Текст книги "Гость из Страны восходящего солнца"

Автор книги: Леонид Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Улыбка

Шеф косо посмотрел на первого зама, первый зам – на просто зама, просто зам – на начальника отдела, начальник отдела – на завсектором, завсектором – на старшего инженера, старший инженер – на инженера, инженер – на техника, техник – на экспедитора, экспедитор на грузчика.

Дома грузчик косо посмотрел на жену, та – на сына, сын – на кота. Но настроение последнего от этого ничуть не упало, поскольку кот только что полакомился весьма солидной мышью. Кот улыбался, улыбнулся и сын, потом мать с отцом, затем экспедитор, техник, инженер, завсектором, начальник отдела, зам, первый зам и наконец – шеф…

Обмен любезностями      

В подъезде многоэтажки в ожидании лифта повстречались два соседа. Один, который проживает сверху и все время что-то пилит, другой тот, что снизу и денно и нощно долбит молотком. Оба едва сдерживают свои эмоции, но молчат из последних сил. Первым начинает диалог тот, что снизу:

– По вашим глазам видно, что вы хотели мне что-то сказать?!

– И что, по-вашему я хотел сказать?! – задает вопрос сосед и глаза его становятся такими, какие бывают разве что у быка при виде красной тряпки.

– Вы сами прекрасно знаете что! – отвечает другой, волком взирая на конкурента…

– Ничего я не знаю и знать не хочу, а вот вы точно хотите меня обозвать нехорошим словечком…

– Это каким же?! Может быть, вы его назовете?!

– Нет уж, лучше я промолчу…

– Так вы боитесь его произнести?!

– А с чего это вы взяли, что оно нехорошее, может быть я наоборот, хотел пожелать вам здоровья, которое у вас заметно пошатнулось…

– Если оно и пошатнулось, то в этом всецело ваша заслуга! Пилите там целыми сутками непонятно что… Запилили уже всех…

– А вы своим молотком, задолбали вконец. Ни днем ни ночью, покоя нет … Я не хочу даже разговаривать с таким…

– Каким именно?! Что же вы не договариваете?!

– Вы и так знаете, какой вы есть. Все в доме знают, а вы не знаете… Спросите любого и он вам скажет…

– Это про вас все говорят, что вы…

– Ну, это уже оскорбление…

– А что я такого сказал?!

– Вы хотели сказать что я…

– Но я же этого не сказал, а вот вы обо мне подумали что я…

– Ничего я не подумал, это вы сами так про себя подумали…

Но тут подошел лифт.

– Вы еще ответите за свои слова!

– Вы тоже…

На том и расстались. А минут через десять сверху забасила пила, а снизу послышался стук молотка …

Холостяк

Кузькин дрых на стареньком диване, как вдруг в уши просочилось:

– Ну долго ты еще будешь валяться, завтрак давно готов! Сколько можно ждать?!

Егор Семенович скинул с себя остатки сна, как скидывают с крыши тяжелый весенний снег, нащупал ногами тапочки и зашмыгал на кухню, где обнаружил вместо завтрака пустую алюминиевую кастрюлю, да пару засохших тараканов. А протяжный как сирена женский голос продолжал зазывать на завтрак. Доносился он откуда-то сверху:

– Так ты идешь или не идешь?!

– Да пошли вы все! – в сердцах гаркнул Кузькин. – И что за дом такой, никакого покоя нет!

– Сам ты пошел! – тут же откликнулся все тот же, неизвестно кому принадлежащий голос. Но Егор Семенович не стал продолжать диалога и вернулся к дивану, досматривать неожиданно прерванный сон. Но, похоже, смотреть уже было нечего… Кузькин переваливался с боку на бок, заставляя диван издавать жалобные скрипы, но тут услышал:

– Ты почему свет не выключаешь, мы и так уже в этом месяце нажгли на 900 рубликов?!

– Больше не буду! – инстинктивно выпалил Егор Семенович, вскакивая с теплого местечка.

– Сто раз уже обещал!

– Сказал, не буду, значит, не буду!

– А кто это говорит?!

– А кто спрашивает?! Вот сами и платите. У меня квитанция всего на 400 рублей!

– Ну и молодец!

Кузькину стало приятно за такую вот, не весть от кого исходящую похвалу.

Вконец распрощавшись со сном, он бродил по комнате без всякой цели и делал нечто, похожее на физзарядку, подкидывая вверх худые плечи и вращая головой на тощей шее. Как вдруг услышал:

– Опять напился, сил моих никаких нету! А где зарплата, ты куда, негодяй, девал зарплату?! Завтра же подаю на развод!

– Ну чего молчишь?!

– За что! – выкрикнула за Кузькина сама душа!

– Ах, за что?! Ты еще спрашиваешь за что! Совести у тебя, Николаша, никогда не было и не будет!

– Какой еще Николаша! Сама ты, Николаша…

–А ты кто?! – послышалось снизу.

– Конь в пальто! Вот я кто! – изрек Кузькин и вздохнув всей своей тощей грудью спертый комнатный воздух, ощутил вдруг необыкновенное чувство свободы, то самое чувство, которое бывает разве что у холостяков!

Посылка      

Егор Васильевич Гордыбакин, пенсионер с 15-летним стажем проживал в населенном пункте Ясноглядово. И хотя пункт назывался населенным, на самом деле народу здесь можно было по пальцам пересчитать. На фоне прочих гордыбакинский дом смотрелся добротным и крепким, чего не скажешь о самом Егоре Васильевиче. Он полностью соответствовал своему возрасту и даже несколько обгонял его, сетуя на всякие болячки, тугой слух и тусклый глаз. А если что и осталось, так это нос, который тот совал во все дыры, коих немало было как в самом доме, так и за его пределами. Васильич был низкоросл, а если к этому добавить, что еще и сутуловат, то от мужика вроде бы ничего не оставалось, один вопросительный знак да вечное ворчание, как по поводу, так и без оного. Мало чем отличалась от него и вторая половина – Матрена Тимофеевна, а по некоторым вопросам даже могла составить супругу достойную конкуренцию. Особо проявлялся женский талант во время выяснения разного рода отношений. И порой доходило до того, что никаких отношений между ними и не было, и оба молчали месяцами, и молчание это было куда более мучительным, чем любые споры, любая болтовня и выяснение отношений. Первым обычно сдавался супруг, правда, разговаривал сам с собой либо с коровой по кличке Агафья, козлом Бориской или хряком, которого почитал особо и ласково называл не иначе как Петр Кузьмич. Потом уже как бы невзначай задавал вопросы неопределенного характера, например:

– Ну и погодка сегодня?!

– Да уж, хуже не бывает, – добавляла вторая половина, и диалог восстанавливался и продолжался уже и днем, и ночью.

Так вот они и жили и на жизнь свою не жаловались. Да и куда можно было пожаловаться на свою жизнь? Чем сетовать на болячки, лучше уж копать огород да сажать картошку, лук, морковь и прочий овощ, который на селе главная опора и пища. А без фрукта, будь то яблоко, груша или слива, прожить вполне можно. Разве что несколько кустов смородины на всякий случай произрастало возле самого дома в качестве лекарственного снадобья и как десерт.

Особо ярких событий в жизни пенсионеров не наблюдалось. Общение с соседями-алкашами тоже сводилось к минимуму. Лето, конечно, как один день: быстро прошмыгнет мимо. А зимой одна отдушина – телевизор. Правда, и тому место было скорее в музее. Говорят, что когда-то он был цветной, но спустя годы начал тускнеть, и все краски слились в одну серую. Но в принципе цвета были и не нужны, от него глазам одна тягость. А потому пенсионеры даже обрадовались, когда экран начал дергаться, прыгать, уменьшаться в размерах и, наконец, совсем угас, и от телевизора исходил один лишь звук.

Но слышимость была нормальной. От телевизора и узнавали про погоду, про всякие криминальные дела да новости. И о мировом кризисе услыхали посредством данного ящика. И как сильно тот ударил по карманам, тоже… Теперь уже стариков было от телевизора не оторвать. То, что не уловит один, пересказывал другой. На сей раз недослышка вышла у Матрены Тимофеевны, а зря – говорили о тех, кто в кризисе пострадал более всего. Зато у Васильича слух вдруг прорезался как никогда. Он впитывал новости аж до самой ночи, а ранним утром разбудил засоню-супругу, чтобы поделиться с ней некой новостью:

– Плохи дела, совсем плохи! – шепелявил тот, поскольку из 32-х зубов действующих насчитывалось не более двух-трех…

– Да что ж такое случилось? У кого плохи дела?! – крякнула спросонья Тимофеевна.

– У кого, у кого, да у Абрамовича Романа.

– Какого еще Абрамовича? Не знаю я никакого Романа. И чего будишь из-за всякой ерунды!

– И никакая не ерунда. Вот ты скажи, – не унимался дед, – мы с тобой пострадали от кризиса?!

– С чего это? Мне этот кризис, что есть, что нету. Слава Богу, все свое.

– Вот и я так думаю. А человек за один месяц почти все миллиарды потерял. Миллиарды! Понимаешь?!

– Батюшки! Да как же он теперь жить-то будет, на какие шиши?!

– То-то и оно. Может человек там без копейки сидит, голодный, холодный. А мы с тобой уже и на картошку глазеть не желаем. Мясо нам подавай да пироги всякие… Нет, лично я так не могу, людям помогать надо…

– А если какую-нибудь посылку собрать… Сало у нас есть, картошка, лук, мука. И носки туда положу, которые для тебя вязала…

–Положи, положи, – согласился супруг.

– И грибочков, и варенья, и сметанки…

– И то верно… И денег пятьсот рублев добавлю от себя лично. Все легче будет…

– А уж мы как-нибудь перебьемся.

– Перебьемся, конечно, и не такое еще на веку видели…

Уже к обеду посылка была готова. На попутке добрались до райцентра. На почте сложили все содержимое в деревянный ящик, на крышке которого дед Васильич неровном почерком крупно вывел: Чукотка. Роману Абрамовичу от Гордыбакиных Е.В. и М.Т.

Разговор по телефону

Иногда Варвара Петровна, уставшая от бесконечных хлопот, начинает страшно ворчать на супруга и требует немедленно сходить, сгонять, сбегать в магазин и купить чего-нибудь съестного.

Иван Кузьмич делает это с большой неохотой, фыркает, как конь, но тем не менее получает в зубы авоську и даже некоторую сумму денег и нехотя плетется рысью куда-нибудь и как-нибудь. При этом голова его мучительно рассуждает над тем, что же такое купить?!

Он привык, что данный вопрос полностью в компетенции супруги, поэтому чувствует себя в магазине как пигмей или же папуас на выступлении симфонического оркестра. Долго бродит от одного прилавка к другому, потом достает из кармана мобильник:

– Варь, а Варь! Какую колбасу купить, а?!

– На свое усмотрение! – ворчит жена.

– Я не знаю!

– Ну чего там знать, бери, какая нравится!

Пышкин пристально разглядывает колбасу, чешет голову, опять набирает номер.

– А может лучше сосиски купить?

– Я думала ты уже домой идешь!..

Бросает трубку.

Минут через пять новый звонок.

– Какие сосиски лучше?! Там их двадцать видов…

– О, господи, горе ты мое! Возьми молочные в конце концов, только ГОСтовские…

– Але, таких нет…

– Слушай, ты мне уже надоел. Тогда купи колбасу…

– Але, Але, чего трубку бросила?!

Снова набирает номер. Долго никто не отвечает.

Наконец слышит голос сына:

– Мама просила передать, чтобы ты ничего не покупал, она уже все купила сама, и еще сказала, чтобы ты быстрее шел домой мыть полы…

Визит к внуку

Получив весточку о рождении правнука, бабка Фекла побросала все хозяйство, а также козла Борю, петуха Петра, гуся Лешу и даже мужа Федю, насобирала мешок гостинцев, главными из которых был трехкилограммовый шмат сала и разжиревшая до размеров индюка курица, и с первым же автобусом умчала в город к правнучке Наталье.

К этому следует добавить, что бабке настукало уже столько лет, когда жаловаться на здоровье было бесполезно. Да и некому больно-то жаловаться…

И все-таки Фекла Петровна была женщина не совсем обычная. В этой маленькой, щуплой, похожей на первоклашку представительнице слабого пола таилось столько энергии, что позавидовать ей могло бы целое РАО ЕЭС.

Несмотря на почтенный возраст и житейские заботы, она умудрялась следить не только за многочисленными гусями, курами, козлами и мужем, но и за самой собой, делала даже гимнастику и обливалась холодной водой, так как прочей воды в доме не было. Кроме того, Петровна имела цепкую память и помнила то, о чем забывали другие, чаще всего это были взятые у нее в долг деньги, умела постоять за себя и считала, что она всегда и во всем права…

Вполне возможно, что кто-то захочет получить более полный портрет Феклы Петровны и очень пожалеет об этом, поскольку найти в ее внешности хоть что-то привлекательное при всей нашей фантазии будет невозможно. Да простит меня старушка за эти слова, может быть, в пору глухой молодости она была очень даже хороша собой и имела немало поклонников, и сам Федор Кузьмич, первый парень на деревне, неглядя клюнул на нее. Но все осталось в прошлом, сейчас бы на нее не клюнул и жареный петух. Что поделаешь, красота исчезает также неожиданно, как и появляется. И куда только она исчезает, никто не знает. Хотя если глазеть друг на друга ежедневно, вроде бы это не так и заметно. Тем более если каждый день пить. И чем больше пьешь, тем симпатичнее кажется супруга. Именно так и поступал Кузьмич, поэтому Фекла Петровна никогда не теряла для него привлекательности, хотя последняя не раз пыталась отучить благоверного от дурной привычки…

Вот почему скоропалительный отъезд старушки воспринят был с явным облегчением, поскольку бабка допекла вечным ворчанием всех, требуя от подопечных, включая козла Борьку, соблюдения прямо-таки воинской дисциплины и стерильной чистоты.

На радости муженек достал из загашника мутную бутыль самогона и напился вдрызг, петух, взлетев до невиданных высот – аж на самую крышу, прокукарекал до глухой ночи, а козел, дорвавшись до дармовой жратвы, загадил весь сарай…

Явившись в город без всякого на то приглашения и свалившись как ревизор на голову, бабка буквально выхватила из рук Натальи долгожданного правнука, поглядела, повертела, вверх подняла, облобызала и произнесла наконец: «Ну вылитый Петр Иваныч!»

Хотя кто такой Петр Иваныч, никто не знал.

Крепко прижав к груди маленький теплый и звонкий комочек, все никак не хотела его никому отдавать, укачивая, напевая песенки, начиная от народных эпохи Емельяна Пугачева кончая репертуаром Аллы Пугачевой…

А молодые в лице внучки и зятя тем временем крепко дрыхли, зная, что сынишка Семен в надежных руках. И рукам этим до всего было дело, и умели они тоже все – и стирать, и готовить, и в доме прибраться… Казалось, бы всего этого достаточно с лихвой. Но бабке и этого было мало.

На третий день пребывания в маленькой коммунальной квартире, она вдруг обратила внимание на то, что в доме как-то странно ведут себя водопроводные краны. И мало того, что текут, но еще и издают звуки, напоминающие завывания неких серых во всех отношениях хищников, имеющих постоянную прописку в дремучем лесу и подрабатывающих там же по совместительству санитарами. В доме же санитары были не нужны, поскольку эту же функцию с лихвой выполняла сама бабка. Вдоволь насытившись далеко не натуральными звуками, старушка приступила к полной звукоизоляции.

В тот же день почтенная дама нанесла визит в ЖЭУ, где в течение битого часа высказывала свои проблемы первому встречному. Еще час ушел на то, чтобы женщина наконец уразумела, что данный тип имеет к ЖЭУ точно такое же отношение, как она сама. Но был еще и второй встречный, и третий, покуда судьба не столкнула бабульку с подлинным представителем данной организации, выпорхнувшим из пузатой, обитой дерматином двери.

То был невысокого роста, очень шустрый, совершенно не похожий на бюрократа человечек. Но если последний и не был похож на бюрократа, оставался им до корня волос, несмотря на то, что этих самых волос на голове были считанные единицы. И хотя все вокруг знали, что Петр Никитыч был самым настоящим бюрократом, не знал об этом только он сам. И не только не знал, но даже и не догадывался… Не догадывалась об этом и Фекла Петровна, буквально повиснув на шее данного представителя мира бюрократии.

И напрасно последний пытался вырваться из цепких лап старушки, напрасно фыркал, как пес, и даже угрожал бабке, приказывая немедленно отцепиться. Но все было безрезультатно. Никакой репей и прочая колючка не цеплялась так за первого встречного, как эта старушка-сухостой.

– Послушайте, женщина, что вам от меня надо?! – обессилено-обреченно проговорил начальник.

– Нет, это лучше вы меня, дорогуша, послушайте…

Старушка отцепилась лишь тогда, когда обалдевший чинуша клятвенно не пообещал прислать сантехников… И правильно сделал, поскольку других путей отцепления просто не существовало.

Итак, правда восторжествовала! Не прошло и недели, как краны и внук перестали выть а бабка обрела покой, слава богу, не вечный.

Но какой может быть покой в маленькой квартире, где и без бабки – то было тесно, как у медведя в берлоге, и не только тесно, но и темно?! Но для чего тогда лампочки? С одной стороны, для того, чтобы их отвинчивать, с другой – чтобы их разбивать, с третьей – чтобы за них платить и, наконец, чтобы они горели.. Конечно, ничего отвинчивать, завинчивать и разбивать бабка не собиралась. И уж тем более платить за то, что не горело.

Так и не сумев, несмотря на всю свою энергию, реанимировать энергосистему, бабка снова отправилась в ЖЭУ. Опасно маневрируя по уже знакомым коридорам-лабиринтам костлявыми ногами, бабке в конце концов удалось добраться до заветной двери, за которой скрывалось от глаз главное бездействующее лицо. И совершенно напрасно секретарша утверждала, что шефа нет и когда будет, не знает. На что старушка пробормотала, что ей спешить некуда и она будет ждать сколько надо. Вытурить бабку из приемной было просто невозможно. Легче было вытащишь из берлоги медведя или барсука из норы. По причине чрезвычайной подвижности, сухости и костлявости поймать ее, ухватить хоть за какую-то часть тела, тем более ущипнуть, было практически невозможно. И неизвестно, сколь долго это продолжалось, если бы дверь, наконец-то не скрипнула, и бабка ринулась навстречу высокому начальству. Столкновения удалось избежать лишь благодаря все той же пухленькой секретарше, которая на сей раз сработала, как подушка безопасности. И помощь эта была как нельзя кстати, потому что иначе весь удар принял на себя начальник.

– Что вам опять надо? – ошалело выпалил представитель ЖЭУ.

– Всего лишь электрика, только желательно, трезвого!

– Будет, будет, будет, хоть два!

– Двоих не надо, я лучше одного как следует угощу…

Перепуганный начальник и на этот раз сдержал слово. Пришедший аж раньше времени электрик был чист, как стеклышко, трезв, как сержант вытрезвителя, и вежлив, как ухажер… Видимо проинструктированный начальством о супер активной старушенции, он вел себя крайне галантно и даже сделал Фекле Петровне комплимент. На что старушка брякнула: «Где ж ты раньше был, я уже шесть десятков годков как замужем…»

Трудно сказать, расстроило ли сказанное данного товарища или же все ему было до лампочки, но только далее тот не произнес ни слова и под монотонное ворчание Феклы Петровны крутился сам и вкручивал лампочки до тех пор, пока те не вспыхнули столь ярко, что даже перегорели…

Конечно, на этом можно было поставить точку, поскольку все прочее было исправно – ничего не гудело, не капало, не тарахтело. Но только старушке доходить до точки и даже запятой никак не хотелось.

Вскоре она обратила внимание на тот прискорбный факт, что подъезд напоминает не столь обитель чистоты, сколь помещение, в котором содержится ее любимец – козел Борька. Хотя если говорить начистоту, то у козла было куда чище. На сей раз бабка не стала никому жаловаться, а просто взяла в руки веник и тряпку и во всем подъезде впервые за много месяцев вымыла полы, а на этажах расклеила записки – «Кто нагадит – голову оторву!».

Как ни странно это звучит, остаться без таковой не пожелал никто

Наведя порядок в подъезде, Фекла Петровна взялась за двор, где простора для действий было куда больше, да и проблем тоже. Вначале повела борьбу с местными выпивохами, оккупировавшими детскую площадку, и привлекла к этому местного участкового, который в свою очередь и даже без всякой очереди привлек алкашей к ответственности. Потом взяла в руки лопату и принялась приводить в порядок утрамбованные клумбы и делала это с таким усердием, что безучастно наблюдавшие за ней жильцы не выдержали и тоже пришли на помощь. А бабка тем временем с молотком в руках восстанавливала покосившийся забор, одновременно косо поглядывая на мусорную кучу …

Вскоре уже Петровна знала всех поименно, и ее тоже знали все, включая дворников, сантехников, электриков, которым доставалось от бабки даже более, чем от начальства.

И провожали домой ее тоже всем двором. Даже сам начальник ЖЭУ прибыл с букетом цветов и, говорят, предлагал Фекле Петровне место зама…

Но только все равно бабка уехала. Больно уж заскучала по своим курам, гусям, козлу Борьке и мужу Федору…

Правда, непременно пообещала вернуться.

На кого я похож?!

В детстве я наивно полагал, что смахиваю только на двух людей – свою маму и своего папу, и это меня вполне устраивало. Правда, уже в первом классе от учительницы я услышал, что каждый советский человек должен походить на вождя мирового пролетариата Владимира Ульянова. Этого я никак не мог понять, поэтому задал училке вопрос:

– Мари Ванна, но ведь все люди не могут походить на дедушку Ленина…

– Это почему ж, Голубкин, не могут? Советские люди все могут! – резанула в самое ухо учительница.

– А мой папа совсем не похож на Ленина, – продолжал упрямиться я, – потому что у него нет такой бороды и лысины…

Однако вместо ожидаемого ответа учительница назвала меня несознательным элементом и потребовала, чтобы мой папа незамедлительно явился в школу.

Кончилось все тем, что отец просто-напросто взял ремень и провел со мной мероприятие воспитательного характера. Но и после этого я не изменил своего мнения и продолжал утверждать, что папа не имеет ни малейшего сходства с вождем мирового пролетариата, зато я очень похож на своего отца…

Правда, с годами, когда я становился уже человеком как молодым, так и не очень, я вдруг почувствовал, что самым удивительным образом похожу на кого– то еще. Иначе, зачем тогда меня останавливали на улице совершенно незнакомые люди и расспрашивали то про какую-то загадочную Матрену Тимофеевну, то передавали привет несуществующей теще и даже просили записать на какой– то прием… И это еще не все. Ситуация усугублялась еще и тем, что очевидно я походил на нескольких человек сразу. По всей видимости, один из них был доктором-гинекологом. Данный вывод я сделал после того, как однажды был буквально атакован целым женским батальоном, требовавшим немедленно всех осмотреть…Атака продолжалась аж до самых дверей нашей конторы, где я работал бухгалтером. Естественно, что как человек отзывчивый, отказать в смотринах я не мог… И долго смотрел им вслед с ужасом в глазах…

Другим моим двойником являлся некий автослесарь. Теперь уже меня атаковали мужики, которые спрашивали, когда можно будет посмотреть машины? Я отвечал, что мол, еще посмотрим…

Но труднее всего пришлось, когда однажды около меня остановилась милицейская машина и бравые ребята в камуфляжной форме и автоматами в руках предложили совершить поездку по вечернему городу. И хотя мне было не по пути, но и на этот раз отказать я не мог…

В отделении милиции, казалось меня только и ждали, тут же предоставили отдельную комнату, правда почему-то с решетками на окнах и принялись задавать различные вопросы. При этом меня предупредили, что им уже все обо мне известно, и что самое лучшее, если я чистосердечно во всем признаюсь. Я ответил, что, единственно, в чем я могу признаться, так это в любви к милиции, которая меня так бдительно бережет, как не берегут наши денежки ни в одном отделении сбербанка. Однако, взаимности со стороны внутренних органов я так и не добился. Зато добили меня и вскоре я готов был признаться в чем угодно, включая кражи, грабежи, разбои и что– то там еще, чем очень даже порадовал всю следственную бригаду. Возможно, от меня добились и большего, однако вскоре я вынужден был всех огорчить, поскольку поймали настоящего преступника…

Но и на этом мои приключения не закончились. Однажды на улице ко мне подошла незнакомая женщина и принялась отчитывать так, что зазвенели стекла в близлежащих домах. Затем незнакомка крепко схватила меня за руку и куда-то повела. Все мои попытки вырваться из крепких рук дамы результатов не дали. Я повиновался злодейке судьбе… и вскоре был этапирован к какому-то дому, вставлен в лифт и препровожден в некую квартиру… Здесь незнакомка подтащила меня ближе к свету и воскликнула: – Дети, вот полюбуйтесь на своего дорогого папулю!»…

Любоваться прибежали ни много ни мало трое карапузов, старший из которых был не выше подоконника. Малышня стала резвиться рядом, издавая давно забытые мною крики и требовать сладости. Я попытался было отговориться тем, что уже полгода не получаю зарплату, но аргумент этот был явно мало убедительным. Визги усиливались и походили на вой сирены. Я сделал попытку объяснить как малышне, так и их мамаше, что никакой я не отец и что вообще впервые в этой квартире. Но в ответ услышал лишь одно слово: «Хам!» После этого незнакомка заперла меня на ключ и оставила один на один с дурными мыслями, коих в голове было с избытком. Все пути к бегству были отрезаны…

Не буду описывать все подробности своего заточения, Скажу только, что где-то через месяц я сделал вывод – не все так уж и плохо! В конце концов меня кормили, поили, одевали, обували… причем совершенно бесплатно. А главное, она меня любила! Правда, немного пошаливали как пацанята, так и мои нервы, но это не главное, главное другое. Неожиданно для самого себя я вдруг осознал, что тоже неравнодушен к этой женщине, имя которой для меня так и оставалось загадкой, поскольку спросить об этом я побаивался… Все шло как нельзя лучше. Я даже подумывал, а не жениться ль мне и в самом деле. Как вдруг однажды поздно вечером раздался протяжный и нудный звонок.

–Кто бы это мог быть?! – пробурчала она и направилась к двери. Через некоторое время до меня донеслись крики. В одних трусах я бросился на помощь и вдруг увидел… самого себя. Да-да. В дверях стоял мужчина, вернее полное мое отражение. Бедная женщина была растеряна окончательно. Она смотрела то на меня, то на того самого. И ничего не могла понять. Как впрочем и все остальные.

– Кто это такой?! – спросил тип, готовый ринуться на меня с кулаками. Этот же вопрос задал и я. Страсти все накалялись. Еще б минута – и кулаки были бы использованы по прямому своему назначению. Но в последнюю минуту нервы сдали у моего отраженца.

– Маша, выбирай сама!

Так я узнал имя незнакомки.

Маша выбрала меня…

Обмен

Леденцова В.К. разбудил болтун попугай. Тот долбил клетку, как пьяный дятел, готовый выломать тонкие позолоченные пруточки и что есть попугаевой мочи, орал: «Кар-кар-кар-аул!» …Валерий Кузьмич дернул за шнурок торшера, обвел комнату сонным взглядом и недовольно пробурчал:Чего раскаркался? Дня тебе не хватает, что ли?!»

Но заморская птица не реагировала на замечания, наоборот, орала тем же истошным криком, который вырывается наружу у человека в момент крайней опасности:

– Кар-раул! Кар-раул!

– Ну, чего, чего случилось-то?!

Леденцов с трудом отлепился от долговязой кровати и ступил босыми ногами на половицы. Пол был таким же холодным, каким бывает разве что асфальтовая дорожка в декабре месяце. Все тело обдало холодной волной, будто Валерий Кузьмич находился не в коммунальной квартире, а на улице. Попугай дрожал всеми своими перьями и больше походил на взлохмаченного воробья. Леденцова тоже бросило в дрожь. Он потрогал батарею. Последняя была мертва. А в комнате уже во всю хозяйничала зима, развесив кругом сопливые сосульки.

– Сволочи, людей совсем замо-ррр-озили! – взорвался Валерий Кузьмич.

– А ты др-р-р-рыхнешь без задних ног, кой как тебя ррразбудил, – возмущенно изрек очень умный попугай.

– До утра-то дотянешь?!

– А ты? – переспросила птица.

– Поп-р-р-робую, – послышалось в ответ. И попугай застучал клювом, а Леденцов – зубами…

С первыми ударами дворника ломом об лед он уже с силой выдавливал на стареньком телефоне цифры, пытаясь дозвониться до ЖЭУ. Но, сколь раз ни проводил данную простую операцию, трубка в его мускулистой руке лишь жалобно пищала. Кончилось тем, что Валерий Кузьмич швырнул трубку, набросил на себя потертое пальтишко и решительно рванул на себя дверь… – Ты куд-куда?! – окликнул его попугай…

– Куда надо!– грохнулось в ответ, и дверь глухо захлопнулась.

Леденцов выскочил на улицу с той же скоростью, с какой выскакивает откуда-нибудь из подворотни презлющая собачонка. Да и настроение тоже было собачьим, тем более что забыл дома шапку. Но возвращаться не стал –дурная примета…

Чем дальше продвигался Валерий Кузьмич к ЖЭУ, тем больше на пути возникало рытвин, ям, канав и прочих колдобин – плодов человеческих рук и фантазии. Не хватало лишь окопов, рвов, минных полей и укрепленных огневых точек. Но если б даже пришлось ползти на брюхе и с боем штурмовать данное учреждение, он бы ни минуты не раздумывал и готов был пожертвовать для достижения цели последними брюками и пальто.

И зря работники ЖЭУ с ехидством поглядывали из окошек на человека, чья лысина, отражая солнце, пускала по сторонам солнечные зайчики, и терпеливо ожидали, когда же тот угодит в одну из многочисленных ям– ловушек. На этот раз ничего у них не вышло! С честью преодолев все препятствия, Леденцов ворвался на территорию заклятого своего врага – ЖЭУ!

Обведя работников взглядом победителя, он потребовал от них немедленной подачи тепла по указанному адресу. Однако последние глядели на Валерия Кузьмича весьма холодно. Так холодно, что зубы сами собой стали выстукивать азбуку Морзе.

– Что у вас с зубами?!– наконец спросила самая крупная, похожая на матрешку работница. Судя по объему в нее легко могло вместиться еще две– три тети поменьше. Этот объем исходил из-за большого количества напяленной одежды. Тут были и платки, и шаль и масса кофточек. И это еще не все. Поверх всей этой ходячей выставки одежды наброшено было что-то, похожее на пиджак. И наконец последним атрибутом одежды был некий тулуп-зипун – поддергай, какие Леденцов если и видел, то пятилетним пацаненком на в стельку пьяном сельском стороже. И теперь выдалась возможность повстречаться с частицей далекого детства, в котором остался упомянутый уже сторож вместе с поддергаем-тулупом… Это несколько смягчило квартиросъемщика, хотя зубы по-прежнему продолжали отбивать чечетку.

– Потише нельзя? – протрещала матрешка.

– Хо-хо– холодно! – отшлепали посиневшие губы.

– Всем холодно. Нам, думаете, тепло? Да здесь, как в Антарктиде. Третий год тепла нет. И ничего, работаем. Других еще успокаиваем. Таких, как вы, например…

– Но вы– то почему молчите. Вам и карты в руки! –

– А на кого жаловаться-то, самим на себя?! А вина-то не наша. Авария на трассе. Понимаете? Ава-рия! Самолеты и те падают, пароходы и подводные лодки – тонут, а трубы – рвутся. Бах – и нету! – Тетка -матрешка с таким упоением и даже восторгом рассказывала про аварии, будто речь шла о предметах высокого искусства и не менее высокой материи и культуры.