Текст книги "Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу"

Автор книги: Леонид Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Действительно, этим летом в сибирских реках появились огромные аллигаторы-убийцы: серые спины, желтые животы, рифленые хвосты и сотни мелких зубов – острых как бритвы, способных перегрызть трехвершковое бревно.

Одним ударом хвоста аллигаторы перешибали лошади хребет или сбрасывали телегу с парома в воду. Длиной они были три сажени и более.

Далеко от воды «гадеры» не уходили, так что люди постепенно приучились сосуществовать с жуткими соседями. Понятное дело, теперь больше никто не рыбачит и белье в реках не стирает – все в точности предсказал мой отец пятнадцать лет назад, когда пугал кедринского градоначальника. С одной лишь разницей: тогда речь шла не об аллигаторах, а о ехидне, что «завелась» в Архиерейском пруду.

– Не будет войск. Раньше не слали, потому что солдат не хватало. «Гадеры» ведь эти чуть ли не в каждой речке завелись. А теперь говорят, в рождественские морозы сами собой передохнут. В кои-то веки и от холода польза будет.

– Ваши бы слова да богу в уши… До поселка Тутолово оставалось не больше версты, когда приказчик вдруг завопил:

– Тпру!!! Тпру, родимая!

Изо всех сил натянул поводья. Кобыла поднялась на дыбы, захрапев от ужаса, бричку тряхнуло, едва не скинув нас с облучка. Приказчик с трудом утихомирил лошадь. Поперек дороги лежало странное серое бревно, слегка «припудренное» изморозью. Оно вдруг шевельнулось и, переваливаясь с ноги на ногу, беззвучно спустилось с пологого откоса. Я хорошо разглядел крепкие короткие лапы и мощный длинный хвост.

– Мама родная! – прошипел приказчик и повернулся ко мне. Лицо у него было серое – почти как аллигаторова кожа, только бледнее. Не дождавшись моего ответа, приказчик спросил: – Чего делать-то?

– Стой тут. Я схожу гляну…

Поселок был в осаде. Аллигаторы сотнями выбирались из реки и огромными серыми клиньями устремлялись к Тутолову. Начались заморозки, а это для холоднокровных верная смерть. Им нужно было тепло, и всесильный инстинкт самосохранения повел чудовищ к человеческому жилью.

Трижды я натыкался на сбившихся в кучу аллигаторов. Они пытались согреться, тесно прижимаясь телами. Наползали друг на дружку, залезали вторым и даже третьим этажом – как лягухи во время брачных игр.

Если бы все чудовища занимались таким вот сугревом, людям ничего не стоило бы уйти из окруженного поселка. Но далеко не каждый аллигатор от холода стал вялым и медлительным, превратившись в хорошую мишень, – их взбодрил хлынувший в кровь адреналин. Молодые, агрессивные особи могли ползать со скоростью пешехода и бдительно следили за жителями Тутолова. К тому же сибирские аллигаторы, в отличие от африканских собратьев, существа стайные.

Наверное, здоровые взрослые тутоловцы сумели бы бегом выскочить из кольца, но что делать с малолетками, стариками и больными? Да и разве бросишь домашний скот, без которого многодетной семье не выжить? Горняцкий заработок скуден.

Мне пришлось продираться сквозь бурелом, когда три здоровенных самца задумали полакомиться пришвинским мяском. Крылья бы им отрастить – вот уж точно не будет спасения.

Вернувшись к бричке, я с удивлением обнаружил, что приказчик, несмотря на охватившую его трясучку, дождался меня, не дал деру.

– Ну что там?!

– «Гадеры» напали на поселок. Долго тутоловским не продержаться. Мчись назад, телеграфируй в Ломов – пусть срочно шлют солдат. А я останусь. Девушка моя тут…

Приказчик поглядел на меня с уважением и жалостью и зачем-то снял картуз. Развернул бричку и, взмахнув кнутом, погнал кобылу в сторону Верхнего Вычегая. А я пошел обратно. Надо было найти Настю.

Войск и жандармов в Тутолове нет – только полицейский участок. Пулеметы народ в сараях не прятал – это рабочий поселок, а не привыкшие ко всему деревни в Пограничье. Разрывных пуль или гранат на ярмарке не купишь. А охотничьими ружьями аллигаторов не остановить. Слишком их много, да и попасть в уязвимые точки нелегко. Жаканов опять же не напасешься, а дробью в хищников палить – лучше уж сырой картошкой кидать. Хоть шишек им набьешь…

Даже если пуля попала в чудовище и пробила толстенную шкуру, это не значит, что оно больше неопасно. Чтобы уложить аллигатора, нужно попасть либо в глаз, либо через разинутую пасть (под строго определенным углом) – в мозг, либо под лопатку – попробуй пойми, где она у него! Сделать это непросто и при спокойной, выверенной стрельбе, а когда кругом чудовища и руки трясутся… Никудышные охотники из рудокопов, да и страх всех обуял. «Нечистая сила! За грехи наши – воздаяние!» – вопил батюшка с амвона, и народ верил, крестился истово, на колени падал, поклоны бил. До снайперства ли тут?..

К поселку легче всего подобраться по длинному глубокому оврагу, ведущему к реке Казаринке. Им-то и воспользовались основные силы аллигаторов, пока авангард штурмовал Тутолово в лоб.

Местные жители не могли получить подмоги. Телефонный провод был перекушен – вот и пойми, случайно или вполне осмысленно. А трое гонцов, один за другим отправленные в Верхний Вычегай, до цели не добрались. Ноги-то у парней крепкие и длинные, зато ум короткий. Убежали бы от «гадеров» по открытой местности, но эти олухи царя небесного выбрали для прорыва тот самый овраг. Увидев аллигаторов, они начинали карабкаться наверх по мокрой глине, соскальзывали и срывались прямо в разинутые пасти. Лишь один сумел выбраться из оврага – но тут же напоролся на караулящих его чудовищ.

Позже я узнал: горняки успели заминировать ближний конец оврага рудничным толом и взорвали его вместе с подобравшимися вплотную к поселку хищниками. Земля содрогнулась, и в двух ближних шахтах рухнули перекрытия.

Теперь главные силы чудовищ двигались через давным-давно убранное ржаное поле. Обойдя передовой дозор с тыла, аллигаторы отсекли рудокопов от поселка. Звуки дружной пальбы я услыхал издалека. Вскоре она стала лихорадочной – началась паника, стрелки спешили, мазали… А потом раздался душераздирающий крик. И еще один. И еще. Так кричат только упавшие в огонь или съедаемые живьем.

К месту бойни спешили десятки аллигаторов. Они отнимали друг у друга добычу, порой вступая в настоящие схватки. На время жора стая распадалась. Желудки отныне командовали головами.

Пока чудовища пожирали дозорных, я ринулся по заросшему малиной ольшанику – узкому свободному коридору между оврагом и полем. А по полю тем временем, словно приземистые бронеходы-амфибии, ползли старые, замшелые «гадеры», опоздавшие к трапезе.

Когда я добрался до крайних домов, у виска вжикнула пуля. Второй я ждать не стал и откатился в придорожную канаву. Стреляли горняки из ополчения, хоть я и ничуть не походил на аллигатора. Совсем от страха разум потеряли.

– Вы что, сдурели?! – закричал я. – Чего в людей палите?!

– Ты откуда, мужик? – спросили меня, опомнясь.

И после недолгих переговоров я вышел к баррикаде из опрокинутых набок саней и поленниц, перетасканных на улицу из дровенников.

– С ярмарки ехал. Наткнулся на дороге на «галера». Послал возницу в Верхний Вычегай, а сам – сюды. Глядишь, помощь будет к завтрему. А день, значит, продержаться надо и ночь перебдеть.

– Хрен тут продержишься! – запричитал басом чумазый дядька в дубленом полушубке без единой пуговицы или завязки. – Глаза нам нечисть отводит, и пули от них отскакиват! Сгинем мы – все до единого!

Остальные стрелки понуро молчали. Были они обречены – по глазам видно. Воля к сопротивлению – на нуле, «котелок» не варит, руки дрожмя дрожат. Хоть сейчас в гроб ложись.

– Дай-ка мне ружо. – Я протянул руку, и двустволка оказалась у меня. – Патронташ, – велел я.

Дали и патронташ. Я проверил ружье, патроны – вроде в порядке, подвести не должны.

– А теперь вы трое, – показал на чумазого и ближних к нему, – пошли со мной. Покажу, как надо пулять. Больше не отскочит.

Понимал ведь, что могут признать во мне скрытого и-чу и тогда жди неприятностей, но не удержался. Людей жалко. Сказано ведь: «Не щадя живота своего», а мы теперь только и делаем, что прячемся…

Мужики сомневались недолго, хотя страх не исчез. Просто подчиняться они привыкли, да и выбор-то невелик: или чуть позже тут вот, у баррикады, скопытиться, или судьбу вместе со мной попытать.

Пошли мы неспешно. Я – в полный рост, троица – пригибаясь, будто под огнем. И чем дальше шли, тем страшнее становилось рудокопам. Надо бы их чем-то отвлечь.

Неподалеку от баррикады валялись дохлые аллигаторы – на мелкие кусочки их порвало. Видно, без рудничной взрывчатки не обошлось. Толовые шашки швыряли в хищников – вместо гранат.

– Много еще тола в поселке? – спросил я чумазого. – Взорвать бы их к чертовой матери… А он вдруг на меня окрысился:

– Не твово ума дело! Хозяйский тол – хозяину и решать!

– А дохнуть-то – вам! – разозлился я. – Граф небось давно в Ломов умахал! – На этом конец разговору. Отвлеклись, называется…

Потом увидели мы на голом буром поле серую пену. Чудовища накатывались волнами – плотно, медленно, неудержимо. Впереди ползли десятка два самых борзых аллигаторов. Они опережали прочих на сотню саженей. В самый раз – нетерпеливые эти зверюги при виде нас прибавили ходу, – казалось, они мчат по полю, будто на колесах. Я остановился. Рудокопы стояли позади меня – шагах в десяти, готовые в любой миг дать деру.

Ждать осталось недолго. Хищники приближались, охватывая нас в полукольцо. Передние были уже в пределах досягаемости. Я не спешил, подпуская их ближе.

Аллигаторы еще ускорились: они уже почти бежали. Совсем не по-крокодильи. В них словно кто-то встроил движки. Наконец дистанция сократилась до тридцати саженей, и тогда я показал тутоловцам призовую стрельбу. Я был совершенно спокоен, я был уверен, что мне все удастся. Вовремя прочитанный самозаговор дороже ста заклинаний и тысячи тренировок. Каждая пуля попала в цель.

– Правый глаз, – комментировал я свои выстрелы. – А теперь – левый. Бей в глаз – не порти шкуру… Отсюда под лопатку не попасть. Значит, снова – в правый глаз-Пасть распахнул – соседа жрет. Ну-ка, ну-ка… Нет, так не получится. Боком развернулся. Счас… Вот – и в сердце. Видели, как кувырнулся?

Рудокопы видели. Пять, десять дохлых «гадеров» – это уже много. Страх стал слабеть, и тутоловцы тоже открыли огонь, следуя моему примеру. Одна пуля из трех попадала в цель – неплохо для начала.

И вот самые борзые аллигаторы мертвы. Мы подошли к их телам. Рудокопы для верности попинали «гадеров» ногами. Трупы чудовищ больше их не страшили. Они были готовы воевать и дальше, но патронов осталось маловато – на это сонмище «гадеров» явно не хватит.

Вторая волна чудовищ докатилась до поверженных собратьев, но нас атаковать не спешила. Чтобы согреться, им нужно было поесть. И, забыв о нас, «гадеры» начали трапезу – она же тризна. Можно было безбоязненно возвращаться к баррикаде.

На полпути к ней мы услышали впереди, в поселке, приглушенные расстоянием крики и выстрелы. Бросились бегом, проскочив мимо саней и поленниц. В Тутолове вовсю шла бойня.

«Опоздал! Опоздал!..» – молотом стучало в висках. Я наддал, и рудокопы безнадежно отстали. Несся по улице, перепрыгивая через живые бревна и уворачиваясь от хищников, которые пытались наброситься на меня. Я не стрелял – берег патроны. Чувствовал: очень скоро они мне понадобятся.

«Гадеры» прорвались в поселок с тыла и стали теперь его полновластными хозяевами. Они заполонили улицы и штурмовали один дом за другим. Забаррикадировавшиеся жители стреляли в них из окон, обливали кипятком, пытались поджечь – но «гадеры» были хитры и неустрашимы. Долго тутоловцам не продержаться.

Часть жилищ была захвачена чудовищами, и там шел пир. Некоторые «гадеры» вдруг раздумывали осаждать очередной дом и бросались в завоеванные – в надежде урвать кусок у более удачливых собратьев. Начиналась жестокая драка.

Настин дом я нашел быстро – она описала его, когда мы встретились на ярмарке. Да и трудно заблудиться в поселке, выстроенном в виде квадрата с открытыми углами. Нашел, обогнул бегом глухую стену и остановился как вкопанный. На мгновение я едва не потерял сознание – до того мне стало страшно. Мертвый «гадер» застрял в деревянных воротах. Значит, хищники уже здесь.

Перебираясь через труп чудовища, я увидел, что голова его искромсана. Рядом с ним лежал мужик с окровавленным топором в руке. Ног ниже колен у него не было, и он истек кровью. Больше человеческих тел видно не было.

– Не стреляйте! – на всякий случай крикнул я, чтобы не выпалили со страху в меня. Но здесь некому было стрелять.

Добротные двери дома, изнутри припертые мебелью, «галерам» пробить так и не удалось, хотя еловые доски были все в расщелинах. Хищники попали внутрь, проломив хлипкую дверь черного хода. Изнутри не раздавались человеческие голоса – только скрип половиц, тяжелый топот и жуткий хруст.

Не помня себя, я кинулся в дом по следам чудовищ. Влетев в сени, я наступил на хвост «гадера», который пожирал тушу другого хищника. Хвост взвился в воздух и со страшной силой обрушился на то место, где я только что стоял. На доли секунды я успел опередить «гадера» и отпрыгнуть в сторону. А потом я выстрелил. И промазал. Чудовище было ранено в шею. Еще один выстрел, и пуля пробила мозг. Первый!..

Из пролома доносился треск и топот. В доме хозяйничали несколько «гадеров». С следующим хищником я столкнулся на крутой деревянной лестнице, ведущей на второй этаж. Это была хитрая бестия. Увидев человека с ружьем, он не попытался убежать или броситься на меня – понимал: не успеть. Свернувшись в кольцо, «гадер» покатился по ступеням вниз. Сбей он меня с ног – Игорю Пришвину конец.

Я ускорился и успел трижды выстрелить, прежде чем чудовище вывалилось в сени. Первая пуля угодила ему в позвоночник. Живое кольцо ударилось о перила и проломило их. Разворачиваясь на лету в облаке летящих обломков, «гадер» бился о стены и падал, падал… Вторая пуля вошла ему в брюхо, немного не достав сердце. Третья ударилась чуть выше и пронзила «движок». Готов…

Людей я нашел в одном месте – вернее, то, что от них осталось. Матери не прижимали к груди детей, отцы не стискивали в окоченевших руках топоры и кочерги. Окровавленные куски тел лежали посреди огромной кухни, окружая большущую русскую печь с несколькими плитами. На сей раз я был точен. Тремя выстрелами положив трех лакомящихся человечиной «гадеров», я убедился, что здесь только мертвецы. Я наклонялся к человеческим останкам, чтобы определить, кто здесь – кто. Подобрал с пола откушенную женскую руку, пытаясь понять, не Настина ли она. Чужая! Слишком натружены пальцы. Потом разглядывал обрывок платья. Нет, такое бы она не надела. Насти не было. Нет ее! Нет! Господи, как я был счастлив! Мне даже не было стыдно за эту радость.

Я начал обшаривать дом. Он был довольно велик: на двух этажах жило двенадцать семей. Я звал:

– Настя!!! Настя! Это Михаил! Вылезай – не бойся!

Она не отвечала, и меня вновь начал охватывать ужас. Я заглядывал под кровати, распахивал дверцы одежных шкафов, лез в чуланы. Ни-ко-го. В комнатах только что кипела жизнь – и вот все мертвы. Поверить в это можно только умом, но не сердцем.

Во время поисков я убил еще двух «гадеров», – похоже, они, как и я, искали девушку. Убил походя, почти не целясь – руки все сделали сами. Итого восемь. В доме их больше не осталось. Но и патроны в моем патронташе подходили к концу.

Настя пряталась на самом верху – на чердаке, забившись под застреху. Только поэтому хищники ее не нашли. Она сидела сжавшись в комочек и не отвечала мне, даже когда я добрался до нее. Была она в домашнем платье и тапочках, а на чердаке холодрыга.

– Настя! Слава богу! – по-бабьи причитал я, обнимая и гладя ее по голове. – Все будет хорошо. Все обойдется. Больше ничего не бойся.

Девушка не вскрикнула, не пыталась вырваться из моих рук. Она меня словно не замечала. Ее била мелкая дрожь, да глаза часто-часто моргали. Я понимал: Настя в глубоком шоке, и нужно поскорей вытащить ее отсюда. Если она сможет идти своими ногами, спастись нам будет гораздо проще.

Наконец девушка сумела разжать намертво стиснутые зубы. Я влил ей в рот из фляжки глоток настойки «тимофеич», она закашлялась, на глазах выступили слезы. Она по-прежнему не могла вымолвить ни слова, только благодарно смотрела мне в глаза.

– Настенька, хорошая моя… Надо идти. Вставай-ка.

Зашевелилась, задвигалась еле-еле. А время стремительно убегало, унося с собой надежду выжить.

Я помог ей встать на ноги, и мы побрели вниз, к выходу из дома. Мы шли обнявшись, и на миг я даже позабыл о свирепых «галерах», которые сейчас расправляются с останками местных жителей. Против всякой логики и здравого смысла мне казалось, будто нам больше уже ничто не угрожает, ведь отныне мы вместе!

Пока я возился с Настей на чердаке, в доме появились новые чудовища. Они производили много шума. Я оставил девушку на лестничной площадке между первым и вторым этажом. Мертвый «гадер» лежал внизу кверху брюхом и выглядел совсем не страшным.

– Только никуда не уходи, – наставлял я ее, теряя драгоценные секунды. – Жди меня. Если что – кричи.

Она согласно моргала ресницами. Но стоило мне исчезнуть в коридоре первого этажа, Настя тоже стала, хоть и медленно, спускаться вниз – туда, где оставила мать и приехавшего на каникулы младшего брата.

Расстреляв очередного аллигатора, я ощутил движение за спиной. Девушка шла прямиком на кухню. Она перешагнула через труп издырявленного мною «гадера», будто через обычное бревно, и как сомнамбула пошла дальше.

– Не ходи туда! – закричал я, чувствуя, что кричать бесполезно. – Не смотри! – Я никак не успевал добежать до Насти, схватить ее и силком утащить с того страшного места, где скорее всего нашли свою смерть ее родные: передо мной возник еще один «гадер» – старый самец, изукрашенный шрамами, словно мхом поросший.

«Сейчас она увидит и умрет, – крутилась в моей голове единственная мысль. – Сейчас она увидит и умрет…»

Я застрелил старика. Ноги чудовища продолжали двигаться, хотя головной мозг был уже пробит, словно «гадер» был бессмертен. Не дожидаясь, пока он рухнет, я кинулся на кухню и обнаружил Настю на груде мертвых тел. Она нашла коричневый ботинок своего брата, прижала к груди и упала навзничь, ударившись головой об угол плиты. Я бросился к ней, нащупал пульс. Жива!!! Из раны над ухом, склеивая ее чудесные волосы, текла малиновая кровь.

Пришлось нести девушку на руках. Стрелять я теперь не мог, быстро бежать – тоже. Мы становились легкой добычей для тех «гадеров», что насытились, пополнив запас энергии, но еще не успели обожраться и впасть в спячку ради долгого и тщательного переваривания проглоченной пищи.

Поселок умер. Ни выстрела, ни крика. Я шел через Тутолово наискосок, пересекая его единственную площадь по диагонали – мимо рудничной конторы. Это был последний очаг обороны, бой здесь кончился совсем недавно, и «гадеры» пировали внутри.

Около парадного подъезда валялся кверху сошками пулемет «кедрач» с заправленной лентой. Он не пострадал – зато у пулеметчика была откушена голова. Я не удержался и поменял на «кедрач» свое ружье с последней парой зарядов.

Ручник висел у меня на спине – на ремне через плечо, Настю я прижимал к груди, обхватив за поясницу и под колени. Чтобы открыть огонь, мне нужно было опустить ее на землю, сорвать с плеча «кедрач», прицелиться и уж затем давить на спуск. Однако все встретившиеся на нашем пути «гадеры» оказались слишком заняты своими делами и позволили нам уйти.

Глава пятая
Прыжок с кручи

Нас приютила семья приходского священника отца Феогноста – человека сурового на вид, но добросердечного. Настю пришлось выхаживать целых две недели.

После сытного ужина батюшка страсть как любил вести долгие беседы на отвлеченные темы – лучше всего философские, ведь собеседник ему попался благодарный. Зажигая толстенные восковые свечи и разливая в объемистые фарфоровые кружки подогретый и сдобренный специями кагор, отец Феогност блаженствовал, предвкушал сказочный вечер. Надеясь отвлечься от тяжких мыслей, я с готовностью включался в беседу. С Настей в это время сидела дородная супруга батюшки – Прасковья Макаровна. Прелесть она была – не попадья: нежнейшей души и неколебимого милосердия женщина.

Отец Феогност сразу догадался, кто мы такие и от кого бежим, хотя виду не подал. Дескать, всякий странник достоин приюта, а любая жизненная тягота – содействия и облегчения. Я понял это его знание через считанные часы и решил сам признаться. Конечно, не во всем. Я изложил батюшке наспех сочиненную легенду: был я некогда рядовым Истребителем Чудовищ Михаилом Галкиным – согласно моей поддельной, но безупречно выполненной паспортине, потом прятался, встретил девушку, в которую безумно влюбился. Ее родных загрызли «гадеры», и, кроме меня, у нее никого не осталось. Поверил мне хозяин дома или нет, не знаю, но вот в чем совершенно убежден: он ни при каких обстоятельствах не выдаст меня и Настю.

– Уважаемый Михаил Иванович, – отхлебнув кагора, заговорил святой отец. – Возвращаясь к нашему вчерашнему разговору… – Отец Феогност сделал паузу, чтобы недопитый кагор не остыл в кружке. Потом наши сосуды еще будут наполнены – и не раз. – Я говорил о том, что месть недопустима. О том, что дело отнюдь не в угодном Богу смирении, а в ее бессмысленности. Нельзя создавать замкнутый круг ненависти, из которого один выход – всеобщая смерть. Нельзя переносить свою войну в загробный мир, ждать Страшного Суда, дабы разрешить мирской конфликт. Все надо решать здесь и сейчас. А для этого кто-то должен сделать первый, самый трудный шаг – и прекратить смертоубийство. Вы согласны со мной?

– Нет, батюшка… – Я тоже сделал паузу, но для того, чтобы выбрать выражения помягче, – не хотелось обижать священника даже в малом. – Вернее, согласен, но лишь отчасти. То, что справедливо для людских отношений, нельзя механически переносить на отношения двух враждебных, взаимоисключающих миров – мира людей и мира чудовищ. Запрещено не только логикой и здравым смыслом, но и чем-то большим. Глубинным, потаенным знанием, если хотите. Самим устройством Вселенной, которое – от матушки-природы… ну или от бога.

Помрачнев, отец Феогност едва заметно покачал головой, встал с оттоманки, чтобы принести со стола тарелку сушеных яблок, но так и остался стоять, грея руки у прекрасной русской печки.

– Люди и чудовища, – продолжал я, – в принципе не могут договориться, потому что… Вы ведь не пробовали договориться с осой, чтобы она вас не кусала? А с постельным клопом или медведем-шатуном?

– Спору нет – удачные сравнения, – не отрывая ладоней от горячего беленого бока печки, отозвался батюшка. – Однако у клопов нет разума, а у некоторых чудовищ его даже слишком много. У вервольфа, например, или у «змеюки». Или, скажем… – он сморщил лоб, напрягая память, – у песчаного дракона.

– Не в бровь, а в глаз, батюшка. – Я развел руки и чуток наклонил голову, как бы сдаваясь на милость победителя. – Но вы бы сами вряд ли поверили, что охотник не станет стрелять, вдруг узнав, что пойманный им на мушку волк – разумен. Их роли, от века затверженные, вошедшие в плоть и кровь роли смертельных врагов не позволят им изменить правила игры.

– Но вы же, Михаил Иванович, не какой-нибудь темный таежник. Вы – умнейший человек. Я знаю… – Властным движением руки он пресек мой вялый протест. – Вы обязаны попытаться. Признайтесь: вам ведь уже приходилось сталкиваться с разумными чудовищами нос к носу. И вы могли переговорить с ними, если бы захотели…

– И говорил, – бесцеремонно перебил я, внезапно ощутив, что этот разговор страшно меня утомил. – Не один раз. Отсюда моя уверенность. Полная и безоговорочная, – рубил я фразы, словно гвозди вбивая в крышку гроба надежды.

– Вы скажете: со стороны легко судить. И все-таки мне кажется… – упорствовал батюшка.

– Миша! Федя! Идите сюда! – вдруг донесся из спаленки взволнованный голос Прасковьи Макаровны. – Настя в себя приходит. Зовет какого-то Степу.

Мы кинулись на зов.

Явочные квартиры были провалены. Я проверял их одну за другой и всякий раз натыкался на устроенную Корпусом Охраны засаду или видел условный знак – поставленный на подоконник горшок с геранью. Дважды, когда я обнаруживал жандармов слишком поздно, за мной устраивали слежку. И я уходил от шпиков проходными дворами, в последний момент вспрыгивая на подножку трамвая или пассажирского мотора.

Итак, подпольной сети уже не существовало. Не получив помощи, мы с Настей подались в верховье Томи, в предгорья Кузнецкого Алатау. Там, среди сотен рудничных поселков и кустарных слобод, я надеялся затеряться как иголка в стоге сена. Ничуть не бывало.

Наша непохожесть сразу бросалась в глаза старожилам, хоть мы и прибыли из такого же рудничного края. А чужаков здесь не привечали. Почему? Боялись пришлых пуще моровой язвы, резонно полагая, что по стране в лютую годину гуляют одни только чудовища да беглые каторжане.

Местные власти требовали докладывать обо всех мало-мальски подозрительных субъектах, и о нас добросовестно стучали околоточным да урядникам. Меня и Настю трижды задерживала конная стража. Всякий раз нас сажали в кутузку и после тщательного дознания отпускали, промариновав для верности пару лишних дней в околотке. На прощание мне шептали на ухо:

– Ехал бы ты отсюда, парень, подобру-поздорову. Не ровен час, случится что.

Мы скитались по Кузнецкой губернии, пытаясь найти себе пристанище, и с каждым днем надежды наши таяли – равно как и звонкие «рамзинские» червонцы, зашитые в специальный денежный пояс, который я надевал под нижнюю рубаху. Еще немного – и мы останемся без копейки на каком-нибудь богом забытом полустанке, и придется мне пропитания ради идти с кистенем на большую дорогу.

Ничего не поделаешь: вернулись в губернскую столицу – Кузнецк-на-Томи. В трехсоттысячном городе литейщиков и металлистов затеряться нетрудно. Настя могла снова пойти в гувернантки, а я бы устроился конторщиком или, на худой конец, приказчиком в лавку. Как-никак, мой ярмарочный опыт кое-что стоил.

Но кузнецкая страничка наших скитаний продлилась меньше недели. Нас выдал бывший каменский осведомитель Охранки, за какие-то прегрешения сосланный в здешние края. Надеясь заслужить прощение, он расстарался и настрочил донос в несколько страниц, где живописал мои былые деяния. Читать его красочные сочинения в губернском полку Охраны не стали, ограничившись первыми строками: «Игорь Федорович Пришвин, беглый логик Гильдии Истребителей Чудовищ…»

Слава богу, я был вместе с Настей, когда начали окружать дом, где нам удалось снять пристойную и не слишком дорогую комнату. Я вовремя почуял приближение вооруженных людей. Нюх у меня – как у хорошей лайки.

– Надо бежать, – только и сказал я девушке.

Она глянула мне в глаза – словно обожгла, и ее невысказанный вопрос тут же растаял без следа. Настя была готова идти со мной куда угодно.

Бросив свой небогатый скарб, мы ушли через чердак на соседнюю крышу, оттуда – миновав богадельню и молельный дом баптистов – спустились в харчевню «Три барана». Смешались с толпой, гуляющей по случаю воскресного дня на Казацкой площади, где было устроено торжище и выступал цирк на колесах. И, незамеченные, пробрались в соседний квартал, где жил народ побогаче. Там взяли извозчика.

Опустив верх пролетки, я принялся за работу. Когда спустя полчаса мы добрались до постоялого двора на южном выезде из города, меня было не узнать: я надел парик, наклеил усы, с помощью линз сменил цвет глаз, добавил себе лет пятнадцать, умело организовав морщины на лбу и складки у рта. Нос мой приобрел кавказскую горбинку, а цвет кожи стал более смуглым.

Настя, широко раскрыв глаза, следила за этими превращениями, но так ни о чем и не спросила. Заговорив извозчика, чтобы он ничего не заметил и не запомнил, я подал девушке руку, и мы сошли на деревянные, местами утонувшие в грязи мостки. Теперь у нас одна задача – выбраться из города. Но как это сделать, если все дороги из Кузнецка намертво перекрыты?

На базаре я нашел цыгана и «уговорил» его уступить мне за гроши две ходкие лошадки и старенькую, но недавно починенную кибитку. Этот конокрад еще не скоро поймет, что его крепко обдурили.

Я выбрал южный выезд из города по одной простой причине: Кондомский тракт короток и ведет в тупик, упираясь в поселок Таштагол, за которым только горы. А потому именно этот тракт всегда охраняли хуже других. Но заговорить разом дюжину жандармов при исполнении не смог бы даже матерый старший логик – не то что я. Перебить их на кордоне – порезать финкой, пострелять из их же собственных автоматов – я, наверное, сумел бы, но не захотел. Настя не переживет такого испытания. Даже если я заранее уведу ее подальше – все равно потом узнает по глазам, что искупался в людской крови. Надо было напрячь извилины и придумать какую-нибудь хитрость.

Документы и форма, принадлежащие командиру эскадрона конной стражи, достались мне без особого труда. Опытный и-чу может заговорить любого мирянина – будь тот хоть ста пядей во лбу. И я стал Марабеком Айниевым, выходцем из знойной Гянджи. Вместе с юной супругой я направлялся в Темиртау к новому месту службы; в Куз-нецке-на-Томи мы были проездом. Все честь по чести. Если, конечно, не встретится мне на кордоне – дьявольским попущением – кто-нибудь из бывших сослуживцев этого ярого джигита.

Сослуживцев на кордоне не обнаружилось, зато столкнулся я там нос к носу с каким-то оч-чень странным типом. Это был тусклый и блеклый человечишка, кутающийся в лошадиную попону. Правда, не пахло от него лошадью. И человеком тоже. Ну совершенно ничем не пахло – а с живыми существами так не бывает.

Он пристально смотрел на меня, никак не желая отвести глубоко посаженные и словно бы тончайшей пленкой затянутые глазки, – так что, несмотря на мощный самозаговор, мурашки побежали у меня по спине. Хорошо хоть на мою Настю он не обратил внимания. Она, конечно, была надежно заговорена мной, однако такое «высверливание» выдержит не каждый заговоренный – тем более девушка, едва-едва пришедшая в себя после смерти родных.

Внешне я был совершенно спокоен, а ведь этот чудик едва не проковырял меня насквозь. Быть может, он все-таки что-то сумел во мне разглядеть. По крайней мере, прекратив игру в гляделки, «попонщик» этакими беззвучными прыжочками подскакал к начальнику кордона. Довольно долго он шептал жандарму на ухо, искоса посматривая в мою сторону. Каждая секунда этого назойливого шептания показалась мне часом. И вскоре уже весь кордон уставился на меня, словно я был говорящим медведем или вышел на плац-парад без штанов.

Мы ждали. Очередь двигалась еле-еле. И тогда я, как истый горец – вернее сказать, нетерпеливый и гордый житель Востока, – не выдержал получасового стояния среди ждущих своей очереди нижних чинов. Я закатил грандиозный скандал. Издавая гортанные крики, я махал кинжалом перед носом у часовых, пинал полосатый шлагбаум и даже выплясывал лезгинку. То, что в муслимской Гяндже подобные танцы не в почете, сейчас не имело значения.