Текст книги "Право на возвращение"

Автор книги: Леон де Винтер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Надо звонить в полицию. И Рахель. Пока что она в самолете, но что он скажет ей через несколько часов? «Бенни ушел, исчез, я не знаю, что случилось, я оставил его на несколько минут одного, и он исчез», – как мог он сказать такое матери своего малыша?

А полиции? Что мог он рассказать полиции?

Он снова обежал весь дом, крича, пока у него не заболело горло и грудь. Он переходил из комнаты в комнату, потом поднялся по лестнице, прочесал верхний этаж и чердак, заглядывая за распахнутые двери и в пыльные шкафы, безостановочно бормоча имя сына, пока не начал запинаться, пока бормотание не превратилось в бессмысленный, бессвязный набор звуков.

Силы его были на исходе, но он не мог остановиться. Он спустился вниз, прошел мимо Хендрикуса, скулившего от боли, и вышел в сухой палисадник, где сгущались сумерки.

Он снова нашел в себе силы несколько раз выкрикнуть имя Бенни деревьям и кустам. Через полчаса или даже раньше стемнеет, а его малыш, может быть, блуждает где-то в лесу, ищет папу. Почему Бенни не отзывается?

Брам вернулся в гостиную и отыскал в кухонном столе «мэглайт»[30]30
  Карманный фонарь с переменным фокусом, изобретенный Энтони Мэгликом.


[Закрыть] – здоровенный, яркий фонарь, купленный на случай неполадок с электричеством. Он постоял, слушая тяжелое дыхание Хендрикуса, снова вышел в надвигающуюся тьму и пошел к деревьям, освещая фонарем стволы, растущие вокруг кусты и землю, усыпанную ветвями и листьями и на многие километры пронизанную корнями. Совершенно невозможно позвонить Рахель. Он не сможет говорить с ней, пока не обнимет малыша.

Участок, который они приобрели, был огромным, как они радовались, что купили такой большой кусок земли, что владеют американской землей, символом богатства и свободы. Это была ошибка. Он всегда это знал. Когда весь этот кошмар кончится, он скажет Рахель, что решил продать дом, что лучше будет перебраться в приличный городской район. Подальше отсюда. Может быть, завтра он посмеется над беспорядочными мыслями, которые крутятся сейчас в голове, – все встанет на свои места, стоит только найти Бенни.

Ясно одно: Рахель он ничего не расскажет. Ничего не случилось. Он вот-вот найдет Бенни. Поздно уже. Обычно в это время малыш давно лежит в постели. Он представил себе, что Бенни прилег наземь и уснул. Когда Бенни спит, его ничем не разбудишь, даже сердитыми криками отца, который потерял дорогу и забыл, в какой стороне их дом.

Брам поглядел вверх, на звезды, сверкавшие среди ветвей. Где-то под этими звездами спал его малыш. К счастью, ночь была теплой. Прекрасная, ясная ночь.

Санта-Моника, Калифорния

Через два года

Апрель 2010

1

Банковскую карточку украли. Не зная пин-кода, использовать этот кусочек пластика невозможно, но кто-то решил, что сумеет подобрать нужную комбинацию из четырех цифр раньше, чем автомат заблокирует карту. Банкоматы так устроены: три ошибки – и привет, карточка остается внутри. С тех пор как он занялся планомерным поиском, ему всегда хватало денег. Сто шестьдесят долларов в неделю. Карточка была совершенно необходима. Он понимал, что кто-то пополняет счет, но пока не задумывался об этом. До сих пор ему почти всегда удавалось оплачивать свой ночлег. Если в пансионах и хостелях места не находилось, он спал в парках. Или под виадуками. Или на автобусных станциях. Но и тогда карточка в кармане позволяла ему не чувствовать себя бродягой.

Утром он взял из банкомата восемьдесят долларов, от них осталось пятьдесят три. Несколько часов он пребывал в отчаянии, потом забрал свой рюкзак из хостеля «Венеция», в котором провел три недели, и теперь пытался разработать план на будущее.

Выбора не оставалось: придется разделить судьбу бродяг и попрошаек, несчастных безумцев, которые встречались ему с самого начала путешествия. Собственно, все это время лишь один шаг отделял его от того, чтобы раствориться в их среде. Но он не считал себя бездомным. Он не был бродягой. Он просто путешествовал. Что-то вроде sabbatical.[31]31
  Так в Америке называют каждый седьмой год, когда профессор университета свободен от лекций.


[Закрыть] Личное время, которое он посвятил своей миссии.

Лучшие места для ночевки – портики перед магазинами и конторами – были давно разобраны. Иногда в них сидели или лежали по четыре-пять человек, эти цифры ему совершенно не подходили. Его интересовали только цифры два и восемь, и если четверку он еще мог посчитать как две пары, цифра пять, состоявшая из двух, двух и одного, совершенно не подходила. Он не мог пойти на компромисс: компромисс равнялся самообману, а самообман приведет в конце концов к тому, что путешествие продлится гораздо дольше.

За время путешествия он установил, что бродяги передвигаются стаями, состоящими из лидера и прихлебателей. Но ни в одной для него не было места. Он носил приличную одежду, брился и стриг волосы. Кроме того, он и сам мог претендовать на роль лидера, но ни разу не сформировал группы. Лидер создает группу, объединяя вокруг себя нескольких бродяг. Он мог бы создать группу только из двух или восьми человек. Группа из четырех или шести в принципе подошла бы, но умножение лишало идею чистоты. Два и восемь были идеалом; хотя число восемь состояло из четырех пар, оно существовало и как целое.

Только с цветом своей кожи Брам ничего не мог поделать, лицо его приобрело бронзовый оттенок, выдававший близость к племени бродяг, чьи обожженные солнцем лица приобретают с годами специфический оттенок, непохожий на тот, что получается при использовании масла для загара. Чтобы меньше походить на бездомного, он носил кожаную ковбойскую шляпу, купленную за два доллара на yard sale[32]32
  Дворовая (или «гаражная») распродажа, устраиваемая американскими семьями во дворе собственного дома, когда набирается слишком много барахла либо в связи с переездом.


[Закрыть] (они просили три, но Брам мог заплатить только два, потому что не мог считать вещь стоимостью в два плюс один подходящей, ему годилось только то, что стоило ровно два). И все-таки отраженный от воды, стекол, полированной поверхности автомобилей солнечный свет добирался до его лица.

Бродяги мирно спали, растянувшись на пляже по обе стороны от мола Санта-Моника. Путешествие привело Брама на крайний запад континента, и, пока он был в пути, надежда не покидала его. Хотя надежда – неправильное слово. Он опирался на веру, твердую уверенность, глубочайшую убежденность, согревавшую душу: малыш ждет его, и Брам не может обмануть его ожиданий.

Свет фонарей, горевших на молу и набережной, озарял темные силуэты спящих. Только сейчас он заметил, как сильно шумит океан. В полночь он позволил себе опуститься на песок, но не улегся, а сел, скрестив ноги и держась очень прямо; а рюкзак положил перед собой, как бы отгораживаясь от бродяг, лежавших на песке неподалеку. Он знал, что не сможет заснуть, хотя был совершенно измучен; мысли его снова и снова возвращались к потере карточки.

Это случилось утром, в тридцать три минуты девятого. Некоторые числа приносили несчастье, и он знал, что сам во всем виноват. Надо было брать деньги в восемь часов восемь минут или в восемь двадцать восемь; число тридцать три включало несчастливые цифры. Девять и три – в сумме двенадцать, в двенадцати – шесть двоек, а шесть, в свою очередь, состоит из трех двоек, но выйдет подтасовка, жульничество; тогда вообще все происходящее в мире можно объяснять так, как тебе выгодно. Брам понимал: превращая хитрыми расчетами несчастливые числа в счастливые, успеха не добьешься. Из четырех банкоматов он выбрал третий, считая слева, чтобы сунуть в него карточку, это тоже было ошибкой. Выбирать следовало второй или четвертый. Но оба были заняты, а он не мог ждать. Он спешил. Восьмое число, в такие дни больше шансов на успех. Второе и восьмое каждого месяца – самые важные даты. Конечно, нельзя забывать и об умножении, но в глубине души он понимал, что во все остальные дни удачи ожидать не приходится. А в том, что эти два дня, важнейшие даты месяца, принесут удачу, он был абсолютно уверен. Вот и поторопился. Чтоб успеть до двух пополудни проверить Вторую и Восьмую улицы. Он брал деньги в центре Санта-Моники, из третьего слева автомата в стене здания банка, угол Четвертой и Аризонского бульвара; когда из щели выскочили четыре двадцатки и он брал их – сперва две, потом еще две, – на перекрестке случилась авария.

Почему он так поздно встал? Его рабочий день обычно начинался в шесть сорок восемь. Каждое утро его ждала тяжелая работа. Улицу, которую он обследовал – Вторую или Восьмую, – нужно было осмотреть как можно внимательнее. Значит, за день надо было успеть проверить подходящие номера: второй, восьмой, двадцать восьмой, восемьдесят второй, двести восьмой (ноль не считался), двести двадцать восьмой и так далее. Он не мог не замечать, что иногда его поведение пугает людей, но миссия была важнее вреда, который он мог нанести своей репутации. Кроме того, он удалился от Принстона на тысячи километров, и шанс, что его методы поиска станут там известны, был невелик. Будь у него помощники, он посылал бы их в критические точки соответствующих улиц, но он ни с кем не мог поделиться своим методом. У него было чувство, что о методе нельзя рассказывать посторонним, иначе он потеряет силу. Ему открылись тайные связи между сущностями, и это открытие, как и понимание того, что он должен опираться на цифры два и восемь, необходимо было хранить в тайне ради достижения своей цели – вернее, не своей, а малыша.

Он проспал, потому что ему приснился Бенни. Теперь он мог, проснувшись, мысленно возвращаться в свои сны. После той ночи с 22 на 23 августа 2008 года, когда начались его поиски, ему снилось, что он теряет Бенни, но в последнее время ему стало сниться, что он нашел малыша, и это было чудесно, поддерживало в нем мужество и вселяло надежду. А самым чудесным было то, что если он просыпался в слезах от счастья, то, стоило ему снова закрыть глаза, он мог вернуться назад, к своему малышу; он обнаружил в себе нежданный талант, дар сознательно выбирать сновидение. Нынешним утром он слишком долго этим занимался. Некая несообразность была в снах о возвращении Бенни: малыш в них не становился старше, он был все такой же, как в ночь своего исчезновения, 22.8.2008 (или, как они пишут в Америке, – 8.22.2008). С тех пор прошло два года, но во сне Бенни всегда было четыре. Последний сон начинался в ночь его исчезновения. Все было в точности как тогда. Лес, звездное небо, фонарик, в горле саднило от крика. Потом, хромая, весь в крови появился Хендрикус и привел его к какой-то пещере, дырке в земле, куда Брам спрыгнул. Там, под землей, оказался лабиринт. Но Брам точно знал, куда идти. Фонарь освещал развилки, пересечения, раз десять ему приходилось выбирать: свернуть влево, вправо или идти прямо. Наконец он дошел до комнаты, где стояла кроватка Бенни. Свет давала игрушечная лампа с крутящимся абажуром, на котором были нарисованы персонажи диснеевских мультиков. По стенам плыли тени фигурок. Это была лампа Бенни, и Бенни спал, лежа в постели. Брам осторожно подошел к нему, сел на край кровати, откинул волосы со лба и поцеловал в щеку. И странно, удивительно, замечательно было то, что губы его действительно касались щеки Бенни, безошибочно, несомненно, каждую ночь. Впечатление было таким сильным, что он поверил в истинность своих ощущений. Он понятия не имел, возможно ли такое с точки зрения физики, но скоро, как только поиск закончится, он сможет спросить об этом Хартога, который благодаря каким-нибудь удивительным формулам сведет его опыт к обычному физическому феномену. Но сон на этом не кончался.

Сидя теплой ночью на песке Санта-Моники, Брам смотрел на бродяг, спавших в грязных спальных мешках, расстелив их на картонках от ящиков или прямо на песке, подложив под голову сумки с одеждой, и чувствовал, как по его щекам катятся слезы. Больше всего ему хотелось уснуть, увидеть во сне малыша, обнять его и поцеловать. Потому что это случилось после поцелуя. Бенни стал просыпаться, сонный, сел в постели, потянулся, чтобы обнять отца, и Брам почувствовал, как к нему прижимается сонный малыш, и, найдя защиту в объятиях отца, снова засыпает. Никто не мог отнять у Брама это воспоминание. Оно приводило все в порядок. Наполняло мир смыслом. Он чувствовал даже, что дыра в его душе – да, у него была душа, и в ней была дыра – затянется сама собой, когда поиски завершатся.

Сегодня он проспал потому, что во сне несколько часов подряд обнимал своего малыша. Он не чувствовал себя виноватым, но из-за этого слишком поздно попал на Восьмую улицу и не смог завершить работу. А если бы он встал вовремя, то не стал бы свидетелем аварии.

Он едва успел взять из банкомата и зажать в руке четыре двадцатки, две и две, как услышал хлопок, потом крик – там что-то случилось. Он проводил на улицах целые дни, еще один несчастный случай, только и всего.

Брам повернулся и увидел синий автомобиль, проскочивший перекресток. На мостовой осталась женщина, упавшая на колени возле коляски – не пластикового легонького сооружения, а тяжелой, старинной прогулочной коляски, погнутые колеса которой еще вертелись, и это заставило Брама вспомнить известный классический фильм. А на тротуаре лежал маленький ребенок, и женщина звала на помощь. Брам поспешил к ней. Еще в армии его обучили оказывать первую помощь, а Рахель, когда забеременела, показала ему, как останавливать кровотечение из перебитых сосудов. Убрав деньги, он в два счета оказался возле женщины, не понимавшей, что ей делать, размахивавшей руками и дрожавшей от ужаса. Брам отодвинул ее в сторону и увидел, что из глубокой раны на ноге девочки хлещет кровь. У нее были и другие раны, но эту нанес какой-то острый выступ коляски или автомобиля. Брам опустился на колени в лужу крови – как много ее вытекло, унося с собою жизнь, – достал из кармана кусок веревки и перетянул ногу выше раны. Потом осмотрел девочку, но не нашел у нее серьезных повреждений. Сказать определенно, что никакая опасность ей больше не угрожает, он не мог, для этого требовался осмотр специалистов в больнице.

Женщина немного успокоилась, но смотрела на него испуганно. Красивая женщина, несколько секунд назад не представлявшая, что с ней может такое случиться:

– Это серьезно? Это серьезно? Она не умрет? Скажите мне, что она не умрет…

– Нет, она выживет. Может быть, шрам останется, – отозвался Брам. Он был уверен, что говорит правду. Девочка должна была выжить. – Как ее зовут?

– Диана…

– Диана выживет, – сказал Брам без улыбки.

Женщина хотела взять ребенка на руки.

– Не трогайте ее, – предостерег он, – ее нельзя трогать, подождите «скорую помощь».

Вой сирен уже несся из-за домов. Как только врачи выскочили из красной машины, он поднялся и отступил в сторону.

– Что тут случилось? – спросил один из них.

– Машина проехала на красный свет. Сбила детскую коляску и умчалась. Повреждена артерия. Я перетянул.

Врачи занялись девочкой. Послышался вой полицейской сирены, и Брам убрался подальше от перекрестка, не желая вступать в беседы с полицией. Он шел в сторону Восьмой улицы, когда обнаружил, что оставил карточку в банкомате, и в панике помчался обратно, но перекресток был перекрыт четырьмя полицейскими машинами, агенты опрашивали свидетелей. Ему пришлось ждать целый час; добравшись, наконец, до банкомата, того самого, третьего, он обнаружил, что карточку украли.

Теперь он не мог позволить себе ночлега. Денег на еду ему хватит на несколько дней. Зайти в банк и спросить, на нашлась ли его карточка? Но там попросят документы, и обнаружится, что он числится в списках ФБР, по крайней мере, он считал, что числится там. Вечером он поел в местном торговом центре: гамбургер с жареной картошкой. На одном из столов стояла почти полная бутылка минеральной воды, которую Брам успел схватить прежде, чем ее заметил кто-то из бродяг, ошивавшихся здесь. Может быть, он найдет себе какую-нибудь работенку. Он выглядит прилично, способен произвести впечатление и мог бы, к примеру, работать охранником.

Бешеная пена вскипала на темных волнах, в которых отражался свет уличных фонарей. Позади него поднималось от побережья вверх Тихоокеанское скоростное шоссе. За поворотом оно называлось Автострада Санта-Моника, самое загруженное шоссе в мире. Но сейчас там царил покой. Отели и кондоминиумы стояли высоко вверху, вдоль длинного скалистого обрыва, который круто поднимался над пляжем сразу за шоссе. Сколько волн обрушилось на каменный холм и сколько лет они бились о его подножье, прежде чем возникла эта колоссальная отвесная стена? Брам не сомневался, что его отцу под силу это вычислить: учесть силу волн, сопротивление скалы и некоторые другие факторы, а потом придумать какой-нибудь особенный фортель и представить миру головокружительный ответ. Три с половиной миллиона, скажет он. Или одиннадцать, запятая, две десятых. Или пятьдесят тысяч.

Вдруг что-то сжало горло, у него перехватило дыхание. Он попытался освободиться от того, что его душило, хотел поднять вверх руки, но его схватили и за руки. Он рванулся изо всех сил, пытаясь высвободиться. Чужая рука сжимала ему горло. Чужие руки крепко держали его. Кто-то схватил его рюкзак. Брам заорал и, повалившись на спину, попытался пнуть этого типа ногой, но тот отскочил в сторону, и Брам не смог до него дотянуться. Парень быстро вытряхнул из рюкзака вещи Брама: четыре пары брюк, восемь рубашек, восемь пар носков, восемь пар трусов, дождевик, перочинный нож, бумажные полотенца, рулончик скотча, вилку с ложкой, пластиковую миску и тарелку, футляр с бритвенным прибором, бинт и пластырь, карандаши, наконец, в руках его оказалась тетрадка.

– Отдай! – крикнул Брам.

Он снова попытался дотянуться до парня, но тот стоял слишком далеко. Тетрадка не заинтересовала его, и он уронил ее на песок.

– Где деньги? – спросил он Брама.

Брам заорал и затряс головой, бешено извиваясь всем телом и пытаясь высвободить руки.

По крайней мере трое держали его сзади: один – зажав локтем шею, как в дзюдо, двое – схватив за руки. Тот, что стоял перед ним, вытащил нож и, подняв его вверх, выщелкнул лезвие. Много лет назад Браму удалось выйти без потерь из подобной ситуации, но сейчас у него не было оружия.

– У тебя есть деньги, я точно знаю, что есть. Не отдашь – вспорю брюхо и все равно заберу, – сказал тот, с ножом, и поманил его рукой, словно предлагая подойти поближе. – Давай-ка их сюда, как хороший мальчик. Где они? В брючном кармане?

Брам яростно завопил, но ясно было, что ему не победить превосходящие силы противника; он снова повалился на спину и вздохнул. Все кончено. Ничего не поделаешь. Они заберут его последние доллары.

– В брюках, – прошептал Брам, – в левом кармане.

Тот, что с ножом, сделал знак, и левую руку Брама освободили. Он вытащил бумажные деньги, оставив себе монеты. Тот, что стоял слева и сзади, – из положения лежа, лицом вверх, Брам мог как следует разглядеть только небритый подбородок, – выхватил банкноты из его руки.

– Сколько? – спросил тот, что с ножом.

Небритый отчитался:

– Двадцатка, две десятки, две пятерки, три по доллару – всего пятьдесят три.

– И все?

– Все.

– Повезло тебе.

Он неожиданно нагнулся и взмахнул ножом. Словно огнем обожгло левую ногу Брама. Мерзавец распорол ему и брюки, и ногу. Брам закусил губу и весь напрягся, но вытерпел боль и сумел подавить стон. Они оставили его и ушли, тяжело топая по песку, словно великаны, сотрясающие пляж своими каменными ножищами.

Было темно, развернувшись к далеким огням набережной и шоссе, он разглядел сквозь дыру в штанине длинный порез, из которого текла кровь. Бандиты растворились в тени под молом. Нужно промыть и забинтовать рану. Когда он в конце концов найдет малыша, тому может понадобиться помощь, и он носил с собой аптечку, где, кроме бинтов, лежали дезинфицирующие мази. Они должны помочь малышу быстрее поправиться. Пятьдесят три доллара. Нехорошее число. Правда, три плюс пять в сумме дают восемь, но так нельзя думать. Сорок восемь долларов было бы лучше. В крайнем случае сорок четыре.

2

На пятый день после ограбления пошел дождь. Брам уже приспособился к жизни бродяги: вечерами слонялся по набережной, которая тянулась до той части Третьей улицы, где было запрещено движение транспорта; а когда магазины, рестораны и кино закрывались, находил место для ночлега, но старался не засыпать как можно дольше, если удастся, до рассвета; потом занимал очередь к передвижной кухне на Океанской авеню, той самой верхней набережной, тянувшейся вдоль обрыва, застроенной отелями и кондоминиумами, а со стороны океана обсаженной рядами пальм.

У него оставались еще не потраченные монетки, два доллара тридцать пять центов. Их он припас на черный день. Важно было не выглядеть бродягой, и, пока ему не мешали заходить в туалеты торгового центра, он мог побриться, причесаться, вычистить грязь из-под ногтей. Одежда его начала подванивать, и важно было не слишком светиться в очереди за супом и подыскивать чистое место для ночлега: вонючая одежда – начало конца.

Его поиски начинались теперь днем, после того как он получал еду. То, что ему приходилось спать по утрам, было не столько его выбором, сколько необходимостью. Денег на завтрак у него не было, а заниматься поисками на голодный желудок было совершенно невозможно. Но сон выручал его; сон спасал от голода, а сновидения дарили встречи с малышом.

Накануне вечером он впервые залез в мусорный бачок – и не испытал никаких особенных ощущений, хотя в этой акции можно было усмотреть нечто символическое. Ничего особенного: девочка выбросила закрытый пластиковый стакан из «Макдоналдса» – почти полный, что за бессмысленная расточительность! А Брам случайно оказался возле бачка, и стакан достался ему. Это был спрайт или севен-ап. Довольный собой, он отошел в сторону, к спортивному магазину.

Набережная предлагала развлечения, удовольствия, иногда даже шоу. Каждый вечер тысячи туристов собирались в той ее части, что была отведена пешеходам, чтобы прогуляться вдоль витрин, мимо уличных певцов и актеров: в одной руке – коробка попкорна, в другой – закрытый стакан с соломинкой, а в нем кола или купленный в «Старбакс»[33]33
  Сеть кофеен, распространившаяся из Америки на многие европейские страны.


[Закрыть] кофе. Перед кино томятся в очереди возбужденные подростки, бредящие очередным боевиком, на террасах ресторанов ловко лавируют меж столиками, где расселись солидные семейства и юные любовники, официантки в коротких юбочках, на огромных тяжелых подносах – еда и питье, и везде – музыканты, фокусники и певцы, некоторые даже талантливы, большинство – отвратительны, и все убеждены, что вот-вот встретят известного импресарио, который их оценит. Здесь Брам не чувствовал себя одиноким. Иногда, устав бродить, он присаживался на одну из железных скамеек, расставленных вдоль набережной. Чаще всего на скамейки садились бездомные, ожидавшие наступления полуночи, когда полиция перестает гонять тех, кто на них улегся. На землю Брам не садился никогда. Это было место безумных бродяг, потерявших надежду, отчаявшихся. Они садились на бетонную мостовую, выставив перед собой кусок картона, на котором было накарябано неверной рукой: ГОЛОДЕН. ДАЙТЕ ПОЕСТЬ; или: ВЕТЕРАН ВОЙНЫ. СРАЖАЛСЯ ЗА ОТЕЧЕСТВО. ОБНИЩАЛ; или: ГОТОВ РАБОТАТЬ ЗА КОРМЕЖКУ.

Проливной дождь застиг его вместе с двумястами пятнадцатью прохожими – он подсчитал их! – и Брам накинул желтый нейлоновый плащ. Капюшон плаща скрывал лицо, и Брам чувствовал себя в безопасности. Через двадцать семь минут он оказался перед грязно-белым грузовиком с длинным кузовом. Грузовик стоял у пальмовой рощи, поднятая боковая стенка кузова образовывала навес над прилавком. Из трубы над навесом шел дым. Пятеро быстрых, вспотевших от усердия латиносов, маленьких, плечистых, похожих друг на друга (без сомнения, родственники) готовили, а двое белых американцев лет под пятьдесят, на вид добродушных и вежливых, раскладывали еду по пластиковым тарелкам. Сегодня давали пюре, вареную морковь и на выбор: сою или мясо. Вчера – жареную картошку, брокколи и рыбу (или сою). И всегда – бутылку воды.

– Мясо или вегетарианское?

– Вегетарианское, – ответил Брам.

Никто не спрашивал документов.

Заслоняя свою тарелку от дождя, Брам поспешил под сень пальм – он хотел есть в одиночестве; несмотря ни на что, он считал существенной разницу между собой и бродягами-профессионалами. Одноразовые приборы, тонкие и легкие, оказались довольно прочными. Дождь превращал еду в водянистую массу, но он считал, что еда нужна, чтобы насытиться. Вкус не имеет значения. Ему нужен был план: как добыть денег. Нужна была работа, чтобы за несколько недель накопить достаточно денег для своей миссии.

– Профессор Маннхайм?

Брам, поглощенный едой и планами на будущее, не заметил, как он подошел. Крупный, спортивный мужчина среднего возраста. Мускулистая шея, большие руки. Седые волосы коротко острижены, темно-синий спортивный костюм из чего-то блестящего, вроде шелка. И зонт громадного размера, вроде тех, что ставят на террасах. На ногах – белые спортивные туфли со свежими пятнами грязи.

– Как вы сказали? – изумился Брам.

– Профессор Маннхайм – разрешите мне представиться? Меня зовут Стивен Прессер. Я дед той девочки, что вы спасли на прошлой неделе.

Чего хочет от него этот человек? У него так много дел, столько всего надо обдумать, и исполнение миссии прервалось шесть дней назад. Этого он не мог себе позволить. Он не может так поступить с Бенни.

– Я… я не тот человек, я другой, вы ошиблись.

– Я нашел вас благодаря камерам, которые поставлены возле банка. На всех перекрестках города теперь, после теракта в Сиэтле, стоят полицейские камеры. Я нанял людей, чтобы они нашли вас. Вот как я сюда попал.

Брам затряс головой. Он вовсе не хотел, чтобы его узнали. Он не желал уклоняться от ответственности, он занят восстановлением порядка вещей и прекратить свою работу сможет только тогда, когда она будет завершена, неужели неясно? Он произвел расчеты и вышел на след Бенни. Его формула, должно быть, потрясет даже Хартога. Она говорит сама за себя. 22.8.2008. Это должно быть сразу видно. Как только увидишь – все встанет на свои места.

– Нет, – сказал он. – Я другой человек… я… я не хочу.

Он покинул укрытие и вышел под дождь. Выбросил еду в мусорный ящик, потому что не мог есть, пока не обдумает то, что случилось. Его опознали, это может быть опасно. Дополнительные сложности, которые не были включены в план. Он не может оставаться тем, кем был когда-то. Он не может быть отцом, пока не найдет своего малыша. А раз невозможно быть отцом исчезнувшего ребенка, то, пока он в этом положении, он не может оставаться тем, кем он был, неужели неясно?

Дождь стучал по капюшону, укрывавшему голову и шею, как шлем. Рюкзак вдруг показался слишком тяжелым. Ему не хотелось поворачиваться, чтобы поглядеть, не преследуют ли его, но тот же голос прозвучал снова, совсем близко: видимо, этот тип стоял прямо за спиной.

– Вы брали деньги из банкомата, когда это случилось. Все зарегистрировано. Вы сразу бросились на помощь, не теряя ни секунды. Вы забыли в банкомате свою карточку. К счастью, кто-то отдал ее в банк.

Брам скосил глаза: крепкая мужская рука протягивала ему карточку. Он понимал: чтобы получить свою карточку, он должен предъявить документы. Но это невозможно. Он не мог быть Эйбом, Ави или Брамом Маннхаймом до тех пор, пока Бенни не спит в своей собственной постели.

– Я поставил подпись за вас. В том филиале банка у меня открыт счет, меня там знают. Прессер. Моя фирма – на Пятой авеню, за углом, неподалеку от перекрестка. Моя дочь была в тот день у меня и вышла за покупками. Нам невероятно повезло, что вы там оказались. Моя внучка – с ней практически все в порядке. Шрамик, они говорят, со временем исчезнет совсем.

Пятая. Неправильный номер.

– Нет-нет, уходите. Я не хочу. У меня… я очень занят.

Он пошел к грузовику. Боковую стенку уже закрыли, и повара готовились отправиться в путь.

– Я дам вам свою визитную карточку. Суну в ваш рюкзак, ладно? Тогда вы сможете меня найти. Я расспрашивал о вас, и как я понял…

У Брама не было времени на этого человека. Он побежал прочь по залитому водой газону. Рюкзак тяжело подпрыгивал, и он на ходу пытался восстановить баланс, подтягивая ремни, – все лучше, чем находиться рядом с этим человеком. Почему он должен позволить кому-то сбить себя с пути? Перед ним стоит задача, священная миссия! Сколько дней он потерял, заботясь о еде и ночлеге, когда должен был заботиться о малыше; может быть, не случись эта дерьмовая авария, он, черт побери, уже нашел бы Бенни. Конечно, он хочет получить назад свою карточку, но это связано с опасностью, с тем, что его вычислят и, может быть, арестуют, а если его арестуют, некому будет искать малыша.

Брам добежал до края обрыва. Там, в проеме белой изгороди, начиналась лестница, ведущая к узкому пешеходному мостику, по которому ему легко будет убраться отсюда. Мостик проходил над нижним шоссе и вел к пляжу, который лежал, пустой, под серым небом, зажатый между шоссе и бешеными волнами.

Брам спустился по скользким ступенькам, дошел до высшей точки изогнутого мостика, остановился и оглянулся, вцепившись руками в железную сетку. Сетка огораживала мостик с обеих сторон, чтобы помешать потенциальным самоубийцам спрыгнуть с него. Внизу со свистом неслись по мокрой дороге машины. Лестница между мостиком и краем обрыва была пуста: тот человек не стал преследовать его. Так-то лучше. Он должен вернуться к своей миссии. Как только кончится дождь – завтрашний прогноз позволяет надеяться на лучшее, так было написано в оставленной кем-то на скамейке газете, – он возобновит свои поиски.

3

Следующим в плане Брама оказалось одно из худших мест Лос-Анджелеса. «Черное» гетто, район, где понастроили мечетей, в которых верующих призывали жить по законам ислама и вести священный джихад на улицах города. Проблема была в том, что здесь 82-я улица состояла из несоединенных между собой кусков, лежавших в северной части Уоттса,[34]34
  Район в южной части Лос-Анджелеса, где расположено «черное» гетто.


[Закрыть] самого опасного района гетто. Это означало, что ему не удастся взглянуть на всю улицу целиком, следовательно, работа предстояла более напряженная, чем обычно. Сейчас он находился к востоку от 110-й, – Один-Десять, как здесь говорят, – скоростного шоссе, соединяющего Пасадену на северо-востоке с лежащим к югу Лонг-Бич.

Прошло три недели с тех пор, как незнакомец пытался вернуть ему карточку, и Брам с удовольствием вспоминал о своем отказе. Его не сломили потеря карточки и пособия в сто шестьдесят долларов в неделю. Он продолжал идти к единственной – священной – цели своей жизни.

Прошлой ночью ему повезло. Он получил место для сна в Убежище Армии спасения, в downtown.[35]35
  В Америке – деловой центр города.


[Закрыть] Он постирал вещи, вымылся и побрился. А утром, после завтрака, получил пакет еды на дорогу, и ему был обещан ночлег, если вечером он вернется назад. Что за счастье для человека, полностью погруженного в исполнение своей миссии! Рюкзак он оставил в комнате для хранения багажа, а с собой взял тетрадку и восемь остро очинённых карандашей. Он не понимал, отчего ему так повезло. Вчера утром с ним заговорила на улице маленькая кругленькая негритянка, состоявшая, казалось, из одной задницы. Она была солдатом Армии спасения и, видимо, специально занималась подобной работой: спросила, не голоден ли он, и дала ему брошюрку. Брам сперва не мог понять, почему она с ним заговорила, но, попав в Убежище и поглядев на себя в зеркало, понял, что теперь он выглядит, как заправский бродяга. Это было ему на руку. Безукоризненная маскировка. Никто и не заподозрит, что за такой внешностью скрывается мощный дух, вооруженный замечательным планом. Все-таки с утра пришлось побриться: кожа под бородой воспалилась и так зудела, что иногда он расчесывал себя до крови.