Текст книги "Возлюбить духа"

Автор книги: Леонид Цель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Вы забыли про меня! – выкрикнул обиженный Олаф. – Мне ведь стукнуло четырнадцать, и по всем законам я имею право голоса. Я тоже пойду.

Мужчины переглянулись – а ведь верно, прав паренек. Закон есть закон, даже у черта на куличках люди обязаны подчиняться ему, чтобы выжить и не скурвиться.

Приготовления не заняли много времени. О женщинах не тревожились, уходили с легкой душой – ничего, кроме жары и зуда в определенном месте, им не угрожало. Под башмаками еще чавкала жижица, когда партии разошлись по сторонам нового света, уговорившись регулярно поддерживать связь и вернуться не позже, чем через восемь недель по земному счету, к сезону нестерпимой жары. Мати с надутыми губами раздала фляжки с самогоном. Поначалу она капризничала и донимала Прента, что ее не берут в поиск, однако неписанные правила старателей решительно отвергали участие женщин в рудном сыске. В конце концов Мати нарвалась на оплеуху и с припухшей щекой вышла провожать мужчин. Донья Эстебана надменно протянула каждому руку, вероятно, рассчитывая на поцелуй, но лишь юный Олаф церемонно склонился над смуглыми пальцами. Ванда равнодушно подставляла щеки, губы, груди и ягодицы – круг первый близился к концу, и ей удалось убедить себя в том, что она безмерно обязана этим грубоватым людям, выдернувшим ее и дочь из прозябания, из обидного и позорного отторжения. Забвение!.. Оно придет, и за него тоже придется уплатить свою цену. Настанет ее черед править бал, и как знать, может и впрямь не дано различить упрямой и гордой женщине, где Божья кара, а где милость? Она станет леди!.. Только в этом остается черпать силы и веру. И забвение тоже. "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда..." А непоседливая юная крошка Ольга хватала мужчин за жилетки и просила найти ей золотую куклу.

С Богом! Они приняли благословение доньи Эстебаны и разошлись неторопливо, не оглядываясь. Лишь негромкая ругань Мати грела им спины.

– Матфея! – укоризненно прикрикнула донья Эстебана.

– Это я, чтоб не сглазить! – отозвалась та и пнула ногой груду корзинок. – Сроду не думала, что предстоит стать ботаником, копаться в земле и лазить по деревьям, надкусывая плоды, пока не заурчит в брюхе. Ах, дамы, дамы, охренеть ведь можно!..

Руг Прент и Ян Кошель с сыном продирались сквозь труднопроходимые дебри к югу от форта и в ближайшей излучине реки наткнулись на россыпи опалов. Чуть ниже по течению, у слияния с горными ручьями, они без труда намыли несколько фунтов золотого песка и, наконец, свернув в горы, обнаружили самородную медь и выходы оловянной руды.

Дику Чепанису и Патрику Кофрофу пришлось погоняться за птицей удачи, опыта им недоставало, их улов оказался куда беднее, зато мозолей и синяков они заработали втрое и вдобавок едва не отравились весьма аппетитными с виду грибами. Зато принесли великолепные ониксы.

Мощные и неутомимые Юджин Портер и Деннис Ульвич прочесали северные отроги и едва доперли рюкзаки с обломками кимберлита, кристаллами изумрудов величиной с кулак и с тусклыми самородками червонного золота. Нащупали они и перспективные выходы редкоземельных элементов. В общем, по возвращению они клокотали от гордости и вожделения, и женщины трепетали в их натруженных лапах, охали и потрескивали – а выпивка пеной вскипала в горле. Сказочная планета! Им вовек не сосчитать миллионов, что скопятся на межгалактических счетах через какую-нибудь дюжину лет. На этот раз им не удастся промотать вчистую свои кровные денежки и очухаться однажды хмурым утром на ступенях дешевого борделя. Лихо! Из голытьбы они все же выбились в князи и нынче не екает сердечко, когда подумаешь о незавидной, убогой старости.

Основательная и удачливая пара Царфис – Чанг углубилась дальше всех в горные долины. Им выпал восток и, наложив заклятия на тела и души, на пути-дороги и шурфы, они методично изыскивали каньоны и размытые кручи. Их карта оказалась подробней прочих, она была вся испещрена значками и пометками. Но самая веская находка – это футовые выходы чистой платины в долине, которую они так и назвали – Платиновая.

Из подходящего обломка Чанг выковал с помощью деструктора фигурку женщины. В общем-то она подходила для куклы, смущали разве что несколько пышные формы бедер. Но Ольга пищала от восторга!

Через шестьдесят суток по земному счету колонисты вновь собрались вместе. Дым, что называется, стоял коромыслом. На огромном костре калился котел, в котором булькало пахучее варево. Из Прента и Кошеля вытрясли сначала тройную порцию рома, а затем удвоили ее. У ног сверкали россыпи драгоценных камней, загадочно поблескивало бездонной желтизной золотишко. Полуобнаженные и захмелевшие женщины возлежали подле всесильных хозяев планеты и скручивали сигары из высушенных листьев папоротника. Наверное, это и есть триумф, когда сладость победы уже изведана, но предвкушение более изысканных наслаждений и отзвук громкой славы заглушают все и вся, включая голос разума и шепоток совести.

– Мы выпьем за редкую удачу, – вещал, покачиваясь, Дик Чепанис, – и еще за то, чтобы парни в лохмотьях с восхищением глядели на нас и расправляли плечи, и верили: мир прекрасен! Удача податлива – и охотно отдается сильному и настойчивому. Мы пьем за удачу, за ум, за силу, за веру!

Восторженные вопли глохли в чавканье, из жадных глоток рвалось:

– За Надежду!

И набожная донья Эстебана, и щепетильная Ванда, и разудалая подружка всех храбрецов, из чьих карманов сыплются без счета денежки, Матфея, Мати – все были одинаково пьяны и счастливы в этот вечер. И воспалены...

Возмужавший Олаф с гордостью демонстрировал девчушке с загадочными глазами свои первые шрамы и рассказывал, чуток привирая, как срывался в расщелины и лихо мыл золото в хрустальных водах горных ручьев.

Да, вечерок, что надо. Кондиционеры надрывались, и не зря – марево пятидесятиградусной жары бессильно терлось брюхом о белоснежный купол форта. Кое-кто всплакнул, а потом затянули старинную, смутную песню первых, разудалых переселенцев, чьи латаные колымаги отчалили полторы сотни лет назад из портов Солнечной Системы, далекой родины.

Дым стоял коромыслом, и грусть на вечерок отступила. Они засыпали дружной и грешной семьей, а проснулись... а просыпался каждый сам по себе, выбираясь из руин иллюзий и снов.

Утро судного дня прошло в хлопотах и перебранках.

Донья Эстебана решительно заявила, что в пречистый праздник Богородицы трудиться не станет и посвятит день молитвам. В ближних скалах она давно уже облюбовала крохотную пещерку, приладила там распятие, лампадку, вымела шероховатый базальтовый пол и занавесила узкий лаз цветной шелковый шторой.

Мати привстала на цыпочки, потянулась длинным, гибким телом, расчесала смоляные кудри и пообещала устроить постирушку. Обычно на ее симпатичной мордашке с крупными и чувственными чертами витала тень всеядного любопытства, однако сегодня скука и лень проступали в каждом зевке. Ванда мигом сообразила, что постирушка – это чудесный повод, чтобы провести день в купальне под зеленью сросшихся ив. Она мигом поддержала Мати. И обе заговорщически перемигнулись. Ванда была на десять лет старше Матфеи и настолько же моложе доньи Эстебаны. В наследство от родителей, которых она совершенно не помнила, даже не знала на какой планете, под каким небом упокоились их косточки, ей достались тонкие, правильные черты лица чистокровной землянки, белокурые волосы, строптивый нрав и недюжинный ум. Правда, рядышком с доньей, и уж тем более с Мати, она проигрывала грузноватой фигурой и какой-то полудетской неуклюжестью. Впрочем, пухлые плечи, сочные икры в естественном, прирожденном сочетании с порывистостью и скрытым до поры до времени темпераментом иногда сводят мужчин с ума куда быстрее, нежели точеные прелести писаных красавиц.

Мужчины чертыхнулись, им выпало бродить по душному полумраку тропического леса, собирая коренья и плоды. Патрик внезапно вспомнил, что не окончен ремонт вертолета. Чанг приволок ящик с инструментом, намериваясь посвятить день починке расшатавшихся стульев и протекающих кранов. Руг Прент мужественно вызвался помочь Олафу в сборе орехов корзины давно уже опустели, а без ореховой подпитки рацион значительно скуднел. Верткий мальчишка приловчился так шустро перебираться с ветки на ветку, сбивая палкой спелые гроздья, что двое мужчин едва успевали наполнять корзины внизу.

Наступил период двух солнц. Оранжевый карлик сиял в зените, а голубовато-желтый шар маячил на горизонте. Поры на коже отворились от испепеляющей жары, и тело казалось беспомощным, рыхлым, истекающим соленой жижицей. Поэтому легко объяснима внезапная озабоченность, охватившая старателей, по части пополнения запасов нелумбиума, или водяного лотоса, который, как две капли воды, походил на земного сородича – правда, никто из колонистов об этом и не подозревал – кроме Дика Чепаниса, ни один из них не бывал на родной планете. А Дик в студенческие годы вряд ли занимался сбором лотоса. Эти замечательные кувшинки не зря почитались у египетских пращуров божественным цветком. Весьма полезное растение. Оно обильно произрастало в заводях и прудах и порой так заполняло их, что не видно было поверхности воды. Нежные и душистые соцветия женщины настаивали на масле, и получался чудесный крем; прочее годилось в пищу. Стебли, длинные и сочные, хороши были и в супе, и в салате, а семена засахаренные желуди с полным набором витаминов и аминокислот.

Просидеть день по горло в воде все полегче, нежели скитаться по лесу и перетаскивать тяжелые корзины или собирать просо в буше.

– Да здравствует божественный лотос! – воскликнул Дик и колонисты, довольные, побрели к реке.

– Выбросьте на камни побольше водорослей, пусть сохнут! – крикнул им вслед Руг, навьючиваясь стопкой ивовых корзин. Из сушеных водорослей получался порошок, замечательно заживляющий раны и способствующий пищеварению.

Жаркий день напоминает караван из неторопливых и бесстрастных часов, мерно колышущихся гуськом в сторону долгожданного вечера. Но сегодня его взорвал сигнал общего сбора. Для обеда было рановато, и обеспокоенные мужчины поспешили к форту.

Юдж Портер с глазами, выпученными, как пузыри, сидел у очага, а подле его башмаков лежала туша подстреленного козерога. Козерога! Как зачарованные смотрели колонисты на громадные загнутые рога тускло-коричневого цвета, на остывающую тушу, покрытую светло-серой, с подпалинами, короткой шерстью, выстланную мягким, белесым пухом, на оскаленные желтые зубы.

– Этого не может быть! – завопил Дик Чепанис, опускаясь на колени и не смея прикоснуться к добыче Портера. Тот молча вложил пальцы в рану и лапнул по щеке Чепаниса.

– Гляди, умник, это – кровь! Горячая, липкая и пахучая. Разводи огонь, Деннис, набьем кендюхи! Свежиной! Настоящим жареным мясом. Здесь не меньше двухсот фунтов чистого мяса, всем хватит, до отвала.

– Господи, – бормотал обескураженно Дик, – да откуда же он мог взяться? Здесь даже цветы растут парами, потому что некому опылять – и вдруг козлище?

– Сижу в затоке и вдруг слышу – цоканье, – восторженно рассказывал Юдж. – Не верю ни ушам, ни глазам – эта тварюга пьет воду и заодно мочится, скотина! Меня чуть кондрашка не хватила, в глазах темнеет – и баста. Не помню, как метнул нож, приволок его сюда и – пальцы не могу разжать, свело от жадности.

Руг Прент склонился и ощупал тушу.

– Следовательно, мы не первые. Не такая уж приятная новость, ребята. Чревато неожиданностями.

– Но радиобуй мы так и не запеленговали! – упрямо мотнул кудлатой головой Чепанис. – Даже если кто-то и побывал здесь до нас – они явно оплошали и не застолбили планету.

– Нужно обшарить все острова, до последнего, – проворчал Ян Кошель. Доконать вертолеты, но убедиться, что мы действительно одни.

– Сам знаешь, до чего они изношены, а запчастей нет!

– К тому же мы два месяца бродили по горам – и ничего...

– Ну и плевать на запчасти, нашел, на чем экономить!..

– Крепок ты задним умом, а вспомни, как трясся над каждой гайкой, сучий ты потрох!..

– Прихлопни пасть, сын гиены и мартышки!..

– Тихо! – рявкнул Прент, расшвыривая забияк. – Дик, проверь козла, и, если он настоящий, будем пировать.

– Я бы хотел произвести полный анализ... – Чепанис не смог договорить, неодобрительный ропот захлестнул его и Дик благоразумно подчинился, дабы не разделить участь бородатого зверя.

Они с такой жадностью накинулись на шипящее на вертеле мясо, лихо орудуя ножами, что просто диву даешься, как все пальцы остались целы. Каждый рвал свой кус, и женщины не церемонились тоже – к чему утруждать себя дележкой, когда его так много, ароматного, сочного, чуточку с кровью под хрустящей корочкой!

В горячке едва не забыли набожную донью. Она вернулась из молельни и долго с порога глядела на осоловевшую ватагу, изредка причавкивающую из последних сил.

Отяжелевший Руг Прент вялым жестом указал на розовые ломти остывшего мяса, но донья Эстебана презрительно покачала головой.

– Я соблюдаю посты, Руг Прент: ты, наверное, забыл о христианских обычаях, и это не делает тебе чести.

– Да черт с ней, – отрыгнул Макс Царфис, размазывая по подбородку жир, – у каждого свой норов. Донье по нраву молиться – пусть молиться. Ей достанется шкура, скроит себе теплые тапочки, ха-ха! – Он ухватил содранную шкуру и, размахнувшись, швырнул к ногам Эстебаны. – Твоя доля, старушка.

Донью Эстебану передернуло. Излишняя чопорность и перенесенные в прошлом невзгоды состарили эту крепкую, стройную сорокапятилетнюю женщину, оплели волосы седой паутинкой, но угли внутри нее не просто тлели пылали! – и было верхом несправедливости называть ее старухой, даже шутя.

Она медленно наклонилась и пощупала мех. На лице появилось выражение такой муки, такой несказанной печали, что Ванде и Матфее, пировавшим наравне с другими, стало безмерно жаль набожную подругу. Они поспешили к донье Эстебане и обняли ее за плечи.

– Дьявол настиг нас, – горестно прошептала она побелевшими губами. Он пришел за своей законной добычей – за душами грешников. Нам пора готовиться к суровой каре. Руг Прент! Вели всем читать молитвы во спасение души человеческой, кто знает, сколько нам отпущено, кто знает?

Мужчины переглянулись, а маленькая Ольга заплакала. В зловещем шепоте доньи Эстебаны слышалась жуткая сила убежденности, воспламененная неясным для прочих, видением подступившей беды.

– Чтоб ты сдохла, ведьма! – прохрипел Юдж Портер. – Всю обедню испортила, надо же? Я летал рядышком со всякими богами и успевал ладить со всеми, а нынче один из них прислал нам в гостинчик жирного козла, экий красавчик был, ик-ох!.. А какой резон дьяволу вмешиваться в наши делишки ума не приложу?

– Нечего прикладывать. И ты скоро пожалеешь о своем глумлении, Портер. – Смерила его спокойным взглядом донья Эстебана. – Что ж, все верно, юродивые указывают путь прочим.

И она величественно удалилась в свою комнату. Наступила тишина, прерываемая лишь икотой Портера и вторившей ему Мати.

– Да чепуха все это, – попытался вяло приободрить остальных Ульвич. Она свихнулась, наша досточтимая донья. Все очень просто – она свихнулась. Книги – опасная штука, а библия тем паче – я листал ее, у-ух! Завтра поставим на ход нашу колымагу и начнем прочесывать побережье.

– Еще бы, – поддакнул Царфис, – козел совсем молодой, а, значит, нас ждут, хе-хе, приятные сюрпризы. Даст Бог, соберем стадо и заживем, как люди. Будем варить сыр, коптить окорока и нагуливать жирок на тощих старательских боках, а то на мои ребра скоро можно будет цеплять рыболовные крючки. – Он мечтательно зажмурился и ухватил за плечи Матфею.

– Я должна была похоронить дочь.

– Кто совершил это злодеяние?

– Кто? Откуда мне знать, кто! Те ублюдки, которых наплодил наш больной рассудок – разве не так внушал нам Дик?

– Лучше бы он помалкивал, – Прент обречено откинулся на подушки. После его рассуждений у многих просто начинает бурчать в башке. Мы стали бояться собственных мыслей, снов и случайных фантазий. А лучший способ вытравить в человеке человечье – это внушить ему страх, желательно, суеверный.

– Тебе лучше знать, – просто ответила Ванда.

– Я тоже видел... в моих снах мелькали головорезы, выряженные в жилеты коммандос. В сущности, мы и...

– Не надо! – звонко выкрикнула Ванда и бросила Ругу в лицо полотенце. – Я не желаю ничего знать о тебе, и ты, пожалуйста, тоже не выпытывай у меня ни о чем, Руг, я все равно не отвечу, только обозлюсь. Это бесполезно – как можно запретить снам приходить в наши злосчастные головы?

Они помолчали, но Руг Прент посчитал справедливым закончить свою мысль, как бы ни реагировала Ванда.

– Зарекайся, не зарекайся – теперь уже поздно. Я помню, как в долгие зимние вечера ты читала сказки малышке, волшебные сказки, а бедная Матфея все допытывалась, кто такие кентавры, и глупо хихикала, она ведь была почти безграмотная, наша Мати, упокой Господь ее грешную душу. – Он увидел, как Ванда крестится, и сам неловко поднес руку ко лбу.

– Хватит, Руг, хватит. Я ведь на грани безумия, неужели и это нужно втолковывать тебе, впихивать в твою тупую голову? Я должна была умереть там, у реки...

– Ты лихо дралась, как профессиональный боец – весь берег был усеян трупами, весь берег.

– Их уже обглодали какие-то звери, а Ольгу сохранили эти порхающие существа. Я похоронила ее там же, под крестом, и выжгла на камне ее имя. Что я еще могла сделать, Руг?

Она уже не могла унять рыдания, и Прент закрыл глаза. Утешать ее было бессмысленно.

Прошла неделя, прежде чем он выбрался из пещеры и решился на легкую прогулку. С Вандой он почти не разговаривал – скупые, тяжелые фразы, длинные часы настороженного сна, холодок отчуждения – но Руг терпел, полагая, что время – лучший лекарь. Лишь одно тревожило его не на шутку отважные вылазки Ванды в джунгли. Казалось, после смерти дочери она разучилась быть осторожной, пугливой, робеющей при каждом шорохе женщиной. В ее жестких взглядах проступила насмешливая твердость – или предприимчивость? – Руг терялся. Неуступчивость женщины в мелочах – ладно, ершистость – куда ни шло, но откровенная независимость – вздор! Скорбь не сломила эту женщину, самую обычную, ранимую, чуточку походившую на курицу, – скорбь пробудила в ней бесстрашие и упорство, подпитываемое непонятной энергией.

Выздоровление Руга она восприняла с облегчением, так как очень опасалась заражения крови, но всхлипов и поцелуев не последовало. Она протянула ему миску с похлебкой, сама села в сторонке, села раскованно, обхватив щиколотки пальцами. У Руга перехватило дыхание. Как сомнительно превосходство дистиллированной воды над речной, пахнущей тиной, так и сомнительно превосходство идеально сложенной красавицы над чуточку потрепанной, махнувшей на многое рукой тридцатилетней женщиной с располневшими бедрами и загадочной улыбкой на усталом лице.

– Скоро зима, – голос ее звучал озабоченно и отрешенно, – не так просто будет выжить. Тебе нужно окрепнуть, Руг, и побыстрей. Хорошо, что появилась рыба и устрицы.

Она вздохнула и принялась снаряжаться к вылазке. Проверила оружие, надела защитный шлем и куртку.

– Ты опять уходишь? – удивился Прент. – Не слишком ли ты рискуешь, бродя часами по лесу – он нынче дикий. Еще день-два, сестренка, – и я составлю тебе компанию.

Она раздраженно передернула плечами.

– Ты достаточно руководил нами, Руг Прент, пытался быть и храбрым, и дельным, и даже мудрым, но в главном дал промашку, и, к сожалению, никто не смог тебе помочь... вовремя.

– Что ты имеешь в виду?

– Только то, что с нами стряслось. Мы увидели дармовой кусок, а не планету со своим укладом, собственным норовом и родословной. Поживу увидели, а не обитель. И столкнувшись с ее могучим даром редуцировать образы, мысли, сны, воспроизводить с непостижимой точностью живые существа, наделенные интеллектом – зачатками интеллекта – это уж точно; и неплохими ухватками...

– Я могу взорваться: скажи короче!

– Мы сглупили. Спасовали. Не обмозговали толком, что же происходит, кинулись азартно в драчку.

– А что, по-твоему, следовало сделать – подставлять по очереди щеки?

– Не юли, Руг, ты и сам догадался, но поздно.

– Нет!

– Следовало понять, почему они такие, и если они наше порождение значит, искать корни беды в самих себе. Но мы лгали друг другу, а ты с озабоченным видом городил минные поля.

– Хм! Может, и возлюбить их, Ванда? Возлюбить собственного духа?

– Мы испробовали все средства, кроме милосердия.

– Брось, не смеши меня – возлюбить духа, надо же?

– А почему бы и не попытаться, если уж так приспичило выжить? Ладно, я пойду поброжу, а через пару дней мы продолжим разговор, ты еще слабоват.

Она отдернула брезент, закрывавший вход, и нос к носу столкнулась с огромной рыжей обезьяной, перепоясанной старательским поясом с фляжкой и биноклем. Ванда вскрикнула и оцепенела. Чудище оскалилось, зарычало, обнажив изогнутые желтые клыки. Звериный дух ударил в ноздри. Но прежде, чем Ванда очутилась в смертельных объятиях, Руг успел выхватить бластер и коротким импульсом уложил пришельца. Смрадный дымок взвился над развороченной грудью зверя. Прент порядочно рисковал: вспышка обожгла плечо женщине и мочку уха. Обезьяна качнулась и рухнула замертво у входа и только тогда закричала Ванда, закричала по-настоящему, как вопит перепуганная женщина, когда худшее позади.

– Осторожно! – прохрипел Прент. – Их может быть целая стая. Я прошу тебя...

Она шагнула к нему, поддавшись минутной слабости, но быстро взяла себя в руки и, промокнув рукавом слезы, выскользнула из пещеры. Если до сих пор Руг был убежден, что тень бедной Ольги трагически витает между ними, и надо перетерпеть и притерпеться, то сейчас сомнения захлестнули его. Ошеломленный, обескураженный, он остался наедине с ее поцелуем, горящим на левой щеке, с трупом, чадящим у порога и с такой пустотой в груди, что трудно было назвать это даже вакуумом.

– Ванда Джефлин, – прошептал он, – что же ты задумала, моя неукротимая девочка? Твой волос стал курчавым, а тело – упругим, и пахнет оно по новому – так пахнут мужики перед боем.

Солнечные лучи струились уже параллельно земле, когда Ванда вернулась в пещеру. Возбужденная, запыхавшаяся, свалила в угол свежие плоды и несколько рыбешек, нанизанных на ветку. Руг скреб угрюмо щетину на уцелевшей части подбородка и прикидывал, как же ему вести себя отныне с этой женщиной, которую подхватили бог весть какие ветра? Не складывалось и Руг выжидал, что же будет дальше.

Дальше была ночь и еще один томительный день. И снова день, и снова ночь. Наконец он почувствовал, что способен сам добывать пропитание и заботиться о подруге. Рука подживала на весу, он еще прихрамывал, но болезнь удалось отогнать, а к ранам не привыкать, поболят-поболят и стихнут. Поутру начнется новая жизнь – так он решил, глядя на мирно посапывающую Ванду – пусть отсыпается, ей досталось за эти три недели, пока она выхаживала его, пусть отдыхает. С таким чувством, как нежность, он вытянет ее из болота воспоминаний, из жуткой тоски, и они выкарабкаются из этой передряги. Руг и сам не знает, как, но выкарабкаются, черт возьми!

Под утро его неслышно залило сном, мягким и пушистым, как беличий хвост, и разбудил привычный звук взводимых курков.

Ванда Джефлин прятала оружие в странную сумку из цветного лыка на длинном ремне. Фотоаппарат, компас, нож, ночные очки и прочую мелочовку. Она была обнажена, совсем обнажена, если не считать дурацкой портупеи и широкого кожаного пояса с притороченной набедренной повязкой. На щиколотках поблескивали медные браслеты с острыми шипами, очевидно, предназначенные для шпор. Мочки оттягивали длинные ажурные серьги, позвякивающие на плечах. Волосы перехвачены ремешком, и на лбу сверкает золотой череп с тремя глазницами.

– Ты рехнулась? – насмешливо спросил Руг.

– Я ухожу, – просто ответила Ванда, стягивая узел на своей диковиной котомке. – Я ухожу, Руг, и прошу только об одном: не стреляй мне в спину. Пальнешь с психу, а потом будешь жалеть.

– Нет, ты определенно рехнулась.

– Тем более – опасней для тебя.

– Опомнись, Ванда, что ты станешь делать одна-одинешенька на целой планете среди малохольных призраков, обуянных нечеловеческой злобой?

– А, может, как раз наоборот – человеческой, а Руг?

– Хорошо, пусть мы напакостили, пусть – и наши грязные мысли породили мир чудищ, мир сомнамбул, мир тварей, мир духов!..

– Только не кричи, ты никогда не кричал на меня.

– Тогда объясни сама, и попроще.

– Попроще?

– Да, попроще.

– Хорошо. Мир чудищ и мир сомнамбул – это ведь тоже чей-то мир, правда? Мы толковали с тобой недавно о том, что ничегошеньки нам не о остается, кроме одного: возлюбить духа, ибо это – их мир, тут ты прав. Нам придется среди них раствориться, если мы хотим выжить, – исчезнуть, стать частичкой, равной прочим и неотличимой от прочих.

– Невозможно, Ванда, невозможно – даже если мы и прибьемся к одной из шаек, они быстро раскусят, кто плодит кошмары, и прикончат нас.

– Очень даже возможно, если считать их шайкой, а их жизнь – кошмаром. Но ведь и того не дано, Руг, не дано. И главное, ведь, в том, что среди них и мы станем другими. Нас сколачивает в кучу наше уникальное чванство, наша проклятая хватка, наша очаровательная способность насаждать насилие даже в сексе... Нас не убьют, Руг, мы станем колдунами, жрецами или шаманами – частичкой нового мира. Их мира.

– Почему ты раньше не говорила об этом?

Она опустилась на колени, и у Руга перехватило дыхание от запаха ее кожи.

– Потому что осталось признаться в последнем: мы расстаемся.

– Правда, девонька? О-о-хо-хо-хо!

Однако безмятежная и миролюбивая Надежда скупо делилась своими тайнами. Несколько дней вертолет над горными полонинами, кружил над островками побережья, над перевалами и долинами. До рези в глазах всматривались колонисты в ослепительную зелень, буйно укрывавшую землю ничего, ни малейшего намека на живность! Дик Чапанис вновь вернулся к опытам. Он брал пробы донного ила, исследовал речную и морскую воду, добирался до горячих источников в каньоне гейзеров – безрезультатно, никаких признаков белковой жизни. Истинным хозяином на планете был хлорофилл, четыре пирольных кольца царствовали безраздельно.

– Кроме биосинтеза сахара – ничего, – устало констатировал инженер в ответ на вопрошающие взгляды. – Этот козел такой же пришелец, как и мы. Нужно прочесывать предгорья пешком, ведь должна же быть популяция...

– Да разве мы мало протопали? – взъярился Ульвич. – И кто бы это мог прозевать след от копыта, не говоря уже о тропах в водопою? Неужели эта старая ведьма права, когда бубнит о нечистой силе? Не знаю, что и сказать, ребята.

Руг Прент опустил кулаки на столешницу, что являлось признаком окончательно принятого решения и веско резюмировал:

– Жизнь в любом случае теплится в долинах рек. В верховья вот этой, он чиркнул пальцем по карте, – и вот этой мы высаживаем две группы. Учитывая адскую жару, срок возвращения через двадцать суток. Связь по рации. Цель маршрута – обнаружение живности. Патрик и Ян сегодня же начинают собирать катер.

– Там не из чего собирать! – буркнул Патрик. – Труха.

– Что сперли, то и сперли. Между экспедиционным шлюпом и каботажным ракетопланом есть, конечно, разница. По первому маршруту уходят Чанг и Царфис, по второму – Ульвич и Портер. Дик, ты продолжаешь работать с приборами, прощупай еще раз все, что можно. Подключи фотокамеру к компьютеру и снимай в различных спектрах. Звуковой фон – по всем диапазонам. За дело!

К исходу семнадцатых суток, когда от однообразных и тошнотворных рапортов сводило зубы, передатчик подал голос и сразу же замолк. Ульвич и Портер отозвались спустя пол-минуты – они пережидали полуденный зной в болотистой лощине – значит, на связь пытались выйти Чанг и Царфис. Руг сорвал голос, вызывая эту пару, и, в конце концов, бросился к вертолету, почувствовав неладное. Лететь пришлось недолго – в сорока семи километрах от форта он заметил в излучине реки человеческую фигурку, яростно размахивающую руками. Это был Роман Чанг. Едва колеса плавно коснулись белоснежного песка, он ввалился в кабину, и вид у него был просто жалкий, никудышный вид.

– Нас обстреляли, Руг, давай от греха подальше перелетим на тот островок...

– Где Макс?

Чанг испуганно покосился на зеленую стену леса; то, что недавно казалось ярким и безмятежным – сейчас дышало угрюмостью.

– Я н-не знаю. Мы почти отработали маршрут, осталось два перехода. После обеда прилегли вздремнуть, солнце стояло как раз в зените. А перед этим... незадолго до этого видели сломанный куст – и никаких следов, Руг, никаких. Макс ворочался, ворочался и вдруг вскочил, взял рацию и бластер и зашнуровал башмаки. "Ты куда, Макс?" – Спрашиваю его, а он ворчит, мол, не спится, пойду покружу вокруг того куста, мол, не нравиться ему все это. Я спрашиваю: "Что не нравиться?" – а он отвечает, что ветер не мог так сломать ветку, уже на ходу отвечает.

Прент посадил машину на небольшом островке посредине реки. Рыжая почва, поросшая кустарником и ковылем, жиденькая рощица. Он включил инфракрасный обзор, с минуту молча глазели на экран – ничего.

– Ну, и?..

– Я уснул, кажется, уснул. И вдруг меня подбросило – выстрелы! Рванул туда...

– Куда?

– Макс пошел по течению небольшого ручья, вот. С пол-мили. Но добежать к тому кусту я не успел: как током ударило – оборачиваюсь – вижу, сунется из-за валуна какой-то странный тип. Понимаешь, Руг, – Чанг извлек из кармана скомканный комочек грязной ткани, развернул его – это оказалось носовым платком – и растер грязь по мокрому лицу. – Понимаешь, я всего ожидал, любой подвох, но чтоб вылезло такое чучело?...

– Туземец?

– Руг, этот парень сошел с картинки.

– Довольно мямлить!

– Выряжен, как... как... черт его знает! Желтые сапоги с блестящими пряжками, черная шляпа, пестрая рубаха и побрякушки на жилетке. Я попытался окликнуть его, но, видать, не следовало этого делать – он принялся палить из револьвера.

– Как, из обычного револьвера?!

– Ну да, пороховыми зарядами палил. Пули свистели вокруг головы. Можешь считать меня трусом, но я дал деру. Что я мог поделать, у меня и палки под рукой не было...

– Но Макс-то был вооружен!

– Ну да...

– Но где же он, черт возьми?!

– Я не видел его ни живого, ни мертвого. – Чанг сокрушено мотнул странно асимметричной головой с обрубленным ухом, по огрубевшей коже лица сбегали крупные капли пота.

– А мы прохлаждаемся, ах ты!.. Показывай, куда лететь? И давай все сначала, поподробней!

Чанг сбивчиво, путаясь в деталях, что, в общем-то, было ему не свойственно, повторил рассказ. Чувствовалось, что он выбит из седла.

– И вот еще что, Руг, – он замялся, но, наткнувшись на свирепый взгляд командира, залопотал, как миленький. – Мне его физия показалась удивительно знакомой. Понимаешь, такое ощущение, что я где-то его видел, этого хрена выряженного, где-то видел. Вот, он ухмыльнулся, а у меня мороз по коже...