Текст книги "Тайна электричества"

Автор книги: Леонид Лиходеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

А не посвятить ли и мне этот фельетон какой-нибудь дате? Дело верное: буде кому не понравится – промолчит, побоится: а ну не велено ругать посвященные произведения?!

ТАЙНА ЭЛЕКТРИЧЕСТВА

Интересно, сколько энергии можно сэкономить, если, уходя, гасить свет?

Наверно, много.

Если под каждым выключателем наклеить листок, где так прямо и напечатать: «Уходя, гаси свет», – человек, будучи высшей формой материи, несомненно, сообразит что к чему.

У нас, допустим, всего миллиард выключателей. Стало быть, надо нам всего миллиард листков. На каждый листок уйдет по четверти грамма клея – понадобится двести пятьдесят тонн. В масштабах страны немного. Впрочем, клей можно заменить кнопками. На каждый листок всего один грамм кнопок. Итого тысяча тонн металла. В масштабах страны нормально. Миллиард листков потребует всего полторы тысячи тонн бумаги. Ну еще лесу надо будет вырубить гектаров триста, чтобы эту бумагу сделать. Лесу тоже сколько хочешь. Ну там еще газ, электричество, рабочая сила, химия, механика, физика, юриспруденция, финансовое обеспечение, материальное покрытие, а главное – энтузиазм, с которым мы будем наклеивать эти листки!

Действие их скажется немедленно, и таким образом мы сбережем электроэнергию, которая понадобится для того, чтобы успешно вести борьбу за сбережение электроэнергии.

Как предложение?

– Нормально! Но хотелось бы чего-нибудь действеннее.

Пожалуйста, можно. Давайте при выключателе поставим по контролеру! Страна у нас большая, что же, мы нужного количества контролеров не найдем? Подумаешь, миллиард контролеров.

– Прекрасно… Все-таки живые люди будут приклеены к выключателям, а не какие-нибудь бумажки.

– От этих бумажек одна волокита. Предложение хорошее… Но нельзя ли еще чего-нибудь, понаучнее?

Как нельзя? С нашим удовольствием! Извольте. Наука установила такой жизненный факт: чем меньше расходуешь, тем больше остается. Если, к примеру, сапоги носить не на ногах, а на плече – век не сносишь. Тоже и электричество. Если его не зажигать, все до капли сохранится! Ну как?

– Гениально! А главное – с прицелом вперед. Все три деловые предложения хоть на выставку! Прямо жалко выбирать. Давайте так сделаем – совместим! Применим здоровую перестраховку. Наклеим бумажку, приставим контролера и не будем зажигать свет! Все сразу! Для верности! Страна у нас большая, можно все время экономить, и еще много останется! Смелее надо действовать, дорогой товарищ!

Ну, смелости нам не занимать. Действовать так действовать. В одном красивом городе построили красивую гостиницу. В красивой гостинице два лифта. На лифтах по бумажке: «Берегите электроэнергию». При одной бумажке лифтерша сидит, чулок вяжет. Один лифт выключен вовсе, другой служит только до одиннадцати. Все три предложения проведены в жизнь.

Клиенты волнуются:

– Безобразие! Почему не выключили и второй лифт? Что же, мы пешком не пройдемся? Почему только одна лифтерша? Что же она, разорваться должна? Бумажки две, а лифтерша одна! Дайте жалобную книгу. Ежели вы немедленно не наймете вторую лифтершу да не выключите оставшийся лифт, мы в другую гостиницу переедем!

Конечно, в давние времена, пока человек еще не был такой довольно высокой формой материи, какой является теперь, он, бывало, занимался пустяками, норовя поставить свои интересы выше общественных. Бывало, он размышлял. Пройдет ли, скажем, двугорбый верблюд сквозь игольное ушко без билета? Как бы накормить пятью буханками контингент верующих, чтоб отвязались? Или, допустим, сколько фининспекторов можно уместить на кончике булавки вместе с канцелярским реквизитом? Ясно, что больше всего его заботила философская проблема: как бы сделать так, чтобы свои сапоги носить на плече, а на ноги надевать казенные?

Но все имеет конец. Попробуй кто-нибудь скажи, что желает топтать казенные сапоги! Да он и рта не успеет открыть, как его раскритикуют!

Так вот, пока там будут критиковать отдельную несознательность, давайте-ка займемся делом и попробуем выяснить, что же такое есть электричество? Давайте наконец разрешим эту загадку.

Электричество есть продукт, который предназначен самой своей сущностью гладить штаны, играть на граммофоне, добывать уголь, показывать кинокартины, возить клиентов, работать в космосе и совершенно одинаково относиться к любой работе, которую ему зададут. Продукт этот отличается завидной цельностью характера.

Но этот один и тот же продукт разделен на две категории – «мой» и «казенный». Пока электричество идет через мой счетчик – это мое, поскольку за него надо платить. Но стоит пустить его мимо счетчика, как оно сразу становится казенным, поскольку за него платить не надо! Удивительное свойство продукта!

В этой двойственности и заключается тайна электричества, которую никак не могут постичь досужие люди.

Ни в одной квартире, ни на одном выключателе не написано: «Уходя, гасите свет». Ни при одном домашнем электроутюге не сидит контролер и не вяжет на спицах. Ни один личный телевизор не выключается навечно, с целью сберечь энергию, равно как и не включен беспрестанно с целью испортить этот тонкий прибор. Человек, как высшая форма материи, сам для себя устанавливает пределы расточительства и сидит в этих пределах, как кролик. Будучи упомянутой формой материи, человек оказывается не так уж глуп, чтобы транжирить то, что принадлежит ему лично. Более того, он оказывается достаточно умен, чтобы разбазаривать только то, что ему лично не принадлежит.

Если человек раздает имение свое, его почему-то величают идиотом. Но если он раздает имение казенное, его почему-то величать идиотом остерегаются.

Такова тайна электричества.

Впрочем, тайна сия универсальна. «Моим» и «казенным» бывают также газ, хлеб, транспорт, металл, овощи, фрукты, нейлон, шерсть, полушерсть, время и деньги. Все, что может идти на потребу человеку, бывает либо «моим», либо «казенным», а больше никаким. Таковы свойства продукта. Такова загадочная двойственность материи.

И еще одно свойство имеется у продукта: «мой» не может стать «казенным». Но зато «казенный» может стать «моим».

Как-то в шахтерском поселке я обратил внимание на серебристый прорезиненный коврик в передней чудесного домика.

– Не узнаете? – спросил хозяин. – Видать сразу, что писатели плохо изучают жизнь. Это же кусок вентиляционного рукава! Отрезал два метра, распорол, получился ковер! Не бойтесь, еще привезут!

Я давно уже ничего не боюсь, кроме бога. Есть еще у меня наивная надежда на старика. Да и надо же человеку кого-то бояться. Вот я и боюсь. А старик не иначе козла забивает, отлынивая от прямых обязанностей.

Когда я думаю об экономии и бережливости, мне всегда вспоминается убежденный в своем перспективном взгляде хозяин, который совершенно справедливо упрекнул и меня и собратьев моих в незнании жизни. Действительно, чего испугался? Шланг порезали! Страна у нас богатая, еще привезут!

А что привезут, можно не сомневаться. Привезут непременно. Это, скажем, электромонтер по вызову может не прийти, как и слесарь-водопроводчик. Или в каком-нибудь бюро обслуживания с вами будут волынить сто лет. Потому что продукт, находящийся в вашем личном распоряжении, есть ваше личное дело. Неважно, что вы тратите казенные часы на его добычу и усовершенствование. Неважно, у вас его сперли или вы его сперли, служит он или не служит. Важно другое – он находится вне казенной категории. А то, что находится вне казенной категории, будто бы и не существует вовсе.

Но зато продукт, находящийся в казенной категории, имеет еще одно свойство: он ликвидируется росчерком делового карандаша. Вот он был, а вот его нет. Такой фокус.

На одно дальнее строительство привезли трактор. Везли его долго, целый год. Все затрудняло его путь: и короткая навигация, и бездорожье, и аккуратная переписка, и прочие факторы. И вот когда он наконец прибыл, выяснилось, что в моторе нет вкладышей. Как-то он нехорошо застучал, мотор. Немелодично. Заглянули куда надо, действительно, вкладышей нет. То ли на них сэкономили гривенник с алтыном, то ли план перевыполнили и в спешке кое-чего недопоставили. Но факт налицо: трактор есть, но ездить на нем нельзя. Как быть? Строители пошли на радиоузел и выругались в адрес поставщика четким телеграфным языком. Поставщик намек понял, и действительно, через какой-нибудь месяц специальный самолет доставил новый двигатель. Именно целый двигатель и даже с вкладышами, поскольку страна у нас богатая, возможности неисчерпаемые и разбрасываться по мелочам никто не собирается. Действительно, кто там будет считаться! Строители пошли на рацию, сказали спасибо и вежливо спросили: а что делать с тем мотором? Он же новый! Но поставщик на глупые вопросы не отвечает – экономит слова. Эта веселая экономика напоминает кавказское застолье, где просто неприлично спрашивать, сколько выставлено бутылок вина. Пей, и все! И строители выпили.

Теперь скажите чистосердечно: можно ли говорить о бережливости с этими хорошими людьми? Они же вас засмеют. Какая бережливость? Сидели без дела, получали ни за что деньги и в придачу получили лишний мотор, который хочешь выкинь, а не хочешь – как хочешь!

Продукт бывает «моим» и «казенным». Ну «мой» – это «мой». Тут каждому ясно. А «казенный», оказывается, имеет еще одно свойство: ценность его, оказывается, ни при чем. Ни физика, ни химия, ни технология. Тут сплошная юриспруденция. Тут продукт является уже не продуктом, а поводом для наказания.

– Ко мне, контролеры! У этого несчастного накопились сверхнормативы!

– Ага! – сладострастно кричат контролеры и слетаются жечь прекрасные вещи – радиодетали, дерево, железо, пластмассу.

– Ага! – кричат контролеры. – Штраф. Ему штраф, а нам премиальные! Штраф не мой, а премиальные мои! Ату его!

Слушайте, а может, пускай он лучше продаст эти сверхнормативы? Простое же дело. Радиодетали – радиолюбителям, дерево – строителям, железо – колхозам, пластмассу – на дамские гребешки. А? Нельзя! Никак нельзя! Стихия будет. Лучше нехай оно горит огнем.

Есть такая статья – даешь металлолом. Сдашь – никто тебе спасибо не скажет, а не сдашь – пеняй на себя. А у него нету. Нет металлолома, и все! И вот, чтобы не пенять на себя, умный директор по тайным каналам, которые известны не только любому агенту ОБХСС, но каждому юному чиновнику, едва достигшему молочно-восковой спелости, – по этим скрытым от ведомостей каналам директор покупает два вагона металлолома, пригоняет к себе, оплачивает разгрузку-перегрузку грузчикам, которые делают вид, что что-то делают, выдерживает с недельку у себя на подворье эти вагоны и, благословясь, отправляет их назад туда, откуда взял, как говорится, не распечатав.

После чего директору засчитывают сдачу металлолома, он облегченно вздыхает и идет домой, не забыв щелкающий выключатель.

Тут получается как в хорошем ресторане: мухи – отдельно, котлеты– отдельно. С одной стороны, бережливость, с другой – расточительство.

Рассматривая и то и другое с этической стороны, нельзя не прийти к выводу, что расточительство более привлекательно для усвоения. Потому что в отличие от тихой, неброской, умной бережливости расточительство есть громогласный, необузданный шалавый заменитель разумного размаха. Это имитация деятельности. Это бравурная опера, в которой на двенадцати боевых слонах везут дырку от бублика. Двенадцать боевых слонов украшены обязательствами доставить данную дырку на полчаса раньше срока, гремят литавры, и публика умильно вытирает слезы, вызванные неслыханным размахом. Почем спектакли, граждане? Сколько стоит слон? Неужели не дороже дырки?

Сапоги на плече – это психологическое явление. Это особая философия и особая этика. Вот, мол, каким образом наживал богатство.

Моральный облик продукта таков, что он постоянно молчит, что бы с ним ни делали. Сдирают сталь в стружку, а он молчит, сливают бензин на землю, а он молчит, уходит лес в океан – молчит…

Я хотел бы видеть хотя бы одного человека, который с легкой душой упустил бы в океан свою личную табуретку. Ну уж бог с ней, с табуреткой – коробок спичек! Хотел бы я видеть гражданина, который вылил бы на землю что-нибудь жидкое из бутылки, оплаченной трудовыми сбережениями. Или дяденьку, который покупает карандаши с целью свести их в стружку. Не встречал. И не встречу. И никакой контролер не поможет. Потому что продукт, как мы уже выяснили, бывает «мой» и не «мой». «Мой» кричит, а не «мой» молчит. «Мой» оплачен, а не «мой» отхвачен. Улавливаете разницу?

Однако не будем субъективными идеалистами. Никакой такой двойственности у продукта нет. Он един, как таблица умножения. Это наше отношение к нему двойственно. Свой – направо, казенный – налево.

Отсутствие вкладышей в казенном тракторе и отсутствие серебристых ковриков в розничной продаже есть вещи одного ряда. Волокита с казенным металлоломом и волокита с каким-нибудь личным делом – два близнеца из одной губернии. Время, расточаемое ведомственной неразберихой, и время, расточаемое отдельной личностью, берется из одного и того же мешка. Мы же расточаем наше замечательное время, а оно у нас одно, другого не будет…

Человека можно вынудить ходить пешком при живом лифте. Но добровольно он на это никак не согласится, даже если его убедить цифрами облэнерго.

Что же остается от интересной философии, убеждающей нас носить сапоги на плече и сидеть впотьмах? А ничего не остается. Перерасход остается. Казенные сапоги на ногах, а свои на плече. Вот что остается. «Уходя, гасите свет» остается. И три копейки экономии на рубль потерь.

Халтура рождает халтуру. Не было еще случая, чтобы она родила что-нибудь другое. Работник, которому велят списать новенький мотор, не может проникнуться уважением ни к сырью, ни к труду, ни к времени, из коих этот мотор состоит.

Я касаюсь только моральной стороны вопроса. Так вот, интересно, что можно сказать о бережливости, сжигая сверхнормативы? Только одно: «Уходя, гасите костры!» Что можно сказать о бережливости, оставив на дне водохранилища миллионы кубометров древесины? Только одно: «Берегите лес от пожара!»

Бережливость – опора экономики, ее элементарная сущность. Экономия – это наращивание продукта. Не сколько сэкономил, а сколько истратил, не сколько недодал, а сколько растранжирил! Вот что надо считать! Мы же смотрим на бережливость не с того конца! Бережливость заключается не в том, чтобы уменьшить ложку, а в том, чтобы не пролить суп! И главная особенность бережливости состоит в том, чтобы трезво оценивать реальные вещи и, оценивая их, размышлять хотя бы на полгода вперед.

Даже Манилов – уж на что был мечтатель-идеалист – и тот, бывало, нет-нет да задаст вопрос: мол, будет ли сия негоция способствовать дальнейшим видам России?

И еще есть у бережливости одна особенность. Она воскрешает забытое мещанское слово «жалко». Слово, конечно, сентиментальное и, может быть, неуместное перед лицом божественного размаха. Но ведь действительно жалко! Я ведь тоже идеалист вроде Манилова. Хорошо бы, мол, выстроить мост, а чтобы на нем такие павильоны бытового обслуживания, а в них бы, павильонах, мужики бы торговали. А кругом природа. Такая родная природа, не тронутая поспешным ведомственным топором.

Да. Жалко.

Жалко строить завод на прекрасном берегу прекрасного моря, там лучше построить санаторий. Потому что природные богатства надо жалеть. Жалко!

Жалко засыпать пустой шахтной породой великолепный чернозем. Его не так уж много на планете. Жалко!

Жалко перекрывать реку, заливая пойменные земли без особой необходимости. Жалко!

Природа одна. Другой не будет…

Неужели не жалко?

Не знаю, как кому, а мне страшно жалко.

В общем, граждане, уходя, гасите, пожалуйста, кто что может…

САХАР В КРОВИ

Недавно один больной скандал устроил. Сахар у него нашли.

– Как это так? Сахар? – говорит. – Я в вашем сахаре не нуждаюсь. Я не маленький. Вы мне подавайте анализ чистый, достойный передового человека.

Не успел откричаться, как другой больной предъявляет претензии:

– Что-то мне эритроцитов недодали. Неужели же я не заслужил у общества достойного количества эритроцитов? Что?

Третьему рентгеновский снимок не понравился:

– Не таким я представлял себе свое внутреннее состояние, не таким, Что-то вы не так, как надо, понимаете свои задачи…

Шум из регистратуры достиг второго этажа. Выходят терапевты: – В чем дело?

Который с сахаром говорит:

– Это же что получается, граждане хирурги? Зачем же я к вам хожу и емкости таскаю? Для того, чтобы вы мне гадости всякие говорили? Не выйдет! Пока мне другого анализа не дадите, не уйду!

Терапевты оправдываются:

– Мы бы с удовольствием. Не мы это. Химия. Аш два О. Таблица Менделеева. Реактивы. Показывают объективно.

Который с сахаром перебивает:

– Плохие у вас реактивы. Что это за реактивы, если они огорчают человека? Реакционные реактивы. Менделеев здесь ни при чем, а насчет объективности мы с вами в другом месте поговорим!..

Испугались терапевты. Вычеркнули сахар.

– Может быть, и у меня химия? – ехидно спрашивает который без эритроцитов. – Что? Ну, допустим, у меня просчет в организме. Со всяким бывает. Но вы-то здесь зачем? Не могли добавить? Что же у нас люди так очерствели, что эритроцитами не поделятся? Ин-те-рес-ное у вас мнение о наших людях. Что? Я понимаю, у вас план по эритроцитам. Правильно, все под планом ходим. Так пользуйтесь же планом умело! Урежьте, у кого много, и приплюсуйте, у кого не хватает! Чтобы было справедливо!.. А то химия! Странная у вас химия. Прямо скажу, не наша у вас химия. Вы с живыми людьми дело имеете, а прикрываетесь какой-то химией. Что?

Испугались терапевты. Приплюсовали эритроциты. За счет своих. Пусть, мол, из собственных высчитают, лишь бы шуму не было.

А тут уже третий наступает:

– Мертвой машине перепоручаете важнейшее дело? Бездушному агрегату без всяких моральных принципов? Мало что вам рентген намалюет! Отретушировать не можете? Темные пятна выпячиваете? Очерняете?

Опять испугались. Скинулись по копейке – дали ему цветную фотографию Бриджит Бардо:

– Извините, вот истинный снимок вашего желудка!..

А наиболее смекалистый терапевт тут же с перепугу лозунг кинул:

– Довольно огорчать отдельных пациентов!

С тех пор в этом медпункте истории болезней по новым методам составлять стали. В оптимальных вариантах. Сколько есть лейкоцитов, сплюсуют, на количество прикрепленных поделят – получается ажур. И, исходя из этого ажура, создали тип здорового больного. И стали планировать его дальнейший рост. А чтобы рентген не очень нахальничал и не портил картину своими объективными наклонностями, выключили. Заменили фотографическим ателье. С ретушером. Чтобы бездушные, лишенные моральных устоев аппараты и реактивы не омрачали картины…

Что, дорогой читатель, не может быть?

В медицине действительно не может быть.

Потому что медицина касается вашего драгоценного здоровья. Она при помощи химии, физики, механики и техники устанавливает объективную, точную картину, вследствие которой вам нужно убивать сахар (не на бумажке, а в естестве!), добавить эритроцитов (опять же не путем волевого перераспределения!), отремонтировать желудок (подчеркиваю, не для фотогеничности, а для пищеварения!) и, наконец, стимулировать, укрепить ваше прекрасное боевое сердце, похожее на набатный колокол.

И что самое смешное, не на бумаге, а в действительности! Попробуй подсунь вам не вашу кардиограмму, даже самую лучшую, – по судам затаскаете! Попробуй подсунь вам не ваш анализ, даже самый обворожительный, не ваш снимок, даже самый симпатичный, – не дай бог чего наделаете!

В медицине, чуть отклонения от объективной нормы, сразу шум: лечить! диета! санаторий! И все взаправду, а не на бумаге.

А почему?

А потому, что медицине ложь, очковтирательство и демагогия смертельны. В медицине предложенного здесь художественного вымысла с сатирической окраской быть не может!

А не в медицине может. И бывает. И не вымысел. И довольно часто в некоторых отдельных случаях.

Тут одну историю докладывали. Стояла машина и принимала сырье. В которой порции больше, скажем, пяти процентов влажности, ту порцию сырья машина не принимала. Потому что выше пяти процентов влажности, как показала наука, для данного производства нельзя. Вот машина и не пропускает.

Но ведь машина на электричестве, а человек на прогрессивке. Разница все-таки. Машине все равно, а человеку, чем больше сырья, тем больше почету. Как быть при таком остром конфликте?

Можно, конечно, понизить влажность во всем сырье, чтобы машина поменьше отбрасывала в сторону. Но как ее понизить? Это же как далеко зайдет подобная рационализация! При добыче следи, при транспортировке следи, при хранении думай. Этак и мыслями изойдешь. Тяжело.

Было бы проще взять небольшой молоток, благословиться по лампочкам и отвалить эту кибернетику в сторону, чтобы не торчала она поперек дороги и не воображала себя умнее начальника ОТК. Но теперь пока еще веяние такое: технику не ломать. Сломаешь – пойдут разговоры, то да се…

Тогда остановились на третьем способе, довольно передовом и современном. Если эта подлая машина требует пяти процентов влажности, не больше, – не подохнет, если будет требовать по десяти. Взяли схему, паяльничек, напильничек и удвоили пропускную привередливость.

Премия рационализатору? А как же! Ведь поток увеличился! И удвоился, и утроился, и в некоторых случаях даже удесятерился.

Не можем же мы ставить в зависимость от какой-то заумной машины свою передовитость! С такой машиной, пожалуй, никаких повышенных обязательств не сварганишь. Не даст, подлая. Машина бездушна. Машина такого насчитает, что потом никаким выговором не отделаешься. Нет у нее взгляда вперед. И взгляда вверх у нее тоже нет. Уперлась в траву, не видя горизонтов.

– Стоп, – скажет читатель, – а брак? Брак-то ведь пошел.

А при чем тут брак? Брак обязательствам не помеха.

Когда еще умных машин не было, мы, бывало, мечтали:

– Вот будут машины, уменьшится брак. Машину не обманешь!

Это почему же не обманешь? Даже человека обмануть можно, уж на что хитрый. А тут машина!

Скажем, план. Знает она, какой план? От нее по-честному ждешь: подсчитай-ка ты, машина, какова у нас картина. Да не своевольничай, а как положено по плану. Чтобы получилось восемьдесят процентов. Ну, по крайности семьдесят шесть и четыре десятых, черт с тобой!

– Машина, будь человеком, не срами!

Бац! Шестнадцать и семь десятых.

– Не соответствует! Давай снова.

Бац! Пятнадцать и две.

– Неправильно! Ошибка. Давай опять.

Бац! Четырнадцать и одна! Время-то идет!..

– Довольно. Выключай, а то дождешься. Ей все равно, а мне отчет писать. Тварь бездушная. А у нас в груди душа горит. Мы болеем за соответствие или не болеем? То, что она показывает, не может быть потому, что не положено, чтобы оно было!

Положено, чтобы Бриджит Бардо, а она – язву желудка. Положено, чтобы кровь бурлила, а она – малокровие. Положено, чтобы без сахара, а она – с сахаром, даже не вприглядку, не вприкуску, а навалом.

Что за черт?

А то за черт, что наука реалистична. И реализм у нее такой, что ставит под угрозу умозрительность. Какие бы красивые анализы ни составлял человек, этот известный венец творенья, у науки свой счет. Таблица умножения. Менделеев, Фарадей и другие упрямые факты.

Тут один мыслитель-руководитель решил на новые рельсы стать. Чтобы по новым рельсам мчаться вперед без помехи. Потому что который в наше время на новые рельсы не стал, тот, значит, ретроград и вообще не понимает значения момента.

Ну, стал он на новые рельсы. Нанял социологов и говорит:

– Так, мол, и так. Озолочу, если покажете мне исключительную научную картину моего производства. Что, мол, к чему и как на нем отражается наше благотворное влияние.

Пошли социологи, анкетки разнесли, к машинам прибегли, науки применили, подсчитали, анализировали, синтезировали, говорят:

– Отражается ваше влияние так, что производство закрывать надо. А то оно висит, как добавочный камень на шее желающего утопиться. И люди у вас не так стоят, и специалисты у вас не то делают, и мысли их с вашими расходятся, и энергия у вас летит впустую. Конечно, извините за объективность.

Но он их извинил. Так извинил, что они до сих пор научные места потирают.

– Вы это что?! Соображаете? Выходит, кибернетическая машина существует для того, чтобы болтать, что ей не положено. Я научу вас кибернетике. Я еще ваши личные анкеты проверю. Без всякой кибернетики!

И повернул социологию по-своему, Чтоб все соответствовало без объективщины. Несмотря ни на какие выбрыки специалистов.

Как просто закрыть глаза и не видеть. Как просто переиначить по своему усмотрению, не вникая в реальность!

Даже если анализ показывает сахар, можно найти светлый повод для неограниченной радости: сахар ведь, а не горчица!

А ведь можно, чтобы Бриджит Бардо! Можно. И чтобы Татьяна Самойлова можно, и даже чтобы Настасья Вертинская. Все можно. Но для этого нужно заходить с другого конца. Простое дело. Не называть порося карасем и не величать карася поросем.

Сравнительно недавно (без малого две тысячи лет назад) один практикант будто бы накормил пятью батонами и двумя воблами несколько тысяч верующих. Этот случай верующие помнят до сих пор. Я думаю, что помнят они главным образом потому, что вообразили, будто наелись тогда досыта.

Верующие люди бывают не только в указанной области. Они произрастают всюду, где наблюдается оголтелый идеализм. Где объективные законы подменяются волюнтаризмом.

Машина, конечно, бездушна. Она, знаете ли, не несет в себе моральных факторов, пока ее не приспособишь врать. Она не гибкая. То ли дело человек. Он гибкий. Он и сам согнется и кого надо согнет, лишь бы по его вышло. У него душевные порывы, У него моральные качества.

Человек, конечно, бог. Все в нем должно быть прекрасно: и мысли, и душа, и спецодежда, и реакция оседания эритроцитов. Но разница между человеком и богом все-таки есть. Кроме индивидуальных особенностей, она еще и в том, что при боге вначале был форменный агностицизм, а при человеке вначале должна быть наука.

Божья умозрительность порождает религию, очковтирательство и липу, не дающую меда. Она порождает бесшабашный, мстительный идеализм, расходы на содержание которого не поддаются усилиям ни одной машины, потому что машина не рассчитана на идеалистический вздор. Она стоит не на громогласном кликушестве, а на твердом фундаменте знаний, осмысленной деятельности, целесообразных усилий и точных параметров, поддающихся действительному учету, действительному планированию и действительному перспективному обозрению, каковые и являются действительными моральными факторами бытия.

Сахар в крови не хорошо, дорогой читатель. Это не тот сахар, от которого становится сладко. Это только говорится – сахар. А на самом деле надо просто лечиться. Надо не запускать болячку.

Действительность. Ничего, кроме правды, никогда еще не говорила. Она бесконечно нравственна по самому своему существу. Такое уж у нее устройство.

Это подсчитано на пальцах. А что может быть точнее своих собственных кровных пальцев?

НОРМАЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Отчего это люди критикуют?

А бес их знает, отчего.

Недавно в одном небольшом кабинете зашла речь на эту загадочную тему. Поскольку завелась среди здорового коллектива женщина, которая только то и знает, что критикует.

Ну сперва, конечно, проверили ее производственные показатели. Мол, достойна ли она выражать критические мысли, или она просто работать не хочет, а хочет наводить тень на плетень, чтобы отвлечь общественность от этого непривлекательного факта.

Проверили. Будто в порядке. Выполняет, а иногда и перевыполняет, несмотря на то, что у нее дети.

Ладно.

Так отчего же все-таки она критикует?

Может, у нее жилищные условия оставляют желать лучшего? Может, она имеет мстительный характер и мечтает о квартире?

Проверили. Вроде бы ничего. На жилищные условия свои не жалуется и перспективы жаловаться не имеет. Значит, эта причина в смысле недовольства процессом действительности тоже отпадает.

Тогда, может быть, у нее заработок слабый? Проверили – не хуже, чем у других. Тогда, может быть, у нее неудачи в семейной жизни? Скажем, муж дерется или дети – двоечники? Откуда-то ведь должно же идти это критическое веяние?

Проверили. Что за чудеса! Муж непьющий! Это же надо! Дети прямо тебе ангелы по количеству знаний! И она, проживая в квартире при миролюбивом муже и соответствующих детях, все-таки увлекается критикой!..

Так отчего же она критикует? Нет же причин у женщины быть недовольной полнокровным жизненным процессом!

Загадка…

И тогда одно умное лицо додумалось все-таки до Причины.

– По-моему, – говорит, – она того… С приветом…

И приложило это лицо большой палец ко лбу своему, а остальными пальцами вокруг помахало. Получилось очень убедительно.

Тут все прямо вздохнули от облегчения! Ну и голова это умное лицо! Действительно с приветом! И как только загадку они решили, так им сразу стало легко в смысле доказательств своего психологического открытия. И посыпались доказательства, – хоть диссертацию пиши. Одно другого убедительнее.

Скажем, мастер на работу пьяный пришел. Ну пришел. А ей какое дело? Он ей не муж, а она ему не начальник цеха. Чего же ей, больше всех надо?

Или, допустим, производство третий месяц брак гонит. Ну гонит. А ей чего надо? Она же не отдел технического контроля!

Уволили, видите ли, молодую работницу. Незаконно. Ну уволили. Ну незаконно. А она тут при чем? Не ее же уволили! Что она, прокурор!

А недавно – смех один – обматюкал ее слесарь-наладчик. Делов-то! А она опять в критику. Не может она, видите ли, слушать различные выражения. Нежность какая на данном историческом отрезке! Что же он, обязан с ней по-особому разговаривать? Что же он, может быть, «здрасьте» ей обязан говорить на каждом шагу? Может быть, он ей обязан арии петь на граммофоне? Ежели каждый на подобные звуки обижаться будет, придется производство закрывать. А что нам важнее – продукция или матерщина? Ясное дело, продукция!

Да. Придется вызывать.

Вызвали.

Села она, значит, на край стула в конце длинного стола и за кончики платочка держится.

Ей говорят по-хорошему:

– Так, мол, и так, может, у вас что не ладно на личном фронте, может, вам медицинскую помощь оказать – так это у нас вполне доступно. И вы скажите нам прямо, в рабочем порядке. А не с трибуны, как вы себе позволяете это в последнее время. Из-за вас хоть собраний не проводи. Отвлекаете народ своими капризами от насущных задач и тормозите поступательное движение всего довольно-таки здорового коллектива…

– Я, – говорит, – ничего такого не торможу… А только противно мне смотреть, как вы людям рты зажимаете. Сами понавешивали плакатов «Не проходите мимо», а сами будто бы и ни при чем…