Текст книги "Волчьи ягоды. Сборник"

Автор книги: Леонид Залата

Соавторы: Василий Кохан,Иван Кирий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Ответ должен был прийти в Орявчик на имя Ирины Лукашук.

«Три рубля заплатил адвокату», – сказал Павел и добавил, что письмо сам отправил из райцентра, чтоб скорее дошло.

Ирина принялась искать деньги, чтобы отдать Павлу. «Не нужно, – замахал он руками. – Ты вон сколько мне настирала, нагладила. Сам не знаю, как тебя благодарить».

Прошло полгода, а на письмо-запрос ответа не было.

«Павел просто-напросто разорвал первый экземпляр запроса и выбросил в урну», – подумала Кушнирчук.

Прав был Кривенко – слезами горю не поможешь. Бесконечной печалью тоже. «Нет и не будет Дмитрия. Что делать? Как быть?» И Ирина опять лила слезы, опять кручинилась. Высохла от горя.

Через полгода Кривенко прорубил дверь из своей комнаты в комнату Ирины. Она не перечила. Отдалась на милость судьбы, как оторванная ветка течению воды. Орявчик постепенно как бы и забыл Балагура, смотрел на Павла и Ирину как на счастливую семью. Только сын спрашивал: «Где папа?» И Ирина не знала, что ему ответить. Ведь раньше говорила: «Он далеко, сынок, в море». – «Папа – моряк?» Ирина кивала головой. «А дети говорят: я безотцовщина». – «Неправда». – «Когда же он придет?» – «Море широкое, синее и далекое. Скоро вернется».

Утешала сына, а в мыслях укоряла себя: «Зачем обман? Пока Митя маленький – не понимает. Но ведь вырастет, как тогда все объясню?..»

Потом Кривенко послали на курсы при сельскохозяйственном институте. А Ирина родила дочку. Павел отпросился домой. «Дров я нарубил, молоко будет приносить Фитевка, режь кур и переживешь-перетрясешь зиму без меня, – говорил прощаясь. – А ты, шпингалет, – дернул за ухо Митю, – чтобы слушал мать, нянчил сестренку. Может, гостинец и заслужишь».

Спустя какое-то время – Ирина как раз пошла к фельдшеру: Марьянка простудилась, кашляла – в дверь к Кривенко постучали. «Заходите!» – крикнул Митя, который домовничал и невыносимо скучал, сидя в хате.

Высокий человек в новеньком плаще теплыми серыми глазами глянул с порога на такого же сероглазого Митю, протянул сильные руки, поднял мальчишку к потолку, а потом прижал к широкой груди и целовал, гладил по голове, приговаривая: «Милый мой… Любимый мой…»

Митя, должно быть, сердцем почувствовал: только отец, настоящий отец, может так. Тоненькими руками обвил шею Дмитрия, разговорился – о себе, о матери, о сестренке…

Когда Ирина вернулась от фельдшера, Балагур уже знал: у нее есть дочь; Кривенко уехал на курсы; сыну скоро в школу; дядя Павел любит только Марьянку.

Ирина остановилась посреди хаты, не бросилась обнимать Дмитрия, не упала к его ногам. Изумленно смотрела, словно колебалась: поверить или нет в то, что видят глаза, – муж воскрес?

Митя, умостившись на коленях отца, весь светился радостью. Ирине показалось, что никогда не видела сына более счастливым.

«Извини, растревожил семейный покой. Я ненадолго», – виновато произнес Дмитрий. А Митя крепко обнимал его за шею, словно боялся: уйдет отец, и ребята опять будут дразнить безотцовщиной, говорить, что его принес аист, но бросил не в капусту, как других детей, у которых есть отцы, а засунул в дупло, и его оттуда достала мать.

«Чего же я стою?» – Ирина бросилась накрывать на стол.

Ужинали молча.

Потом она рассказала Дмитрию, как по селу пошел слух о его смерти, как писала письма, как адвокат посылал запрос. А Балагур делал вид, что все это давно ему известно и нечего повторять сказку-небылицу. Наконец открыл запыленный чемоданчик, протянул Мите вырезанных из отшлифованного оленьего рога собак, запряженных в сани. Они везли закутанного в кожух маленького мальчика. «У нас коней запрягают, – громко, от всей души рассмеялся Митя, – а это псы». Дмитрий не стал объяснять, что в тундре ездят на собаках. «И это тебе, и это, и это…» – говорил, поспешно выкладывая теплые ботинки, матроску, меховую шапочку, белую рубашку. Сверху лег большой кулек конфет в блестящих обертках, две плитки шоколада.

«Правда, папа, ты на море плавал?» – «Плавал», – невесело подтвердил Дмитрий.

Ирина была как в забытьи. Все происшедшее казалось фантастическим сном, который так же быстро исчезнет, как и явился. И мысли бежали стремительно, одна выталкивая другую: «Дмитрий меня простит… Не простит! Он останется со мной. Никогда!»

Дмитрий без колебаний открыл дорожную сумку. На согнутую в локте руку повесил женскую кофту грубой вязки, цветастую косынку, метра три шелка, достал туфли на высоких каблуках. «Это тебе, – положил на стол, так как Ирина держала на руках проснувшуюся дочку. – И ей, – кивнул на Марьянку, – платье сошьешь».

Слезы полились из глаз Ирины. Не спрашивала, почему отбыл шесть лет вместо трех, почему не писал, почему приехал теперь?.. Он мог бы поставить перед ней больше этих «почему?». И что ответить? Если б не дочка от Павла, а так… Чувствовала вину за собой, хотя Дмитрий не укорил ее ни единым словом. Перегорело, перетлело чувство, с каким бежал из колонии: отомстить! И лейтенант Сизов, узнав о семейных делах Балагура, напутствовал: «Не сваляй дурака, как домой вернешься. Любовь – не кусок хлеба, пополам не разрежешь». – «Первая любовь не ржавеет», – ответил Балагур. «Зато разлука для любви, как ветер для огня: маленький гасит, а большой раздувает еще больше. Поверь, это мудрый человек сказал…»

Стемнело. Ирина приготовила сыну постель, но он ни за что не хотел идти спать: отец уедет, и придется опять долго ждать.

«Иди, сынок, иди. Я тебя не покину, не волнуйся, – и в доказательство того, что останется, кинул в угол плащ: – Я тут лягу».

Растерявшаяся Ирина и слова не вымолвила, а Митя позвал: «Папа, иди со мной спать». И смотрел с такой мольбой, что у Дмитрия не хватило сил отказать.

В постели сын прижимался к отцу. «Папа, а на море страшно?» – «Вырастешь – узнаешь». – «А дядька Павел сказал, что я олух, в тебя удался». – «Спи, Митя».

Ночью Балагур слышал, как ворочалась без сна Ирина, как вставала, когда плакала Марьянка, и мягкими шагами ходила по комнате, чтобы не потревожить спящих.

Задремала она под утро. Дышала часто, неровно. Снилось ей, будто Дмитрий ночью подкрался, убил Павла, забрал детей, а хату поджег. «И надо же такому присниться». Тряхнула головой, отгоняя остатки недоброго сна: прочь!

Завтракали, как и ужинали, молча.

«Мы с Митей съездим в город», – сказал после завтрака Дмитрий.

Смотрела вслед в окно. «Кто знает – что будет. Увезет дитя – бейся тогда головой о стену. Зачем отпустила?..» И тут же успокаивала себя. «Отец же. Порадуется сыну и привезет».

День убегал. Ирина начала тревожиться, выходила на дорогу. Расспрашивала у тех, кто возвращался из города: «Не видели Дмитрия с Митей?» – «Разве Дмитрий живой?» – удивлялись знакомые. И приходилось говорить, что не умер, приехал и подался в город. По Орявчику моментально поползли разные слухи. Кто-то говорил, что Дмитрий силой отобрал Митю у Ирины; другие – что он украл сына; а третьи возражали и тем и другим, придерживаясь мысли, что с того света еще никто не возвращался…

Ирина не находила себе места. Неужели лишилась сына? Может, сходить к участковому или в сельсовет? Завернула Марьянку в одеяло.

«Пи-и… Пи-и…» – донеслось со двора.

Выглянула.

«Ма… Мама!..» – Митя толкает детский автомобиль – блестит никель, краска; крутятся толстые резиновые колеса; светят фары; пикает сигнал – настоящий «Москвич». И такая радость на лице мальчишки! А у Ирины хоть и отлегло от сердца, но в глубине души сосет: заберет Дмитрий сына, переманит.

«Мы в кабине с дядькой Мироном приехали», – хвалится Митя.

Дядька Мирон – колхозный шофер. А говорун! Наговорил, наверное, и Дмитрию: рот же не зажмешь. Ирина оглянулась от плиты. «Что будете ужинать?» – «А мы в ресторане наелись», – гордо сказал Митя, гоняя вокруг стола автомобиль. Зацепил колесом за диван. «Соблюдай правила движения», – сказал Дмитрий. Голос показался Ирине сухим, бесцветным, будто никогда и не было той сочности, напевности, которую могла отличить среди сотен голосов. За долгие годы разлуки он как-то засох, стал чужим.

Дмитрий взял у Ирины ведра, пошел к колодцу, что стоит под деревянной крышей во дворе у Кривенко. Ворот заскрипел: «Изменила… Изменила… Из…»

Ночь пахла яблоками. Захотелось одно сорвать. Но в сад к Павлу не пошел. Все было родным и чужим одновременно. Смотрел на хату Фитевки, куда привел Ирину. Вещи – в двух чемоданах. Первая ночь – на голых досках: не было у хозяйки лишнего матраса. Постепенно разжились. Купили шкаф, кровать с пружинной сеткой, стол, стулья. Оба работали, появились деньги. Все шло хорошо до того злосчастного вечера, когда какой-то бес подбил украсть колхозное зерно. За это отсидел, искупил вину, а червячок стыда и до сих пор точит душу, заставляет опускать голову перед знакомыми.

Дмитрий внес полные ведра.

Ирина укладывала спать детей. «Папа, чтоб ко мне пришел», – крикнул сын из соседней комнаты. «Иду», – ответил Дмитрий и тут же услышал: «Нам бы поговорить… Слышишь?..» – но не отозвался.

Наталья Филипповна понимала Балагура: мужская гордость взяла верх. Не мог сразу отбросить все, что скопилось в душе за годы разлуки, смириться с потерей жены.

Опять лежал без сна рядом с сыном. «О чем с Ириной говорить?.. Все ясно, как белый день. Сразу бы уйти отсюда – Митя удержал. Никак не могу расстаться. А уходить нужно. О работе договорился. Пойду шофером. Начальник районной милиции рекомендовал меня председателю одного колхоза. Утром и распрощаюсь. Мите скажу, что должен отбыть на море – корабль не может ждать и отплыть без моряка не может. Скорее отплыву – скорее вернусь…»

Утром и уехал. «Куда ты, Дмитрий?» – попробовала остановить его Ирина. «Митю не обижайте», – глянул косо и пошел.

– С тех пор мы и не виделись, – сказала Ирина.

Она уже успела наведаться в хирургическое отделение.

«Дайте хоть одним глазом глянуть. Хоть с порога».

«Нельзя», – отказал врач.

Подошла к дежурной сестре. Упрашивала ее до тех пор, пока в глазах женщины не промелькнуло сочувствие. Сестра вошла в палату, отодвинула занавеску на застекленной двери. Дмитрий лежал навзничь, руки сложены на груди поверх одеяла. Ирине показалось, что они никогда больше не шевельнутся. Лицо бледное, застывшее. Веки опущены. В морщинках на лбу – капли пота.

«Что вы тут делаете?» – спросил врач за спиной.

Ноги перестали служить. Не хотели, не могли перенести Ирину в дальний угол коридора, и хирург поддерживал ее под руку.

«Не переживайте так. Ему станет легче, тогда поговорите», – успокаивал он Ирину.

Наталье Филипповне тоже не разрешили встретиться с Балагуром. Придется ждать, надеясь на выздоровление. А пока что следователь Кушнирчук поинтересовалась Павлом Кривенко.

– Где он, Ирина Петровна?

– Не знаю.

– Не приходил?

– Я его не пустила.

– Когда?

– Конечно, не вчера. Когда перебралась от него в город. Он ходил тут под окнами, стучал в дверь. Но я не отозвалась. Куда подевался – не интересовалась. Он мне не нужен.

– А вы ему?

Ирине вспомнилось: «Будем вместе жить, мне без тебя свет не мил. Ты мне нужна для счастья, Иринка». И она поверила.

– Не знаю, – ответила следователю.

– Кривенко помнил о дне вашего рождения?

Вспомнила, как в первый год совместной жизни подарил ей в день рождения гребень и одеколон. «От всего сердца!»

– Может быть, и теперь примчал в Синевец, встретился с Дмитрием и… – Наталья Филипповна слегка прихлопнула кулаком по стулу.

– Не думаю, – возразила Ирина.

– А не Кривенко ли убегал, втянув голову в плечи?

Ирина задумалась.

– Походка не та: у Павла шаг мелкий, а у этого длинный. Правда, он бежал. Может, и Кривенко…

– А не был ли это фельдшер Бысыкало?

Ирина передернулась.

– Борис?

– Да.

Бысыкало стал другом семьи после того, как вылечил Марьянку. Ирина уже забыла, когда это было, а он все при встрече: «Как Марьянка? Не нужны ли какие лекарства?» Недавно встретился на рынке. «Можно, приду в гости?» Дети уснули, а он сидел, нашептывал: «Красивая вы, Ирина». – «Спасибо». Взял за руку. «Вы бы не возражали, чтобы я стал вашим мужем?» Выхватила руку, рассмеялась. «В сыночки мне годитесь». Борис не рассердился. «Теперь это модно – жениться на женщине старше тебя». – «Во Франции?» – опять рассмеялась Ирина, переводя все в шутку…

Был уже первый час. Через несколько минут Кушнирчук должна была встретиться с лейтенантом Пасульским. Уходя от Ирины, она думала: «Почему Лукашук на очной ставке умолчала о близком знакомстве с Бысыкало? Почему?»

4

До районного отдела внутренних дел Наталья Филипповна дошла быстро. В кабинете Пасульский достал из папки блокнот.

– Я тут кое-что записал.

И с подробностями рассказал все, что узнал в Орявчике об Ирине, Дмитрии и Павле. Прежде всего выложил уже известную историю о возвращении Балагура из колонии. Ирину долго не отпускала душевная боль: Дмитрий поехал, так и не выслушав ее.

Кривенко, прибыв с курсов, радости не принес. Как-то с купленного Балагуром детского автомобиля слетело колесо. «Почините», – попросил Митя. «Почините, почините, – передразнил мальчишку Павел. – Пусть чинит тот, кто купил эту железку…»

Еще на курсах Кривенко узнал о приезде Дмитрия в Орявчик. Его охватил страх: «Отыщет меня в общежитии – и прощай белый свет». Перебрался в гостиницу на окраину города, а товарищам сказал, что ночует с детьми знакомого, пока тот в отъезде.

В общежитие вернулся только после встречи с Фитевкой. Та привозила на рынок творог, сметану и рассказала, что Балагур куда-то уехал, одарив Ирину, Митю и Марьянку. Куда подался – не знала. Главное – в селе его нет.

С курсов Кривенко приехал домой, когда в Орявчике уже перестали говорить о Балагуре: всякое диво – на три дня. Но стоило кому-то из односельчан (были такие) увидеть Павла, как начиналось: «Ты слышал: Дмитрий приезжал?» – «Где он теперь?» – «Неужели уехал насовсем?» – «Что сказал Ирине?» – «Сына бросил – нечестно…»

Павел не вступал в эти разговоры. Что он мог сказать? С Ириной тоже старался не говорить о Балагуре. Зачем? Ну, был и уехал. И хорошо! Но спокойно спать не мог. Павла будил ночной скрип калитки, шелест развесистой яблони, рокот мотора. Ложась спать, доставал гантели, клал поближе, чтобы были под рукой.

Лейтенант Пасульский заглянул в записи, снял очки и постучал ими по блокноту.

– Тут еще важные подробности.

И он рассказал, как однажды, когда Павел еще был на курсах, к Ирине зашел Иван Дереш, отбывавший наказание вместе с Дмитрием. Посмотрел на Митю. «Настоящий Дмитрий. Хе-хе-хе-е». – «А я Митя», – не понял малыш. Дереш отослал мальчика гулять: «Мне нужно с мамой поговорить». И сказал Ирине, что Дмитрия убили – бежал из-под стражи. «Но вы о нем не жалейте. Он собирался бросить вас после возвращения. Не верите? – Потянул носом воздух, будто принюхивался. – Не любил он вас. Сам как-то признался мне на досуге. Хе-хе-хе-е…»

Ирина накрыла разметавшуюся во сне Марьяну и предложила Дерешу сесть.

«Я уже знаю, что Дмитрия убили во время побега. Сначала не верила. Но от мужа не было писем, срок – три года – прошел, а он домой не вернулся. И я поверила. Да вот и вы подтверждаете…»

«Царство ему небесное. Хе-хе-хе-е…»

Иван Дереш сплюнул и ушел. Радостный, как ребенок. Ирине до самого вечера слышалось это «хе-хе-хе-е…». И чего смеялся? Над кем? Чему радовался? Так и не поняла…

Как-то Кривенко вернулся домой пьяный. Дети спали. Павел схватил Ирину за руку, дернул к себе, потащил в другую комнату: «Он, Балагур, ночевал тут? Что у вас было?..»

Заплакала Марьянка. Ирина вырвалась, побежала к дочери. «Противно. Обидно. За что обижает?»

До утра перебирала свое житье-бытье. Встала измученная. И удивилась: «Где же Павел? Как это я не услышала, когда вышел? И куда пошел?» И сказала себе: «Хорошо, что ушел».

Настоящее утро еще не наступило – сумерки, смешанные с туманом, цеплялись за деревья, волочились над укрытой росой землею, а Ирина уже крутила ворот колодца. Сзади звякнуло пустое ведро. Фитевка. С тех пор, как Ирина перешла к Павлу, бывшая хозяйка избегала встреч с нею. А тут сошлись с глазу на глаз.

«Так где же ваш сын с невесткой?» – вырвалось у Ирины.

Фитевка вытерла о фартук руки. Ее сморщенные губы дернулись. Отступила на шаг в сторону, уступая дорогу, и сказала:

«Виновна я, Ирина. Прости. Соблазнилась возком дров. Скажу тебе правду. Павел уговорил: выгонишь, дров привезу… И деньги обещал. Дура я баба…»

В хату Ирина вбежала без ведер. Упала на кровать. Дети расплакались. Едва утихомирила. И внезапно все стало Ирине ненавистно. Она прижимала, голубила детей: «Милые мои лебедята». Потом успокоилась, вытерла слезы и туго завязала косынку на голове.

«Вот что, Митя, – сказала сыну, – ты играй с сестренкой, а я сейчас…»

Идет Ирина по улице, решительная и гордая, на голове корона из белых кос, как туго сплетенный лен. С ней каждый здоровается, и каждому она приветливо отвечает, словно на сердце не боль и горечь – майский мед. Вот и колхозный гараж. Машину Мирона увидела издали. Из-под нее торчали кованые башмаки. «Доброго здоровья», – поздоровалась Ирина. Мирон выполз из-под кузова, вытер ветошью руки. Подумал: «Будет ругать, зачем Балагуру о ее жизни с Кривенко рассказал, когда его из города вез». Но Ирина спросила: «Когда едешь в Синевец?» – «Утром, в восемь. А что?» Оглянулась – никого нет. «Порожняком едешь?» – «Оттуда должен комбикорм привезти». – «Вот и хорошо. Заезжай за мной…»

Рассказала Мирону о своем намерении уехать из Орявчика и попросила: «Смотри не разболтай…»

Телефонный звонок прервал рассказ Пасульского. Кушнирчук говорила отрывистыми фразами:

– Что же делать? Может быть, вызвать областных специалистов?.. Делайте все, чтобы выздоровел…

Положила трубку.

– Балагуру стало хуже.

– Жаль, – огорчился Пасульский. И вернулся к своему рассказу.

На следующий день чуть свет Павел ушел из дома. А ровно в восемь у двора остановилась машина. Мирон, не выключая мотора, быстро погрузил вещи. Вскоре все было готово. Ирина с детьми и небогатыми пожитками покинула Орявчик…

Было воскресенье. Солнце протянуло от окна к кровати медные нити лучей. Прячась от него, Павел подвинулся ближе к стене. С тех пор, как Ирина бросила его, в хате хоть вой – тихо, пусто. А ведь было же: подойдет Ирина, скажет слово-другое, пролепечет непонятное дочь… Да и тот желторотый все трещал: «Вы не мой папа… Мама, дядька Павел опять пьяный…»

Две недели сидел в хате, словно крот, – стыдно было глаза людям показать после отстранения от работы на ферме. Зашел к нему председатель колхоза и ругал и совестил: «Для чего же, Павел, мы тебя на курсах учили?..» Но словом Кривенко не проймешь. Председатель предложил: «Иди ездовым». Дал время подумать. Павел думал сутки – и согласился.

Работа выгодная: тому мешок муки подбросишь с мельницы; тот зовет дров из леса привезти; кому-то огород нужно вспахать, удобрение завезти… Работы – только успевай. И каждый раз звонкая копейка в кармане. Для себя Павел не просил: «Кони работали – овса заработали». Или: «Дышло сломалось – новое нужно». Но никто и не ждал, что Кривенко сделает что-то даром. Клали ему в карман трояк или пятерку, угощали и кормили – один же, кто ему сварит. А если когда и проходил день без калыма, тогда Павел заходил в сельский буфет, брал буханку хлеба, банку рыбных консервов, бутылку вина и шел в свой пустой, неприветливый дом.

Как-то вывозил с фермы перепрелый силос. Подошла Гафия Нитка – подменная доярка.

«Вчера твою видела».

Он оперся о вилы, воткнутые в силос, широко расставил ноги и всем телом подался вперед. Не поверил:

«Обозналась ты, Гафия».

«И говорила с ней…»

«Шутки шутишь?»

«Чтоб меня гром убил!»

И Нитка рассказала, как ездила в областной центр и встретилась с Ириной: та в универмаге пальто покупала, красивое такое – пушистый воротник, на рукавах меховые нашивки.

«И где же она остановилась?» – спросил.

«В Синевце… Сказала, что получила квартиру, работает и хорошо зарабатывает. Марьянка в яслях, Митя в школу ходит… И одета по-городскому. По всему видно, в Орявчик не собирается».

Кони вдруг тронули с места.

«Тпру-у-у! Бесовы души!»

«Я завела разговор о тебе, Павел, – слушать не захотела. Да не переживай… Я смотрю – человек ты хороший. И теперь везде успеваешь: в колхозе нормы выполняешь и, кроме зарплаты, копейку имеешь. Да я, когда услышала, что она тебя бросила, не поверила: где лучшего мужа найдешь? Дура! Дмитрий ее возненавидел. Ирине бы сидеть, заботиться о тебе. Так нет: от Дмитрия к тебе, от тебя – кто знает к кому…»

«Может, она с Дмитрием?»

«Одна!.. Даже не знает, где он. Сказала, что никогда никого не подпустит к себе… И кто на нее с двумя детьми позарится? Приютил ты ее в тяжелую минуту, открыл перед нею двери, а она, видишь, как отблагодарила… Недаром говорят: черную душу мылом не отмоешь…»

Кони опять тронули. Павел, сгоняя злость, сердито огрел батогом одного, другого. Воз заскрипел, покатился…

Разговор с Гафией долго не выходил у Павла из головы, и он поехал в Синевец. Раздобыл адрес Ирины, ходил вокруг дома, высматривал среди детей Марьянку и Митю, вглядывался в каждую женщину, надеясь увидеть Ирину. Был уверен, что она обрадуется ему: Балагур не простил измены, и ей некуда податься.

Уже зажглись фонари, а Павел все еще был на Летней улице возле дома номер восемь. Наконец вошел в подъезд, постучал в свежепокрашенную дверь, над которой сипела маленькая табличка с белыми цифрами 17.

«Кто там?» – послышался знакомый голос.

«Открой, Иринка», – сказал жалобно, просительно.

Ирина не узнала Павла по голосу. К ней вечерами редко кто заходил. Синевец – не Орявчик, где друг друга знают не только в лицо, но и по имени-отчеству величают.

«Кто там?» – опять спросила Ирина громче, и Павел услышал, как топчутся дети, как что-то шепчет матери Марьянка.

«Не узнаешь, Иринка? Это я, Павел. Открой».

На стук больше никто не отозвался. «Ирина не впустит», – подумал Павел и испугался этой мысли, подошел со двора к окну. «Открой, не бойся…» Потом из-под ясеня осматривал просторный двор, поглядывал на авоську с бутылкой, несколькими луковицами и кулечком конфет «горошек». Более находчивый, может, попросил бы соседей, чтобы уговорили Ирину согласиться на короткий разговор. Но Павлу это не пришло на ум. Свет в комнате погас. Тогда он открыл и выцедил вино, швырнул пустую бутылку в кусты. Откусил от луковицы, как от яблока. Еще раз, прячась в тени стены, подошел к окну. Хотелось хотя бы услышать голос Марьянки. Но было тихо, как в могиле. Опять подошел к двери – ни звука. «Хожу, как вор, еще в милицию попаду…»

Кушнирчук пыталась угадать цель визита Павла в Синевец. Хотел помириться? Просить прощения? Просто повидать дочь? Наталья Филипповна отложила карандаш и откинулась в кресле. «Кривенко мог приехать и в день рождения Ирины…»

Домой в Орявчик Павел добрался на автобусе. В бригаде после обеда не было работы. И он стал возить навоз на приусадебный участок Гецка. После нескольких ездок уселись за стол. Пили.

«Что слышно про Ирину, а, Павел?»

Кривенко хлопнул в ладони, потер одной о другую, словно растирал что-то между ними, потом дунул на ладонь – мол, улетела, пропала.

Разговор об Ирине раздражал Павла, и Гецко заговорил о конях: они у Павла что надо – и увезут больше, чем другие, и поле быстрей вспашут…

Наутро Кривенко вызвали к председателю колхоза.

«Чего ему? – недовольно буркнул Павел. – Сегодня выходной».

Гецко остался ждать у сельмага. Павел вернулся не скоро, отвел соседа в угол почти пустого магазина, и тут сзади кто-то дернул его за плечо: «Километр за тобой гонюсь. Шагом марш за мной».

На пустынной улице Степан Корилич протянул Павлу перевод на сто рублей. «Это же Ирине от Балагура», – сказал Кривенко. «А где ее искать? Дают – бери. Не впервой!»

Павел колебался только миг, потом заполнил бланк, дал почтальону трешку и вернулся в магазин.

«Ну, зачем председатель вызывал?» – подступил Гецко.

«На улице расскажу».

Каменистая дорога бежала с небольшой горушки среди хат и пряталась за тенистыми деревьями, что росли по сторонам. Приятели шли, обдумывая, как теперь быть Павлу, что делать? Накануне вечером не привязал коней, они дорвались до картошки, ели, сколько хотели, и даже ветврач из района не помог.

Председатель обещал передать дело в суд. Павел решил бежать.

Утренние зори еще стряхивали над Орявчиком дрожащую росу, а он с небольшим чемоданчиком уже шел к автобусной остановке… Куда уехал Кривенко, в Орявчике никто не знал…

– Но мы выясним, – подытожил свой рассказ Пасульский.

Наталья Филипповна рассказала ему, что 17 октября в Синевце видели человека, похожего на Павла Кривенко. Капитан Крыило проверяет достоверность факта. Не исключено, что все подтвердится. Собираясь бежать, Павел сказал: «Заработаю денег и вернусь к Ирине». Может, и заехал в день рождения, а тут Балагур… Необходимо как можно скорее разыскать Кривенко.