Текст книги "Волчьи ягоды. Сборник"

Автор книги: Леонид Залата

Соавторы: Василий Кохан,Иван Кирий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

Балагуру нечего было ответить.

– Ничего, милиция найдет виновного. Может, тебе еще чего-нибудь принести?.. Деньги у меня есть. Оставить? На всякий случай. – Гурей потянулся рукой к карману.

– Свои лежат, – сказал Дмитрий.

– Ну, хорошо! Поправляйся. Я исчезаю, потому что шум будет. – И закрыл за собой дверь.

Вроде с хорошими новостями приходил Вадим, но Дмитрию стало совсем грустно. Он схватился руками за железную спинку кровати, лежал неподвижно и был весь напряжен.

С Вадимом Дмитрий познакомился в колонии. Тот отбывал срок за хулиганство. С тех пор они стали друзьями, делятся всем по-братски. И в том, что Дмитрий отправился в Синевец к Ирине, заслуга Вадима и его жены Душки. Уговорили: «Поезжай. У нее день рождения. Помирись…» Не могли предвидеть худого.

К Дмитрию подселили больного.

– Ты с чем сюда попал, Илько? – спросил он.

– Какой-то камень нашли врачи. Так сказать, ношу в себе собственный карьер. Сгодилось бы для строительства: я хату собираюсь ставить, – рассмеялся Илько.

С ним стало веселее. Но рана почему-то разболелась и жгла, будто в нее тыкали раскаленным железом. А тут наведалась Ирина с Митей. Боялась, придет одна – Дмитрий и разговаривать не станет. Села у постели и расплакалась.

– Кто же на тебя руку поднял? За что? Не могу понять. И простить себе не могу, что не побежала за тем, который удирал со двора…

– Не убивайся, – успокаивал ее Дмитрий. – Виновного поймают.

– Как же он тебя, безвинного?..

Дмитрий гладил руку сына.

– А может, я перед тобой провинился. Вот и получил…

– Не говори так. Я во всем виновата.

Стала расспрашивать, очень ли болит рана, что из еды принести, скоро ли обещают выписать. А о себе – ни слова. Успеет, мол, еще рассказать, открыть душу. Поначалу и не заметила, что говорит: «Дорогой Дмитрий… Милый Дмитрий…» А когда спохватилась, то с надеждой подумала, что он все же простит ее, потому что еще любит. Но на сердце не полегчало.

Балагур заглянул в повлажневшие глаза Ирины. Вспомнил, как голубила она его до того злополучного дня, когда совершил кражу, которая вместе с побегом тяжелым бременем лежит на его совести. А ведь никогда раньше не зарился на чужое. Как-то нашел на пляже часы и принес в милицию. В школе узнали – благодарность объявили. А тут бес попутал… Наказание отбыл, а жену с сыном потерял. Может, не навсегда? Глубоки, ой, глубоки корни их любви, которую вроде бы до основания вытоптал Кривенко и время притушило шестью годами разлуки. Но оказалось, достаточно мирного взгляда, ласкового слова – и она опять дает побег.

– Выздоравливай, родной, – Ирина поднялась. – Нас на минутку пустили. Тебе нужен покой.

– Я тебе, папа, письмо написал еще тогда, когда увидел твое фото в газете. Прочитаешь, когда у тебя болеть не будет, – сказал Митя и протянул конверт.

Ирина растерялась: сын не сказал ей ни слова о письме.

Как только они ушли, Дмитрий принялся за письмо.

«Дорогой папа! – писал сын ровными, крупными буквами. – Тебе кланяется и пишет Митя.

Твоя фотография висит у нас на стене. Ее прислали из редакции. Мы выпросили после того, как твой портрет поместили в газете. Я сразу же хотел написать тебе, но мама сказала: «Если не позабыл, приедет». Сегодня она на работе. Я каждый день жду тебя. Больше не могу. Вот и сел писать, пока мамы нет. Будет ругать. Ты ей не говори, о чем я писал. Хорошо?..

Мы живем в городе. Мама работает на заводе. Я прихожу из школы, готовлю уроки, а потом иду за Марьянкой в детсад. Учусь хорошо. За прошлый год получил только одну четверку по пению. Мама смеялась: «Поешь, как петух на току». Тогда у меня болело горло. Теперь все в порядке и пятерка будет.

Дорогой папа! Я читал газету и никак не понимаю, почему ты говорил, что едешь на море, а сам работаешь в колхозе. Мама сказала, что у тебя, наверное, что-то со здоровьем случилось и тебя списали на берег. Я не понимаю, как это «списать на берег». Мама долго объясняла, и я теперь знаю, что плавают только здоровяки. Но и ты не жаловался на здоровье. На фото я вижу твои глаза, руки и уверен, что ничего плохого с тобой не случилось.

Вчера, папа, мама меня ругала. В школе Тюбичек – сын одной офицерши – сказал, что я безотцовщина. Я показал твой портрет в газете. Он рассмеялся: «Разве мало однофамильцев?» Я не вытерпел и дал ему. Ты меня прости. Мать Тюбичка приходила к нам домой, кричала, угрожала милицией. Мама молчала и смотрела на меня. А потом ругала. А еще потом – поцеловала. Лучше бы ударила. Я бы не сердился. Заслужил…

Дорогой папа! Ту газету я читал маме и Марьянке. Мы радовались за тебя. Мама тайком плакала, и я понял, что ей тяжело без тебя. Дядьку Павла она в дом не пустила. Он приезжал, ходил под окнами, а мама погасила свет. Мы легли. Больше он не приходил.

Дорогой папа! Приезжай. Покатаешь меня на машине. Вот и все. Письмо получилось длинное, но я еще не все написал, что хотел. Увидимся – расскажу. Приезжай скорей. Целую. Твой Митя».

Балагур обессиленно отложил письмо. «Значит, Павел приезжал в Синевец. Адрес знает. Мог наведаться и в день рождения. Может, это он и всадил мне нож в спину?..»

Дмитрий вложил письмо в конверт, на котором красовался осенний пейзаж. Внизу каллиграфическим почерком было выведено: «Город Синевец, ул. Летняя, 8, кв. 17». Как же долго он обманывался, посылая сначала почтовые переводы в Орявчик. И предположить не мог, что Ирина оставила Кривенко, уехала. А может, это и не Павел ранил его, а кто-то другой. Кто же? Интересно, откуда узнал, что Дмитрий приедет к Ирине? Кто-то сообщил? Сам догадался? Нужно сказать Наталье Филипповне, чтоб занялась Кривенко. Но поверит ли она ему? Наверное, скажет – ревность…

Вдруг Балагур вспомнил, как он когда-то вместе с Павлом купался в речке. В тот воскресный день вода была теплая. На песчаном берегу грелись девчата, о чем-то переговаривались и слушали концерт Софии Ротару. Хлопцев как будто и не замечали. Чтобы обратить на себя их внимание, Кривенко предложил: «Посоревнуемся, кто быстрей переплывет на тот берег?..» Дмитрий согласился, потому что друзья подначивали: «Боишься?.. Проиграешь… Слабак…» А тут еще и Павел: «У него от страха глаза на лоб полезли».

И они встали над обрывом. Кто-то скомандовал. Голова Павла то появлялась над водой, то исчезала… А Дмитрий размашисто и уверенно махал руками, рассекая небольшие частые волны. Держался позади. «Дмитрий! Дмитрий!..» – кричали болельщики. Стал обгонять Павла… Когда вылезли на противоположный берег, Кривенко недовольно сказал: «Мог бы и поддаться. Подожди, припомню я тебе эту победу».

Неужели он до сих пор носил в душе обиду? Неужели? Они же были друзьями. Да. Но в любой дружбе один всегда хоть на полшага идет впереди…

В палату вошла Галина. Сделала еще один укол.

– Вам не наскучило дырявить меня? – скривился Дмитрий, будто ему и правда было больно.

– А вам не наскучило болеть? – ответила сестра и поспешила к двери.

Рядом, спокойно дыша, спал сосед.

Вскоре Дмитрий тоже уснул.

7

Солнце медленно выкатывается из-за горизонта, словно невидимая сила тянет его назад, не пускает на голубую гладь, и утреннее небо заливает бледно-розовая краска.

Извилистая дорога ведет и ведет по лесу участкового инспектора Пасульского – ноги ноют. Облитые живицей, седые, бородатые от лишайников сосны тянутся ввысь, вонзившись кронами в прозрачную глубину, а корнями вцепившись в порыжевшую землю. Для Пасульского лес – не диковина: с пеленок знаком он с карпатским зеленым красавцем.

Но в лесотундре деревья другие. Вон внизу, обиженные злыми ветрами, они поднялись на пять-шесть метров, не больше – калеки да и только. А за их спинами выросли настоящие великаны. Даже березы, низенькие и тонкие в Карпатах, стоят тут на обочине дороги толстенькие, как бочонки. И ели в тайге кажутся необычными: гладкие, словно колонны; ветки зеленеют только на самых верхушках; и пахнут как-то удивительно. Резкий запах напомнил Пасульскому далекий сорок девятый…

У лесхозовских коней перерезаны косой шеи – от уха до уха…

Над читальней клубится дым и огонь рвется в небо – звезды плавятся…

Возле Соколишиной хаты плачут дети: у отца прострелена грудь, ветер раскачивает в саду тело матери…

За одну ночь.

«Опять старик Кривенко, – подумал Пасульский, – колхозный строй ему не по нутру, на старое повернуть хочет, сучий сын».

Кони… Пламя… Рыдания… Все смешалось в голове. А тут еще чей-то упрек: «Эх, был бы у нас хороший милиционер…»

Упрек застрял в горле. И он один пошел в лес, где стеной стояли деревья, пахло живицей, а густой туман застилал глаза – на шаг вперед не видно. Наконец от норы Кривенко в обросшей мхом скале Пасульского отделяли считанные шаги. Автомат наготове. А пуля над ухом – фить! Припал грудью к земле.

«Не стреляй! – выглянул из-за пня. – Нас тут целый полк. Всех не перестреляешь. Ты – один. Окружен. Предлагаю сдаться. Себе лучше сделаешь…»

Кривенко ответил выстрелами.

«Не валяй дурака – гранату брошу…»

В ответ пули: фить, фить.

Прицелился и Пасульский. Из дула вырвался сизый дымок.

Кривенко ойкнул.

«Бросай оружие. Жена, Павлик дома ждут…»

В пещере прозвучал глухой выстрел…

В полный рост стоял Пасульский над телом исхудавшего, небритого Кривенко. Ветер доносил щекотный запах живицы, но он не мог глубоко вздохнуть – не хватало воздуха.

«Сдурел мужик», – ломала в сельсовете руки еще молодая тогда жена Кривенко…

Теперь, пока лейтенант неспешно доберется до нужного места, вдоволь надышится тайгой. Он должен найти сына Кривенко – Павла. Уже и солнце выкатилось на небо, пробудило припорошенную снегом карельскую землю. Идти стало легче. Застанет ли он Павла? Может, только время напрасно потратил? Вот уже и лесосека.

– Кого я вижу? – встретил участкового инспектора Антон Турчак, лесоруб. Одет он был в валенки, ватные штаны, фуфайку и шапку-ушанку, надвинутую на самые брови.

В низенькой комнате стоят они друг против друга. Давние знакомые. Турчак не раз ходил на дежурства с красной повязкой на рукаве. Как-то пьяный Кривенко отказался идти на пункт охраны общественного порядка. Турчак обхватил его короткими руками, закинул на плечо и нес, пока Павел не попросил: «Пусти. Сам пойду». Пасульский напомнил Антону об этом случае. Посмеялись. А немного погодя лейтенант уже знал, что Павел, уехав из Орявчика, организовал «самодеятельную» бригаду, привез ее в Хмельницкую область в колхоз «Зирка». Работали на строительстве. Как-то Кривенко вызвали в правление, предложили поехать в Карелию на заготовку леса. «Платят хорошо, – агитировал он Турчака, – поедем!»

В лесу работали, что называется, от зари до зари, чтобы побольше заработать. «Деньги карман не оттянут», – повторял Кривенко. Он получал двадцать процентов надбавки за бригадирство. Складывал копейку к копейке. «Что ты, Павел, над каждым грошом трясешься?» – спросил как-то Турчак. «Есть у меня, Антон, цель в жизни, – ответил Кривенко. – Историю мою с Ириной помнишь? Может, и осуждаешь – дело твое. Хотел я Ирину забыть – не выходит из головы. Зажмурюсь, а вижу ее фигуру, ее глаза, губы… Нет мне покоя, и я перед ней, как огонь перед водой… И сюда, в тайгу, приехал не из-за нужды. Есть у меня план. Ирине, сам знаешь, манна с неба не упадет. Жить в городе одной с двумя детьми – не рай божий. Нахлебается горя, опустит хвост, станет смирной. Балагур к ней не вернется: изменила. А я вернусь. Мила она мне, люба. Примчу нежданно в день ее рождения в Синевец с полными карманами. На, Иринка, хозяйствуй, – и положу на стол кучу денег. Она добрая – простит».

Рассказ Турчака заинтересовал участкового инспектора. Ловил, запоминал каждое слово. Подумал: «За деньги Кривенко хотел любовь купить? Найдет ли такой базар?»

«Ты, Павел, украл чужое счастье, – сказал Турчак. – Вот оно и обжигает руки».

«А знаешь, Антон, – причмокнул Кривенко, словно пытался оторвать прилипшую к зубам конфету, – я тебе расскажу один случай. Поженились как-то двое, жили в любви-согласии. Он помогал жене по хозяйству, покупал подарки, водил в кино, угождал, как мог… За все благодарила, но чувствовал, что чужой он ей. Стал расспрашивать, и жена созналась: «И добрый ты, и хороший, и умный, но не могу приказать сердцу, чтобы открылось тебе… Думала, привыкну. Но нет! Плотно закрыл за собой дверь другой…» Однажды муж приехал на такси. «Собирайся, машина ждет». И отвез свою законную жену другому, тому. Отвез, еще и в хату ввел: живите!..»

Турчак не поверил: «Не выдумывай, Павел, расскажи лучше правду».

«А это и есть правда».

Перед отъездом в Синевец Кривенко еще раз обдумал свой визит к Ирине. «Если встречусь с Балагуром, скажу, к Марьянке пришел. Не пойдет со мной Ирина – отниму ребенка. Прибежит, никуда не денется. И Дмитрий не заступится: дочка-то не его». На всякий случай купил самодельный нож у охотника: длинное лезвие, ручка из разноцветных пластмасс. «Зачем он тебе?» – спросил кто-то из лесорубов. «На врага», – ответил Павел, пряча нож в глубокий карман. «Балагура имеешь в виду?» – уточнил Турчак. «И его!.. Если прицепится».

Как пожалел Пасульский, что не может показать лесорубам нож, найденный на месте преступления. Теперь придется ждать.

– Ты, Антон, охотника хотя бы знаешь?

– Видел однажды, когда из-за ножа торговались.

– Сколько заплатил Кривенко?

– Три червонца. Еще у меня десятку одолжил – при себе денег было мало.

«Охотника при необходимости можно будет найти, – подумал Пасульский. – Он наверняка откуда-нибудь из ближайших поселений, а их вокруг не так много. Но сначала нужно отыскать Кривенко».

За окном деревянного домишки неожиданно разыгралась вьюга. Ветер нес серебристые крупинки снега, раскачивал сосны, и они по воле ветра бились там вверху головами, поскрипывали, словно жаловались.

– Как думаешь, Антон, где сейчас Кривенко?

Турчак задумался.

– Если не в Синевце, тогда в колхозе. Есть у него там одна «временная». У Дуськи сидит.

Пасульский записал адрес.

– Сколько вас в бригаде, Антон?

– Девятеро.

Турчак называл имена, загибая пальцы.

Пасульский удивился:

– Разве Корилич, Гафия Нитка и Гецко тоже тут? Я же их дома видел. Да и куда старому Кориличу на лесозаготовки – его и почтарская сумка к земле гнет.

Прошелся по комнате, глянул в окно, повернулся к Антону и услышал:

– Работаем вшестером, а заработок – на девятерых…

– Незаконно начисленные деньги меж собой делите?

Теперь Турчак посмотрел в окно, словно кого-то высматривал.

– Павел себе в карман кладет, – выдавил наконец.

– И вы молчите?

– Остальные ничего не знают, а мне Павел пригрозил: хочешь до дома ноги донести – прикуси язык. Он, может, и финку на меня купил.

Пасульский понял, что в колхоз «Зирка» так или иначе ехать придется. «Не застану Кривенко – проверю выплату заработка «мертвым душам», сниму копии с ведомостей».

– Ты вот что, Антон, не говори никому про мой приезд…

– Понимаю.

– И еще. Если Кривенко появится, постарайся не напугать его, убеди, что в этой глухомани его никто не станет искать. Я при необходимости наведаюсь.

За окном послышался рев автомашины.

– Лесовоз, – обрадовался Турчак. – Можешь доехать до станции.

В кабине было тепло. Укачивало. Мысли лейтенанта перепрыгивали с одного на другое. Уверенности, что застанет Кривенко у Дуськи, не было. Крыило выяснил: Павел был в Синевце. Должно быть, еще не вернулся. Его узнал на фотографии официант Корчи Балог. Когда он обслуживал Кривенко в ресторане, тот попросил: «Найди кого-нибудь. Нужно послать в одно место». Официант привел брата, который коротал время за бутылкой пива, дожидаясь закрытия ресторана, чтобы проводить домой молоденькую буфетчицу Лиду.

«Садись, Дюла, – предложил Павел и наполнил рюмку. – Выпей за знакомство». После второй рюмки сказал: «Есть небольшая просьба. Сбегай, Дюла, на Летнюю улицу. Это близко. Там в восьмом доме живет одна особа на первом этаже в семнадцатой квартире. Откроешь дверь, глянешь, кто там, скажешь: «Извините, не туда попал». И можешь возвращаться. Поллитра гарантирую… Да не смотри ты так. Я же не шпион. Хочу жену проверить. У нее сегодня день рождения, о моем приезде не знает. Может, какого-нибудь фрайера пригласила… Усек?»

Дюла возвратился скоро. «Маэстро, поллитрой не обойдется: я из пекла вырвался». – «Будет, сколько нужно», – заверил Кривенко. И тут же заказал щедрую выпивку, обильную закуску. Павел нахваливал себя и обливал грязью Ирину. «Говоришь, какого-то Дмитрия там ранили, говоришь, драка, а она плачет?.. Да Ирина в понедельник любит, а во вторник губит. Не жена – сатана…»

Капитан Крыило еще в Синевце рассказал Пасульскому, что официант с братом ночью провожали Кривенко к поезду. Поехал в направлении Львова. «Не пойду к изменнице… Ненавижу! – бил кулаком, поднимаясь в тамбур вагона. – Я еду в Карелию». Это была пьяная болтовня. Проспавшись, он мог сойти с поезда, скажем, во Львове и поехать совсем в другом направлении. Может, и к Дуське.

Участковый инспектор добирался теперь до колхоза «Зирка». Там ли Кривенко? Когда ехал поездом из Синевца, пожилая попутчица рассказала, что недалеко от вокзала нашли изувеченный труп. Мужчина, видно, не старый, одет был в серый костюм и синий плащ с блестящими пуговицами. И никаких документов при нем…

В Синевце Кривенко видели в сером костюме, синем плаще и фетровой шляпе. Если самоубийца он, зачем было в такую даль ехать? «Если не найду Павла, – подумал Пасульский, – придется проводить опознание человека, найденного на железной дороге».

В это время в Синевце Борис Бысыкало вместе с Мартой зашел к Наталье Филипповне.

– Извините, – поклонился он. – У нас предвидится семейное торжество: свадьба. Не откажите. Приходите.

А выражение глаз такое, что Кушнирчук поневоле подумала: «Не газетная статья «Отец по решению суда» повлияла. И не воспитательные беседы. Это похоже на ход конем. Не хочет ли Борис свадьбой снять подозрение?»

Марта светилась счастьем, забыв оскорбительную фразу Любавы Родиславовны: «Умереть от стыда – с пятнадцати лет ты, Марта, хлопцев распаляла…»

Может быть, Марту уговорили дать ложные показания и в благодарность пообещали справить свадьбу? Или какой-нибудь адвокат посоветовал: будет у Бориса жена, дочь – меньше получит срок. А может, затея со свадьбой для отвода глаз: видите, Борис не виновен… Не осрамил мать, не пошатнул ее положение.

Наталью Филипповну настораживала внезапная свадьба и активность Любавы Родиславовны, которая посетила и капитана Крыило. Он как раз возился с магнитофоном. И оставил его включенным.

«Мне, товарищ капитан, от людей прохода нет: что с Борисом да в чем его обвиняют, почему допрашивают? Совсем освободили или временно? Это и при встречах, и по телефону. У меня не только в Синевце знакомые. И я не официант, не повар…»

«Ну и что?»

«А то, что, если б не я, у вашего брата не появилась бы четверка в зачетной книжке. Не забывайте – впереди у него экзамен…»

«Поставьте двойку».

«Это несерьезно, товарищ капитан. Мы взрослые люди. Неужели хотите причинить мне зло?»

«За что?»

«Вот именно – не за что. Оставьте в покое Бориса! Не трогайте. Не портите сыну будущее, не пачкайте биографию».

«Если сын не запачкал, будет чистая, не волнуйтесь».

«А вы на моем месте не волновались бы?»

«Зачем мне ваше место, у меня свое есть».

«Я к вам не шутить – по делу пришла. Не трогайте Бориса. Не тяните из меня нервы. Борис женился, взял Марту с ребенком. А мог бы найти лучшую пару. Так дайте им покой».

«Я их не трогаю».

«Напрасно подозреваете сына. Напрасно! Я для него следователь, судья и прокурор. Если бы что-то натворил, мне сказал бы. Я же его мать! Я и в больнице у Балагура была. Не встречался он с Борисом и не слышал о нем…»

Наталья Филипповна выключила магнитофон. Не первый раз слушала она этот диалог. Но и он не давал ответа на вопрос: «Виновен ли Борис?»

В дверь несмело постучали.

– Можно, можно, – сказала Кушнирчук.

Порог переступила молоденькая студентка с комсомольским значком на груди.

– Ульянка!

Девушка смутилась. «Не забыла Наталья Филипповна, а ведь два года прошло, как я проходила у нее практику. Тогда на прощанье сказала: «Будет из тебя, Ульяна, настоящий юрист, потому что людей любишь». А я по-доброму завидовала ей – вдумчивая, беспристрастная, как далеко мне до нее».

– Садись, Ульянка, рассказывай, что нового, как живешь, как учеба?

– У меня все хорошо, Наталья Филипповна…

И замолчала.

– Ты чем-то встревожена. Что случилось, Ульяна?

Чуть поколебавшись, девушка сказала:

– Я знаю о нападении во дворе нашего дома. По этому поводу и зашла. Говорят, на месте преступления нашли нож и букет… Я в тот вечер собиралась ехать во Львов в университет. Возле дома встретилась с Борисом Бысыкало. Он шел с букетом. Мы знакомы, и я поздоровалась. Он отступил и, пряча за спину цветы, отвернулся, не ответил. Растерялся. Почему?

…На очной ставке Борис с кислым видом слушал Ульяну, недовольно кривя губы.

– Ты ошиблась, Ульяна, – убеждал ее.

После краткого совещания с майором Карповичем Наталья Филипповна поместила Бориса Бысыкало в изолятор временного содержания. Вскоре пришла Марта.

– И меня задержите, и дочку…

Кабинет наполнился прерывистым всхлипыванием: рыдала Марта, плакал ребенок. Кушнирчук не знала, кого в первую очередь успокаивать.

Влетела Любава Родиславовна.

– Что тут происходит? Где Борька?..

Она походила на человека, который только что выскочил из пылающего дома: глаза широко открыты, косынка сбилась на плечи, волосы всклокочены. Ее появление подействовало на Марту: она утихла и стала вытирать личико дочери.

– Садитесь, Любава Родиславовна, успокойтесь, – сказала Кушнирчук.

Женщина села на стул, вздохнула, будто сбросила тяжелую ношу. Остро взглянула на Наталью Филипповну.

– Что вы хотели, Марта? – спросила следователь.

– Сначала меня выслушайте, – требовательно сказала Любава Родиславовна.

– Марта с ребенком.

– Ничего с ней не станется. – Она рубанула рукой по воздуху и обратилась к Марте: – Между прочим, ты можешь выйти. Иди, иди…

Попытки следователя поговорить с Мартой оказались напрасными. Та закрыла за собой дверь.

– Слушаю вас.

Наталья Филипповна взяла авторучку и приготовила чистый лист бумаги.

– Я могу увидеть Бориса, могу поговорить с ним?

– Вы недавно виделись, разговаривали.

– Я должна увидеть сына немедленно! Начальника попрошу, чтобы разрешил, если вы не хотите.

Дверь в кабинет отворилась.

– Вот и начальник, – поднялась Кушнирчук.

– В чем дело?

Майор Карпович повесил фуражку на вешалку.

– Тут, – начала Любава Родиславовна, – вышло недоразумение… Арестовали моего сына…

– Его задержали. И мне об этом известно.

– Но он же не виновен. Не виновен! И я это докажу, – решительно сказала Бысыкало. – Пишите в протокол…

Рассказ получился недолгим. После того, как был ранен Балагур, а точнее, в среду, около одиннадцати вечера, Любава Родиславовна возвращалась домой. В подъезде дома, где она живет, было темно. Она вошла в подъезд и стала ощупью искать на стене выключатель.

– Тут меня схватили, зажали рот, стиснули горло. И, не пикнув, я очутилась в подвале. Кто-то прижал меня к стене. «Будешь кричать – каюк!» – пригрозил дребезжащий голос. И сразу ультиматум: «Об этой встрече – ни слова!» Потом: «Как хочешь, а дело о нападении на Летней улице должны прекратить. Нет – прощайся с белым светом! Действуй как знаешь. Запомни: от меня не спрячешься». Что мне оставалось? Дала слово все уладить. Здоровила приказал: «Выйдешь отсюда через десять минут». Я просидела в подвале значительно больше. Не могла опомниться. Чувствовала у груди холодное лезвие ножа. Всю ночь не спала. Хотела было пойти в милицию, рассказать, а тут телефонный звонок. «Алло! – уже знакомый дребезжащий голос. – Ты не забыла о нашем уговоре?» Я молчала. «Не начнешь действовать – примусь за работу я… Ча-ао!..» Не по доброй воле ходила я к Балагуру в больницу, наведывалась к капитану Крыило, благословила свадьбу сына. Не по доброй воле, – Любава Родиславовна повела взглядом по стене, уставилась в угол и замолчала.

– Почему вы не сказали об этом раньше? – спросил майор.

– Боялась. Не знала, что делать. Меня застращали.

– А теперь не боитесь?

– Сын арестован…

– Вы ему говорили об угрозах?

– Чтоб и его сон не брал?

– А Марту никто не запугивал? – спросила Кушнирчук.

– Не знаю. Она не говорила.

В кабинет пригласили Марту.

– Почему мне кто-то должен угрожать? – удивилась она. – Не мое мелется, мешок не подставляю.

Оперативное совещание состоялось в кабинете начальника. Капитан склонялся к тому, что показания Любавы Родиславовны – плод фантазии.

– Видите, и в подвал затащили, и по телефону запугивали… Не много ли? Зарубежный детектив – и только…

– Детектив или не детектив, а проверить трудно – свидетелей нет, – вставила Наталья Филипповна.

– У нас был бы курорт – не работа, – вздохнул Карпович, – если бы все происходило при свидетелях. Показания Любавы Родиславоьны нужно проверить. Вы, – это касалось следователя, – проведите эксперимент на месте, осмотрите подвал, выясните, у кого есть ключ. А вы, – обратился он к Крыило, – займитесь телефонным звонком: не с Луны же звонили. В Синевце всего двести телефонных аппаратов – разберитесь…

Наталья Филипповна справилась с заданием оперативно. Начальника застала за журналом «Советская милиция». Раскрыла папку с документами, вытащила исписанный лист бумаги.

– Вот протокол, – сказала она. – Все, что рассказывала Любава Родиславовна, похоже на правду: на месте происшествия без малейшей запинки повторила то же самое до мельчайших подробностей. Жильцы дома подтвердили: в подъезде вечером не было света; дверь в подвал не запер пенсионер из шестой квартиры – ключ сломал. В том месте, где Бысыкало прижали к стене, найдены шерстинки зеленого цвета, как ее кофта. Выходит, кто-то все-таки заволок женщину в подвал. Вряд ли она могла все выдумать и при этом предусмотреть даже шерстинки, оставшиеся на шершавой поверхности кирпича.

– Может быть, все и правда, – сказал майор. – Но почему ее запугивают, для чего? Не проще ли было сделать это с Борисом, когда он был на свободе? Заинтересованное лицо могло приказать: возьми вину на себя, сознайся в совершении преступления! Факты против Бориса. А может, у него был соучастник? Теперь беспокоится о себе. Вы, Наталья Филипповна, допросите Бориса еще разок. К слову, он недавно просился к вам: хочет дополнить показания.

В изоляторе Борис обдумал, что сказать следователю. Но когда его привели к Кушнирчук, все выскочило из головы.

– Я не виновен, – только и промолвил после минуты молчания.

– Это мы уже слышали.

Борис засопел.

– Вас, гражданин Бысыкало, спрашивать, или вы сами будете рассказывать?

Борис попросил, чтобы Наталья Филипповна верила каждому его слову. Он скажет правду, как на исповеди. «За расхождения с предыдущими показаниями простите». Говорил он не очень складно – перескакивал с одного на другое, и следователю приходилось не раз задавать уточняющие вопросы.

– Значит, показания Ульяны вы подтверждаете?

– Да. Как раз тогда, когда столкнулся с ней, я шел к ясеню, чтобы с того места понаблюдать, нет ли у Ирины кого-то из посторонних. Не хочется сплетен: дескать, приударяю за брошенной мужем женщиной. Только я прислонился к стволу, как цепкие пальцы обхватили шею так, что мышцы затрещали. И всем телом я почувствовал острый кончик ножа. «Не двигайся!» Я одеревенел. «Бросай цветы». Нож проткнул мне кожу. Я выпустил букет из рук. «А теперь без оглядки мелькай пятками! Где-нибудь выплюнешь об этом – каюк! Ну, ча-ао!» И незнакомец подпихнул меня ботинком.

Наталья Филипповна помолчала и спросила:

– Интересная история. Чем подтвердите ее?

Борис задумчиво спросил:

– Ульяна видела меня возле дома?

– Видела. – Кушнирчук отложила ручку.

– Букет вы нашли у ясеня?

– Да.

– К Марте меня возил Коваль.

– Это доказано.

Бысыкало хлопнул себя по колену.

– Что еще нужно?

– Доказательства, что вас запугивали.

Борис вскочил и выхватил рубашку из брюк.

– Нате!

На теле выше поясницы виднелась незажившая царапина. Кушнирчук наклонилась вперед. Небольшая ранка и правда могла быть сделана кончиком ножа.

– Кто обрабатывал йодом?

– Сам.

– Самому неудобно – спина же…

– Я перед зеркалом.

– В чем вы были одеты?

Бысыкало снял пиджак.

– Вот дырка.

– На вас были и рубашка, и майка. Где они?

– Дома под ванной.

– Тоже порезанные?

– На майке еще и кровь осталась.

Борис заправил рубашку, надел пиджак, важно сел.

К Наталье Филипповне подкралось сомнение: не сам ли Бысыкало порезал одежду и царапнул спину? Может, Любава Родиславовна посоветовали? Ей угрожали, с сыном та же история… Та да не та. Над ним висит подозрение в совершении нападения, вот он и старается избежать наказания, придумав историю с запугиванием. А чего добивается Любава Родиславовна? Хочет выгородить сына? Он должен бы об этом знать. А действуют порознь: он сам по себе, она сама по себе. Почему? А если Борису и правда кто-то угрожал? Угроза убийством карается законом. Но и за ложные показания предусмотрена кара. Борис заслуживает ее: крутит туда-сюда. Он в беду не упал – по ступенькам сошел. С ложью долго не проживешь.

– Матери об этом не рассказывали?

Борис немного помолчал.

– Не отважился, – сказал вдруг, будто кто вдохнул в него решимость и смелость.

– А Марте?

– Тоже не рассказывал.

Опустил голову. Наталья Филипповна имела все основания считать его трусом. Ну разве не трус? Нужно было сразу рассказать правду. А теперь ему не верят.

– Скажите, какой голос был у того человека?

– Хриплый, как у спившегося.

– Вы могли бы его узнать?

– Кого?

– Голос.

– Не знаю. Но я убежден, что тот, кто меня царапнул ножом, должен быть выше меня – говорил как-то сверху. И сильнее. А обувь, наверное, носит большого размера – ударил ногой, как лопатой… Да я, наверное, и голос узнаю.

– С опознанием голоса придется подождать.

И Наталья Филипповна поспешила к Карповичу.