Текст книги "Право на возвращение"
Автор книги: Леон де Винтер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Теперь он передвигался по Уоттсу, вдоль запущенных бунгало черных бедняков; воспаленное, покрасневшее лицо он смазал кремом и теперь выглядел так, словно забыл умыться после бритья. Как всегда, он начал с того, что узнал, в котором часу кончаются занятия в местных школах. А потом выбрал дома с номерами из двоек и восьмерок. На длиннющих американских улицах это было нелегко. Он должен был осмотреть как можно больше кварталов, а это значило, что придется перемещаться между домами на предельной скорости. Разумеется, со стороны он выглядел по крайней мере странно, но Брам давно смирился с тем, что люди считают его малость чокнутым, его это устраивало. Никем не узнанный, продолжал он свою работу.
Иногда ему попадались стайки мальчишек, которые выкрикивали вслед насмешки и ругательства, но не мешали ему: какой смысл ставить этому психу подножку, если даже споткнется – спереть у него нечего.
Был солнечный апрельский полдень, чудесно было бежать вдоль улицы, чувствуя себя чистым и сытым. Полчаса назад он открыл пакет с едой: четыре бутерброда с сыром и салатом, яблоко и баночка йогурта – и почувствовал себя непобедимым. Сегодня это может случиться, безошибочно точная дата и время – по утрам он обычно был особенно внимателен в восемь часов и две минуты, восемь часов и восемь минут и так далее, днем выбирал два часа и две минуты, два часа и восемь минут, но теперь время было совсем точным, и он летел вдоль улицы, выкрикивая:
– Иннеб!
После каждого выкрика он должен был пробежать двадцать восемь шагов, прежде чем снова крикнуть:
– Иннеб!
Брам упорно продолжал свое дело, пробегая меж домами, которые были выбраны для поисков. Здесь, в Уоттсе, домики едва не разваливались, садиков не было вовсе, калитки отломаны, а у дороги торчали остовы автомобилей, раскуроченные холодильники и стиральные машины. В канавах валялись бутылки, рекламные брошюрки, сор, никогда не видавший мусорного ящика. Он приближался к 828-му дому на 82-й улице, когда с ним поравнялся автомобиль. Это продолжалось всего минуту, он остановился, но не обратил на машину внимания, потому что был целиком погружен в работу.
Новенький белый «кадиллак», дорогой и в этом районе особенно престижный. Хозяин, скорее всего, главарь банды, наркобарон, криминальная личность, желающая продемонстрировать «шестеркам» свое богатство и бесстрашие. Брам однажды читал, что они могут застрелить прохожего – просто для смеха, словно идет сафари, охота на крупного дикого зверя. Но, точно зная, какое курьезное впечатление он производит на окружающих, Брам не мог себе представить, чтобы им доставило удовольствие прикончить городского сумасшедшего.
Затемненные стекла скрывали сидевших в машине. Брам на бегу несколько раз покосился в ее сторону – и сбился со счета шагов. Он замедлил бег, потом остановился. «Кадиллак» последней модели, самый большой из всех когда-либо созданных «кадиллаков». Да еще и гибрид,[36]36
Высокоэкономичный автомобиль, движимый системой «электродвигатель – двигатель внутреннего сгорания».
[Закрыть] использующий старые виды топлива, – Брам слышал комментарии специалистов несколько месяцев назад, когда эту модель впервые показали во время шоу в Детройте.
Автомобиль проехал мимо, значит, внимание пассажиров отвлеклось от прохожего.
Он снова крикнул:
– Иннеб!
Никакой реакции – он двинулся было дальше, но увидел, что «кадиллак» проехал не больше тридцати метров и остановился.
Задние двери распахнулись, из машины вышли трое. Средний, в костюме, – тот самый солидный бизнесмен, который пытался вернуть ему банковскую карточку. Остальные двое, атлетически сложенные, молодые, в спортивных башмаках и свободной одежде, позволяющей легко и быстро двигаться. Полиция. ФБР. Пришли его арестовать.
Брам мгновенно повернулся и побежал прочь. Он понятия не имел, что происходит позади, и не оглядывался, чтобы не потерять ни секунды преимущества; у него был единственный выход: свернуть на полной скорости в поперечную улицу и, может быть, – нырнуть в чей-то двор и поискать там укрытия.
Но тут он выронил тетрадку.
Она выскользнула из руки, отлетела в сторону, упала и раскрылась. И ему пришлось вернуться за тем единственным, что еще привязывало его к жизни: за методом, следуя которому он сможет найти Бенни.
Брам повернул назад, и двое парней, мчавшихся за ним, схватили его, едва он нагнулся, чтобы спасти тетрадь.
– Профессор, – сказал один, – профессор, не бойтесь, мы не причиним вам вреда.
Они выглядели более усталыми, чем он, что и неудивительно. Выполняя свою миссию, Брам сделался одним из лучших бегунов на длинные дистанции в этой стране. Он прижал тетрадь к груди, ожидая противодействия со стороны парней, но те спокойно стояли рядом, пока не подошел, мягко ступая по тротуару, их хозяин – дорогие башмаки, костюм, белоснежная рубашка с расстегнутым воротом; запонки сверкают на солнце.
Тетрадка немного помялась, но Брам с облегчением убедился, что все листы на месте. Он разгладил ее и посмотрел на стоявшего перед ним человека.
– Профессор Маннхайм, – начал тот, протягивая Браму руку. – Вы меня помните? Я – Стивен Прессер.
Брам внимательно глядел на Прессера, пытаясь понять, чего ждать от него на этот раз, потом сказал:
– Та банковская карточка – она не моя.
– Как раз благодаря карточке я вас и разыскал. Вы утверждаете, что она не ваша, но я хотел бы еще раз попытаться отблагодарить вас за то, что вы для меня сделали.
– Я ничего не делал.
– У меня есть копии записей, сделанных камерами банка. Вне всякого сомнения, это вы. Вы можете гордиться своим поступком.
– Мне нечем гордиться, я ничего не сделал.
– Могу ли я чем-то помочь вам?
– У меня много работы, оставьте меня в покое.
– Могу ли я помочь в вашей работе?
– Нет.
– Я сделал больше денег, чем смогу потратить за всю свою жизнь. Я буду рад помочь вам, если вы скажете, чем.
– Ничем. Я спешу, у меня работа не сделана.
Брам хотел обойти этого Прессера, но тот взял его за плечо своей стальной рукой – не больно, но так крепко, что Брам даже не попытался вырваться.
– Подарите мне полчаса своего времени, – сказал Прессер, – всего полчаса. Может быть, мне удастся чем-то помочь вам. Если вам не понравится то, что я предлагаю, вы сможете уйти.
4
Такого шикарного автомобиля Брам никогда не видел. Внутри – шесть серых кожаных кресел; два впереди, а те четыре, что сзади, поставлены лицом друг к другу. Брам уселся спиной к Прессеровым бодигардам, занявшим передние места, и погладил кожаные подлокотники своего кресла, наслаждаясь чудесным запахом, какой бывает только внутри совершенно новой машины, и размышляя о том, верный ли выбор он сделал. Этот день оказался необычайно важным, Брам чувствовал это с утра, проснувшись после ночи, не принесшей, к его изумлению, ни одного сновидения. А он позволяет себе тратить драгоценные минуты, слушая соблазнительные речи этого типа. Неужели ему не хватит сил, чтобы продолжать поиски? Он может добиться успеха, только если будет предъявлять к себе высочайшие требования, полностью отдастся делу, не будет о себе заботиться; а он позволил кому-то прервать свой путь, завлечь себя в мягкое кресло автомобиля, где тихонько посвистывающий кондиционер гоняет прохладный воздух. Это не должно занять слишком много времени. Но собьет его с толку, ослабит – и совершенно ясно, кто от этого пострадает.
Автомобиль тронулся с места. Почувствовать его движение было почти невозможно – даже на разбитых дорогах Уоттса.
– У меня совсем нет времени, – напомнил Брам.
– Это не продлится долго, – отозвался Прессер. Он откинул верхнюю часть широкой консоли между двумя креслами. Там оказался маленький холодильник. – Могу я предложить вам выпить чего-нибудь?
– Воды.
Прессер протянул ему бутылочку минералки. Брам поднял ее повыше, чтобы проверить, не повреждено ли кольцо, запирающее крышечку. Потом исследовал саму крышечку на предмет наличия проколов: мало ли как мог неизвестный наркотик попасть внутрь. Но ничего подозрительного не разглядел.
Он чувствовал, что Прессер изумленно смотрит на него. Но Брама совершенно не интересовало, что этот тип думает о его подозрениях, он открутил крышечку и глотнул воды. День был жаркий. Потом спросил:
– Куда вы меня везете?
– Ко мне в контору. В Санта-Монику.
– Пятая улица, – отметил Брам.
– Если хотите, сможете там переодеться. Я позволил себе кое-что купить для вас. Ничего особенного. Я подумал, что вы… что вам, может быть, захочется переодеться во что-то другое.
– Мне ничего не нужно.
Он вспомнил фильм – или это была книга? – в которой беглец получает в подарок куртку, посылающую сигналы о его местонахождении: в ее шов, оказывается, был вмонтирован передатчик. Интересно, слыхал ли об этом Прессер?
– Я поддерживаю Израиль, – сказал между тем Прессер.
Что он хочет этим сказать? Неужели они знают, что он – гражданин Израиля?
– Я жертвую ежегодно очень серьезную сумму, – продолжал Прессер, – на некоторые проекты.
Брам был уверен, что теперь, когда Балин стал министром иностранных дел, в Израиле наконец наступит процветание.
– Чем вы занимаетесь? Я хочу сказать, кто вы по профессии?
– Недвижимостью. Я покупаю дома или сам строю. Тот дом, где расположена моя контора, тоже принадлежит мне.
– У вас есть дети?
– Трое – дочь, которую вы уже видели, и два сына. Пробовал жениться, даже два раза, но решил больше не экспериментировать. Мой темперамент не выдерживает такого испытания.
Он замолчал, словно давая Браму возможность рассказать, в свою очередь, о себе, но Брам был уверен, что рассказывать нет смысла: Прессер и так все знает. Он поглядел в окно. Они ехали по 110-й на север. Через несколько минут они свернут на 10-ю и по ней, двигаясь к западу, через двадцать минут доберутся до побережья Санта-Моники и свернут к северу по Прибрежному шоссе. Сто десять можно считать хорошим числом. Один плюс один – два, нуль – нейтрален. Десятка – пять раз по два.
Брам сидел молча, и вдруг Прессер сказал:
– Моя дочь – вдова.
Брам кивнул. Со стороны это, должно быть, выглядело глупо. Он не знал, что сказать. Если честно, Рахель тоже может считаться вдовой. Он спросил:
– Как ее зовут?
– Диана.
– Но так, кажется, зовут вашу внучку?
– О, я думал, вы ее имеете в виду. Мою дочь зовут Анна. А внучку – Диана. Ту, которой вы спасли жизнь. Я думаю, если б она не выжила, Анна тоже умерла бы. После того, что ей пришлось пережить в прошлом году.
Брам отпил еще глоток. Расползшийся по равнине город проплывал за окнами. Будь у него деньги, он изъездил бы на автобусе весь этот город вдоль и поперек. А после исходил бы его пешком. Он потратил целый день, добираясь из Санта-Моники в центр Лос-Анджелеса.
Те дома Санта-Моники, что лежали в зоне его интереса – с номерами, состоявшими из двоек и восьмерок, на улицах, имевших такие же номера, – он проверил.
Когда он начал свой поиск на Восточном берегу, то двинулся сперва по 202-му шоссе на юго-запад. Стоило огромного труда находить шоссе, имевшие в своем номере по крайней мере одну двойку или одну восьмерку, и, только используя те, где присутствовали четверка и шестерка – что было не вполне корректно, – ему удалось добраться до Брунсвика, штат Джорджия, где начиналось Восемьдесят второе шоссе. Восемьдесят второе привело его в Алабаму, Миссисипи, Арканзас, Техас, Нью-Мексико. Все попадавшиеся по дороге штаты подверглись тщательной проверке. В Аламогордо, Нью-Мексико, Восемьдесят второе закончилось. К северо-западу от этого города 16 июля 1945 года на ракетном полигоне «Белые пески», а точнее – в Тринити, была испытана первая в истории атомная бомба. Испытание пережили 38000 жителей Аламогордо, родины знаменитых бомбардировщиков-невидимок.
Покинуть этот город оказалось труднее, чем попасть в него. Главное шоссе, проходившее через Аламогордо, имело номер 54, и число это никак не разбивалось на двойки и восьмерки. К западу от города лежал знаменитый ракетный полигон, а к югу – военная база «Форт Блисс». Кроме 54-й, через город проходила еще одна дорога – к несчастью, 70-я. И он, развернувшись в обратном направлении, добрался по местным шоссейкам, 20-й и 80-й, до национального шоссе номер 40, начинавшегося в Уилмингтоне, Северная Каролина, которое привело его в калифорнийскую пустыню Мохаве, город Барстоу. Оттуда тоже оказалось довольно трудно выбраться. Наконец, по Десятому шоссе он въехал в Санта-Монику. Здесь Десятое превратилось в Тихоокеанское скоростное и обрело номер 101. Он мог, конечно, получить желанную двойку, сложив две единицы и выкинув нуль, но это было бы серьезным нарушением чистоты эксперимента. Если ему не удастся успешно завершить свой проект в Лос-Анджелесе, перед ним встанет тяжелая задача: добраться до одного из северных городов. Проблема состояла в том, что все шоссе, ведущие с юга на север, пронумерованы в Америке нечетными числами. Так что из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско пришлось бы добираться весьма сложным путем, используя шоссе с четными номерами, хоть немного загибающиеся к северу.
– Да, Сиэтл… – сказал вдруг Прессер, – мой зять приехал туда за два часа до того, как взорвалась «грязная» бомба. Он работал у меня. Мы собирались купить там дом.
Четырнадцать месяцев назад… Брам тогда испугался, не случился ли теракт в Сиэтле из-за его миссии, но даже думать не хотел о том, что малыш мог оказаться там во время взрыва. Никаких доказательств не было, только ощущения; и хотя теперь его жизнь была подчинена цифрам и расчетам, он не мог перестать доверять своей интуиции.
Прессер отвернулся к окну:
– Это был первый дом в Сиэтле, построенный с применением новых технологий в тысяча девятьсот сорок восьмом году. Двенадцать этажей по триста квадратных метров. Прочная конструкция, стальной каркас, мраморный вестибюль. Четыре лифта. Я сам должен был ехать, но пришлось бы отменить визит к зубному врачу, который я уже дважды откладывал. Я люблю сам проводить инспекции, но там я был не очень нужен. Так что вместо меня поехал Эдди. Меньше чем в ста метрах от дома они поставили контейнер с бомбой. Дом оказался в центре зоны. То, что от него осталось, свезли в Неваду и свалили в старую шахту. Там долго еще все будет радиоактивным.
Когда это случилось, Брам жил в мотеле рядом с Меридианом, штат Миссисипи. Он часами сидел перед телевизором в провонявшем вареной капустой холле мотеля, а тележурналисты и операторы, одетые в защитные костюмы, сообщали последние новости с места событий. По мнению экспертов, в этом несчастье был элемент удачи: не прошло и десяти минут после взрыва, как, при полном отсутствии ветра, хлынул ливень, что свело к минимуму выпадение радиоактивных осадков.
– Они снесли все кафе «Старбакс» в округе, – грустно заметил Прессер.
– Но понастроили новых в миле от места происшествия, – откликнулся Брам.
Иногда он проводил целые дни в каком-нибудь «Старбаксе». Кофе был дорогим, но, пока перед ним стояла недопитая чашка, его не трогали. За то время, что он был занят своей миссией, Брам пересидел в сотнях кафе.
– Эти совсем другие, – заметил Прессер.
– В магистрате прошло голосование, они решили восстановить все в первозданном виде, – поделился Брам информацией, прочитанной несколько недель назад. Он сильно разволновался тогда из-за этого: почему бы кому-то не принять решение о восстановлении его жизни в первозданном виде?
Прессер покачал головой:
– Никогда все не станет таким, как было.
– А мне нравится, что они хотят все восстановить.
– Все равно никого не вернешь, – заметил Прессер, – а разве не этого все хотят?
Брам растерялся: он не знал, что ответить. Бургомистр уверял, что разрушенный район будет восстановлен целиком – до последней ободранной стены и проросшей сквозь асфальт травинки.
Брам спросил:
– На каком этаже ваша контора?
– На пятом.
– И какой номер?
– Пять ноль пять. Зачем вам?
– Просто так.
– Пятая улица, номер тысяча пятьсот пять, пятый этаж, офис пятьсот пять.
Пять нехорошее число. Так много пятерок сразу непременно принесут несчастье.
– Эдди, мой зять, Эдди Френкель, вам знакомо это имя? – спросил Прессер. – Вы просто не поверите, когда узнаете, кем был его отец!
Прессер внимательно поглядел на Брама, ожидая реакции, потом добавил:
– Я должен был сразу сказать вам об этом. Его отца звали Сол Френкель.
Имя было незнакомо Браму. Может быть, какая-нибудь американская знаменитость, но Брам, внимательно следивший за прессой, не смог его вспомнить.
– Это имя ничего вам не говорит?
– Нет.
– Сол Френкель, профессор Сол Френкель. По происхождению – немецкий еврей. В шестидесятых и семидесятых жил в Голландии, занимался научной работой в университете. Работал с профессором Хартогом Маннхаймом.
Прессер улыбнулся и покрутил головой, словно сам изумляясь тому, что только что сказал.
– Не правда ли, поразительно? Ваш отец и отец Эдди, работавшие вместе в Нидерландах, Нобелевская премия… Как тесен мир, не правда ли? Отец Эдди и ваш отец прекрасно знали друг друга. Не кажется ли вам многозначительным это совпадение? То, что вы, на другом краю света, спасли жизнь внучке Сола?
Этот тип знал прошлое Брама до мельчайших деталей. И чего пристал?
– Когда ваш отец уехал в Израиль, Сол Френкель перебрался в Калифорнийский Технологический, в Пасадену. Он умер два года назад, еще до того, как Эдди…
Прессер оборвал себя на полуслове.
Браму нельзя было оставаться с ним, само присутствие этого человека ставило миссию под угрозу.
– Я… я не хочу дальше ехать, – сказал Брам.
– Еще немного, вы не пожалеете об этом.
– Я не должен был ехать. Вы можете остановиться?
– Для этого надо съехать с шоссе. Мы почти приехали.
– Я хочу сойти у первого же съезда.
– Значит, у Линкольна. Через десять секунд мы будем на Пятой улице.
– Я хочу выйти, – повторил Брам решительно.
– Не смею вас удерживать, – сказал Прессер безнадежно. – Профессор Маннхайм, мне хотелось помочь…
– Не называйте меня так! Это не мое имя! Я хочу выйти!
Прессер наконец осознал безнадежность своих попыток, несколько секунд он смотрел на Брама отчаянным взглядом, но потом решил поступить так, как тот желает, и повернулся к водителю:
– Ты все слышал? Съедешь на Линкольна, остановишься возле «Олимпика».
«Кадиллак» съехал с шоссе. Брам мысленно ругал себя за то, что в тот фатальный миг остановился у банкомата. Он проспал дольше, чем другие, он видел чудесный, лучший за все время сон, который оборвал с величайшим сожалением – трудно было решиться проснуться и продолжать выполнение своей миссии. Но то утро оказалось фатальным, что и подтвердилось впоследствии.
«Кадиллак» остановился. Прессер выпрямился и подобрал ноги, освобождая Браму дорогу, но вдруг, спохватившись, схватил его за руку:
– Ваша карточка…
Брам вырвался и, выходя из машины, бросил:
– Она не моя.
Один из бодигардов стоял снаружи, на тротуаре. Не взглянув на него, Брам пошел прочь. Он сытно поел и мог идти достаточно быстро, но было совершенно ясно, что к вечеру до Убежища Армии спасения ему не добраться.
В то утро, когда случилась авария, Брам совершил ошибку. Он воспользовался третьим банкоматом, в неподходящее время, и все это случилось из-за его сна. Он проявил легкомыслие, но именно легкомыслия он не мог себе позволить. Все дело в точности. Его нумерологические исследования требуют величайшей точности – и тут до Брама дошло, что он забыл свою тетрадку в «кадиллаке».
Через несколько дней после начала поисков он купил в канцелярском магазине тетрадь. Мягкая, в пластиковой обложке, она пережила путь в тысячи километров, ее можно было сворачивать в трубку, нитки, скреплявшие обложку с листами, были исключительно прочными, и он был уверен – настанет день, когда благодаря этой тетради он отыщет малыша.
Он выбежал на Линкольна, оживленную улицу, соединявшую Санта-Монику с Венецией и аэропортом. Нужные ему дома по Линкольна уже были проверены. Бульвар Линкольна находился между Седьмой и Девятой, то есть фактически некогда был Восьмой улицей. Такие улицы заслуживали особого внимания, поскольку были не тем, чем казались. Он прошел два блока, свернул на Пятую, оживленную торговую улицу, центр Санта-Моники, и всего за две минуты сумел добраться до номера 1555. «Кадиллака» перед входом не было.
Страшно подумать, что могло случиться, если Прессер заметил его тетрадку. Садясь в автомобиль, Брам положил тетрадку на кресло рядом с собой, как раз напротив этого типа, и, покидая его в спешке, на кресло не посмотрел. Легкомыслие, спешка – он должен перестроить свою жизнь, должен восстановить дисциплину, благодаря которой смог забраться так далеко.
Здание было новым, в пять этажей; натянутые вдоль фасада стальные тросы, скругленные углы и утопленные в глубокие ниши окна – украшения в стиле арт-деко – создавали впечатление, будто оно построено до войны (имеется в виду, конечно, Вторая мировая, а не та, перманентная, в которую Америка вступила после 11 сентября 2001 года и которой в будущем году исполнится десять лет).
Широкие двери зеркального стекла не позволяли увидеть, что происходит внутри. Брам открыл дверь и вошел в охлаждаемый кондиционерами вестибюль. Номер пятьсот пять. За стойкой черного мрамора сидел дежурный, у лифта стоял охранник, здоровенный негр, затянутый в форменную рубашку, купленную, очевидно, до того, как он сильно прибавил в весе.
Брам полагал, что не выглядит чересчур обтрепанным, однако он немедленно привлек к себе внимание персонала. Охранник сделал несколько неторопливых шагов в его направлении. Но у него не было выбора. Он преодолел десяток метров до стойки и обратился к дежурному, тоже негру, но не такому толстому, как охранник:
– Прессер, номер 505.
Дежурный кивнул и набрал номер.
– Вам нужна помощь? – спросил охранник, который успел бесшумно подойти и стоял теперь рядом с Брамом.
Дежурный кивнул ему, показывая, что контролирует ситуацию:
– Хелен? Это Чарли. Мистер Прессер у себя?
Он выслушал ответ, рассеянно глядя вниз, очевидно, на мониторы, спрятанные под стойкой.
– Да, я вижу, он идет к дверям. – Он посмотрел на Брама: – Вы договаривались о встрече?
– Я забыл кое-что в его машине. Хочу получить назад.
– Хелен? Тут стоит человек, который говорит, что забыл что-то в автомобиле мистера Прессера. – Он кивнул. – Я спрошу. – Он окинул Брама изучающим взглядом. Было ясно, что Брам вызывает у него нечто вроде сочувствия, потому что голос его зазвучал более приветливо:
– Вы – профессор Маннхайм?
Брам давно отвык от этого имени, ставшего ему чужим, но хотел получить назад тетрадку.
– Его тетрадка. Мне нужна его тетрадка.
– Я спросил вас: вы – профессор Маннхайм?
На этот вопрос он не мог ответить. И да, и нет. Раньше был им, но не теперь. Скоро снова им стану, когда завершу свою миссию.
– Я с ним знаком, – ответил Брам. – Я пришел, чтобы забрать его вещь.
– Хелен? – сказал дежурный в телефон. – Он не тот профессор, но он пришел что-то взять для него. – Потом кивнул и положил трубку.
– За вами придут. Подождите вон там. – Он указал в угол, где, в окружении трех черных кожаных диванов, стоял стеклянный столик на металлических ножках. Охранник не отходил от него.
Брам подошел к диванам, но садиться не стал. Он стоял и глядел сквозь высокие окна на улицу. Какую роль сыграла в том инциденте синяя машина? И зачем дочка Прессера в эдакую рань пришла к нему на работу? Магазины на набережной открываются только после десяти, тем не менее в полдевятого она шла со своей коляской в сторону набережной. Что она собиралась там делать? Рассматривать бездомных, просыпающихся у дверей магазинов и на скамейках, или грузовики, доставляющие в магазины товар? И еще один важный вопрос – кто сидел за рулем синей машины? Занимался ли Прессер установлением личности и прошлого этого водителя или его интересовал только Брам? Он все еще не разобрался со случившимся в то утро. И, главное, не разглядел номер автомобиля. Если бы он знал номер, все было бы ясно. А теперь он остался с пустыми руками и легко может стать игрушкой в руках Прессера.
– Брам?
С момента отъезда никто не называл Брама по имени. Он выдумывал себе имена; там, где ему приходилось ночевать, он назывался Петером, Джоном, Биллом, Нилом, Бобом, Ховардом, Крэгом, Руди, Флойдом.
Он был уверен, что слышит голос своего отца, но не мог повернуться, чтобы посмотреть на него.
– Брам?
Его отца не могло быть здесь потому, что его не должно быть здесь. Брам отказывался поверить в то, что это его отец, и повернуться к нему. Его отец жил очень далеко, в Тель-Авиве, где теракты – часть ежедневной жизни, там он и должен был спокойно ждать его.
– Мистер Прессер спросил меня, смогу ли я приехать. Я летел восемнадцать часов. Брам?
Ах, папа, хотелось ему сказать, милый папа, милый, милый, трудный, надоедливый папа, как могу я предстать перед твоими глазами теперь, когда я не справился со своими отцовскими обязанностями и мне стыдно в этом признаться? Ах, папа, позволь мне все исправить, я обещаю тебе, что все будет хорошо, но не смотри на меня, не говори со мной, уходи и жди, пока я закончу свое дело, я отлично справлюсь с ним сам.
– Брам, я не могу выразить словами, как я счастлив, что я тебя…
«Нет, я ничего не слышу, – думал Брам, – мне нельзя ничего слышать, потому что меня ждет работа, трудная работа, которая может продлиться годы, которая потребует всех моих сил, и никакие сомнения, или скорбь, или нерешительность не могут меня остановить. Все поставлено на карту».
Брам услышал цоканье когтей по мраморному полу и почувствовал, как кто-то прижался к его ногам. «Черт побери, – подумал он, – так тебе удалось выжить, ты все равно что восстал из праха»…
Хендрикус заскулил. Значит, был жив.
– Брам, нам пора. Я приехал, чтобы забрать тебя. Я позабочусь о тебе. Довольно уже. Можно мне тебя обнять? Я очень хочу тебя обнять.
Брам стоял, замерев. Он услышал, как отец подошел ближе, положил руки ему на плечи, прижал его к себе, и Брам почувствовал, как тело отца сотрясают рыдания.
