Текст книги "Пес и его поводырь"

Автор книги: Леонид Могилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– Ты это откуда знаешь?

– Диссертацию писал, – отвечал на этот вопрос Пес лживо. Вставай. На службу опоздаем.

Храм был совсем рядом – в конце улицы и направо. Во дворике, у стены, колокола. Почему они здесь и зачем, Пес не знал. Церковь, укрепленная снаружи и изнутри специальным каркасом, была достаточна скромна. Саша болты стал разглядывать на балках. Они ему пока были ближе того, что происходило сейчас. А шла обычная вечеря. Греки, по-домашнему, в пиджачках, батюшка, вроде как и у нас, да не такой все же. Свечки, поставленные в песок. Саша делал все, как Пес. Крестился вслед за ним, голову наклонял. Только вот ни разу в жизни он губами ни к чему не прикладывался в храме. Ни к кресту, ни к иконе и от того ему было как-то не по себе. Сидели в стасидиях, вставали в необходимый миг и опять присаживались. Наконец Пес толкнул Сашу в бок. Вот она «Достойно есть». Он пригнулся и приложился к правому нижнему углу, как и греки до него. А потом ко кресту… Было непонятно, но красиво. Пахло хорошо. Перекрестясь, вышли…

Пес по дороге к магазину молчал. Там он купил две поллитровки рицины. Они пошли вниз, спустились к огородам.

Церковь, где мы были, – храм Успения Богородицы, – вспомнил Пес. – Ты что попросил пред иконой?

– Ничего. Сама догадается.

– Кто, сама.

– Богородица.

– Счастливый ты, Саша. Только лучше проси. Люди сюда за тыщи верст ездят к иконам и просят. Нет у нее времени догадываться про всех. Догадается, конечно, но ты проси… Так я вернусь к теме. Завтра говори: «Пресвятая Богородица, помогай нам!» Жил в келье старый монах с иноком-послушником. Однажды отец отлучился, а послушник остался стеречь келью. Ночью – стук в дверь. Незнакомый монах просится. Его пускают. Наступило время молитвы. «Честнейшую Херувим» – пел послушник. Но гость запел: «Достойно есть яко воистину блажити Тя Богородицу, Присноблаженную и Пренепорочную и Матерь Бога нашего, – и прибавил, – Честнейшую Херувим…» Растроганный пацан попросил написать ему эту чудную песнь. Ни бумаги, ни чернил в келии не было. Гость на каменной плите пальцем начертал Богородичную песнь, потом исчез. Это был Архангел Гавриил. Сначала камень отнесли в Протат, где старцы прославили Господа за великое чудо. А затем его отправили в Константинополь к патриарху. Икону же, перед которой впервые прозвучал ангельский чин, перенесли в соборный храм Кареи. Вот перед ней ты, бродяга, и молился.

– Да я и молиться-то не умею.

– В храме, брат, ты стоишь и крестишься. А все, что в твоей худой голове бродит, уходит наверх. К Господу. Вот сегодня от меня ушло такое… Давай выпьем…

Они за разговорами и рассуждениями высосали рицину, бутылки унесли с собой и бросили в контейнер. Настало время ужина, кафе закрылось. В магазине купили еще полтора литра винца, хлеба, помидоров и неизбежных консервов.

Накрыли ужин в зале. Или в холле. Двери – в две другие комнаты, в душ, в туалет, на лестницу. Во дворе ящики с пустыми бутылками из-под пива. Кирпичи в пачках, цемент в мешках. Всю Грецию, говорят, построили албанские каменщики за несколько веков.

Пес опять пооткрывал с десяток банок консервов. Любит он их.

Пили полными стаканами, и через полчаса Саша отправился в магазин снова. Потом Саше стало плохо. Он едва успел добежать до скорбной раковины. Потом он умывался. Потом, подумав, принимал душ, потом опять блевал. Начались все прелести интоксикации. Печень заставляла организм выбрасывать яд этот консервированный во все отверстия и поры. Это продолжалось часа так три. Наконец Саша забылся тихим, тонким сном и к нему пришла покойная мать. Он не видел ее во сне лет пятнадцать. С тех самых пор, как она отошла. А тут пришла и по голове погладила.

…Пес сидел на кровати в трусах. Початая бутылка хлебного вина стояла рядом, бутылка с водой и яблоко. Саша встал, отобрал бутылку, завернул колпачок и положил ее рядом с собой, слева, под бок. Пес тяжело вздохнул, поднялся, вышел в гостиную, потоптался там, видно допивал вино из баллона. Потом вернулся и лег. Спал он при свете. Боялся отчего-то темноты.

Где-то около полудня Саша очнулся. Бутылки под боком не было. Не было в комнате и Пса. Саша встал, сел, лег, сел. Ну, здравствуй, столица.

Что хорошо у греков – санузлы. Или как там по-ихнему? Горячий душ, холодный, теплый. Затем долго чистить зубы, умываться, вернуться в комнату, переодеться в чистое, лежать и ждать Пса. Хочется есть. Пельмешек бы сейчас. «Снежной страны». Или сосисочек. Дорогих. Сладостных. Здоровье поправить. Рицинки холодной. Не осталось ли у этой собаки чего? Все выпито, но прибрано. Вынесены баночки. Крошки подметены. А вот и он сам.

– Доброе утро!

– Доброе.

– Чего ты, Саня, такой невеселый?

– Водку дожрал. А вроде трезвый. Отпусти меня, Песка.

Пес рассмеялся.

– Нет здесь животных. Брат Алексей – я. Сейчас нам накрывают внизу. А тебе нужно в Ивер.

– Что это?

– Брошюрок побольше читай. Путеводителей. Иверская икона Божьей Матери. Попросишь чего-нибудь.

– Чтоб ты водку не жрал. И домой хочу…

– А ты бы со мной не чокался. Я бы поостерегся.

– Тогда бы тебе все досталось, и ты бы подох.

– Мудро. Свежо и мудро. Доброхот…

Пес подошел к окну, посмотрел на торговую точку напротив, на небо.

– Я тебя, брат Александр, нанял. Ты свои должностные обязанности перевыполнил на определенном этапе. За это получаешь премию. Сто долларов. Нет, сто евреев. Вот. Трать по своему усмотрению.

Саша деньги взял нехотя. Посмотрел на свет, переложил в потайной карманчик, пуговку закрыл, проверил.

– Ну, пошли в Ивер. Как, правильно?

– По дороге объясню. Я, брат, здоровье поправил. Мне не дозволяется прикладываться. А ты проси, проси…

Из-за поворота показалась Иверская обитель. Монастырь с высокими стенами, а со стороны моря – башня.

Войдя в привратную церковь, они застали там русских отцов. Те стояли на коленях перед образом. Паломники, по виду немцы, вынули записочки, произносили имена. Пес встал в стороне, Саша уже с некоторым навыком закрестился, закланялся, подождал своей очереди, припал к иконе. Прошептал что-то. Когда входили, храм был пуст. Вот она, икона… Пес вглядывался в чудесный образ. На подбородке – как будто свежая пробоина. На шее застыл ручеек темной запекшейся крови. Прости нас!

Недалеко от монастыря – часовенка. В часовенке бьет чудотворный источник. Они напились и умылись чистой, холодной водой.

– Стоит часовня на том самом месте, где икона была принята иноком Гавриилом. По этим волнам шел Гавриил «яко посуху». На этот берег впервые взошла Божия Матерь. В последние времена Иверская икона с Афона уйдет, а сам Афон погрузится в море, – кратко объяснил Пес. – Вернешься в Россию, книжку купи в церковной лавке. На это тебе денег хватит.

– А на другое?

– А зачем тебе деньги? Я же рядом. И я рядом буду всегда, – не к месту стал балагурить Пес.

– Я в кафе не пойду. Ты опять нажрешься.

– Так накрыто уже. А с тобой или без тебя – какая разница?

– Как накрыл, так и закроет. Мы же не ели? Пошли дальше.

– Куда?

– В Пантелеймонов. Ты же туда хотел?

– Не, я не готов. Надо трезвиться и поститься. Поехали, брат, в Дафнию.

– А там?

– А там – паром.

– А пешком?

– А пешком далековато. Я только деньги занесу в кафе.

Саша ждал на пятачке автобусном, совсем рядом с их ночным пристанищем, примерно полчаса. Пес вышел, наконец, довольный, со свертком.

– Не хотел отпускать дяденька. На вот тебе, Сашка. Курочки. Рицинка там, помидорики. Поешь, покуда. Только кости не разбрасывай.

Аппетита у Саши не было. Глотнул вина, откусил от куриной ноги. Сложил все назад. Руки вытер бумагой.

Дорога в порт уже знакома. Красота несказанная за окном, хозяин в средней стадии опьянения – рядом. Пакет с курицей в сумке. Маслице, которое вручили монахи в Ивере, в бутылочке, в правом внутреннем кармане куртки.

Следующий нетрезвый сон Пса был явно наказанием.

Не сон это, а бесконечное воспоминание. Мука смертная. Черная Рожа привел его в город Двинск. Даугавпилс сиречь. Теперь не телевизор включил, а прямое видение прошлого приключения.

–  Помнишь того бедолагу? – навис он над лежащим на кровати Псом, зубами людоедскими сверкнул.

–  Пуммерса?

–  Ага.

–  Зачем его отладил?

–  Были причины.

–  Ты что, ревизор Комитета среднего образования с особыми полномочиями?

Черная Рожа теперь сидел во дворе, спиной к нему, под навесом кафешки, даже не оглядывался. Из окна комнаты легко мог быть виден, но Пес головы не поднимал. Рожа цедил кофе и читал газету на латышском языке. Скотина. Клоун. И никто на него не обращал ни малейшего внимания. Ну, сидит папуас во дворе скита на святом дворе и держит латышскую газету вверх ногами.

Просмотреть сюжет и очнуться. Другого не дано.

…Доктор исторических наук Эрнест Пуммерс жил на окраине Даугавпилса в квартире, на втором этаже четырехэтажного кирпичного дома. Пес позвонил из телефона-автомата и добродушный женский голос сообщил на чистом русском языке, что Эрнест Янович в музее, на работе. Посочувствовав, пожелав спокойной ночи, назвавшись коллегой Эрнеста из Ленинграда, он спросил, где же этот музей искать, и вскоре был на месте. Сторож-старичок впустил его после некоторых сомнений, после того, как Эрнест Янович, плотный, еще не старый мужчина, показался на лестнице, ведущей на второй этаж.

–  Я к вам из Ленинграда. Разрешите? Мне рекомендовали коллеги.

–  Весьма рад. Пойдемте в кабинет. Заприте дверь и можете пока отдыхать, Арвид, – разрешил он сторожу, – мы с коллегой поработаем.

В кабинете Пес осмотрелся и первым делом посоветовал господину Пуммерсу позвонить домой и сказать, что он задержится. Тема очень интересная и уйдет на это часа два.

–  Очень хорошо. Чай будете? Кофе?

–  Нет. Это мне помешает.

–  Как это может помешать?

–  Твоя книга? – достал Пес из сумки учебник.

–  О! Конечно.

–  Тогда все в порядке. Ошибки не будет.

–  Какой?

–  Ты тот, кто мне нужен.

–  Но, если, на ты…

–  Ты… вы, мы… теряем время.

Пес снял телефонную трубку и подал ее ученому, дождался пока тот опять же, совершенно по-русски объявит женщине на другом конце провода о задержке. Потом Пес трубку вырвал из рук изумленного хозяина кабинета и оторвал ее от аппарата.

–  Что это?

–  Это пистолет, – объявил Пес и достал оный.

–  Кто вы?

–  Представитель власти.

–  А документы?

–  Расскажи-ка лучше о себе.

–  Что я должен рассказать?

–  О своем видении истории. Ну, давай, начинай.

–  Пистолет, хотя бы, уберите.

–  Нет. Так лучше. Естественнее.

–  Почему?

–  Меньше будешь врать.

–  О чем я могу соврать?

–  Переврешь всю историю.

–  Историю нельзя переврать. Она объективна.

–  А чем же вы тогда тут занимались? За что зарплату получали?

–  За труд.

–  Результаты вашего труда перед вами. Так что объясняйте, но постарайтесь поближе к истине. Как можно ближе. Какая ваша специализация?

–  Долгое время я занимался древними знаками на камнях.

–  Вот. Это хорошо. Поближе к кладбищу.

–  Давайте, я вас выведу отсюда и не будем о кладбищах.

–  Почему? Я люблю эту тему. Я к ней имею некоторое отношение. По специальности я гробовщик.

–  На самом деле?

–  А почему нет? Только мои гробы несколько другого толка.

–  Это аллегория?

–  Считайте, что так. Хотя приходилось делать и настоящие. Итак, начнем.

–  Ну, хорошо. Тут совсем недалеко находятся отличные камни. Той зимой почти не было снега.

– А? Какой снег?…

Автобус по горной дороге катит. Лето…

В автобусе Пес завел богоугодный разговор с соседом. Сидели они с Сашей в разных местах. Вот и захотелось Псу пообщаться, а не с кем. Саша одним ухом разговор слушал, проникался интересом. Как антология таинственных случаев, только наяву. Протяни руку и вот они – случаи. Обсуждали поведение неугасимой лампады, что висит над Царскими вратами соборного храма Иверского монастыря. В праздники она начинает раскачиваться: таков знак присутствия Матери Божьей. Но иногда и по будням. Предупреждает монахов о чем-то. Об испытаниях, которые скоро будут.

Старцы рассказывали: турки напали на Кипр, лампада качалась очень сильно. То же происходило перед другими войнами. Качалась лампада и перед землетрясением в Армении. Когда она начинает раскачиваться в непраздничное время особенно сильно, об этом сообщают во все монастыри Горы. После этого начинаются соборные моления. А Саше Пес лампаду не показал. Обидно.

Когда автобус остановился, диспут продолжился в забегаловке. Хозяин по-русски говорит свободно. Узбек он советский, как выяснилось. А разговор уже зацепил Пса с паломником из Запорожья так, что и не остановиться. Опять уза на столе и булки с сыром. Паром уходит. Будет другой…

Говорили о бесах. Когда наблюдается очевидное несоответствие – замысел убогий, исполнитель ущербный, а результат явный – поведение исполнителя диктуется кем-то другим. А если налицо повадки беса, то ясно, кто дергает за нитки. Пес оживился, прояснел головой, фрапе свое, беспрерывное лакал… Бес – вампир. Он крадет силу с помощью обмана, несбыточных деклараций. Напившись чужой силы, он бросает ограбленных в болезни. Вселение беса в человека – факт. «Ночной дозор» при всей привлекательности – бесовщина голимая. Нет там ничего от Создателя. Все тоньше и горше. Выдавать смерть за улучшение жизни – его большая программа.

Социализм. Революционеры хреновы, прикидывались друзьями трудящихся. Шли на каторгу. Вот чем они купили нас. Это было примечено. Народ в них поверил. Это очень тонкая и тяжелая игра в подсознательное. Потом они предложили большинству населения поменять жизненный уклад, который строился тысячелетиями. Ну, не мог человек так сработать. Это тебе не электорат промониторить. Сделать такое человеку не под силу. Вот он, бесовской подход и его схемы. Ведь сходство морального кодекса строителя бесовщины – калька с заповедей Христа. Но как тонко сбита планка, как размыто блистательно. Рай на земле. И когда души были прихвачены – оказалось, что нужно забрать все. Нет частной собственности, но есть генеральный секретарь. Добрый и строгий дедушка. И интриганы пониже, которых он время от времени разоблачает к всеобщей радости. А экономике – в какой-то перспективе – конец. Но русский человек каким-то образом переварил эту жуть и уже готовился ее под себя приспособить. А он опять здесь – бесовин.

Собственность человека, распространение его сущности на частичку окружающей материи, овеществление личности в этой частичке. То есть дух в тварном виде. В своем домике. И чем больше домиков, тем крепче духовное тело вокруг. Нет частной собственности – нет ничего – конец времен. Только в Союзе умудрились наполнить колотую эту форму живым содержанием, и бесы затрепетали. Сатаноид был уверен, что лозунг обобществления имущества прихватит и лентяев, и других убогих. А они – носитель разрухи. На медленное умирание мы были обречены. И в тело это отравленное, но все же жизнеспособное, повтыкали иглы и трубки. Окрестные народы насосались вволю. Но необъяснимым образом Россия оказалась живой. И опять перевариваривает новый мировой порядок. Не рассыпается.

Начнем сначала. Светлое будущее остается… Теперь частная собственность и стремление к баблу не только не осуждаются, но поощряются. Но потребление понимается в чисто материальном смысле, безбожном. И «права человека» для присмотра за Ваней. Чтобы не мешал педрилам. Такие кульбиты может проворачивать только нечистый. Никакие американские шпионы и масоны этого сделать не могут. Это тончайший синтез психологии, физики, кибернетики и многих других наук. Это абсолютная наука. Подумай, как она называется… Душа уходит не в материю, а в вещь. И там умирает. Домик рассыпается. С этой точки зрения нужно смотреть на все. Вместо классовых противоречий – другое. Снимет Богородица покров – все рухнет.

– Ты как думаешь, бес в ком сидит? – Обратился Пес к товарищу по несчастью, которое уже было неоспоримым.

– Он не сидит. Он подселяется и гадит понемногу. Как вирус.

Пес с оппонентом раскрыли рты от изумления.

– Ты, брат, не прост, – сказал Пес. – Ха! За это надо выпить.

– А паром?

– А парома, брат, сегодня больше нет. Вот Викентий пешком в Пантелеймон пойдет. А мы тут останемся.

– Почему?

– Угадай с трех раз.

– Так он тоже пил.

– С оглядкой. Дойдет, будет, как стекло. И ты будешь. А я не могу.

– И куда теперь?

– В Карею. А можно попроситься и здесь. Наверху номера, как в Париже. Тебе понравится. И спать. Чая. Горячего. Немножко русской водки.

– Откуда?

– У тебя в сумке еще одна есть. Я знаю.

– А…

– Молчать, – приказал Пес, – попрощайся с Викешей.

Они обнялись и троекратно прижались щеками. Викеша отбыл.

Номер, действительно, оказался приятным. Большой, чистый, как в Уранополисе. Или даже в Каргополе.

– Котопузов ловим? – зацепил Пес Сашу.

– А можно?

– Нужно. Где снасть?

– В сумке.

– Я не сомневался.

Тут и пакет с курицей из Кариеса пригодился. Пес баллон рицины купил, хлеба и неизбежных рыбных консервов. Ловили на мясо ракушки вначале с правого пирса, потом с левого. Окушки, бычары. С котопузом не вышло.

– Ты вот, брат Пес, знаешь все про здешние нравы и на службе стоял.

– Слушаю тебя, брат Болотников.

– Ты сам-то во все это веришь?

– А ты скажи, я на русского похож или прикидываюсь?

– Пьешь ты как-то, не по-русски…

– То есть?

– Без удали и надрыва. И без радости. Как механизм. То ли поляк, то ли чухонец.

– Это ты справедливо заметил. Долго я там пробавлялся на сладких ликерах. Испоганился. Однако, симптом…

– А какое отношение имеет алкоголизм к церкви?

– Что ты за церкву цепляешься? Я что, алкоголик?

– Ты бы на себя ночью посмотрел… и вообще, клюет у меня…

Пес несколько даже разволновался. Вечер, предполагавшийся таким чудным и естественным, приобрел какие-то обидные свойства.

– Скоро ты услышишь истинное церковное пение. Там и поймем, каков твой символ веры.

– И что за пение?

– Я этот вопрос глубоко изучил. Сейчас объясню популярно. Древнее пение находилось в согласии с божественной антропологией, Естественное, не надрывное звучание каждого гласного звука «опирается» на определенную часть резонатора, которым является внутренняя поверхность человеческой головы и горла. Поэтому в традиционном пении мелодия задавалась самим текстом. И каждая гласная фонема строго соответствовала определенной высоте звучания. Главным было Слово. Потом было почти утрачено Слово. С веками оно все более закрывалось звуковыми виньетками «композиций». Текст теперь часто просто не разобрать. Так даже «духовные» песнопения все более утрачивают свой сакральный смысл.

– Да. Это не рыбнадзор. Оттого ты и пьешь много.

– Отчего?

– Оттого, что много знаешь. Когда много знаешь, душа идет вразнос и в запой. Не надо этого. Браконьерь потихоньку и брагу соси.

– А у тебя лиходеи заберут последнее. Самолет забрали. Лодку. Жену. Дом и дочерей.

– Какие лиходеи? – насторожился Саша.

– Сам, знаешь… С вирусом…

Тем временем благословенная эта земля вплывала в волшебнейший из вечеров.

Настоящее пьянство подразумевает интенсивные процессы в организме, сопровождаемые выделением пота и фекалий. Передав скромный улов местным котам, худым, криволапым и нервным, странная эта пара отправилась в номер.

…Сколько раз, вот так стоял он под душем, смывая непотребство и не желая выходить из-под струй, которые принимали его, гладили, смывали мерзость бытия. Потом – хорошее мягкое полотенце и снова в мир. Можно полежать поверх одеяла на евротахте, подумать немного, послушать, как отскребывается от тщеты и еврогрязи Болотников. Греция – Европа. То, что съедено, переварено и выделено. Евро – грязь и евро – фекалии. В гостиничке еще кто-то, очень тихий и непонятный. В коридор не выходит, только шуршит обертками за дверью. То ли покупки разворачивает, то ли журналы мнет.

Пес совершенно потерял осторожность. Он впервые в жизни просто жил. Не ждал подвоха, надеялся на высший промысел…

… Мясо хозяин приготовил отвратительно. Зажарил по куску баранины, обсыпав большим количеством приправ, каких, сам не ведал. Забывать стал свое ремесло, забрасывая булки с сыром в печку СВЧ и разливая фрапе и эленико. Картошка фри и греческий салат не в счет. Узу принес сразу в литровой бутылке и пивка две бутылки открыл.

– Откуда, товарищ? – поинтересовался Саша.

– Ташкент.

– А здесь чего?

– Семья там, я здесь. Пути Господни неисповедимы.

Потом Пес затеял с хозяином дискуссию о ценообразовании и себестоимости, предлагая различные варианты продвижения моделей российского общепита в регионе. Узбек кивал и слушал из вежливости. Выпил из вежливости же рюмочку и ушел к себе, готовиться к завтрашнему дню.

Потом прошел короткий ливень, на рейде загорелся фонарь на какой-то яхточке, и все это было почти счастьем. Саша все косился на хозяина, но признаков опьянения не обнаруживал, понимая, как здравый человек, что добром это все равно не кончится. Да ладно. Горел фонарь над праздничным столом. Потом появился монах.

Телефон метрах в двадцати, под козырьком. Карту ввел и говори, с кем хочешь. Недорого и качественно. Вот оттуда, от автомата, русская речь и прозвучала. Пес и вида не подал, а Саша обрадовался, встал и пошел потихоньку к монаху. Пес опять порадовался легкости, с которой Болотников вступал в контакт с клириками.

Вот он уже ведет парня к столу. Питерский парень. Каливу держит неподалеку, спрашивает, есть ли где ночевать. На вид – поэт из ленинградского литобъединения, только в рясе и кроссовках. Обувь здесь совершенно разнообразная. В ботинках на высоком каблуке, считающихся обувью чернецов, далеко не убежишь. Пес извиняется и спрашивает отца, не выпьет ли он хоть пива. Парень отказывается. Пока они говорили, на эти несколько минут он совершенно преобразился. Нахлынули наверняка забавные картинки мирского прошлого в городе Питере. А, может быть, другого. Осторожным нужно быть с посторонними даже в саду Богородицы. Ее это все вокруг. И булки с сыром и узбек, и капли воды на стекле веранды. Кричат неподалеку, и слышится звук мотора раздолбанной «реношки» или чего-то похожего. Извоз сраму не имет. Парень благословляет их и исчезает.

Они сидят еще долго, потом гуляют по берегу. Наконец возвращаются в отель. И все начинается сначала. Примерно так, как в Кариесе, только чуть глаже и спокойней. Часов до трех мучает Пес Сашу разговорами и требованием участия в его беде. Саша отбирает и прячет водку и вино, потом засыпает в обнимку с бутылками, а когда просыпается, они пусты, стоят рядом с подстилкой Пса, и тот прихрапывает. Ночь позади.

Саша идет в душ, чистит зубы, бреется. Пес говорит, что гладкокожих в монастыре недолюбливают. Отношение другое. Но где он, монастырь, и будет ли?

Саша вышел на пристань. Там – монахи, паломники, полицейские, какой-то другой, необъяснимый народ. Паломники из Европы, со складными рюкзаками, посошками спортивной конструкции. Здесь, в лавках, имеются настоящие, ручной работы, приятные на вид и легкие в руке. Стоят дорого. Много чего интересного есть в лавках. Иконы, маслице, разные полезные для служителей культа вещи. Саше понравилась маленькая керосиновая лампа. Блестит латунными боками, стеколком поблескивает. В домашнем хозяйстве может быть применена с пользой. На обратном пути купить бы… Когда он, этот путь, будет. Подошел паром, не с пассажирами, а с машинами. Новенькие грузовики, вроде наших «МАЗиков», «фордики» в количестве трех и легковушка. В иномарках он не разбирался. Потом подошло другое судно. Русских сразу отличишь. Или хохлов. Глаза дикие, в голове беда. Трудно до Бога добраться. Но есть и ясноглазые, лица светлые. Саша прикинул, каких больше, к определенному выводу не пришел. Как подошел сзади Пес и положил руку на плечо, не заметил.

– Ищем братьев по разуму?

– Да вот стою, ничего плохого никому не делаю.

– Ну, сегодня, отлежусь, завтра с утреца и поплывем.

– Вот этого, товарищ, не будет. Поплывем сейчас.

– С такой-то рожей?

– А, может, того? В скит какой? Там на рожу не посмотрят.

Пес внимательно посмотрел на Болотникова, соображая, что за метаморфозы такие произошли с его другом. Каким-то не таким он становился прямо на глазах.

– Вот к Пашке бы, питерскому!

– Какому еще Пашке?

– Ну, который вчера был. По телефону звонил.

– Ладно. Вижу, не мил я тебе. Пошли завтракать, только я в харчевню не пойду. Давай там, хлебца, ставридки.

– А тушенки у них нет?

– У них все есть. Только я при отцах тушенку жрать не буду. Короче, бери, что хочешь, и пойдем, там за волнорезиком сядем. Мне маленькую узочку и воды. А себе, что хочешь. Денег дать?

– Свои найдутся…

Завтракали долго. Эгейское море ворочалось совсем рядом, только руку протяни. Солнце поднялось и согрело их, легкий утренний хмель не растревожил вчерашнее. Саша готов был простить Псу все.

– Есть одно маленькое предложение, – сказал Пес.

– Еще по узочке?

– Ты – порождение ехидны. Потомок государственного преступника. Я расскажу тебе про «Скоропослушницу». Выполняется все, что не попросишь. Только добраться надо.

– И как добраться?

– Дохиар. Это, совсем рядом с Пантелеймоном. Я там отлежусь еще полдня. Потом греки за трапезой вино пьют. Тебе понравится. Но могут не пустить.

– Чего это?

– Худые, брат, времена на Афоне. Чмырят русских. Это тебе сразу не понять. Потом расскажу. Впрочем, и раньше прижимали. А сейчас вот, не совсем хорошо. Короче, плывем на лодке. Парома сегодня больше не будет. Пешком мне тяжеловато. Тут есть один лодочник. Дорого, но это тебя не касается…

… Псу чрезвычайно нравился Дохиар. Там можно было бы держать оборону, скажем, от бесовских батальонов, до конца света. Дохиарская обитель – крепость. Со стороны входа, охраняемого двумя архангелами, глядевшими чрезвычайно грозно, иллюзия неприступности уходила, чтобы вернуться вновь, уже внутри, за стенами. Но пока требовалось получить места в архандарике. Прежде они посидели некоторое время в беседке, над пристанью. Первый, кого они увидели, был кот. Мерзкий такой, ехидный, худой. Он в беседку идти совестился, но и не оставлял их своим вниманием. Будто привратник в поместье. Потом парень в зеленой рубашке и джинсах – чинил насос. Другой работяга подальше поливал цветы из шланга, а еще повыше, компания из шести человек занималась каменными работами на постройке, которой меньше тысячи лет с виду было дать нельзя. На вопросы Пса по-английски отвечали жестами. По-гречески понимали с трудом. Да и греческий Пса был далек от эталона. Наливай да пей. Стало быть, трудники, незнамо откуда. Может, из Абхазии, может, из Албании. В направлении архандарика махнул рукой кто-то, неуловимо напоминающий бригадира.

Вот она, гостиница. Слева от входа. Только нет никого. Хочешь, в кресле сиди, хочешь, молись, хочешь, так побудь. Наконец появился молодой грек, студент семинарии по виду и возрасту, большой учености и лени парень, судя по всему. А мимо опять шли коты. И все, как один, гнусные. Греческий кот – не наш. Он худой и окрас у него необъяснимый, нет ярко выраженной породы. Намешаны все тайны времен. Пеструшки какие-то, а не коты. Коты эти сидели и в конторке. Лежали они на ступенях, обозначались на стенах, выглядывали из-за углов. Котам тоже было интересно, кто это пытается получить коечки в монастыре. Так просто люди заехали или дело важное имеют.

Пес поговорил с парнем по-английски и, неудовлетворенный, вышел, присел на каменные перила.

– Говорит, что здесь не отель. Не пускает.

– И что теперь?

– Ничего. Поедем назад в Карею. Или в Уранополис. Вот только паромов сегодня нет, а будет ли лодка, не знаем.

– Только не это. А то, что мы русские, ты говорил?

– От этого только хуже будет. Впрочем, в димитрионе все написано. Только до этого еще не дошло.

– Нет. Так не бывает. Обещали «Скоропослушницу», так показывайте, – неожиданно произнес Саша и отправился на переговоры. Потом он вышел, а грек отправился в чрево монастыря. Очевидно к настоятелю, благословения просить за этих странных людей.

– Ты что там ему набрехал?

– Я сказал, что русские мы. Про «Скоропослушницу». Потом опять про русских. Петербург-город.

– А почему не Каргополь?

– Откуда он знает?

– Разумно.

Просидели так еще с полчаса. Пес, воспользовавшись паузой, рассказал Саше историю иконы.

– Это произошло в семнадцатом веке. Келарь обители, проходя ночью с зажженной лучиной в трапезную, услышал голос от образа, висевшего над входом, призывающий его не коптить икону. Монах решил, что это братья куражатся. Пошел, как всегда мимо, лучина коптит сильней обычного. Не к добру, решил он и не ошибся. А, может, ошибся. Трудно нам судить. И тут он слепнет. И тогда до него доходит, что это с ним говорила Богородица. Парень по памяти нашел икону, упал на колени, умоляя о прощении, и прозрел. Матерь Божья попросила именовать эту икону «Скоропослушницей». Все страждущие получают теперь от нее немедленную помощь. На земле ушедшего социализма списки с иконы всегда почитались. Помогала всем, почти без исключения.

– А почему, почти?

– Подумай сам, на досуге. В год сталинского восстановления законности Дохиар принес список с иконы в дар Русской духовной миссии.

– А Сталин тут причем?

– И об этом подумай. А вот тебе несколько слов из молитвы. Остальное сам прочтешь, когда-нибудь. Или не прочтешь. На то воля Божья.

«Чудотворному Твоему образу припадающе, молимся Тебе, всещедрей Матери человеколюбиваго Владыки; удиви на нас пребогатыя милости Твоя, и прошения наша, приносимая Тебе, Скоропослушнице, ускори исполнити, все еже на пользу, во утешение и спасение коемуждо устрояющи».

– Я же не запомнил. Ты запиши.

– Будешь говорить своими словами. Тут еще частица креста животворящего. Мощи разнообразные. Примерно десятое место в иерархии у Дохиара.

– А первое?

– Запамятовал. Потом скажу. Лавра, вроде… Или Ватопед. Нет, Лавра.

Снова появился грек, пошел к себе в каморку и стал варить кофе на плитке. Саша тут же задумался, откуда здесь электричество. Есть ли дизель тут или солнечная батарея. Потом грек кофе стал пить.

– Поедем, Болотников. Не пустят.

– Как это не пустят?

Саша пошел внутрь, побыл там несколько и выглянул довольный. Пускали.

Далее следовал ритуал заполнения анкеты. Переговоры вел Пес. Себя он назвал директором по рекламе, а Сашу – начальником автоколонны. Только вот имена покойных отца и матери переспросил. Наконец мука анкетирования закончилась и их повели в комнату.

Это был не отель. Койки в два яруса, грубые одеяла и пружинная сетка. В помещении более никого. Можно выбрать койки у окна и прилечь.

Короткая вечеря в греческом храме для Саши было делом уже несколько привычным. Подольше, чем в Дафнии, построже, но как-то и добрее. Монастырь. Пес прикладывается к иконам, Саша за ним, против часовой стрелки, потом идут в левый придел, становятся в стасидиях, ждут. Подходит дедушка, говорит что-то, показывает на правую сторону. Они кивают головами и остаются, но на всякий случай переходят несколько далее. Саша пытается понять, где же она, «Скоропослушница». Наверное, вот эта, самая старая, с трещиной и в скрепах. Саша говорит с ней, слушая службу вполуха. Однако пение греческое его пронимает. Все вокруг ново и необычно. По-взрослому. Наконец служба заканчивается, все опять прикладываются к иконам, Саша опять просит строгую женщину с ребенком на руках о чем-то тайном и оттого ему вдруг становится хорошо. Пес рядом.