Текст книги "Умирать не профессионально"

Автор книги: Леонид Жуховицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Зато в Москве, по крайней мере, одна заноза осталась – дура, сука и минетчица, которая три недели назад от большого ума заказывала Прошке убрать Тимура ножом или трубой. Дура осталась. А Зятьков фонд– контора мутная, кто знает, какая шваль там гнездится и размножается. Контора, в которой произрастают такие бабки, закрыться не может, значит, кто-то должен встать на место Зятька. Скорей всего, начнется борьба за доступ к кассе. И какой-то из претендентов захочет показать, какой он крутой мужик. Вот для него отомстить за дорогого покойника будет карьерная необходимость. И сука минетчица вполне может подсказать, где и как свою крутость продемонстрировать. Вот такой расклад.

Тимур выпил чая, смолотил упаковку дорогой сырокопченой колбасы, которая для него теперь дорогой не была. По всему выходило, что дуру минетчицу надо убирать. А убирать не хотелось. Нахлебался этого добра у моря. Ну, дура, ну, сука – и хрен с ней. Пускай бы жила дальше и делала свои сучьи минеты. Не хотелось убивать! А как не убивать, придумать не получалось.

Генке, что ли, позвонить, подумал Тимур. Но чего звонить? Просить совет бессмысленно, тогда надо все рассказать. А рассказывать нельзя, нельзя взваливать на друга неподъемную кучу собственных проблем. Генка и про приговор Зятьку ничего не знал, это дело касалось их четверых, они решали, а теперь из всей четверки остался один Тимур, обещание выполнено, и если тамошние силовые начальники правильно понимают свой интерес, глубоко копать не станут. И так все ясно: Зятек – жертва, менты герои, уголовное дело возбуждено, преступные элементы объявлены в розыск. Года через полтора обнаружат какой-нибудь труп, и окажется, что именно этот злодейский труп всех и убил. Сложность, однако, в том, что Зятька и телохранителей наверняка привезут хоронить в Москву, а тут слезы, эмоции, и минетчица вполне может нарушить слово, данное уже покойному хозяину. И Зятьковым соратникам ничего не помешает его, Тимура, теплым вечером из трех стволов завалить. А умирать, как справедливо учил Макарыч, не профессионально.

Правда, аргументы у Макарыча были вполне совковые: мол, государство на вас потратилось, и вы теперь есть материальная ценность. С тех пор времени прошло немало, из «материальной ценности» осталась хорошо, если четверть, прочие ушли, редко легкой смертью. И что до государства – хрен ему, государству. Оно-то цело, сыто, и морда в икре. Оно прилетало на день-другой, устраивало смотр, пило с начальством и убывало домой с большими чемоданами. Кто из чиновников погиб? Два больших генерала грохнулись на вертолете, когда летели пострелять горных козлов. У государства своя жизнь, свой расчет, свой навар с чужой крови. Государство – это Зятек, замполит по героину.

Но в главном Макарыч был прав: умирать не профессионально. Мужик – тоже профессия. Кто-то ведь должен детей кормить, глупых баб защищать, стариков прикрывать от болезней и нищеты. И умирать мужику отчасти даже подло. Кто заменит? Государство? Вот он, Тимур, сковырнись сейчас – и что? Допустим, стариков нет, ушли. Дети? Официально нет, а по сути, скорей всего, есть, хрен их знает, может, и растут где-то в экзотических странах, и вряд ли Тимуру когда-нибудь сообщат, какого они цвета и на кого смахивают волосом и глазом. Но все равно есть люди, которые вправе на него рассчитывать. Выполни он свой мужицкий долг чуток раньше, убери Зятька не в июле, а, например, в мае, Лешка был бы сейчас жив, а если умер, то не от блядской Веркиной пули. А деревянный человечек? Живет себе, и ведать не ведает, что связалась с мужиком, рядом с которым каждый час вполне может рвануть или загореться.

Короче, по всему выходило, что дуру и суку надо убирать. Причем срочно.

Суке, однако, повезло: Тимуру вдруг пришел на ум способ, как ее спасти. По крайней мере, дать шанс.

Прослушка возникнуть еще не могла, для нее было рано. Но береженого Бог бережет. Поэтому Тимур на метро доехал до Лужников и там, найдя закуток потише, с Зятькова мобильника набрал Эльку, которая в привилегированных контактах как раз и была обозначена как «Элька». Она мгновенно отозвалась:

– Левчик?

И, правда, минетчица.

Выждав паузу, Тимур в лоб спросил:

– Жить хочешь?

– Это кто говорит? – не сразу произнесла она суховатым служебным тоном, в котором, однако, чуть заметно позванивала тревога.

– Не важно, кто, – сказал Тимур, – считай, товарищ по несчастью. Что, новость еще не дошла?

– Какая новость? – теперь в голосе был страх.

– Нет больше Левчика, – угрюмо проговорил Тимур, – и мужиков его нет. Всех замочили, один я ушел. А ты на очереди. Вот я и спрашиваю: жить хочешь?

– Но этого не может быть, – почти крикнула она, – в фонде бы знали!

– Узнают, – вздохнул Тимур, – а кто-то, может, и знает. Чужие до Льва Степановича не добрались бы, тут свои. В общем, слушай. Загранпаспорт ведь есть?

– Ну, есть, – растерянно согласилась она.

– Завтра же, а лучше прямо ночью гони в аэропорт – и мотай в любую страну, куда без виз. В Турцию, на Кипр, на Мальту, в Египет. Дня два перекантуйся – и опять куда-нибудь лети, сейчас безвизовых стран вагон. А из конторы беги прямо сейчас. И трубку не поднимай. Дома тоже не поднимай. Звонят – значит проверяют, через час придут, а то и раньше. И никому ни звука, где заляжешь, даже мне не говори. Надежней, под пыткой все ломаются.

– А что мне там делать?

Похоже, легенда сработала, теперь дура и сука думала о себе.

– Выживать.

Она забормотала что-то жалкое, совсем несуразное: что Лев Степанович звонил буквально вчера, давал указания, что она всегда делала, как он велел…

– Жить хочешь? – снова надавил Тимур. – Вот и живи. Хоть в кабак официанткой, хоть б… в бардак. Полгода перекантуешься, а за это время все уляжется. Вернешься – найдешь другую работу. И про Льва Степановича никогда не вспоминай. Забудь. Не было его.

– А кто Льва Степановича, – спросила она робко, – кто они?

Тимур ответил веско и загадочно, как вчера милицейскому начальнику:

– Никогда не надо шантажировать очень крупных людей.

– Завтра проверю, подумал он. Хочет жить – уедет. А не уедет, значит, не так уж сильно и хочет. Так что жизнь суки и минетчицы в ее собственных руках. Как выберет, так и будет. А он рисковать не станет, он мужик, человек ответственный, и заменить его некем. Можно считать, две дурочки на руках, одна скоро придет, другая деньги копит. Умирать никак нельзя. Не профессионально.

Ну так что, спросил он сам себя, кончилась война? Кончилась или нет?

Ответа не нашлось.

Завтра выяснится, подумал он, уже понимая, что завтра ничего особенного не выяснится. Даже если сука минетчица отчалит в безвизовые края, это пока что не финиш.

Еще есть генерал на Кипре, патриот и доминошник. Конечно, то другая страна, другая жизнь и все другое. Патриот в Москву вряд ли сунется, а если сунется, что ему до Тимура. Наверняка даже не знал, что есть такой. А про Макарыча знал? Про Макарыча, возможно, знал, все же майор. Но хоть и знал, в своих комбинациях вряд ли учитывал. Большой человек, большие погоны, на Крючкова выходил. Надо было убрать чересчур осведомленного переводчика – значит мочи в государственных интересах носителя секретной информации! А что с ним пошли пятеро солдатиков и один майор, это детали, издержки в целом правильной стратегии, война есть война. Войну ведут генералы, им виднее, у них кругозор. А солдаты что, не тот солдат, так этот. У солдата священный долг перед родиной, должен – плати. А чем солдату платить, если у него, кроме жизни, ничего нет, да и та не священная?

Тимур включил ящик, поиграл кнопками и вырубил к чертям собачьим. Ни хрена человеческого, одни клоуны поганые, депутаты да юмористы. Это им выплачивали долг стриженые ребята в сожженных солнцем горах. Это они и есть государство. Согнать бы их всех в один цирк и поджечь, пусть клоуны попрыгают из окон. Вот доминошник на Кипре, патриот с гватемальским паспортом, заслуженная сволочь на четырех гектарах – он небось юмор любит. Все они любят юмор. А Тимуру теперь надо решать, когда он живет – в мирное время или еще в военное? По идее, можно плюнуть и забыть. Сколько патриоту сейчас? К семидесяти, наверное. Чуть подождать – сдохнет своей смертью. Только много шансов, что в этом случае война не кончится никогда, так и будет тянуться, царапая душу памятью о Макарыче, о тех солдатиках, о Лехе и Глашке, которые умерли не своей смертью. Есть, конечно, слабенький вариантик, что Зятек соврал, придумал со страху. Но это всегда можно проверить. Только добраться до генерала и прихватить за жирный затылок – все расскажет, как рассказала Росомаха, как рассказал сам Зятек. Никуда не денется, все расскажет.

Время поджимало, скоро подгребет Буратина, и нет никакой правды в том, чтобы грузить девчонку своими проблемами. У нее-то, слава Господу, нет войны. У нее с рождения мирное время и мирные обязанности. Людей спасать.

* * *

Деревянному человечку, когда вернулась способность разумно говорить, он сказал:

– Завтра возьми отгул, пойдешь в ОВИР и подашь бумаги на загранпаспорт.

– Зачем? – не поняла она.

– На море поедем.

– Мы же были, – удивилась Буратина.

– Моря-то разные. Было Черное, а будет Средиземное.

– Не жирно получится?

– Нормально.

– А там что?

– Там много чего. Турция, Египет. Или Кипр. Хороший остров, сплошные курорты. У меня друг отдыхал в Лимасоле, говорит, полный кайф.

– На Кипре же небось доллары.

Он отмахнулся:

– Не ищи проблему там, где ее нет.

Буратина глянула на него с подозрением:

– Слушай, Тимоха, чего это ты баксами размахался? Инкассатора убил?

– Банк ограбил, – сказал Тимур, – я замок пилил, а Анжелка на шухере стояла.

Однако на этот раз отделаться шуткой не удалось.

– Ну-ка посмотри на меня, – приказала Буратина.

– Смотрю с удовольствием.

– С удовольствием не надо, удовольствие ты уже получил. Кто ты все-таки?

Тимур удивился:

– Мы же давно выяснили – дурак.

Девчонка взмахом ладони отвела шутку.

– Что дурак, понятно. Ты сидел?

– Пока не приходилось.

– А деньги откуда?

– Подарили.

– Ты можешь ответить честно?

Честно ответить Тимур не мог, пришлось врать:

– Я же тебе рассказывал – служил. Много лет служил. А за службу платят.

– Воевал, что ли?

– Иногда воевал.

– Но все войны давно закончились – откуда деньги?

В одной фразе было два вопроса, он предпочел ответить на первый:

– Войны никогда не кончаются.

– Знаю, слышала, – раздраженно отмахнулась она, – пока не похоронен последний солдат, да? Но деньги все же…

– Погоди, – прервал Тимур, – пока не похоронен – да. Но это все так говорят. А у меня был друг, Федька, классный парень, песни под гитару сочинял. Так у него песня была… Точно не помню, но мысль такая: война кончается, когда похоронен последний солдат, повешен последний предатель и прощен последний трус. Красиво, правда?

Маневр удался – Буратина отвлеклась от неудобного вопроса:

– А трусов надо прощать?

– Конечно, надо. Трус хочет жить. А кто не хочет?

Тимур вздохнул и опустил голову. Вот так вышло – шутил, шутил, и дошутился. Когда-то Федькина песня и вправду казалась просто красивой. Но ведь сколько лет прошло! Целая жизнь. Ну, не целая, так полжизни. С тех пор Тимур слишком много повидал и теперь знал, что в России последний солдат не будет похоронен никогда. И сам Федька не будет: лавина, которая его накрыла, доверху засыпала ущелье, да еще и ледник сошел. Кто в нищем Таджикистане будет печалиться о мертвых чужаках, когда свои живые еле дышат. И Макарыч никогда не будет похоронен. Цинковый гроб в Москву отправили – а что в том глухо запаянном цинке? Пара пуговиц, обгорелый рукав и ошметки тела, неизвестно чьи. Ну и, само собой, земля для веса, чтобы родные не сомневались – ребята-похоронщики свое дело знают. И последнего предателя не повесят, а отмажут, да еще и наградят…

У девчонки досада еще не прошла.

– А ты кто? Не погиб, не повешен. Значит, трус?

– Наверное, – согласился Тимур, – дурак и трус. Выжил – значит, трус. Тут уж ничего не поделаешь, закон войны: герои погибают, а трусы возвращаются и плодят детей. Потому-то так и получается: чем больше побед, тем трусливей народ.

На всеобщей войне, подумал он, последнего предателя не казнят никогда. А вот на его личной – чего бы и нет? На личной войне возможно многое, даже что-то вроде справедливости. Личную войну закончить можно. И трусов простить, всех скопом. Трусы редко виноваты. Просто их плохо учили. Чем меньше солдат умеет, тем больше боится. На себя не рассчитывает. А на кого еще солдату надеяться, если на себя нельзя? Так что пускай живут. А там, кто знает, может, и Бог их простит.

– Все-то ты врешь, Тимоха! – проворчала девчонка. – Ну, что мы будем делать на твоем Кипре?

– В домино играть, – ответил Тимур.

Он вдруг почувствовал тягостную, опустошающую усталость. Ничего не хотелось – ни думать, ни решать, ни, само собой, объяснять, тем более что и объяснить-то ничего невозможно. Это ему нужно на Кипр, ему единственному, а больше никому на свете. Ему нужно закончить свою войну, нет сил тянуть дальше. Последний долг, и все, никакой больше крови, а то вовсе в волчару превратишься, странно, что еще клыки не растут. И так из мужиков почти никого не осталось. Умирать не профессионально – а почти все умерли. Вот так вышло. Учили убивать во славу родины. А потом родина потерялась в бессмысленности и бестолковости сменяющих друг друга властей и войн, осталось только умение убивать. Умение и привычка. Слетать на Кипр, и все. Подвести черту и забыть. Жить, как все. Как Буратина живет или Анжелка. Или Пашка со своей командиршей. Или Генка. Завязал ведь, сумел. Сперва учился, отрабатывал, теперь достойный гражданин, семейный человек. А что было посередке… Ничего и не было, провал в памяти. Где-то служил, а где, забылось. Вот и ему, Тимуру, надо так. Слетать на Кипр к доминошнику и обрубить канат. В последний раз слетать, чтобы душа успокоилась. И все. Доминошник крайний, за ним никого. А если и есть кто повыше, Тимура это никак не касается, не знает и не станет узнавать. Только доминошник. Чтобы Лешке спокойней лежалось со своей Глашкой, и Макарычу, и тем случайным солдатикам. Да и Зятьку, паскуде, будет полегче, если на том свете дойдет до него, что не один расплатился за давнюю подлость. Слетать на Кипр, но это уже все, финиш. И выйти из обрыдлой войны. Наконец-то выйти…

Между тем девчонка что-то говорила, то ли осуждала, то ли наставляла. В слова он не вникал, но со всем соглашался, то есть пошевеливал бровями и время от времени кивал. Вот и у него командирша появилась. Все знает!

Вдруг до него долетел вопрос:

– А что, не так? Ну вот скажи – не так?

Тут уж обойтись без ответа было невозможно.

– Так-то оно так, – начал Тимур и помедлил, как бы размышляя. Чего так-то? Из памяти выплыла спасительно универсальная фраза, и он веско произнес: – Есть такая профессия – родину защищать.

– Хорошая отговорка, – досадливо сказала Буратина, – ну и зачем это нужно твоей родине?

– Вот я тебе сейчас интересную историю расскажу, – пообещал он, – еще в училище случилось. Привели к нам фронтовика, дважды героя, совсем уж старичок, седой, высох весь. Первую звездочку под Москвой получил, за Крюково, там нынче Зеленоград. Он нам про войну рассказывал, для воспитания патриотизма. Ну, сказал, что надо, потом наш замполит отошел, мы и спрашиваем: как, мол, это вышло – от границы до Москвы за три месяца докатились, а там уперлись, и все, кранты. Он говорит: «За родину, за Сталина» – это немножко преувеличено, в атаке если и орали, то матом. А уперлись мы в основном из-за баб. Вот у меня в Москве мать была, сестренка и девушка, на «Каучуке» работала. Мог я их немцам отдать? Мужики всегда своих баб защищали. И вы будете защищать. Вот в этом и будет ваш патриотизм. Не отдадите же своих? И мы своих не отдали, уперлись насмерть… Я думаю, правдиво сказал, жизненно. Или нет?

Буратина жестко спросила:

– Ты ширялся?

От неожиданности он встряхнул головой:

– Чего этот ты вдруг?

– Ширялся или нет?

– Я себе не враг.

– Точно?

– Ну, сказал же.

– Не пить сможешь?

– Если надо, смогу. А зачем тебе?

– Анжелка звонила. Она от тебя рожать надумала. Года через три.

– Помоложе не нашла?

– Помоложе на игле сидят. А кому охота рожать дебила. Замуж, если припрет, можно и за алкаша. А дети должны быть здоровые.

Тимур не сразу освоил новую информацию.

– Выходит, еще котируюсь?

– На безрыбье и ты сойдешь.

Он наморщил лоб:

– Чего-то я не врубаюсь. У нас же вроде роман с тобой.

– Вот она и звонила, не против ли.

– А ты?

– Жалко, что ли! Хоть какой-то с тебя прок.

– Высоко же ты меня ценишь.

– Как заслуживаешь, так и ценю.

– Надо же, – огорчился Тимур, – а я уж хотел тебя замуж звать.

– Из меня жена, как из тебя муж.

– Тем более подходим друг другу.

Буратина шутку не приняла:

– С тобой проблем не оберешься. Или сядешь, или сдохнешь. Деньги откуда-то.

Незачем ее с собой брать, подумал Тимур. И лететь лучше не прямиком, через Грецию или через Мальту. Мальта сейчас без виз. Назад можно через Египет. За все про все – неделя.

– У меня тут командировка намечается, – сказал он, – неделька примерно. Поживи у меня, ладно? Только, если можешь, никого не спасай.

– Иди ты к черту! – досадливо буркнула девчонка.

– С умным человеком легко договориться, – подытожил Тимур.

* * *

Через полторы недели кипрская русскоязычная газета сообщила о безвременной кончине уважаемого человека, ветерана силовых структур на заслуженном отдыхе. Смерть была внезапной – от остановки сердца во время партии в домино. Некролог подписала «Группа товарищей»: владельцы окрестных вилл не любили светить свои имена. Отечественные СМИ промолчали. В гватемальской прессе прискорбное событие, возможно, и вызвало приличествующую случаю печальную волну, но до России она не докатилась.

Через год, когда осела земля, на могиле троих безвинно убиенных воздвигся памятник, самый заметный на кладбище: черный мрамор, золотые буквы. Молодой, но уже знаменитый скульптор сумел органично соединить боевую звезду с мирным православным крестом и белым ангелом, простершим к небу тонкие руки. Через три года Анжелка, как и планировала, родила сына. Буратина, однако, подружку обогнала: ее пацаненок увидел свет на полгода раньше. Оформлять отношения не стали. Однако обоих мальчишек Тимур записал на себя.