Текст книги "Кадиш по Розочке (СИ)"

Автор книги: Леонид Бляхер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Это понятно, Александр Иванович! Я уже понял, что вы уходите. И... я благодарен вам за то, что до сих пор остаюсь живым.

– Молодой человек, перебивать старших – не лучшая привычка. Если бы я просто хотел уйти, то ушел бы. Я же вернулся, чтобы предложить вам идти с нами. Если мы не сможем вымести из страны эту заразу, то ни вы, ни кто другой не сможет наслаждаться семейным покоем, растить детей. Нас, к несчастью, немного. Каждый боец на счету. А вы, несмотря на полное отсутствие боевого опыта, показали себя неплохим бойцом. Идемте.

Давид молчал. Конечно, его попутчик во многом прав. Даже смерть в таком деле не просто 'красна', но прекрасна. Про таких, как Александр Иванович, складывают песни. Но он, Давид, не хочет, чтобы про него складывали песни. Он хочет только одного: чтобы их с Розочкой оставили в покое. Такое предложение – это очень-очень заманчиво. Наверное, если бы он был один, он принял бы его. Но не сейчас.

– Простите, для меня очень притягательно ваше предложение, но я не могу его принять. Меня ждут в Крыму. Возможно, именно вы спасете Россию. И я первый буду петь вам Осанну. Но, если при этом погибнет моя жена, то мне уже не будет дела ни до России, ни до этого мира.

– Что ж. По крайней мере, откровенно, – невесело хмыкнул полковник – Хорошо. Неволить не буду. Надеюсь, что вы понимаете, что о нашей беседе лучше не распространяться?

– Безусловно.

– Тогда прощайте, господин студент. Дай Бог вам удачи. Мы уезжаем через час. К сожалению, телегу вам оставить не могу. Но до Белгорода вы доберетесь и пешком. С точки зрения безопасности мне логичнее было бы вас убить. Но что-то мне подсказывает, что вы – не предатель. Потому поступлю не рационально. Живите и... прощайте.

Глава 6. Харьков

Дверь захлопнулась. Давид остался один. Опять один. Какое-то время он боролся с желанием, бросится за полковником, стать одним из тех молодых людей. Он почти ощущал, как будет входить под праздничные марши в столицу с такими же как он героями. Как им под ноги будут бросать цветы прекрасные девицы и благородные дамы.

Но наваждение прошло. Он вздохнул. Запер дверь и сел к столу, разложив свои пожитки. Так, белье, бритва, деньги. Сколько там? Почти триста рублей. Не мало, на дорогу хватит. А обратно? Правда, есть еще золотые монеты, зашитые за подкладкой. Их пока не трогаем. Пистолет. Ох, не выходит у него пользоваться этой 'машинкой', как говорил Александр Иванович. То ли учили его плохо, то ли сам он размазня. Ладно, пусть будет. Две штуки часов. Это спрячем. Еще пригодится. Он огляделся и улыбнулся. Александр Иванович забыл свою волшебную фляжку. Есть там еще что-то? Есть.

Коньяк успокоил, и Давид проспал до утра. Утром, едва рассвело, он уже прощался с хозяином, прикупив попутно еды с собой. Солнце еще не полностью показалось из-за горизонта, когда он уже шел по дороге в Белгород. Шел не быстро. Мысли тоже были не быстрые и не радостные. Опять остался один. Шансы на то, что обычные поезда ходят до Симферополя, очень не велики. Как добраться, не очень понятно. Он в пути уже почти неделю, а не преодолел и половины. Да еще и потерял спутника. Понимая, что в качестве 'боевой единицы' в отсутствие Александра Ивановича он стоит не много, Давид, едва заслышав какое-то движение спереди или сзади по дороге, старался, если была возможность, укрыться за деревьями и переждать. Потому и продвигался он совсем не быстро.

Северные 'въездные' столбы, обозначающие начало Белгорода, он прошел, когда солнце уже повернуло за полдень. В Белгороде он прежде никогда не был. Чем-то городок напоминал Бобруйск. Одно или двухэтажные дома, немощеные улицы, огромное число лавок и лавочек. Но были и отличия. Город поражал обилием церквей. Вроде бы и прошел он от начала недалеко, а уже три церкви ему встретились. Казалось, что среди такого благолепия должна царить тишина и покой.

Но ни первого, ни второго не оказалось. Прохожие в городе, особенно те, кто был одет приличнее, старательно жались к переулкам. Уверенно по улицам шли новые хозяева жизни: солдаты и рабочие с винтовками и красными бантами. Во главе этих отрядов были какие-то люди, одетые в армейские галифе и кожаные куртки. Такого сочетания Давид еще не встречал. Видимо, это была 'революционная' мода последних дней. Хотя, нет. Кажется, в Москве попадались подобные экземпляры, которых тесть называл 'комиссары'.

На Базарной площади в окружении лабазов и складов народу было больше. Хотя и чувствовалось, что в сравнении с прежними годами число торгующих людей не велико. Встречались пустые торговые места, а то и целые ряды. Как на любом рынке в последние годы, здесь в изобилии водились воришки. У Давида попытались спереть мешок. Спасла хорошая реакция. Но, когда он попытался позвать хоть какую-нибудь власть, на него навалились два крепких мужика. Пришлось быстро ретироваться. Уже в переулке он спросил у прохожего дорогу к железнодорожной станции.

На вокзале царила неразбериха. Солдаты, рабочие с оружием, множество гражданских лиц самого пестрого облика. Все они что-то кричали, ругались. На путях без движения стояло множество составов. В основном, товарных или военных, где в таких же товарных вагонах везли людей. Обычных поездов, на которые можно было бы купить билет и доехать до нужной тебе станции не наблюдалось вовсе. Точнее, нет. На дальнем пути стоял один такой поезд.

Он попытался поговорить с машинистом, стоящим возле паровоза, узнать, есть ли начальник поезда, с кем можно договориться о том, чтобы купить билет? Но железнодорожник только отмахивался от него.

– Да вы о чем, господин студент! Видите сколько тут всего. Пока они не пройдут, мы и не тронемся. Если через три дня пойдем, считайте, что повезло.

Еще раньше Давид попытался купить билет в кассах. Успех был примерно тот же. У дверей в кабинет начальника вокзала стояла толпа из людей невоенного облика. Все они размахивали какими-то бумагами, которые, видимо, должны были обеспечить им первоочередное отправление. Временами их расталкивали люди в кожанках или шинелях с оружием и врывались в кабинет. После криков, а порой и выстрелов, какой-то состав порой начинал движение.

Давид понял, что купить билет, сесть на поезд и уехать не получится. Нужно было что-то делать. Но что? Молодой человек вышел на привокзальную площадь, так же забитую людьми, как и сам вокзал. Возле самого крыльца с пандусами для подъема тяжелого багажа сидела большая группа солдат. Солдаты жгли костер, греясь вокруг него. Над костром что-то булькало в котелке. Цыганский табор какой-то, а не городская площадь у вокзала. Впрочем, и вокзал невелик. Прислушавшись к разговору, Давид с удивлением опознал польскую речь. Для жителя Бобруйска знать русский, идиш и польский было естественно. На трех языках говорили все.

Он подошел к группе и обратился по-польски к одному из солдат.

– Простите, пан, вы поляк?

– Да. Мы военнослужащие польского запасного полка – удивился солдат – А вы?

– Нет, я не поляк, но я много лет жил в Польше – ответил Давид почти правду.

– Нет ли у пана папирос, – неожиданно спросил солдат.

Папиросы нашлись. Завязался разговор. Из беседы выяснилось, что польские части уже почти полгода стояли в Белгороде, ожидая отправки на фронт. Но произошла революция и угрозы оказаться в окопах не стало. Офицеры бежали домой. А солдатам там делать особенно нечего. Потому они остаются в городе, где вместе с бойцами 'красной гвардии' составляют боевую силу советов. Недавно они помешали проходу целого полка контрреволюционеров на Дон. А вот теперь собираются в Харьков, где создается боевой кулак против казаков, не признавших революционное правительство. Услышав про Харьков, Давид стал вдвойне внимателен и общителен.

Постепенно, к ним стали подходит и другие солдаты-поляки. Разговор зашел о возвращении домой, Давид охотно угощал их папиросами. Он делился своими воспоминаниями о посещении городов царства Польского, выслушивал рассказы солдат о доме, о Польше. Неожиданно появился и самогон, купленный тем же Давидом рядом у торговца. Тот заговорщицки подмигнув, достал из под корзины, служащей ему лотком, изрядную бутыль мутной жидкости.

Солдаты по такому случаю развязали узлы мешков. Появились припасенные куски копченого сала, яиц, луковицы, хлеб. Видимо, особенно голодно в городе не было. Давид по понятным причинам не был поклонником сала, но ел и пил вместе со всеми. Пару раз подбегал какой-то человек в кожаной куртке, требуя прекратить это безобразие. Ему на русском и польском языке объясняли, куда именно он должен идти. Трудно сказать, пошел ли он, но больше не досаждал.

– А что, панове, не возьмете ли меня с собой до Харькова? – проговорил Давид, после очередного тоста за знакомство и дружбу.

– Почему нет, пан студент! Не вижу причины, почему нам не захватить с собой земляка, – загалдели солдаты.

– Вот что, пан студент! Подходите часа через три-четыре. Мы как раз будем грузиться. Вот с нами и поедите. – как о чем-то решенном сказал один из солдат. Видимо, старший.

Уже смеркалось, когда Давид с изрядно потяжелевшим баулом подходил к станции. Поляки его ждали.

– А, пан студент! Пришел? Молодец. – приветствовали они знакомца – Вон там наш состав. Пошли. Состав состоял из паровоза, уже разводящего пары, и десятка вагонов-теплушек. Когда Давид и его новые знакомые подбегали к поезду, их остановил тот самый человек в кожанке:

– Ты кто, товарищ? – спросил он на русском языке.

– Я студент из Петербурга. То есть родом из Польши. Вот, земляков встретил.

– Мы едем защищать завоевания революции, а не на пикник. Отойдите от поезда!

– Ну, я тоже позащищаю немного. – спокойно проговорил Давид.

– Слушай, комиссар – неприветливо и слегка пренебрежительно влез в разговоры солдат – Не лезь, куда не просят. Он едет с нами. Он – наш, революционный товарищ. Вопросы есть?

Комиссар, видимо, не уверенный в своей способности совладать с солдатской вольницей, замолчал, и быстро отошел в сторону. Давид и его новые знакомцы, забрались в теплушку. Да, явно не первый класс. Зато через пять-шесть часов он будет в Харькове, еще на сто километров ближе к Розочке. А там и до Мелитополя доберется. Одна беда – холодно. Хоть и юг, а начавшийся декабрь он и есть декабрь. Вокзал качнулся и медленно начал отъезжать назад. Поезд тронулся. Бойцы собрались у буржуйки и с явной заинтересованностью смотрели на мешок Давида. Он не стал их томить и, быстро развязав его, вытащил на свет четверть самогона и несколько кругов копченой колбасы.

– Ура, нашему другу, студенту! – провозгласил один из солдат.

– Молодец!

– Свой парень!

Еще более усилились дружеские чувства к Давиду, когда бутыль была откупорена, а ее содержимое перекочевало сначала в кружки, а потом и в желудки революционных солдат. Минут через пять, которые были потрачены на уничтожение запаса колбас, процесс был повторен. Давид достал пачку папирос и закурил. Поделился с новыми приятелями. Внезапно кто-то запел. Песню о широких долах Польши и светлых водах Вислы подхватил весь вагон. Она неслась над Слободской Украиной, над такими же широкими долами и светлыми реками и речушками. Только пели ее люди с оружием, ехавшие нести смерть 'именем революции'.

Давид подошел к открытой двери. Мимо мелькали пустые поля и нечастые перелески, хутора и городки, проносились полустанки с пустыми платформами. Холодный ветер выдувал хмель из головы. Давид задумался о парадоксах судьбы. Надежный и смелый, вызывающий восхищение Александр Иванович бросает его, а совершенно неизвестные и совершенно чужие ему люди везут его в Харьков. Понятно, что свою роль сыграли подарки и знание польского языка. Но ведь везут.

К нему подошел худой невысокий солдатик.

– А ты в Петербурге на кого учился? – спросил он.

– На экономиста, – не стал придумывать Давид.

– Это что такое?

– Ну, в банках, торговых предприятиях и все такое.

– Здорово! Меня наш ксёндз тоже учил грамоте. Я хотел сдать экзамен за курс гимназии и учиться на врача или инженера. Вот у кого жизнь. Только родители не дали учиться дальше. Сказали, что нужно в хозяйстве помогать. А теперь не знаю даже, есть ли хозяйство, живы ли родные? Мы под Варшавой жили. Возили в город свежие овощи, мясо, молоко. В ресторан 'У орла' возили. А теперь там германцы. Хотя, кушать всем нужно. Думаю, мои выкрутятся.

– А как же ты к ним теперь доберешься?

– Сам не знаю. Бог даст, как-нибудь доберусь. А может, здесь останусь. Буду учиться в университете. Очень хочу учиться. А нам комиссар говорил, что учиться теперь будет бесплатно. Как думаешь, это, правда, будет?

– Все может быть. Раз обещают, то должны сделать.

– Вот и я надеюсь. Только воевать совсем не хочется. То на австрийцев хотели нас гнать. Теперь вот непонятно на кого гонят. А я не солдат. Я крестьянин.

– Так вы же, вроде бы, сами согласились?

– А что было делать? Временное правительство говорит, что надо воевать, а советы говорят, что будет мир. Мы, понятное дело, за советы. А потом советы говорят, что для мира нужно воевать с казаками, солдатами с фронта или еще с кем-то. Вроде бы с директорией в Киеве совет что-то не поделил. Вот и пойми, что делать? Наши пока стоят за советы. А там посмотрим.

– Да, дела – протянул Давид – Я тоже не знаю. Качусь по России, как шар, а куда, зачем?

– Я думаю, сейчас никто не знает. Только не говорят об этом. А оно само как-то идет и куда-то придет. Вот тогда самые наглые и скажут: это мы все предсказали и вас привели! А люди им поверят. Людям же хочется, чтобы были те, кто подскажут, как надо.

Замолчали. Стало совсем холодно. Давид отошел внутрь вагона, а молодой солдатик, кутаясь в шинель, все смотрел на мир, сквозь дверь вагона-теплушки.

Солдаты пели, смеялись, допивая остатки самогона, позабыв про студента. Давид уселся в углу и огляделся. В вагоне находилось десятка два солдат, были сложены какие-то важные армейские пожитки, стояла печка-буржуйка, около которой грелись несколько человек. Да, на вагон первого класса не очень похоже. Но... какая разница. Вон уже показались первые дома, явно не деревенские. Поезд приближается к Харькову.

Харьковский вокзал произвел впечатление на Давида. Он был не меньше и не менее помпезным, чем столичные вокзалы. Особенно это бросалось в глаза после небольшого полутораэтажного вокзала в Белгороде. Да и сам город выглядел вполне благоустроенным, не в пример городам, через которые уже довелось проезжать Давиду. Однако встречали их в Харькове... не очень радостно. Точнее, не все радовались.

Состав долго стоял перед станцией. Наконец, тронулся. Но прибыл на какой-то далекий запасной путь, где уже жарко ругались две группы вооруженных людей. Одна группа состояла из уже привычных, собранных с бору по сосенке 'красных гвардейцев', отрядов сторонников советов. Другая группа была интереснее. Форма здесь имела место. Причем, форма старой российской армии. Но кокарды и погоны были странные, составленные из двух цветов: желтого и голубого. И первые, и вторые старались окружить состав. Но наличие противников (или не противников) не позволяло им добиться своей высокой цели. При этом, стрелять не жаждали ни первые, ни вторые.

Солдаты из теплушек сначала с тревогой, а потом с любопытством смотрели на сложные перестроения, сопровождаемые самой площадной бранью, происходившие у них на глазах. Наконец, на тумбу перед поездом влез какой-то обладатель кожаной куртки, огромного маузера и бородки клинышком.

Он начал уже привычные по Питеру речи о свободе, мире, земле, заводах и прочих благах, которые щедро сулили своим сторонникам советы. Красные гвардейцы, сторонники 'кожаного', громкими криками выражали свое одобрение. Потом его сменил офицер с синими петлицами, и синим же знаком, кажется, трезубцем, на рукаве шинели. Он призывал солдат вливаться в армию Украинской народной республики, которая одна может противостоять агрессии и хаосу, осуществить вековые чаяния всех народов Украины о независимости. Поляки не особенно понимали, о чем идет речь. Но слушали с интересом, порой смеясь какому-нибудь неожиданному созвучию русских и польских слов.

Пока ораторы упражнялись в красноречии, поддерживаемые своими сторонниками, Додик напряженно думал. Собственно, и первые, и вторые ему были не особенно интересны. И уж совсем не улыбалось Давиду попасть в перестрелку сторонников мировой революции и независимой Украины. И если польские солдаты были вынуждены примкнуть хоть к кому-то, то у него, как говорил его бывший попутчик, Александр Иванович, 'еще были дела на этом свете'. Словом, нужно было бежать. Выпрыгивать сейчас из вагона было не просто. Его бы заметили сразу же. Ладно, подождем. Перебранка на перроне постепенно затихла, надоев и тем, и другим.

Наконец, противоборствующие силы на перроне пришли к соглашению. Солдаты польского запасного полка начали выпрыгивать из вагонов. Вот оно. Давид выпрыгнул из двери, но не побежал вперед, где организовывалось построение, чтобы куда-то идти, а быстро пролез под вагоном. Попытался выглянуть на другую сторону. Оп. Там тоже стояли вооруженные люди. Ничего. Подождем. Поезд пока стоит. Выглянул еще раз. Пусто. Выскочил и быстро побежал вдоль состава, перескочил еще через пару путей. А вот и перрон с обычной публикой.

И просто хорошо. Давид отряхнулся, поднялся на перрон и с самым независимым видом прошелся вдоль вокзала. Да, вокзал очень даже неплохой. На входе стоял важный полицейский. Он неодобрительно осмотрел Давида, точнее, его мятую и не особенно чистую шинель (все же пятый день в дороге), но пропустил внутрь.

Внутри вокзал тоже был вполне удобным местом. Давид подошел к кассам. Вся польза от этого променада заключалась только в том, что он убедился: кассы были закрыты. Хотя, как ему объяснил невысокий господин в железнодорожной форме, билеты продают. Но только утром в течение часа, поскольку и поездов теперь совсем мало. В основном идут военные и товарные составы.

– Хотя, – вдруг, загадочно подмигнул он – Если вам очень сильно нужно ехать...

– Очень. Поверьте, мне очень нужно ехать, – быстро проговорил Давид – Мне нужно в Крым... Ну, хотя бы до Мелитополя.

– Тогда слушайте, молодой человек. До Крыма пока сообщения нет. Туда идут только товарные и военные составы. До Мелитополя поезда ходят. Только билеты распроданы на две недели вперед. Сегодня и завтра поезда не будет. Будет поезд в Киев. Хотите поехать в Киев? Нет? Зря. Замечательный город. Ну, как хотите. На Мелитополь поезд будет через два дня. Время отправления.... Хотя, какое сейчас время отправления. Словом, подходите послезавтра сюда, к кассам часов в девять. Я вас подожду. Если, конечно, найдете двенадцать рублей.

– Сколько? – Давид поперхнулся. Сумма была невероятной.

– Двенадцать рублей. Вы же понимаете, молодой человек, что купить билеты можно и за два с полтиной. Только вот шансов на это... Кот наплакал. Да и то, через две недели. Потому, я вас жду с деньгами. Вы согласны?

– Да.

– Вот и хорошо. Смотрите не опаздывайте. И – он оглянулся вокруг – постарайтесь не удивляться. Первый класс я вам не обещаю. А теперь уходите.

Давид заспешил к выходу. У самой двери оглянулся. Господин в железнодорожной форме уже разговаривал с другим потенциальным пассажиром. Понятно, отсутствие билетов – для кого-то хороший гешефт. От этой мысли стало спокойно. Гешефт – вещь понятная. А гешефтмахер подводить не будет. Не нужно ему это. Хотя сумма почти в пять раз больше, чем он рассчитывал.

Утро только собиралось переходить в зимний день, когда Давид вышел из здания вокзала на центральную, Екатеринославскую, улицу. Не в пример родному Бобруйску, да и Курску с Белгородом, улица была замощена. Тротуар тоже был вымощен булыжником. Да и дома были многоэтажные и едва не роскошные. Публика зримо присутствовала. Магазины были открыты. По обочинам дороги ряды фонарей. Давид зажмурился. Война, революция, бесконечная дорога, бандиты и солдаты. Все это казалось наваждением, сгинувшим в лучах холодного зимнего солнца.

Хотя нет. Вон идут красные гвардейцы. И, как водится, господин в кожаной куртке. Только здесь они спокойнее, что ли, не такие громкие, как в других городах. Никого не трогают. Идут по своим делам. Как и все остальные. Давид зашел в чистое здание с надписью 'Венское кафе'. Ладно, отведаем венскую кухню. Молча уселся за столик. В меню венских разносолов не оказалось. Разве только шницель. Зато был борщ, было жаркое, была жареная птица и рыба. У Давида под языком начала скапливаться слюна. Он вспомнил, что угощая своих знакомцев в поезде, сам как-то забыл поесть. Хотя, говорят, что самогон тоже штука сытная. Однако есть хочется. Через минуту к нему подошел официант. Не то, чтобы подскочил, вид у клиента не тот. Но все в пределах приличия. Пришел клиент, нужно его обслужить.

– Чего изволите?

– Будьте добры, борщ мне, жаркое и... бутылочку сельтерской воды.

– Пить будете?

– Нет. Спасибо.

Официант убежал на кухню, а Давид усиленно принялся разглядывать помещение. Помещение было изрядным. Клиентов было не то, чтобы много. Рано еще. Вот пара горожан сидит за тарелками с каким-то супом. Дама в черной шляпке тянет какую-то модную кислятину. Есть хочется ужасно.

Наконец, на столе перед молодым человеком появился столовый прибор, тарелочка с хлебом и тарелка с наваристым борщом с изрядным куском мяса. Давид, едва сдерживая себя, принялся есть. Он понимал, что это не вполне прилично, но отламывал большие куски хлеба, запихивая их в себя, запивая сладкой свекольной жижей. Наконец, голод был утолен. К моменту, когда официант принес тарелку с жарким, Давид уже не торопился. Он смаковал каждый кусочек, запивая его холодной сельтерской. А потом был крепкий кофе. Хорошо-то как. Из кафе Давид вышел в самом благодушном расположении.

Теперь бы где-то провести две ночи и, да пошлет Сущий мне удачу. Он остановил первого попавшегося человека в светлом пальто и шляпе.

– Простите, не подскажите поблизости гостиницу? – спросил он.

Незнакомец удивленно посмотрел на неказистую шинель студента, грязные башмаки. Но, тем не менее, ответил:

– Да вот то пятиэтажное здание. Видите? На углу с Рождественской улицей. С эркерами. Вот. Это гостиница 'Большая Московская'. Правда, не дешевая. Боюсь, что вам будет дороговато – сочувственно закончил он.

– Спасибо, – поблагодарил Давид, не став развивать тему своей платежеспособности. Он бодро зашагал к указанному зданию с помпезным входом и важным швейцаром возле дверей.

– Чего изволите? – не слишком приветливо осведомился швейцар, глядя на не особенно впечатляющую одежду гостя.

– Хотел бы остановиться у вас? – спокойно отвечал Давид.

– У нас тут не ночлежка, – несколько дерзко бросил служитель.

– Я вижу, что здесь. И именно поэтому иду сюда. У вас есть возражения, милейший? – отвечал Давид с видом английского лорда, общающегося с нерасторопным слугой. Швейцар невольно отодвинулся, открывая дверь, а Давид с гордым и надменным видом вошел в вестибюль. У стойки, где с ним уже разговаривали, как с клиентом, он быстро выбрал номер на третьем этаже за три рубля, небольшой, но приличный и, попросив прислать прачку, поднялся к себе.

Конечно, можно было бы сэкономить, остановившись где-нибудь на окраине. Но уж очень захотелось поспать на чистых простынях, в удобной постели, понежится в ванной комнате, одеться в чистую одежду. В конце концов, он пока потратил меньше десяти рублей.

Подошла прачка, полная женщина лет сорока. Давид заказал постирать и привести в порядок его форму и шинель, предварительно выпоров из под подкладки монеты. Пока же служительница с ворохом тряпья удалилась, а Давид долго смывал с себя грязь, остриг ногти, уложил, как смог, отросшие волосы, побрился и... почувствовал себя человеком.

К вечеру принесли форму, чудесным образом восстановленную почти до прежнего состояния. Давид с удовольствием облачился в нее. Теперь он не напоминал оборванца с окраины. Студент и студент. Спустился на первый этаж. В буфете попил чай со сладкой булочкой. Ни угрозы, ни чего-либо интересного не нашел. Побродив по холлу гостиницы, поднялся в номер и... проспал до полудня.

Давид понимал, что так валяться, мягко говоря, не совсем хорошо. Никогда в прежней жизни он, если не был тяжко болен (а болел он не часто), он не оставался в кровати позже восьми часов. Но тут на него буквально накатила усталость последних дней. Тело блаженствовало в сладкой истоме. Теплая и удобная постель грела. Главное, на него снизошло вдруг ощущение безопасности, уже почти забытое им.

В жарко натопленной комнате была приоткрыта форточка. Тяжелые занавеси слегка колыхались. Вдруг с улицы донеслись выстрелы. Это было так неожиданно, что Давид вздрогнул. Издалека застрочил пулемет. Он быстро привел себя в порядок и спустился вниз. Возле портье скопились постояльцы. Он спокойным тоном объяснял:

– Господа и дамы, прошу Вас не беспокоиться. В городе меняется власть. Нас это никак не касается.

– А какая теперь власть? – спросила дама в строгом темном платье гимназической учительницы.

– Не знаю-с, сударыня.

– Как же так?

– Подождите-с, через десять минут, я уточню-с.

Публика стала расходиться. А портье отправил на улицу гостиничного мальчишку. Через какое-то время малец вернулся и что-то прошептал своему патрону. Тот нашел взглядом даму и, крайне довольный собой, направился к ней, держа бумажку с важной информацией.

– Мадам, власть в городе взял совет солдатских, рабочих и крестьянских депутатов, – прочел он.

– Это же большевики! – ахнул господин в хорошо сшитом, английского сукна, костюме.

– Не могу знать-с. Я политикой не интересуюсь.

Додик подошел к стойке буфета и заказал стакан чаю. Буфетчик оказался более осведомлённым, чем портье. Наливая в стакан ароматный напиток, он поведал Давиду расстановку политических сил в городе. До сего дня большинство войск в городе поддерживало власть в Киеве. Но большевики потихоньку взяли власть в советах солдатских депутатов. Когда же из Питера прибыло несколько тысяч солдат из сторонников советов, расстановка сил изменилась. Теперь большевики разоружают последние верные Киевской Раде части. Вот и стреляют друг в друга.

– А горожане за кого? – спросил Давид.

– Так, э... ни за кого, – несколько опешил буфетчик. Потом поправился: За тех, кто победит. Мы всегда за власть. Главное, чтобы порядок был.

Забавная позиция – подумал Давид – Главное, очень удобная. Да и ладно. Кто он, чтобы судить людей. Хотят люди спокойно жить. Ведь и он хочет того же. Вот то, что хаос, большевики и советы все время догоняют, а иногда и обгоняют его, гораздо тревожнее. Он представил 'революционных солдат' или 'красных гвардейцев', врывающихся в дом, где живут Розочка с ее мамой, и сердце сжалось. Это не может случиться. Ведь там Мирон. В отличие от Давида он прекрасно обращается с оружием. Он вспомнил огромного дядьку с угрюмым выражением лица. Этот сможет. Этот защитит. Во всяком случае, Давиду очень хотелось в это верить.

Несмотря на то, что стрельба где-то вдалеке еще продолжалась, Давид, накинув шинель и фуражку, обмотавшись шаром, вышел на улицу. Странно. В городе бои, а на Екатеринославской улице почти ничего не изменилось. Хотя, в Москве тоже шли бои, а жизнь текла сама по себе. Интересная штука жизнь. Течет себе и течет.

Было прохладно, но не холодно. Юг уже чувствовался. Давид прошелся до площади, окруженной новыми высокими домами, которые, судя по остаткам вывесок, были банками. Теперь над одним из них развивался красный флаг, а перед входом стоял солдат с винтовкой. С советами Давид пока иметь дела упорно не хотел. Потому повернул и поплелся в гостиницу.

День, который начался так сладко, тянулся и тянулся. Давид несколько раз разобрал и собрал пистолет, проверил патроны, деньги (отложив двенадцать рублей на завтра), собрал в мешок вещи, еду, проверил вновь зашитые в шинели сокровища. А день все шел. Наконец, стемнело. На улице зажглись фонари. Завтра будет трудный день. Давид вертелся в кровати, стараясь заснуть. Мысли скакали, как белки по веткам дерева. Розочка, Александр Иванович, убитый бандит на дороге, грустный польский солдатик в поезде, опять Розочка. Наконец, он уснул.

Просыпался часто. Боялся проспать время. И все же почти проспал. Едва не бегом влетел в зал железнодорожного вокзала. Господин в форме буквально материализовался в тот миг, как Давид подошел к кассам.

– Вы точны, молодой человек. Это хорошо – проговорил он, почему-то потирая руки – Пойдемте.

Они вышли на перрон. Состав уже стоял. Вагоны были какие-то странные. Давид не мог даже различить классы. Было даже несколько теплушек. Возле каждого вагона уже толкались люди. Господин повел его в дальний конец, где почти не было народа.

– Деньги нашли, господин студент?

– Да, конечно.

–Давайте.

Давид передал сложенные вдвое бумажки железнодорожнику. Тот быстро спрятав деньги в карман, взял Давида за руку и повел его за состав. Они подошли к вагону с противоположной от перрона стороны. Железнодорожник постучал в дверь тамбура. Выглянул недовольный господин, но увидев стучавшего, смягчился.

– Тебе чего, Игнат Егорович?

– Пассажира привел.

– А, давай. Только быстро. Товарищи проверяют. Да и нашим лучше не попадаться.

Игнат Егорович достал две бумажки, из пачки, врученной Давидом, и передал проводнику. Тот также быстро сунул деньги в карман, подал Давиду руку и быстро повел в вагон. Давиду казалось, что он должен как-то попрощаться с Игнатом Егоровичем. Но и его нынешний провожатый, да и сам его предшественник особо к тому не стремились. Вагон был третьего класса. Провожатый отвел его к середине и указал на полку для багажа.

– Ты, мил человек, пока там ложись. А как народ набьется, вылезай. Никто тебе ничего и не скажет. Контролеру вот это покажешь – он сунул Давиду в руку какой-то кусок картона с печатью.

– Спасибо – растерянно проговорил Давид.

– Ты не спасибкай, а залазь. И не мельтеши, пока посадка будет. Билетов и так продано в два раза больше, чем мест. Всем деньги нужны. И – он вдруг подмигнул совсем по-приятельски – не тушуйся.

Минут двадцать Давид сидел один на 'третей полке', съежившись и стараясь быть, как можно менее заметным. Потом вагон постепенно заполнился людьми. Разными людьми. Давид сверху попытался как-то объяснить себе, кто его попутчики? Не выходило, настолько непохожи они были на привычных персонажей из той, похоже, уже безвозвратно канувшей в Лету, жизни. Вот внизу села строгая и важная дама, явно не привыкшая к такому окружению. Она сосредоточено смотрела в окно, стараясь не замечать все, что творилось вокруг. Рядом с ней уселся мужик, явно из дезертиров или демобилизованных, едущих домой, в шинели со споротыми погонами, с шапкой без кокарды. Мужик был в самом благодушном настроении, сыпал пословицами, угощал всех желающих папиросами.