Текст книги "Земля Савчука. Затерянные миры. Т. 9"

Автор книги: Леонид Платов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Глава 3

Капитаны не любят моря Лаптевых.

У него плохая репутация и обидные прозвища: «ледяная западня», «ледяной погреб». Течения здесь прихотливы, погода изменчива. На этом участке Великого Северного Морского пути караванам судов приходится бесконечно маневрировать, двигаясь зигзагами, беря то южнее, то севернее, в поисках свободной ото льдов воды.

Тем большее значение приобретают для мореплавателей точные и подробные лоции.

Вначале «Нерпа» двигалась вдоль берега, потом все круче стала забирать к северу. Весь коллектив нашего гидрографического судна, охваченный вдохновением научной работы, жил только «от пробы к пробе», от одной научной гидрологической станции до другой.

…Гидрохимики склоняются над пробирками и колбами. Каждая проба, поднятая батометрами с обследуемого горизонта, подвергается бесчисленным химическим анализам: на кислород, на азот, на кремний, на соли. Важно установить, где берет начало обследуемое течение, какого происхождения его воды – атлантического, арктического или речного?

1. Путь гидрографического судна «Нерпа»; 2. Дрейф «Фрама»; 3. Дрейф «Седова»; 4. Полярные станции; 5. Изобаты (в метрах); 6. Горы и возвышенности; 7. Тундра; 8. Архипелаг Исчезающих Островов, открытый героями научно-фантастической повести «Земля Савчука».

Гидробиологи, чуть дыша, сортируют пинцетами свой пестрый и богатый улов, сваленный в таз. Рачки-калянусы в пунцовых жилетах, очень маленькие, похожие издали на мелкозернистую икру, шевелят длиннейшими усами. Рядом лежат микроскопические водоросли, они играют большую роль в арктических морях, так как способствуют разрушению льдов, скапливаясь на их поверхности.

Добыча биологов – планктон – также дает представление о характере различных течений. По-гречески планктон значит блуждающий. Вся эта микроскопическая живность не умеет самостоятельно плавать и уносится течением вместе с пластом воды, в который она «вкраплена».

Гидрогеологи сосредоточенно разглядывают пробы грунта, по которым они будут устанавливать зависимость между течениями и расположением отдельных минералов на дне моря. Зависимость эта – самая тесная. Накануне зимовки с помощью карты тяжелых минералов, залегавших на дне пролива Вилькицкого, нам удалось обнаружить новое придонное течение, раньше ускользавшее от внимания исследователей.

Эхолот показывает глубины 54, 41, 70. Пока еще мы идем по краю материковой отмели и на регистрационной ленте прочерчивается волнообразный, без резких зигзагов след. Таков рельеф дна под килем «Нерпы».

Огромное удовольствие доставляет мне следить за лентой эхолота. В воображении проплывают картины Северной Атлантиды. Название это придумано кем-то из журналистов и как нельзя более удачно, – вся материковая отмель, составляющая дно морей: Баренцева, Карского, Лаптевых и Восточно-Сибирского, была когда-то сушей. Холмы и равнины, над которыми, таща трал, медленно проходит наше судно, являются продолжением берегов Евразии, они затонули много тысячелетий назад.

Происходит как бы качание доски, положенной на упор. Скандинавский полуостров, Гренландия и Шпицберген поднимаются над водой, – примерно на метр в столетие, – а на другом конце доски, в Сибири, земля неотвратимо погружается в воду.

На горизонте остается слабый отблеск – «край дня»…

Извилистая линия рельефа постепенно начинает удаляться от края ленты; эхолот отмечает глубины 92, 130, 270 метров и вдруг сразу, рывком – 1542 и вслед за тем 2381. Не выходя из каюты на палубу, я могу с уверенностью сказать, что «Нерпа» повернула к северо-востоку, пересекая залив, далеко проникающий в материковую отмель со стороны океана.

Берега древней Евразии были круты и обрывисты; сразу за материковой отмелью начинаются большие глубины.

Несколько дней мы идем над подводным заливом.

Ледовая обстановка этим летом необычайно благоприятствует свободному плаванию в высоких широтах. Тяжелые ледяные поля скопились в юго-восточной части моря Лаптевых, открыв широкий просвет на севере.

«Нерпа» благодаря этому смогла подняться к 80-й параллели и здесь круто повернула на восток.

30 августа над глубиной 3400 метров мы пересекли линию нансеновского дрейфа, и лихорадочное волнение охватило участников экспедиции, – мы вступили в страну миражей, в район гипотетической Земли Санникова.

Не проходит вечера, чтобы в кают-компании, в нашем дискуссионном клубе, не затевались теперь ожесточенные споры.

– Опять суются со своей Землей, – морщатся скептики. – Доказано, ведь: привиделась Земля! Аберрация, рефракция, мало чего… Вон Росс целый горный кряж увидел, ища северо-западный проход. Перед ним пролив был, чистая вода, а ему горы померещились. Так и повернул обратно… Его обман зрения на карту нанесли. Горы Крокера, как же!..

– А Амундсен, Амундсен! Над полюсом недоступности с «Норвегии» вдруг увидел целый архипелаг. Ликование! Щелкают фотоаппараты. Подлетели ближе: архипелага как не бывало. Развеяло ветром вместе с туманом…

– Это что, – вступает третий скептический голос. – Норденшельду остров почудился в тумане. Подплыли в лодке, ан это голова моржа на льдине…

– Позвольте, позвольте, – горячатся «санниковцы». – Санников видел две земли одновременно: одну на север, другую на северо-запад от Новосибирских островов. Вторая оказалась на месте. Де-Лонг наткнулся на нее: остров Беннет, пожалуйте! А как же та, что была видна на севере? Ведь он их одновременно видел… Какой же это мираж, согласитесь…

– Мираж, который вдобавок возникает всегда на одном месте… Толль ясно видел гористую землю и также на север от Котельного…

– Насчет гор помолчали бы лучше. Совсем бред… Толль ваш считал, что они высотой до 2225 метров. Каково? Да таких гор и на материке в этой части Сибири нет. И не могло быть…

– Ну, хорошо, а птицы?

Упоминание о птицах вызывает смех скептиков.

– Внимание! Главный козырь сбрасывают!

– Ну и что же? Попробуйте, объясните с птицами. Нансен, находясь западнее Котельного, видел гаг, летевших на север. Видел? Где они летовали?

– Очень просто. На Беннете.

– Допустим. А как понять записи Толля, найденные на Беннете. Над Беннетом пролетали: морской орел с юга на север, сокол и гуси с севера на юг?

– А вот как! – Наш синоптик, принадлежащий к партии скептиков, прокашливается. – Птицы отправлялись к кромке льда. Там летом полно водорослей, рачков, рыб, масса корму.

– На кромке гнездовать нельзя. Где же они птенцов выводят?

– Ну, знаете! Искать дорогу на остров по воздушному следу птиц…

– Всякий след хорош, если приводит к цели, – парировали мы, – вот ведь Ляхов… Он по следу оленей нашел два южных острова Новосибирского архипелага…

Скептики пожимали плечами.

– Увольте от таких примеров. Если говорить о следах, которые привели к открытию земли, так говорите о морских течениях, о дрейфе льдов… Вы не Ляхова вспомните, а Шиллинга, Литке, Кропоткина, угадавших по дрейфу льдов Землю Франца-Иосифа. Или Визе, который по зигзагам пути брусиловской «Святой Анны» определил: в центре Карского моря должен быть остров! И нашли остров…

Упоминание о дрейфе льдов подливало масла в огонь.

– Мы и о таких следах помним, – торжествовали «санниковцы». – Посмотрите на карту. Направления дрейфов «Фрама» и «Седова» показывают, что между ними, примерно в широтах Земли Санникова, лежит льдораздел – суша. Она оставалась справа от «Фрама» и от «Седова» слева…

– А почему ни Нансен, ни седовцы не увидели ее?

– Полярная ночь! В каком месяце они были там? То-то и оно. В январе. В пяти шагах не видно ни зги.

– Про песцов не забудьте, – раздавался несмелый голос из угла, – песцы ведь прибегали к «Фраму», подкармливались отбросами. А они обычно живут в норках. Значит была поблизости земля?!

«Антисанниковцы» делали новый выпад.

– Вы верите в птиц, – говорили они, – мы – в самолеты. Сколько раз пролетало над этим районом звено Алексеева, когда эвакуировало людей с «Садко», «Малыгина» и «Седова». И что же? Никаких признаков земли!

– Потому что земля севернее и покрыта туманом, – не сдавались мы.

– Нет уж, странная все-таки ваша земля. Еще в прошлом столетии ей везло. Ее видел Санников, ее видели Толль и его проводники. А уж в нашем столетии… – Скептики красноречиво разводили руками.

– Так что же это по-вашему? Массовая галлюцинация? Или земля под лед нырнула?..

Тут разговор переходил на гипотетические земли вообще, на те появляющиеся и исчезающие на картах острова, против которых стоят две условных буквы «сс» – «существование сомнительно».

Сколько раз пролетало над этим районом звено Алексеева…

Припомнили, конечно, «Большую Землю Копая», показанную на парижской карте 1726 года к западу от острова Врангеля с пометкой: «Сию землю видел шелагский мужик Копай». Две экспедиции сержанта Андреева в 1763 и 1 764 годах, однако, не решили вопроса об этой земле.

Припомнили Землю Джиллиса-Петермана к северо-востоку от Шпицбергена. Ее существование предполагал Баффин, ее видели капитан Джиллис в 1613 году, адмирал Макаров в 1899 году, а в 1925 году Уорслей. Но ни «Красин», ни «Книпович», ни «Персей», ни «Садко» в советские годы не обнаружили признаков ее существования.

Припомнили и остров Ратманов в Беринговом проливе, долго темневший маленькой точкой на карте, и однажды, когда к нему приблизился корабль, бесследно растаявший в воздухе, как дым.

– Да, много хлопот у картографов с этими землями, – задумчиво заметил кто-то, – то наноси, то стирай. Возня!

Тут, понятно, припомнили известный среди гидрографов анекдот. Один из островов Северной Земли был назван из-за обилия на нем птиц чистиков Островом чистиков. Картографы напутали и обозначили его, как остров Чистякова. Так появился в Арктике новый исследователь, открыватель земель.

А пока в кают-компании звучал мужественный смех и противники изощрялись в остроумных аргументах и язвительных шутках, в ушах пишущего эти строки, который, в сознании собственной незначительности, скромно сидел где-то в уголке, звучали слова якута Джугели, проводника Толля.

Спрошенный Толлем, «хочет ли он дойти до земли», – а горы ее в ясную погоду были отчетливо видны с Котельного, – Джугели ответил кратко: «Раз наступить – и умереть!»

– Да, – самозабвенно думал я, – раз наступить – и умереть! Вот девиз исследователя-романтика, открывателя новых земель!

«Нерпа», между тем, лавируя среди льдин, продолжала двигаться на восток. Третий день уже находились мы внутри белого пятна. Признаков земли не было.

Материковая отмель в этом районе необычайно далеко выдается на север. Эхолот показывал очень медленное нарастание глубин.

Первого сентября налетел шторм. Он бушевал несколько дней и расчистил широкое пространство, нечто вроде залива во льдах, и по нему «Нерпа» смогла подняться еще на полтора градуса к северу. Так далеко в этих местах летом и по чистой воде не забиралось еще ни одно судно.

…Эхолот показывает мелководье. Местами линия делает короткие скачки в сторону, это – подводные ухабы, небольшие холмы, одинокие скалы. Вот-вот линия сделает резкий и длинный зигзаг. Я боюсь этого момента. Это будет означать, что древний берег Сибири круто оборвался и начались уже океанические глубины. Тогда прощай Земля Санникова! Мало вероятно, чтобы за границами отмели могли существовать острова.

Даже скептиков, как ни хорохорятся они, видимо, лихорадит. Они забегают ко мне в рубку, будто невзначай взглядывают на показания эхолота и, чертыхнувшись, убегают по своим делам.

Гидрогеологи еще придирчивее анализируют пробы морского грунта. Он странен. Очень много крупнозернистых, слабоокатанных обломков. Такие обломки оседают обычно вблизи центра разрушения или в зоне холодных течений, для которой характерен зеленый минерал глауконит, но его нет в пробах. Значит?

– Не исключены подводные кряжи или… или надводные острова… – говорят осторожно геологи.

Гидробиологов также раздирают сомнения. Во вчерашнем улове найдены коловратки – мельчайшие, похожие на инфузории организмы. Коловратки населяют прибрежные воды моря. Это доказано неопровержимо. Но вокруг нас расстилается безбрежное море, без всяких признаков суши.

Густая завеса тумана висит на горизонте. Проклятый туман!..

6 сентября меня разбудил на рассвете сосед по каюте.

– Восемь метров! – закричал он, сдергивая с меня одеяло, – вставай же! Слышишь, – эхолот показал восемь метров!

Мы бросились к эхолоту. Линия замерла на восьми метрах, прижавшись почти вплотную к краю ленты. Капитан приказал остановить машины. Продвигаться в тумане было опасно. Корабль мог наскочить на мель или подводные рифы.

У борта на палубе толпился народ, держа бинокли наготове. Туман, низко клубившийся над водой, медленно рассеивался.

Земля?

Земля! В клочьях тумана все четче вырисовывались контуры неизвестной земли.

Солнце, поднявшись, осветило серый безжизненный купол, покрытый полосами снега. Над северной частью острова туман еще держался, но и там, по-видимому, не было ничего, кроме снега и камня.

Шлюпка ткнулась с разгона в прибрежный лед, и наш начальник выпрыгнул на берег. Право первому вступить на вновь открытую землю всегда, по традиции, принадлежит старшему в экспедиции.

В какой-нибудь час с небольшим мы обошли остров. Поверхность купола не была такой гладкой, как нам казалось издали. Она была всхолмлена, бугриста. С нагромождений камня, ослепительно сверкая на солнце, струились водопады, – бесшумно, без плеска, без пены и брызг. Мы подошли ближе и увидели, что это – висячая наледь.

Я брел, проваливаясь в талом снегу, осматриваясь с чувством тревоги и разочарования. Где же те высокие горные склоны, которые привиделись Толлю и Джугели? Где голубые озера, вскипающие в тесных берегах? Где зеленые поляны и величественные леса, которые так ясно рисовались моему воображению?.. Небо над нами было пасмурно. Прямо в лицо дул колюче-холодный, пронизывающий ветер.

Добравшись до северной оконечности острова, мы в бинокли разглядели еще несколько темных пятен вдали. Подойти к этим дальним островам на шлюпке не удалось из-за стамух – льдин, примерзших ко дну на мелководье. Летчик экспедиции поднялся в воздух. Возвратившись, он доложил, что архипелаг, открытый нами, состоит из четырех островов.

Под сравнительно тонкой коркой земли мы нашли ископаемый лед. Острова поднимались над водой на ледяном пьедестале. Это был реликт древней эпохи великого оледенения, охватившего некогда Европу и почти всю Сибирь.

В науке существуют предположения, высказанные в свое время Э. Толлем, Воллосовичем и другими, что часть материка вместе с покрывавшим ее льдом постепенно погрузилась под воду Ледовитого океана. Спустя много веков начался обратный процесс – поднятие. При этом из части массива образовались острова.

Со временем на поверхности льда образовалась корка грунта и растительного слоя.

В то же время медленно и неотвратимо таяла ледяная основа архипелага. Вода размывала ее, подтачивала, разжижала, ускоряя гибель ледяных островов.

До нашей экспедиции были известны острова с ледяным основанием лишь в сравнительной близости от материка. Это – остров Муостах у устья Лены, острова Семеновский и Васильевский к западу от Новосибирских островов. Наша же экспедиция обнаружила целый архипелаг островов, состоящих из льда и покрытых почвенными наносами, значительно севернее известных до сего времени.

Название вновь открытым землям было подсказано жизнью: Архипелаг Исчезающих Островов. Оно было принято правительством и появилось на картах против четырех точек к северо-западу от острова Генриетта, на 78°21′30" северной широты и 144°15′28″ восточной долготы по Гринвичу. Местоположение Архипелага было очень выгодно для наблюдений за изменением погоды и передвижением льдов.

Поэтому на одном из островов Архипелага был оставлен «сторожевой пост» – зимовка. В числе трех зимовщиков оказался и я.

Глава 4

Время отсчитывало уже последние годы жизни тающего Архипелага.

Прошло бы еще лет двадцать, и экспедиция, забравшись в ледяные дебри моря Лаптевых, не обнаружила бы здесь ничего, кроме стамух, торчащих на мелководьи.

История арктических исследований знает подобные примеры. В 1739 году к востоку от Святого Носа Лаптев обнаружил островок и дал ему имя Диомида. Видел его и Шалауров в 1761, но ни Геденштром с Санниковым в 1810, ни лейтенант Анжу в 1823 уже не застали его. Врангель предположил, что остров Диомида был смыт начисто.

Сколько таких эфемерных земель, дразня мореплавателей, возникали на своей непрочной ледяной основе в полосе материковой отмели и исчезали.

На самом материке ископаемый лед был лучше изучен. Он плотно спрессован и залегает в земле пластами. В нем иногда находят трупы мамонтов, свидетельствующие о давности его происхождения. Ископаемый лед пока что встречен только на Новой Земле, в Якутии, в районе к западу от Байкала и на Новосибирских островах. К северу от них находился и Архипелаг Исчезающих Островов, ставший на долгие месяцы «домом» для меня и других зимовщиков.

Мы не скоро приноровились к необычайной обстановке этого реликтового мирка.

Жилье наше обогревалось железной печью, пол был устлан войлоком и медвежьими шкурами. Термометр, висевший на стене, показывал 15–17 градусов тепла, но вода, разлитая на полу, сразу же замерзала.

Малейшее нарушение температурного равновесия в мерзлой почве приводило к удивительным, а порой и опасным явлениям.

В начале зимы в центре острова произошло извержение «ледяного вулкана», которое могло окончиться для нас трагически.

В толще вечной мерзлоты очень тесно грунтовым водам. Снизу – ископаемый лед, сверху – слой мерзлой почвы. Вдобавок, с осени над Архипелагом устанавливался антициклон. Снег выпал поздно, и лишенная его покрова земля промерзла на еще большую глубину, чем обычно. Вода была стиснута теперь снизу и сверху.

На острове.

Погруженный нами на глубину 13 метров особый прибор показал огромное давление в 70 атмосфер. Наш геофизик тревожно покачивал головой. Можно было ожидать взрыва.

Страшно наблюдать за тем, как под напором почвенных вод вздувается, бугрится, набухает земля. В центре острова среди маленьких бугров образовался курган, который поднимался с каждым днем все выше и достиг 20 метров высоты. Мы зарегистрировали его рост при свете магния маленькой кинамкой[2]2
  Кинамо – портативный киноаппарат.


[Закрыть]. Установлены были дежурства, чтобы не пропустить момент взрыва. На всякий случай на нарты были погружены аварийные запасы и радиостанция.

Ветер, бушевавший несколько дней, стих, и в ясном морозном воздухе стал слышен зловещий треск – предвестник взрыва.

Никто из нас не мог заставить себя заснуть. Правда, наш дом отстоял сравнительно далеко от «вулкана», но остров был очень мал, и предугадать силу и последствия будущего извержения было трудно.

Когда раздался, наконец, грохот, мы выбежали наружу.

Темносинее небо было прозрачно. Льдины еще сыпались на землю, но из развороченной воронки уже хлынула, подобно лаве, вода. Потоки ее, матово отсвечивая в лучах луны, стекали в море, подхватывая и унося за собой осколки льда. Мы любовались этим зрелищем недолго, потому что вода подступила к постройкам станции вплотную, льдины дробно застучали в стены дома. Нам пришлось вооружиться баграми, чтобы в течение нескольких часов защищать постройки от натиска льдин. Один из сараев с припасами вода все же смыла в море, несмотря на все наши усилия.

Когда непосредственная опасность миновала, мы возвратились к «вулкану». Кратер его был окутан облаком испарений. Вода то поднималась, то спадала в воронке, а вокруг по скату все покрылось уже гладкой ледяной коркой. Ночь была по-прежнему ясной, и мороз, при котором разыгралось это подлинно весеннее буйство воды, достигал 45⁰.

…Из развороченной воронки хлынула вода…

Нужно было на будущее как-то обезопасить себя от капризов стихии. Нас пугала возможность «ледяных извержений», смещений грунта, трещин, провалов, наледей, – все, чем чревато было пребывание на этом острове. По радио мы снеслись с Институтом Мерзлотоведения в Москве и нам дали совет огородить район станции «подземным ледовым барьером». Мы вырыли ров, направление которого совпадало с направлением господствовавших на острове ветров. Ветры выдували снег, и земля на дне рва промерзала особенно глубоко. К лету станционные постройки были обнесены наглухо рвом, которому соответствовал невидимый надежный барьер в мерзлом грунте.

У берега гремели обваливающиеся глыбы земли и снега, – остров покорно отдавал дань океану.

Бреющим полетом над крикливым птичьим базаром пронеслись самолеты, сделали круг и сели на воду в бухте.

Наш остров превращен был в базу для самолетов, обследовавших полюс недоступности. Безжизненная ледяная пустыня лежала в северо-восточном секторе Арктики между Архипелагом Исчезающих Островов и берегами Аляски, Mare incognitum – неизвестное море.

А когда наступила осень, кончились экспедиционная страда и заботы, связанные с летней навигацией, наш коллектив, отказавшись от смены, остался еще на одну зимовку, чтобы обеспечить непрерывность важной научно-исследовательской работы, проводимой в зимние месяцы.

По нашим подсчетам остров терял ежегодно по 40 квадратных метров своей территории. На второе лето самолетам пришлось переменить место стоянки – бухты не было больше, линия берега стала ровной, точно его срезали ножом. Жилые постройки также пришлось отнести подальше от берега – слишком угрожающей сделалась близость моря. Аэрофотосъемки показывали, как изменились за год очертания Исчезающих Островов. Пройдет еще десять-двадцать лет, и от нашего Архипелага не останется и следа.

На третью весну завезена была на самолетах новая группа зимовщиков, а мы улетели в Тикси.

Мои товарищи задержались в Тикси на несколько дней, а я упросил летчика почтовой авиации, отправлявшегося на Диксон, взять меня с собой. Устроившись в фюзеляже самолета на тюках с почтой, я быстро уснул.

Проснулся я от неприятного ощущения под ложечкой. Самолет кидало из стороны в сторону.

– Потеряли ориентировку, – прокричал мне в ухо бортмеханик. – Туман. Жирокомпас отказал, рация не работает. Попали в магнитную бурю.

Судя по карте давно должны были появиться вышки Диксона, но в просветах тумана внизу все мелькала серая тундра.

Надвинулась ночь. Горючее было израсходовано. Пилот повел самолет на посадку.

Мы провели ночь у костра, обсуждая свое положение.

Центральная часть Таймыра, по моим сведениям, представляла собой настоящее белое пятно. Кочевья туземцев разбросаны были на огромном расстоянии друг от друга.

Решили: пилоту оставаться у самолета, нам с бортмехаником, ориентируясь по солнцу, идти на запад в поисках людей.

Мы смастерили себе подобие лыж и двинулись в путь.

Шли день, два, три по безграничной снежной пустыне. Солнце показывалось над горизонтом ненадолго, – был еще только март.

На четвертый день мы заметили, что снег сделался рыхлым, лыжи стали проваливаться. В марте в центре Таймырского полуострова началась оттепель! Это показалось нам невероятным. Я помнил по зимовке на Челюскине, что снег там начинал таять лишь в конце мая. Бортмеханик тоже с тревогой поглядывал на небо, по которому быстро неслись темносерые тяжелые тучи.

Подули теплые, юго-западные ветры, снег превратился в кашу, все вокруг поплыло. Теперь мы продвигались с огромным трудом и мучительно медленно…

От ослепительной белизны снега болели глаза. Временами горизонт заволакивала пелена. Мы останавливались и ложились в снег, ожидая, что вот-вот налетит пурга. Все было тихо по-прежнему, горизонт ясен. Вскоре мы поняли, что нас обманывает утомленное зрение.

Перебираясь через лужу талой воды, я оступился и, по-видимому, вывихнул сустав. Теперь я брел, опираясь на палки и волоча за собой больную ногу. От боли кружилась голова, и все чаще я ловил на себе обеспокоенные взгляды своего спутника.

Я плохо помню перипетии нашего странствования: в моем мозгу действительность причудливо смешалась с бредовыми картинами. Как будто бы мы вошли в ущелье, склоны которого были свободны от снега. Потом я увидел траву и не удивился этому, точно это было в порядке вещей. Ущелье сомкнулось, оставив очень узкий проход. Мы прошли через него и вступили в новое. Целая вереница таких ущелий, подобная анфиладе прекрасных зеленых комнат, открывалась впереди. Мой товарищ что-то взволнованно объяснял мне, куда-то показывал, но я уже не слышал его. Силы мои пришли к концу. Боль в ноге сделалась нестерпимой, и я потерял сознание. Последним моим ощущением было тепло от сладкой жидкости, которую механик насильно вливал мне в рот из своего термоса. Помню, – лицо его было испугано и сердито, он поддерживал мою голову и стеклянным горлышком старался разжать крепко стиснутые зубы…

Через мгновенье, – так показалось мне, – я снова открыл глаза. Прямо передо мной белела стена и поблескивали металлические прутья кровати, на которой я лежал.

Я перевел взгляд чуть левее. Там было широко открытое окно, а за окном сад. На подоконнике стоял граненый стакан с ландышем.

– Вам лучше? – спросил женский голос.

– Где я? Да, мне лучше. Меня перевезли на юг?

– Нет, это – Таймыр.

– Таймыр? Но, значит, лето уже? Я долго болел?

– Вас нашли с товарищем только вчера.

…все заволокло прозрачной дымкой…

– Не понимаю. Почему…

– Товарищ Савчук все объяснит вам сам.

…Савчук? Таймыр? Сад?..

Я лежал тихо. Женщина подумала, что я заснул и вышла.

Вечерело. Горы вдали, зеленые террасы, ветви деревьев, подступивших вплотную к дому, – все заволокло полупрозрачной дрожащей дымкой.

Я стал рассматривать комнату. На стенах висели ружья, схемы, карты. По-видимому, это была рабочая комната Савчука. На столе лежала раскрытая книга. То был Миддендорф, описывавший свое путешествие на Таймыр в 1843 году.

«Целое столетие, – прочитал я, – прошло с тех пор, как Лаптеву с Челюскиным, с невыразимыми трудами и опасностями…, удалось снять берега Таймырского края. Им мы обязаны приблизительно верным очерком этого полуострова и его оконечностей. Через сто лет, как сказано, мне досталось пополнить раму, остававшуюся после них пустою. Эта богатая задача могла быть выполнена мною крайне недостаточно, и однако, пройдет может быть столетие прежде, нежели другой странствователь решится нарушить тишину этих пустынь с намерением приумножать сведения о любопытном крае. Оцепенев в первобытном состоянии, этот край в течение столетий представляет в себе живую картину детского состояния человеческой жизни на земном шаре»…

– О, ты поднялся уже, – услышал я за спиной знакомый голос и обернулся. В дверях стоял Андрей. Мы обнялись.