Текст книги "Адам"

Автор книги: Леонид Акимкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

глава 19

Впервые в жизни я получал вводный инструктаж на новом месте работы подобным образом. Пока я приводил себя в порядок, мой помощник, перекрикивая шум воды, пытался донести до меня некую информацию.

Из выкрикиваемого я узнал, что к этой комнате я могу привыкать и привыкать надолго. Именно в ней я буду проводить лучшее свое время, то есть спать, так как все остальное время вокруг меня будут различные гнусные рожи в огромном количестве и разнообразии. Кстати, пару шикарных кресел заберут, их этот «Тамерлан» Ананасович с собой таскает и, кстати, он редкостный козел. Еще я узнал, что с момента отстранения Ярослава я не первый кандидат, но никто не вынес его вида в шортах, по слухам парочка претендентов даже тронулись умом и сейчас проходят лечение за государственный счет. Особенно громко Ярослав пытался донести до меня всю сучью внутренность этого балагана и весь идиотизм сухого закона, введённого ненавидимым им мерзким уродцем.

Благодаря спичу Ярослава из душа я вышел в приподнятом настроении.

– С легким паром! – помощник улыбался во все свои безупречно-белые зубы.– С мокрой попой!

– Спасибо, товарищ Ярослав! – я уже и не помнил, когда мой день начинался так хорошо. Я почти отвык от нормального человеческого общения, казалось, ничто уже не испортит этот день, но одна мысль не давала мне покоя: «Ярослав, я так и не понял, за что вас отстранили? Лев нападал на вас или нет?».

Улыбка с лица собеседника медленно сползла, в его глазах появилась тоска. Молча, не отрывая от меня взгляда, Ярослав взял себя левой рукой за плечо правой и резко с вывертом дернул. Ожидая жуткий хруст сустава, я даже зажмурился, но вместо хруста раздался громкий металлический щелчок. Открыв глаза, я увидел, как он вытягивает из правого рукава протез, очень хороший протез. Чем больше инвалид вынимал на свет божий дубликат утраченной конечности, тем больше в его глазах появлялось злости. Пока я судорожно пытался найти слова оправдания и примирения, протез был извлечен и небрежно брошен на кровать. Зрение, словно издеваясь, подмечало наличие папиллярного рисунка на ладони, натуральный цвет кожи и естественный волосяной покров.

Я с трудом смог отвести глаза от почти настоящей мускулистой руки, смотреть в глаза Ярославу не хотелось, но я должен был. Пустой рукав пиджака висел зловеще, не менее зловещей была улыбка инвалида. На ум приходило идиотское название игрового автомата.

Пока я пытался подобрать слова сочувствия и оправдания, Ярослав еще больше улыбнулся и, взявшись единственной рукой за кожу у основания шеи, с силой потянул ее вниз. Кожа поддалась и стала сползать вниз, потянув за собой кожу лица, глаз и волосы. Я знал, что я увижу. Я не выдержал и отвернулся.

Мы молча шли по коридору. Я, вперив взгляд в широкую спину Ярослава, пытался найти в себе силы и слова для очередного извинения перед обиженным инвалидом. Но вместо слов в голове всплывали яркие картинки, как буквально несколько минут назад я помогал однорукому человеку накладывать на обезображенное лицо гибкий протез. Оказалось, это не просто кусок кожи с нарисованным глазом, а высокотехнологичное устройство. Снаружи это была точная копия отсутствующей части лица Ярослава, а внутри находились синтетические мышцы и процессоры, воспроизводящие мимику лица и даже движение искусственного глаза.

Зрачок и тот реагировал на свет. Крепилось это покрывало на специальный сверхпроводимый клей. Он передавал импульсы в процессоры протеза от уцелевших нейронов на пострадавшей стороне и от вживленных микро датчиков с целой стороны лица.

Руку на место Ярослав пристегнул сам, она оказалась не такой продвинутой, как лицевой протез. В ней так же имелись процессоры и система электроприводов, но только для создания видимости движения. Функционально это была самодвижущаяся палка с пальцами. Как объяснил мой покалеченный помощник, технологии по полноценному управлению протезом существуют, но при этом протез похож на клешню батискафа, к голове крепят на болты металлический ящик с большой антенной, а он не хочет быть еще большим уродом.

Это сейчас в моем изложении его слова выстраивались в небольшое эссе по технологиям протезирования, а на самом деле это был яростный монолог, сдобренный отборной бранью и проклятиями, как в мой тупорылый адрес, так и во все стороны света. Досталось даже папе римскому и герою советского художественного фильма «Электроник». Больше всех оскорблений в заочной форме получил Дамир Анотович.

После установки навесного оборудования на место Ярослав заявил, что я козел и направился к выходу из комнаты, уже в коридоре крикнул: «Я провожу ознакомительную экскурсию для одного козла и если ты, товарищ Петров, не поторопишься, то потом сам будешь ходить и искать, где тут козлов кормят».

Так мы и бродили по коридорам. Ярослав периодически распахивал какие-то двери и с криком: «На, смотри!» тут же закрывал их перед моим носом, пока мы не дошли до гримерки. Дверь в гримерную отличалась от остальных нарисованной кустарным способом звездой и надписью «Алла Пугачева». На изображении виднелись попытки его удаления путем оттирания и скобления, но, видно, краска была очень стойкой.

– Моя работа, – на лице Ярослава расплылась самодовольная улыбка. Взгляд его стал отстранённым под наплывом приятных воспоминаний: «Я тогда изрядно надрался и, нацепив парик и простынь, бегал по базе и орал песню. Как она называется..». Поглощенный попытками вспомнить название помощник сморщил лицо и начал напевать: «А ты такой холодный, как..»

– Как айсберг в океане, – я невольно подхватил, и вот мы уже в два голоса звонко и радостно допевали, – и все твои печали под темною водой!

Наша ссора была забыта. Мы еще долго бродили по коридорам, все так же Ярослав распахивал какие-то двери и с детским азартом старался захлопнуть их перед самым моим носом. Мы смеялись, а он рассказывал мне истории своих пьяных проделок и почему среди работников проекта с определенного времени нет симпатичных женщин. С еще большим упоением и подробностями рассказывал, почему уволили и несимпатичных.

В конце дня я сказал, что мне хотелось бы с ним дружить. Ярослав долго о чем-то думал, ответил, что с козлами не дружит, но мою кандидатуру рассмотрит.

глава 20

Я опять был в том же коридоре. Я много раз видел в кино, как людям снится один и тот же сон, но со мной это было впервые. Коридор, как и в прошлый раз, был необязательным к восприятию. Я все так же плавно двигался по нему вперед. Мыслей почти не было, присутствовало понимание, что я во сне и боязнь повторной встречи с мертвым Дуровым.

Свет в коридоре начал мигать, зазвенели лампы накаливания. На потолке висели металлические ящики светильников, такие раньше были во всех казенных учреждениях. Сквозь пластиковые решетки, ослепляя, моргали длинные трубки ламп. Многие лампы не горели, некоторых просто не было на месте, видимо, сгоревшие сняли, а новые не поставили. Или украли. Коридор перестал быть просто коридором, он стал воспоминанием из детства. Казенная краска стен, серая побелка потолка, паутина, грязь. Я остановился, впереди, через пару метров, коридор заканчивался окном. Окно было деревянным и плохо окрашенным, с большим грязным подоконником. Под подоконником, словно боясь возможного дождя, пряталась батарея, обычная чугунная. Компанию ей составила банка из-под кофе «Пеле», сейчас она проживала вторую жизнь в роли пепельницы.

Свет моргнул, сначала я подумал, что он совсем погас, или я ослеп, но лампы загудели, поморгали, и тусклый свет выровнялся и даже стал более ярким. Теперь в коридоре я был не один. У окна появились две фигуры. Это были мужчина и женщина. Крупный мужчина в темном костюме с короткой стрижкой стоял ко мне спиной и что-то поправлял, заправлял рубашку и застегивал брюки. Женщина почему-то сидела на полу у батареи, одной рукой что-то прижимая к груди, а второй то и дело оттягивала и без того натянутую ниже колен юбку.

Мне захотелось подойти поближе, но во сне свои законы. Я остался на месте, но взгляд мой, словно оптический прибор, прорисовал мелкие детали в обстановке и людях.

Появилась пыль, летающая в свете ламп. На грязном полу лестничного пролета проявились масляные пятна и затоптанные окурки. В углу притаилась труба мусоропровода. Я узнал женщину. Это была мама, моя молодая мама, я такой ее уже давно не помнил, и только черты лица и та красота, которую в своей матери видит каждый ребенок, подсказали мне – это она. Мама плакала, тихо, закрыв глаза, чуть содрогаясь. Редкие слезы срывались с длинных ресниц и падали куда-то вниз. У мамы была разбита губа, рот постоянно кривился, и тонкая струйка крови чертила свой рисунок на тонком подбородке. На скуле темнел кровоподтек, левая рука с силой прижимала к груди разорванную блузку, колени были ободраны, юбка разорвана по шву до середины бедра.

– Прости, – это сказал мужчина, – прости, я не знаю, что на меня нашло. Он так и стоял ко мне спиной, закончив поправлять одежду, достал сигарету и закурил. Руки его мелко тряслись. Конечно, я его узнал, Дуров и в молодости был похожим на бульдозер.

– Ты животное, – сказала мама сквозь слезы.

– Я обещаю, что больше никогда…

– Если муж узнает, он не простит. Он уйдет навсегда.

– Но я же смог остановиться! – закричал Дуров. – Смог!

Мама заплакала сильнее, закрыв лицо обеими руками. Дуров потянулся рукой к маминому плечу, мама отдернула плечо, вся сжалась, спрятав голову руками. Я не выдержал и побежал. Я закричал, заревел. Расстояние между мной и Дуровым было небольшим, но далось оно мне с трудом. Из последних сил я вцепился в его шею обеими руками, огромную шею, которой почти не было. Когда на его лице начало появляться удивление от моего появления, я выдернул сигарету из его рта и воткнул ему в правый глаз, а зубами впился в левую щеку. Дуров закричал. Мир для меня погас, от напряжения я зажмурился. Я и не думал, что так тяжело сдавливать зубами человеческую плоть. Но мне удалось, зубы мои, клыки и резцы провалились в мясную мякоть, рот наполнился слюной, но ее вытеснил вкус крови. Теплой, горячей, соленой крови.

Я продолжал сжимать свои челюсти, пока мои зубы не встретились, крови было столько, что ее приходилось глотать, чтобы не подавиться. Такой эйфории я не испытывал никогда, где-то на грани слышимости истошно вопил Дуров, кричала мама, а я дернул головой, отрывая кусок мяса от живого человека. Все вокруг исчезло, было темно и тихо. Я прожевал и проглотил.

Таким разбитым я не просыпался давно. Голова гудела, даже не открывая глаз, чувствовалась отечность лица. В руках будто поселилась феноменальная слабость, я еле шевелил пальцами. Если я буду так плохо спать, то надолго меня не хватит. Пока я, не открывая глаз, копил силы для полного пробуждения, в голове всплыли воспоминания об увиденном накануне сне. От чувства омерзения я резко сел на кровати, от усталости не осталось и следа. Меня колотила мелкая дрожь, во рту все явственней проявлялся вкус крови. Первой мыслью было, что я прокусил себе язык или губу, но, прислушавшись к себе, понял, что никаких повреждений во рту нет. Привкус крови исчез, наваждение прошло.

Прежде чем пойти умываться, я еще раз окинул взглядом свое жилище. Взгляду не за что было зацепиться, большая кровать, тумба и платяной шкаф. Ни телевизора, ни радиоточки в помещении предусмотрено не было. На тумбе стояла телефонная трубка, работающая только на прием звонков. На одной стене была большая гардина с тюлем и шторами, вот только окна за ними не было, там была небольшая диодная лампа, менявшая уровень освещения в зависимости от времени суток. Все-таки мы находимся под землей, по крайней мере, моя комната. Цветовая гамма комнаты, выполненная в тепло-серых тонах, вызывала только одно желание, лечь и закрыть глаза.

Из вчерашней ускоренной экскурсии, организованной Ярославом я узнал, что на территории проекта имеется библиотека и кинозал. Список литературы и кинофильмов был отрецензирован и потому не вызывал никакого интереса. Какой-либо информационной связи с внешним миром тут не было. Любые попытки нарушить данное табу приводили к жестким наказаниям, вплоть до карцера. Но, со слов все того же Ярослава, для меня это не должно стать проблемой. Во-первых, потому что я чиканутый, а во-вторых, при всех положительных раскладах время жизни проекта не более полугода. Если проект даст положительные результаты, то права на него будут проданы, скорее всего, американцам за так нужные нашей стране доллары.

глава 21

Сегодня никто меня не сопровождал. На тумбочке я нашел список указаний и небольшую схему помещений с обозначенным маршрутом. Сначала я позавтракал, правда, столовую я нашел только с третьего раза и к тому моменту, как я добрался до стопки чистых разносов, зал окончательно опустел. Мне это было только на руку, людей на территории базы работало много, а знакомиться и заводить друзей я особо не умел. Мне и Ярослава хватало с его непредсказуемым бунтарским характером.

После я сходил в медпункт, где сдал кровь на анализ, был бегло опрошен усталым врачом о самочувствии. Доктор чем-то напоминал мне певца Розенбаума. Он был лысым и обладал шикарными усами. В его усталых глазах было столько грусти, что мне казалось, после очередного тяжелого вздоха он достанет из-под стола гитару и запоет что-нибудь протяжно-лирическое. К счастью, доктор петь не стал, спросил, как мне спится и, не дослушав мой рассказ о странных снах, сказал, что я свободен.

Далее шел главный пункт сегодняшнего дня. Я должен был посетить основное помещение проекта, сам рай. Как раз это место искать не пришлось, почти все пути вели к самому большому по протяженности коридору, опоясывающему главное помещение всей базы. У необходимой мне двери, я бы даже сказал ворот, меня встретила охрана.

В отличие от привычных мне зловещего вида сотрудников в штатском это были военные. Три просто огромных мужика в камуфляже с огромными автоматами или пулеметами, я в этом не разбираюсь, стояли почти без движения. Их лица не отличались какой-то неприязнью или пренебрежением ко мне, им просто было все равно. Единственное, что я услышал от них: «Пропуск».

Увидев недоумение на моем лице, спросивший просто и понятно дал мне понять, что без пропуска ходу нет. Он поудобнее перехватил в своих огромных руках оружие и едва уловимо покачал головой, после чего я стал неинтересен для всей троицы. Не знаю, как долго я простоял бы с глупым выражением лица, глядя на пурпурно-алые береты охраны, если бы в коридоре не появился один из обладателей костюма и людоедского выражения на лице. Я с таким усердием кинулся к нему наперерез, что полный пофигизм ко всему окружающему слетел с его лица, уступив место детскому удивлению.

– Я Петров! – я начал сбивчиво объяснять сложившуюся ситуацию. – Мне вон туда надо, а они пропуск.

Лицо перехваченного мной человека становилось все угрюмее и недовольнее. Я показывал схему и список дел, рассказывал откуда пришел и что я Петров, и я вроде как работаю здесь, а пропуска мне не выдавали. На недовольном лице процесс формирования брезгливого выражения остановился на упоминании мной Дамира Анотовича. Поток моей сбивчивой речи мужчина в костюме прервал взмахом руки, одарил меня взглядом полного превосходства и пошел в сторону камуфлированных великанов.

Он что-то объяснял охране, периодически показывая рукой на меня. Говорил он быстро и четко, будто докладывал о ситуации на театре боевых действий. Охрана внимательно его выслушала и ответила: «Пропуск». После чего, потеряв всякий интерес к ситуации, охранники вперили свои взгляды в никуда.

Несостоявшийся переговорщик, широко шагая, отошел в сторону и стал кому-то звонить. Не надо было обладать супер зрением, чтобы увидеть, как его потрясывает от негодования. Через некоторое время к нам подошел еще один обладатель костюма. Сразу было видно, что он выше рангом вызвавшего его сотрудника. И костюм у него был на порядок лучше, и галстук был не просто элементом одежды, а статусным аксессуаром с золотым зажимом. Я даже выстроил некую теорию костюмной иерархии, если у военных знаком различия считаются звездочки, то у этих загадочных товарищей пиджак и брюки. Чем выше ранг обладателя костюма, тем больше в ткани шерсти и тем лучше костюм сидит на обладателе. Галстук, видимо, заменял медали и ордена.

Вызванный на подмогу подошел к младшему по костюмной дифференциации, о чем-то быстро с ним поговорил и, бросив презрительный взгляд в мою сторону, пошел к охране. Не успел он подойти, как один из охранников сказал уже привычное: «Пропуск».

Судя по гневной тираде, высказанной сотрудником в штатском, пропуска у него не было. Он несколько минут что-то громко высказывал военным, перемежая угрозы бранью и оскорблениями. Пока они не прервали его истеричные речи, молчаливо направив оружие в его сторону и щелкнув предохранителями.

Все это напомнило мне один фильм из детства, там двое стражников требовали не пароль, а ключ и не пустили даже самого короля. Пока я предавался воспоминаниям, ситуация вокруг меня развивалась циклично. Уже двое обладателей костюмов, гневно поглядывая на троицу в военной форме, куда-то звонили и что-то бубнили в трубки. Охрана смотрела на это все с непробиваемым спокойствием, только в их глазах проскакивали искорки самодовольного веселья.

В коридоре становилось все больше народу, вернее, людей как две капли воды похожих на первых двух. Складывалось ощущение что драки не избежать, военные уже не чувствовали себя так вольготно как раньше, двое из них заняли оборону, а третий вызывал подмогу по рации.

Мне было уже не до смеха, в то время, как с одной стороны ровным строем вбежало около десятка военных в краповых беретах, с другой стороны быстрым шагом зашли Дамир Анотович и Ярослав. Я испытал чувство облегчения, никогда бы не подумал, что буду так рад видеть невысокого татарина. Проходя мимо меня, он строго посмотрел на меня снизу вверх и покачал головой.

– Петров, так это ты Карибский кризис развязал, – Ярослав заговорщицки прошептал мне на ухо, подмигнул и последовал за нелюбимым начальником.

– Всем молчать! – Дамир Анотович закричал неожиданно громко и зычно для своего субтильного телосложения. Гомон в коридоре прекратился, все смотрели на него.

– Сотрудники службы безопасности встали у левой стены, спецназ у правой, и не дай бог кто-то решит потрогать свое оружие, потом трогать будете у сокамерников ближайшие лет десять! – таким Ананасовича я еще не видел. Судя по реакции чуть не пострелявших друг друга силовиков, они тоже не видели. За каких-то пять минут он навел порядок, военным были объявлены благодарности и обещаны поощрения за образцовое обеспечение пропускного режима. Костюмчикам же не повезло. Сначала Ананасович в жесткой форме дал понять, как ему надоели заносчивость и тупость сотрудников государственной безопасности. Тут же двое зачинщиков, вернее те, кто хотел мне помочь, были взяты под стражу для дальнейшего разбирательства. Троим совершенно мне незнакомым из лагеря безопасников было предложено написать рапорта об увольнении. Сюда же был вызван начальник бюро пропусков, который решил, что не по рангу ему с утра разносить пропуска каким-то непонятным Петровым. Несмотря на свою тучность, он вбежал в коридор, как заправский легкоатлет, плюхнулся на колени перед Дамиром Анотовичем и навзрыд начал выплакивать себе прощение. Его тоже арестовали, но сам идти он уже не мог, видимо, потратив все силы на забег. Так его и тащили, ревущего взахлеб, по полу. Досталось и мне, разъяренный Ананасович, шипя, обещал карцер, если я еще раз что-то подобное устрою.

глава 22

Предъявив новенький пропуск, я прошел в ворота. Внутренне я приготовился увидеть что-то невообразимое, но попал в обычную раздевалку. На стене висела инструкция с картинками, следуя ее пунктам, мне пришлось раздеться и принять душ. На столе я нашел комплект белья и комбинезон светло-золотистого цвета. Одевшись, я представил, как нелепо выгляжу в туго обтягивающем одеянии. Но в другом виде в сад войти было нельзя. Перед самым входом меня обдали струи сухого обеззараживающего пара, никто так не губителен для природы, как венец ее творений, человек. Двери открылись, и я сделал шаг наружу, ожидаемого солнца неба и травы я не увидел. За спиной захлопнулась дверь, а впереди ждал весьма узкий мало освещенный проход. Двигаться по нему при моем росте было не очень удобно, судя по наклону пола, я поднимался куда-то наверх, видимо, из-под земли на поверхность. Наконец-то я увидел, как впереди естественный свет перебивает мерцание редких лампочек, скоро выход. И я вышел.

Я представлял себе много вариантов, как я буду появляться в саду, но такого мне и в голову не приходило. Один момент выхода в сад вселил в мою душу непередаваемое чувство причастности к чему-то большому и значимому. Делая последний шаг из коридора, я понял, что выхожу из небольшой щели в стволе дерева, где-то у его основания и, сделав несколько шагов, обернулся. Нет, это не ствол, это стволище. Дерево было огромным, невообразимо величественным и прекрасным. Необъятная колода ствола бугрилась, словно тело могучего атлета под темно-коричневой корой. Такой ровной и бархатистой коры я никогда не встречал. Я верил, что мать природа способна на многое, но это точно творение рук человеческих. Затем я увидел крону и испытал легкий шок, как такое количество ветвей и листвы держалось на единственном основании, я не понимал. Это дерево существовало вопреки всем законам природы, и первое, что приходило на ум, это мысли о чуде. Чуде, подвластном не человеку, а чему-то или кому-то большему.

Это потом я узнал, что в постройку этого дерева было вложено много сил и средств. Конечно же, дерево было живым, но основой его была сложная конструкция из сверхпрочных полимеров, стоящая на огромных винтовых сваях, уходящих на много метров под землю. Потом на конструкцию были наращены ткани, полученные из синтеза живой древесины и искусственных тканей, и все это было покрыто корой, делавшей всю эту мощь такой прекрасной. Конечно, никакая корневая система не сможет прокормить такого гиганта, поэтому под деревом располагались резервуары с питательными жидкостями и мощными насосами, качающими их по всей системе. Листья дерева были тоже плодом инженерной мысли, они меняли цвет, форму и никогда не опадали. Это я узнал потом, а сейчас, пытаясь прийти в себя, перешагивал через многочисленные корни, спускаясь к основанию холма, на котором стояло дерево.

Дерево было единственным в саду, было его центром и основой, дальше во все стороны стелилось травяное изумрудное море. Конечно, я помнил, что у сада есть стены и границы, но сейчас, изнутри, он был бесконечен и прекрасен. В некоторых местах зеленой равнины проблескивала синева озер, где-то там с другой стороны холма протекала небольшая речка. Еще в саду должна быть скала с пещерой, но сейчас ее скрывала туманная дымка. Небо было нереально голубым, с легкими облачками и ярким солнцем. Отличить их от настоящих, я думаю, не взялся бы ни один эксперт. Ни животных, ни птиц пока не выпускали, чтобы они не мешали мне знакомиться, как говорится, с рабочим местом.

И тут началось. Казалось бы, что еще может быть чудесней этого места, но человеку мало простого чуда, ему надо много и сразу. Человек не всегда готов видеть чудо в простом рождении жизни, куда как милее ему красивый и яркий обман.

Сначала появился ветерок, легкий и освежающий. Он дул мне в лицо, и, куда бы я ни повернулся, ветер следовал за мной, чтоб щекотать мое лицо и трепать заметно отросшие за последнее время волосы. Вокруг меня на идеально ровном газоне стали появляться холмики и ложбинки, они меняли свои размеры и положения, словно гигантские змеи ползали под землей. Кое-где слышался звук разрываемого дерна и наружу проступали валуны и огромные каменистые выступы размером с небольшой домик. Потом они проваливались обратно и возникали вновь, рассекая гладь озер. Озера тоже не стояли на месте, меняя очертания берега и размеры. Трава росла все выше и выше, а где-то исчезла совсем. Появились небольшие рощицы, кусты роз и целое маковое поле. Были еще какие-то цветы, названия которых я не знаю. Мир вокруг меня менялся и жил своей жизнью.

А потом задвигалось дерево. Ветви, двигаясь только по ему понятному алгоритму, меняли рисунок кроны. Листья играли цветовой гаммой от багрового до темно-синего, особенно красиво перебирая все оттенки зеленого. Легкий бриз стал крепчать и с силой, порывами, толкать меня то в бок, то в спину.

Небо затянуло серыми облаками, тут же потемневшими и погрузневшими от накопленной влаги. Грянул дождь, почти ливень, когда намокаешь почти мгновенно, но все еще можешь видеть сквозь его струи. Ударила молния. Молния ударила точно в середину дерева, а потом еще и еще. Грянул оглушающий гром, и дерево вспыхнуло. Нет, оно не горело как обычное дерево при попадании небесного разряда, оно горело как терновый библейский куст. Пламя ровным слоем покрывало все ветви и листья огромного дерева, не причиняя им никакого вреда.

Молнии стали бить в дерево все чаще и чаще, раскаты грома слились в единый оглушающий рев. И я увидел, как на одной из нижних веток что-то появляется. Это было крупное яблоко, настолько крупное, что не увидеть его было невозможно, даже если смотреть с самой дальней точки сада. Яблоко было ярко-красного цвета и пульсировало светом изнутри, создавая эффект биения сердца. Это был запретный плод.