих достижений. И она мешает достижениям. Она их калечит. Она их даже в порошок стирает.

Потому что ни одно человеческое достижение долго не протянет, если его каждодневно не взбадривать, лелеять, поливать и протирать чистой тряпочкой критики.

И эта женщина заслуживает все симпатии, какие только могут быть, поскольку она заботится о том, чтобы человек не отупел, а, наоборот, жил бы осмысленной, заинтересованной жизнью, чтобы он чувствовал свое достоинство не только на плакатах, но и в рабочем порядке и чтобы его передовое мировоззрение не наталкивалось на доисторическое непонимание, а совсем наоборот.

Чтобы человек – мужчина он или женщина, слесарь-наладчик он или мастер цеха, уволенная девушка или уволивший ее самодур – все люди без исключения, чтобы человек звучал гордо не только в валовом исчислении, но главным образом в каждом отдельном случае. То есть чтобы он понимал святую разницу между собою и каким-нибудь прочим предметом – говорящим, кричащим или помалкивающим.

Так что она вполне нормальна. И должен я добавить, что нормальность ее весьма перспективна и заразительна. Тут есть над чем подумать.

ЧАСТНОЕ ЛИЦО

Кабы мне дождаться чести

На Путивле князем сести,

Я б не стал тужить,

Я бы знал, как жить. (Ариозо).

Еще никого не украшала непомерная ноша.

Вчера меня мазанул метлой дворник. Он размахивал своим орудием производства, как Илья Муромец, отбивающийся от кредиторов.

– Дворник, – сказал я, – милый дворник, что я вам сделал такого непоправимого?

– Проходи, проходи, – сказал дворник, – а то еще не то будет!.. И я пошел.

Меня донимали угрызения совести. Что-то, наверное, я ему все-таки сделал. Не может же один советский человек за просто так, за здорово живешь взять и обидеть другого советского человека. Я шел и вспоминал. А ведь где-то я уже слышал этот демарш «а то еще не то будет», «не то будет»… Что же будет? Ага, конечно, вспомнил. Это было на выставке, на художественной выставке. Я насыщался живописью, как губка. Душа моя пела. А в сердце теплились краски Серова и Лактионова. Мне было хорошо. И вдруг я услышал это самое «проходи, проходи». На меня беспощадно наезжала теле-съемочная камера. Я понял, что надо уходить, – это было так просто! Но мои действия уже предвосхищал знакомый демарш:

– А ну, быстро, быстро!

– Телеоператор, – сказал я, – милый телеоператор, что я вам сделал такого непоправимого?

– Быстро, быстро, – ответил он. – А то еще не то будет!

Что же наконец будет?

Я вспомнил, как перед моим носом захлопнулось официальное окошко. И когда я робко постучал в него, из этой ведомственной амбразуры раздался окрик вместо доброжелательной критики:

– Не стучать! Хуже будет!

И теперь я понял, что будет. Будет хуже.

А почему, собственно, будет хуже, дорогой читатель?

А потому будет хуже, что так и должно быть. Вот подумать, кто я такой? Я частное лицо. Ну, пешеход, ну, зритель, ну, проситель, покупатель, клиент и пациент.

И нет у меня в руках ни одного казенного предмета. Ни метлы, ни печати, ни амбразуры, ни компостера, ни дырокола. Нет у меня ничего такого, что дозарезу нужно другим и находится в полном моем распоряжении. Или, проще говоря, между частным лицом и лицом, состоящим при казенном предмете, такая же неизмеримая разница, как между тюбетейкой и папахой.

Ну, погодите, думаю, дождетесь. Пора кончать со своим незаметным положением. Скучно мне оттого, что я не дворник и не телеоператор, и что на меня можно сыпать снег и кричать, и что можно защемлять мой партикулярный нос в ведомственных дверях.

И такие мечты вознесли меня над действительностью, что дух мой окреп и возмужал.

Пойду-ка я, думаю, служить наладчиком эскалатора. Набегаетесь вы у меня вверх-вниз пешком. А то еще секретаршей куда-нибудь. Что? Но больше всего, граждане, хочется мне за амбразурой сидеть. Закрыть ее, щелочку сделать и смотреть, как это вы у меня там штабелями валяетесь. Очень удовлетворяющая работа.

У меня, например, знакомый есть, так тот прямо говорит – стрелять всех надо. Конечно, я думаю, перебирает. Потому что взгляд его малоперспективный. Ну, выстрелил раз – и все дела.

Нет, брат. Ты у меня походи сначала. Чтоб я мог тебя то метлой, то заслонкой, а то и просто вежливо туда-сюда…

Если бы я справки выдавал, ни одной справки не выдал бы! А если бы принимал, ни одной не принял бы! Что? Не имею права? А вы мне права не урезайте. Вас много, а я один! Я сам грамотный – это вполне доступно.

Все мечты сбываются, думаю. Все работы хороши, выбирай на вкус. А поскольку возможности у нас неограниченные, стану я кем захочу. А вот еще хорошо бы стать каким-нибудь начканцем. А? Проволоку велю натянуть, чтоб ко мне просители по проволоке ходили. А почему? А не почему.

Просто так, чтоб знали, что у меня строго. Ни-ни! Что? Не умеете по проволоке? А вы учитесь, учитесь! Ученье свет и вполне доступно для каждого…

Вот к каким далям уносят мечты.

Теперь вы, дорогой читатель, понимаете разницу между частным лицом и лицом, оснащенным казенным предметом. Архимед говорил: дайте мне казенный предмет – и я устрою вам прекрасную жизнь. А Архимед зря не скажет.

Но, собственно, при чем здесь казенный предмет? Разве вам не приходилось входить в кабинеты не по проволоке, ездить на эскалаторах, вовремя получать справки и жмуриться под ослепительными улыбками секретарш? Разве вам не приходилось слышать от дворника «доброе утро» и проходить в безопасности мимо поливальных машин, гасящих во имя вашего костюма свою беспощадную струю? Разве вам не приходилось пользоваться добрым советом продавца мясной лавки или радушным напутствием правителя канцелярии?

Конечно же, приходилось. А почему? А потому, что все эти люди находились на своем месте. И дворник, и правитель канцелярии, и продавец, и хранитель амбразуры, и академик, и герой, и мореплаватель, и плотник.

Значит, дело не в казенном предмете. Так в чем же дело? А дело в мелком человеке.

Ни самодуров, ни бюрократов с Марса не привозят. Это одни разговоры. Самодурство живет вот в такусенькой душе и рвется на свет, чтобы оборудовать его по своему образцу. Чтоб люди сгибались друг перед другом, чтоб заискивали, чтоб не знали своих прав. А чтоб сверху сидел он и пузырился от спеси, благоразумно выпуская воздух перед старшим начальством.

Человек, неспособный подняться над личными интересами, не годится для должности. Чем менее достоин своего места столоначальник, тем более он распоясывается на этом месте.

Дело не в должностях. А дело в том, что хам просто плохо работает и поэтому компенсирует свою бездарность безнаказанным самоутверждением. Еще никакого бездельника не возвысила должность, точно так же как никакого хорошего человека не унизил труд. В труде не бывает иерархий. И достоинство человека в прямой связи с тем делом, которое ему по силам.

А если не по силам? Тогда хочется, страшно хочется прыгнуть выше собственного пупа, и не хватает ума понять, что пуп прыгает вместе с тобой. Тогда хочется, страшно хочется придавить авторитетом частное лицо. И единственно, на что хватает соображения, – это на то, чтобы авторитет был непременно казенный с инвентарным номерком.

А частное лицо – это не так уж мало. Прежде всего оно всегда на своем месте: оно ест, пьет, лечится, покупает, женится, пашет землю, варит сталь и работает все в том же учреждении. Не бросайтесь частными лицами – пригодятся.

Частное лицо – великий резерв общества. В этом смысле оно тоже лицо казенное. И совсем не смешно, когда над ним желает возвыситься человек с мелкой душой, хватаясь за казенный предмет, чтобы прикрыть воинственную никчемность. Это очень опасно. Потому что казенный предмет – это всенародный инвентарь. И, ухватившись за него, мелкий человек начинает орудовать от имени общества, по своему разумению. Он шарахнет вас грязью «от имени общества», и захлопнет окошко «от имени общества», и не поставит печать «от имени общества». И во всем этом его великое самоутверждение.

А обществу, состоящему из отдельных личностей, между прочим, совершенно не безразлично, кто машет метлой от его имени. Потому что очень интересно знать, посильно это машущему или наоборот.

СИСТЕМА ПОДСИСТЕМ

«Уважаемая редакция! Скоро я стану самостоятельным человеком. Мне открыты широкая дорога и все двери. Я уже давно избрал себе специальность и путь. Я мечтаю и надеюсь, что это осуществится – быть филологом. Ведь язык – это основа основ, иерархия систем, система подсистем, уровень, который определяет развитие человеческого мышления на большом этапе развития человеческого общества. Как вы поняли из вышеизложенного, я серьезно изучаю все то новое, что появляется в мире филологии.

Все было бы хорошо… но у меня никак не складывается личная жизнь… Еще в Др. Греции древний философ Синека говорил, что любовь – всепоглощающее пламя, что это чувство возносит человека выше его самого. Как же Вы посоветуете мне поступить в этом инфантильном случае? В литературе ответа на этот вопрос я не нашел.

Моя одноклассница Н. оказалась ханжой и мещанкой. И в то время, когда человек поднялся на необыкновенный уровень. Я считаю неверным то, что свидетельство о браке есть свидетельство о любви. На этой почве мы оказались абсолютно различными людьми. Я считаю, что зарегистрироваться с ней было бы непосильной ношей для нас обоих, т. к. я никогда не смогу поднять ее до своего уровня, а я в свою очередь буду неустанно деградировать и в конечном счете окажусь в непролазном болоте мещанства. Она никогда не сможет понять меня, потому что ей неинтересно читать ни Гомера, ни Евтушенко и ее кругозор определяется лишь танцульками. Если я зарегистрируюсь с ней, я поступлю подло по отношению к обществу, так как убью в себе будущее… Надеюсь получить ответ, т. к. знаю, что пренебрегать судьбою человека вы, конечно, не можете».

Вот такое письмо.

И опять надо садиться за стол, брать перо и исправлять в этом письме различные ошибки.

И уже расплывается перед глазами в неотразимое радужное пятно иерархия систем со своими подсистемами и прочей неугасимой наукой, явно рассчитанной на восхищенное одобрение. О вышеизложенное, свидетельствующее о большом этапе развития человеческого общества непосредственно из более отсталых предков! О восемнадцать лет, пора надежд и грусти томной, непосредственно связанной с адским желанием облагодетельствовать все человечество в целом!

Прекрасный возраст.

В этом возрасте можно еще не знать таких тяжелых для здоровья истин, как те, что Сенека пишется через «е» и что разговаривал этот автор афоризмов не в Др. Греции, а в Др. Риме. Но зато в этом возрасте уже вполне возможно иметь представление о порядочности.

Да, выбрала же себе эта одноклассница Н. отрезочек истории для проявления своей сущности! И надо же, аккурат в такое время, когда человек взобрался на необыкновенную высоту! Ну самопроявилась бы, когда он еще ковырялся на обыкновенной высоте. Кто бы хоть слово сказал?

Далеко идущий парень на соответствующем этапе своего поступательного движения вперед сперва, конечно, опустился до этой мещанки. Потом стал ее поднимать – и аж крякнул: непосильная ноша. Гомера она не читает, и что с ней делать в светлом будущем – неясно.

И вырисовывается кошмарная картина отупения общества, которое так ничего и не узнает про систему подсистем, убитую в этом парне болотом мещанства…

Что же представляет собою это нужное болото? Кошмар. Никаких общественных стремлений, исключительно личные. Думают мещане только о себе, только о том, как бы им Гомера не подсунули, как бы им, мещанам, устроиться в жизни, закрыв глаза на перспективы глобального развития. И, конечно, засасывают, засасывают, пытаясь окончательно засосать передовую часть человечества. Конечно, передовая часть отбивается, статьи пишет, фельетоны, лекции читает, на барабане играет и вообще ставит общественные интересы выше личных.

Да, друзья мои. Острая выходит борьба.

Трещали мы, трещали про это самое болото мещанства довольно долго и настойчиво. Разоблачали мы мещанские, поганые инстинкты жизненного направления довольно успешно. Призывали мы мещан перевоспитываться, читать Гомера и не ходить на танцульки. То есть примеры брать с положительных явлений. Отдавать себя, значит, всего целиком для блага человечества без сдачи.

Тем более наряду с перевоспитанием отдельных мещан прогресс не стоял на месте. Тут тебе тезы и антитезы, протоны и антимиры, тут тебе и плазма и антиплазма.

И наконец-то и нам, сочинителям, повезло. Трещали, трещали и дотрещались – вырастили наконец антимещанина, оборотную сторону медали.

И знает этот антимещанин теперь все на свете.

Он знает, антимещанин, что главное по нынешним временам – это полным оборотом мещанству быть. Тем более сущность мещанства он с нашей помощью вызубрил.

Значит, если мещанство только в личные вопросы уткнулось, так он – исключительно в общественные. Он заботится, чтобы ни одна клетка его естества не пропала бы даром, не облагодетельствовав человечество. Он, видите ли, в отличие от мещанина серьезно изучает все то новое, что произрастает вокруг. Так что старое он уже не изучает.

Мещанин, конечно, считает, что свидетельство о браке есть свидетельство о любви. Антимещанин – наоборот. Мещанин погрязает в непролазном болоте мещанства с затаенной мечтой деградировать в таковом, а антимещанин, что в нем самое главное, стремится на интеллектуальные высоты, как передовая курица на насест.

Как же он туда стремится?

Он стремится путем Сенеки. У него на столе сборник афоризмов лежит, книга о здоровых и вкусных мыслях. Массовым тиражом. Ему даже на спичечных коробках мудрые цитаты пишут. Он всесторонний. Он никак не согласен убивать в себе будущее, чтобы, не дай бог, не лишить общество еще одного первооткрывателя того-сего. Он никак не желает поступать подло по отношению к обществу, и по этой причине мы должны его лелеять, как грядущую незабудку. Так и пишет: «…пренебрегать судьбой человека Вы, конечно, не можете». Конечно, не можем! Попробовали бы мы пренебречь судьбой человека! Было бы нам на орехи!

Да. Мы, конечно, не можем. А он, конечно, может. Потому что мы существуем для него лично, а он – исключительно для всего человечества в целом. И если мы не вытащим его из непролазного болота мещанства, куда его всасывают, нам влетит от всей вселенной и, может быть, даже скорее всего с оргвыводами.

Да… И теперь все должны на него вкалывать. Грамматические ошибки ему исправлять, пироги ему печь, может, какую-нибудь новую подсистему к нему приспособить. Потому что он же для человечества!

Сами же мы его «для человечества» взбадривали. Извольте получить.

Конечно, перед ним «открыты все двери». Но про двери мы его тренировали постоянно, а ходить не научили за недосугом.

Конечно, он «избрал себе жизненный путь». Но насчет путей-дорог мы ему пели постоянно, а насчет того, что «надо прежде мужчиною стать», как-то не спели…

Он приучен к тому, чтобы все его приветствовали и поздравляли. И по этой причине рапортует. Услыхал про Гомера – рапортует, глядите, мол, какой я глубокоразвитый. Увидел Сенеку – рапортует, глядите, мол, какой я всесторонний. Расту, мол, человечеству на пользу. И на этом основании считает возможным приложить к многомиллионной газете свою девушку. Облить ее грязью и подвести под эту грязь общественно полезный базис роковой борьбы G мещанством. Он ее прикладывает не просто, как рядовой пачкун, а исключительно во имя спасения того же человечества.

Получите, друзья мои, под расписку продукт нашего полувоспитания. Полуобразованную полуличность с передовыми полувзглядами. Якобы начитанного, якобы мыслящего и якобы страждущего на ниве общественной пользы антимещанина…

Более подробно о серии

В довоенные 1930-е годы серия выходила не пойми как, на некоторых изданиях даже отсутствует год выпуска. Начиная с 1945 года, у книг появилась сквозная нумерация. Первый номер (сборник «Фронт смеется») вышел в апреле 1945 года, а последний 1132 – в декабре 1991 года (В. Вишневский «В отличие от себя»). В середине 1990-х годов была предпринята судорожная попытка возродить серию, вышло несколько книг мизерным тиражом, и, по-моему, за счет средств самих авторов, но инициатива быстро заглохла.

В период с 1945 по 1958 год приложение выходило нерегулярно – когда 10, а когда и 25 раз в год. С 1959 по 1970 год, в период, когда главным редактором «Крокодила» был Мануил Семёнов, «Библиотечка» как и сам журнал, появлялась в киосках «Союзпечати» 36 раз в году. А с 1971 по 1991 год периодичность была уменьшена до 24 выпусков в год.

Тираж этого издания был намного скромнее, чем у самого журнала и составлял в разные годы от 75 до 300 тысяч экземпляров. Объем книжечек был, как правило, 64 страницы (до 1971 года) или 48 страниц (начиная с 1971 года).

Техническими редакторами серии в разные годы были художники «Крокодила» Евгений Мигунов, Галина Караваева, Гарри Иорш, Герман Огородников, Марк Вайсборд.

Летом 1986 года, когда вышел юбилейный тысячный номер «Библиотеки Крокодила», в 18 номере самого журнала была опубликована большая статья с рассказом об истории данной серии.

Большую часть книг составляли авторские сборники рассказов, фельетонов, пародий или стихов какого-либо одного автора. Но периодически выходили и сборники, включающие произведения победителей крокодильских конкурсов или рассказы и стихи молодых авторов. Были и книжки, объединенные одной определенной темой, например, «Нарочно не придумаешь», «Жажда гола», «Страницы из биографии», «Между нами, женщинами…» и т. д. Часть книг отдавалась на откуп представителям союзных республик и стран соцлагеря, представляющих юмористические журналы-побратимы – «Нианги», «Перец», «Шлуота», «Ойленшпегель», «Лудаш Мати» и т. д.

У постоянных авторов «Крокодила», каждые три года выходило по книжке в «Библиотечке». Художники журнала иллюстрировали примерно по одной книге в год.

Среди авторов «Библиотеки Крокодила» были весьма примечательные личности, например, будущие режиссеры М. Захаров и С. Бодров; сценаристы бессмертных кинокомедий Леонида Гайдая – В. Бахнов, М. Слободской, Я. Костюковский; «серьезные» авторы, например, Л. Кассиль, Л. Зорин, Е. Евтушенко, С. Островой, Л. Ошанин, Р. Рождественский; детские писатели С. Михалков, А. Барто, С. Маршак, В. Драгунский (у последнего в «Библиотечке» в 1960 году вышла самая первая книга).

INFO

ЛЕОНИД ИЗРАИЛЕВИЧ ЛИХОДЕЕВ

ТАЙНА ЭЛЕКТРИЧЕСТВА

Редактор Е. П. Дубровин.

Техн. редактор Г. И. Огородников.

Сдано в набор 28/XII 1973 г. А 00770. Подписано к печати 5/IV 1974 г. Формат бумаги 70х108 1/32. Объем 2,10 усл. печ. л. 2,83 учетно-изд. л. Тираж 75 000. Цена 9 коп. Изд. № 745. Заказ № 1599.

Ордена Ленина и ордена Октябрьской Революции

типография газеты «Правда» имени В. И. Ленина.

Москва. А-47, ГСП. ул. «Правды», 24.

…………………..

FB2 – mefysto, 2023