Текст книги "Право на возвращение"
Автор книги: Леон де Винтер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Я долго жил в Израиле, Джон.
– Мы можем прямо сейчас установить кондиционер. В такую жару разве уснешь?
Кондиционер вряд ли поможет ему уснуть, но Брам ответил:
– Я не против.
– Рахель улетела?
– Думаю, да. Иначе позвонила бы.
– Я слыхал, у вас там опять проблемы.
В последние месяцы сообщения из Израиля не сходили с газетных полос. С тех пор как Хамас превратил Газу в исламский анклав, столкновения стали ежедневными. Ракетные обстрелы израильских городов, ответные действия Израиля. Ицхак Балин стал министром иностранных дел. Брам не терял с ним связи, время от времени обмениваясь мэйлами, но дружбе их с отъездом Брама пришел конец. Впрочем, из всех общих знакомых один Балин не считал Брама предателем. Жесткое противостояние, которое пошло на убыль после бесславного завершения второй интифады, сменилось войной между Хамасом и Фатхом. Однако все еще находились палестинцы, клятвенно заверявшие, что мечтают о прочном мире. Где-то Балин умудрялся их отыскивать.
– С трех пор как Арафата не стало, – говорил Балин, – всякое может случиться. Лучше постараться ужиться со знакомым дьяволом, чем налаживать отношения с незнакомым.
– Вчера погибло шестеро парней, – сказал Джон, теперь уже – об американских солдатах в Ираке.
Брам кивнул:
– Я слыхал об этом. – Ему не хотелось обсуждать войну в Ираке. Когда-то он раскритиковал за нее Буша и в результате испортил отношения с некоторыми из тель-авивских коллег. – Ты решил, что делать с прудом?
– Да. – Джон вытащил огромный красный носовой платок и вытер шею и щеки. Это выглядело, как оживший кадр из старого фильма. Сам Брам давно пользовался бумажными салфетками.
– Очень много работы. Сперва надо его осушить. Потом вычистить дно. Потом застелить специальным покрытием. Поставить систему подогрева, иначе ваши японские рыбки к черту померзнут. Будет стоить прорву денег. Мой совет? Забудьте о пруде.
– Ты не мог бы ей сам об этом сказать? Меня она не захочет даже слушать.
– Нет проблемы. Хочешь еще совет?
– Валяй.
– Сосредоточьтесь на важнейших делах. Мы должны привести дом в порядок прежде, чем наступит зима. Работы выше крыши. Прудом с подогревом можно заниматься, только если вы купаетесь в деньгах. Она вернется на будущей неделе, так?
– Да.
– Нужно начинать с починки крыши. Решить, из чего делать кровлю: дранка, черепица, гудрон? Если выберешь черепицу, придется укреплять стропила. Возможен любой вариант. Теперь водосточные трубы. Тут выбор от пластика до меди. Все возможно, все, что можно купить за деньги. Речь идет о большой работе, Эйб.
– Рахель говорила, что большую часть оконных рам придется заменить.
– Тут у меня приятная новость. Подгнивших оказалось немного.
– Шумно будет?
– Да уж, на воскресную прогулку в лес не похоже. Мы строители. Мы пилим и колотим молотками. Шумим. На твоем месте я, пока идут работы, сидел бы в университете.
Где-то далеко залаял Хендрикус, должно быть, в доме. Но, кажется, он закрывал дверь?
– Мы начнем в первую неделю сентября. Чтобы закончить к середине ноября, – продолжал Джон. – Да, Рахель хотела поглядеть рекламы систем сигнализации. Она считает, что надо начать со средств безопасности, все-таки вы живете на отшибе. Я захватил с собой и брошюрки про сейфы с разными наворотами; к примеру, сейф, который взрывается, как только набираешь определенный код.
Рахель чувствовала опасность? Она никогда не говорила об этом. Или она тоже сомневается в успехе их авантюры?
– Взрывающийся сейф? – спросил Брам. – Вряд ли это подходит для семьи, где есть дети. Стоит маме с папой отвернуться, они тут же полезут его открывать.
– Там просто такая система защиты. Просто громкий хлопок, – ответил Джон.
Они слишком долго простояли на солнце, лицо Джона покраснело, пот тек по щекам.
– Нам нечего складывать в сейф, – сказал Брам, – вот обзаведемся бриллиантами, тогда и поглядим. Попьешь чего-нибудь?
– С удовольствием.
Они двинулись к жилой части дома. Джон еле шевелился, наконец они вошли в тень.
– Какую крышу ты мне посоветуешь? – спросил Брам.
– Самую дорогую – черепичную. И медные водосточные трубы. С кондиционерами можно пока не спешить, хотя сам я просто балдею от прохладного ветерка. То же самое – с ванными. Приведи пока одну в порядок. Гости смогут временно пользоваться вашей ванной. С черепичной крышей и медными трубами можно спокойно прожить лет шестьдесят, а то и восемьдесят. А дранку положено менять раз в пятнадцать лет. Правда, поставить ее дешевле, но когда все это сложишь… Конечно, если ты думаешь продавать дом года через три – стараться не стоит.
Они вступили в тенистую прохладу гостиной.
– Мы собираемся поселиться здесь надолго, – тихо сказал Брам и добавил: – Малыш спит в соседней комнате.
В холодильнике стояла картонка с шестью баночками колы. Хендрикус снова гавкнул, негромко и глухо, словно из закрытого шкафа.
– Будешь колу?
– Замечательно.
Брам подал ему баночку и взял еще одну – себе. Ледяная кола вскипела пузырьками в горле. Джон, разинув рот, вливал в себя любимое пойло. Брам вытер губы тыльной стороной ладони и только тут заметил: дверь в спальню Бенни приоткрыта. Он точно помнил, что закрывал ее.
– Минутку, – сказал он, поворачиваясь, и увидел, что дверь, ведущая в нежилую часть дома, тоже приоткрыта. Брам ринулся в коридор и крикнул:
– Бенни!
Хендрикус снова залаял, но Бенни не отозвался. Пол в коридоре был вымощен старинными плитками, стершимися от соприкосновения с тысячами прошаркавших по ним подошв. Они собирались отлакировать их и сохранить в неприкосновенности. Справа шли окна, за ними видна была посыпанная гравием площадка, живая изгородь и два запаркованных автомобиля. Слева – несколько старых дверей, ведущих в разные части дома. Брам добежал до огромного двухэтажного зала с деревянным потолком. Изящная, расходящаяся в две стороны лестница вела отсюда на верхний этаж. Брам точно знал, что Бенни поднялся наверх. И знал, где его можно найти.
– Бенни! БЕН!
Он побежал вверх, прыгая через несколько ступенек, проскочил коридор и по черной лестнице взлетел на чердак. Здесь сразу видны были главные проблемы дома: щели в крыше, гнилые балки, проржавевшие водосточные трубы.
– БЕННИ! БЕННИ!
Хендрикус снова залаял, уже ближе. Брам мог даже сказать, что означает его лай: предупреждение. Пес пытался предупредить о чем-то и Бенни, и Брама.
– Не двигайся! – завопил Брам. – БЕННИ СТОЙ НА МЕСТЕ!
Он понесся в другой конец длинного коридора, где стены до того прогнили, что их можно было пробить кулаком. Полы – толстые широкие доски, нарезанные из мощных старых деревьев – местами были сильно повреждены, хотя по большей части сохранились в приличном состоянии. Где-то у огромной дыры в полу, провала в пять метров глубиной, мог стоять Бенни. Брам ничего еще не видел, но представлял себе именно это. Здесь, под крышей, жара была не меньше сорока градусов по Цельсию. А сколько выйдет по Фаренгейту – даже подумать страшно. Лай Хендрикуса стал слышнее.
– БЕННИ!
Коридор повернул, Брам преодолел последние пятнадцать метров и распахнул дверь в большую комнату, подняв облако пыли.
Под скрещенными стропилами просевшей от старости крыши спиною к нему стоял Бенни. Сквозь чердачное окно широким потоком лился солнечный свет, и в нем таинственно мерцали поднявшиеся в воздух пылинки. Малыш смотрел вниз, в провал, на краю которого стоял. Хендрикус беспомощно гавкал рядом с ним.
Брам схватил Бенни за руку прежде, чем тот успел обернуться. Он оттащил сына от дыры и крепко обнял. Потом, задыхаясь, опустился перед ним на колени и вгляделся в лицо, ища на нем виноватое выражение.
Ничего подобного: Бенни продолжал мечтательно смотреть в сторону дыры. Он мог свалиться с высоты в пять метров. Мог сломать себе шею.
– Бенни, Бенни, послушай меня.
Голос Брама дрожал, он не знал, какое из его чувств сейчас сильнее: злость или облегчение. Бенни выглядел сонным и заторможенным, словно не успел проснуться или наглотался наркотиков.
– Бенни, пожалуйста, – никогда-никогда больше так не делай, ладно? Слышишь? Никогда больше не приходи сюда. Ты можешь упасть туда, вниз. Это очень опасно. Сперва тут надо все починить и исправить. Тогда ты сможешь здесь играть. Слышишь?
Бенни кивнул, но Брам не был уверен, что сын понял его слова. Малыш был словно в полусне. Может быть, он спит на ходу? Может быть, Бенни – лунатик?
– Бенни – никогда, ты меня слышишь? Обещаешь?
На лице малыша появилось изумленное выражение, но он все еще молчал.
– Бенни? Ты помнишь, как оказался здесь?
Только теперь Бенни, наконец, очнулся. Он поглядел вокруг.
– Папочка, мы где?
Точно, лунатик. Надо будет сказать Рахель. Может быть, она знает, что с этим делать.
– Ты сам сюда пришел, Бенни. Ты что, забыл?
– Нет, – удивился Бенни.
Показать его врачам. Это или лунатизм, или «рассеянное внимание» – короткие периоды потери сознания, как при легкой форме эпилепсии.
Браму хотелось защитить его, он протянул вперед руки и сказал:
– Иди сюда, малыш.
Шагнув вперед, Бенни оказался меж его сильных рук, и Брам крепко прижал к себе хрупкое тельце малыша. Не о том ли предупреждали ночные кошмары, что сын может провалиться сквозь дыру в потолке? Не для того ли отец подарил им Хендрикуса, чтобы пес успел предупредить Брама? Все это беспочвенный магический бред. Брам проглотил готовые пролиться слезы, взял сына на руки и понес вниз. Пес вовремя поднял тревогу, и Брам решил ничего не говорить Рахель.
3
Рахель нравилось обедать около восьми вечера, а Брам считал, что Бенни не должен есть так поздно. Но сейчас она сидела в самолете и не могла помешать Браму поставить перед сыном полную тарелку спагетти в шесть пятнадцать. Брам был абсолютно не способен к готовке, этим занималась Рахель. Когда она подавала им сложные индийские блюда, приправленные травами, названий которых он так и не сумел запомнить, дом наполнялся азиатскими ароматами, незнакомыми этим старым стенам. А Брам перемешал спагетти с тефтельками в томатном соусе и шпинатом. На сладкое, конечно, мороженое. Узнай об этом Рахель, она бы его отругала: слишком мало витаминов, запретная говядина (Бенни был без ума от мяса). Вдобавок он сидел на полу у телевизора, поставив тарелку на низкий стеклянный столик, и обедал под аккомпанемент своей любимой программы: они купили спутниковую антенну и могли принимать две сотни каналов.
– А зачем нужны червяки? – спросил Бенни.
«Странная ассоциация, – подумал Брам, – наверное, из-за спагетти».
– Я не знаю, зачем. А зачем птички?
– Потому что есть воздух, – заметил малыш, облизывая губы.
– Может быть, червяки заводятся оттого, что земля влажная, – нашелся Брам.
– А в доме откуда столько червяков?
Бенни сидел на полу, спиной к Браму. Хендрикус лежал возле него в ожидании подачки.
Они смотрели мультик, герои которого выглядели странно и странными голосами несли полную чушь.
Брам не понял, что Бен имеет в виду. Он спросил:
– Где червяки?
– Наверху.
– Где наверху?
– Наверху, – повторил Бенни.
Брам заметил, что Бену трудно справляться с длинными макаронами.
– Погоди. – Не вставая с пола, он придвинулся к сыну и порезал спагетти так, чтобы их было удобнее есть. Рахель пыталась научить Бена накручивать спагетти на вилку, но уроки не имели успеха.
– Я червяков не видел, – заметил Брам.
– А я видел.
Может быть, где-то есть гнездо – всякое может случиться, когда крыша течет. Или у червяков не бывает гнезд? Или это какие-то особенные червяки?
– Ты должен как-нибудь показать их мне, – сказал Брам.
– Они там, наверху. Но мне ведь туда нельзя ходить?
– Наверху? Где наверху?
– У той дырки.
– Там были червяки?
– Да, внизу. Если сверху посмотреть.
Оттаскивая Бенни от дыры, Брам видел пол комнаты в нижнем этаже. Чистые голые доски. Никаких червей. Дождя не было уже несколько недель. Черви там просто бы не выжили.
– Правда?
Что случилось с его ребенком? Иногда у Брама бывало чувство, что Бенни где-то далеко, заблудился в своих мыслях. Может быть, у него – легкая форма аутизма? Он был сильным и добрым мальчиком, легко ладил со всеми и не имел проблем с учебой. Но периоды бешеной активности сменялись минутами полного отсутствия, словно сознание его на время отключалось или он полностью погружался в себя, увлекшись блужданием в лабиринте собственных мыслей.
Четыре года назад, в тель-авивских яслях, за десять минут до теракта Рахель пришлось вынуть Бенни из кроватки и вынести наружу, потому что он плакал так громко, что мог разбудить остальных малышей. Она вышла на улицу и пошла по тротуару, укачивая его и напевая песенку. Когда она отошла довольно далеко, Бенни успокоился. Но стоило ей повернуться и сделать всего несколько шагов в сторону «Тихого океана», как Бенни заплакал с новой силой. Она остановилась. Что делать? Купить ему укропной водички? Или самой сварить корень сладкого укропа, остудить и дать малышу попить? Она снова повернулась в сторону яслей и увидела вспышку пламени. Взрыв был так силен, что ветер ударил ей в лицо, взметнув волосы. И она побежала прочь, оберегая свое дитя. Бенни плакал.
Через несколько дней, когда они немного успокоились и снова смогли разговаривать друг с другом, Рахель сказала:
– Знаешь, я все время это чувствую – Бенни нас спас. Если бы он не заплакал…
– Его мучили газы, – ответил Брам. – Мы должны благодарить газы в его животе? Или бактерии? Вирусы?
Вопреки всему, Браму вспоминалась не картина пожара, а его сын, спокойно сидевший на руках у матери и свысока взиравший на суету, на огонь и пожарников, прислушивающийся к стрекоту вертолетов.
– Да нет, это – перст судьбы, – сказала Рахель. – Не заболи у него животик…
Магия занимала в ее жизни важное место, и, когда он рассказал ей, что уже несколько недель видит сны о дыре в полу, Рахель сделала из этого какие-то невероятные выводы. Надо продать дом. Немедленно заделать все дыры в полах. Привязывать Бенни к стулу. В случайности Рахель не верила. Ей представлялось, что в мире существуют невидимые, но оттого не менее важные связи между событиями, чувствами и вещами. Она верила, что потерянные вещи можно отыскать, сконцентрировавшись на мыслях о них.
По телеэкрану болтался персонаж компьютерного мультика, похожий на оживший скутер, но искренне считавший себя козой.
Брам спросил:
– Эти червяки – они большие?
Бенни, с интересом наблюдая за происходившим на экране, набил рот спагетти и сказал:
– Очень большие.
– Покажи-ка.
Бенни положил ложку и широко развел руки:
– Такие.
Это было ближе к змее. Змеи, значит. Неужели в доме водятся змеи?
– Сколько червяков ты видел?
Бенни снова взялся за вилку:
– Десять тысяч миллионов.
– Бен, ты умеешь считать. Сколько? – спросил Брам и поглядел в спину сыну.
– Бесконечно, – ответил тот.
Откуда он знает этот термин? И понимает ли его значение?
– Как ты сказал, малыш?
– Бесконечно, – небрежно повторил Бенни.
Может быть, отец прав: Бенни очень похож на Хартога, одинаковая генетическая структура, созданная для познания тайн мира, которых Браму не понять никогда.
– Что значит: бесконечно?
– Это если все-все-все сложить вместе. Сколько еще ложек?
Брам заглянул в его тарелку:
– Восемь.
– Четыре.
– Я сказал: восемь.
– О'кей.
Брам, не удержавшись, наклонился вперед, поцеловал сына в макушку и вдохнул запах его волос, сладковатый и свежий, несмотря на то что малыш весь день провел на солнце. Знания, над которыми шла незаметная работа в голове Бенни, недоступны Браму. Надо оставить его в покое.
Редчайший случай: у Бенни не было аппетита. Наверное, не стоило кормить его спагетти. В индийской стряпне Рахель Браму чудилось что-то мистическое. Он после стольких лет жизни с нею не смог бы приготовить себе даже супа. Единственное, чему он научился, – разогревать готовую еду в СВЧ-печке.
– Папа?
– Что, малыш?
– Сколько лет должно быть, чтобы уйти?
– Что ты имеешь в виду?
– Большие мальчики ведь уходят из дому, от папы и мамы?
– Если уезжают учиться, да. Когда им исполняется восемнадцать или девятнадцать лет.
– Я не хочу уехать, папа.
– А почему ты должен уезжать?
– Не знаю.
– Можешь хоть до ста лет оставаться с нами.
– Когда мама вернется?
– На будущей неделе.
– Я хочу ее увидеть.
– Конечно, увидишь.
– Я хочу ее теперь увидеть.
– Завтра утром мы ей позвоним.
– По скайпу? Тогда я ее увижу.
– Она взяла с собой лэптоп, так что мы сможем и поговорить, и увидеть ее.
Бенни кивнул головой, не отрываясь от телевизора.
Зазвонил телефон.
– Я возьму, – сказал Бенни. Он поднялся и взял с кухонного стола трубку, которую Брам там оставил.
– Иннеб Мйахнам.
И, спокойно выслушав ответ, сказал: – Нет, вы правильно набрали номер. Маннхайм. – Он кивнул:
– Иннеб Мйахнам – это Бенни Маннхайм наоборот. Да. Мне уже четыре года.
Он вернулся к Браму и, прикрыв ладошкой микрофон, сказал:
– Это тебя.
Брам взял трубку, назвался и потрепал сынишку, усевшегося возле, по волосам.
– Это Ицхак Балин.
– Ицхак? Ну и сюрприз! Как дела?
– Я не помешал?
– Конечно, нет.
– Рассказывай, Ави: твоя красотка жена, твой умник-сын – все в порядке?
– Лучше не бывает.
– Я слыхал, ты обзавелся замком?
– Замком? – Так вот какие сплетни ходят о нем в Израиле. Предатель обзавелся собственным замком, окруженным рвом. Израильская экономика в полном порядке, но профессор Маннхайм обстряпывает свои делишки в далеком Принстоне.
– Дом и правда большой, – сказал он, – но в очень плохом состоянии, как говорит мой отец – колоссальная куча старого дерева.
– Я видел твоего старика на прошлой неделе. Ничуть не переменился.
Хартог был страстным противником Балина.
– Ицхак, ты ведь умный парень, как ты не видишь, что твоя идея мирного сосуществования приведет к тому, что нас уничтожат, – сказал он как-то раз Балину. – Арабы не хотят мира. Знаешь, чего они хотят от тебя?
Балин безнадежно поглядел на него, но покачал головой:
– Нет.
– Я тебе скажу, – Хартог помолчал несколько секунд, чтобы усилить драматический эффект: – Арабы хотят выпустить тебе кишки, – он снова помолчал, – чтобы сожрать их сырыми.
Брам отозвался:
– Надеюсь, он отпустил тебя с миром.
– Разумеется, нет. Я всегда думал, что он самый крутой радикал из всех, кого я знаю, и не только радикал, он мечтает о «мирном размежевании»; и я надеялся, что правее него только стенка. Я ошибался. Он стал намного радикальнее – он был мне всегда симпатичен, ты знаешь, но теперь он зашел чересчур далеко.
Балин поступил не слишком тактично, затеяв с ним разговор об отце. Или он сделал это специально?
– Рад слышать, что старик по-прежнему бодр, – нашелся Брам, – а теперь расскажи о себе. Кстати, сколько у вас там сейчас времени? Полвторого ночи?
– Я не в Израиле, я в Нью-Йорке.
– Тогда мы должны увидеться. Как здорово, Ицхак, что ты мне позвонил!
Балин вызывал у Брама что-то вроде восхищения, хотя американцы и придумали для таких, как он, меткое словцо bullshitter.[28]28
Человек, несущий вздор, морочащий голову (амер.).
[Закрыть] Ицхак был одержим миссией, священной целью: покончить с оккупацией Западного берега. Он был уверен: как только это произойдет, в Иудее и Самарии будет создано независимое палестинское государство. Брам тоже довольно долго так думал. Но теперь уже не был в этом уверен.
– Когда мне лучше приехать? – спросил Балин.
– Завтра у меня весь день лекции. Но ты можешь приехать вечером, к обеду. Или лучше в выходные?
– Завтра – с удовольствием. Как дела у Рахель?
– Работает по полдня, врачом-терапевтом. Все в порядке. И – кстати! – поздравляю тебя!
Два года назад Балин снова женился, а в прошлом месяце жена его родила девочку. Рахель тогда еще купила в Принстоне старинное зубное кольцо и послала его им в подарок.
– Спасибо за подарок, – откликнулся Балин. – Только он, по-моему, слишком дорогой.
– Я говорил Рахель, но разве ее остановишь!
Балин радостно хихикнул:
– Так я приеду в выходные.
– Адрес у тебя есть?
– Есть. Ави, я вот еще о чем хотел тебя спросить: не хочешь ли ты подумать, вернее, взвесить возможность вернуться?
– В Израиль? – уточнил Брам.
– Да, домой.
Все известные клише об американских университетах оказались реальностью: необходимость публикаций означала, что преподаватели были постоянно заняты подтверждением своих результатов, исследованиями, поиском новых тем и материалов, постижением истины. Конкуренция в Принстоне была чудовищная, кроме того, в глубине души он считал, что покупка дома обернется финансовым крахом. Но пока не хотел даже думать об этом. Рахель радовалась тому, что надо приводить дом в порядок. Это ее идея, ее мечта, которая должна быть реализована.
– Ицхак, мой дом здесь.
– А твоя душа?
Ицхак Балин никогда не упускал случая задать риторический вопрос. Душа – Брам представления не имел, что это такое. У него не было желания пускаться в дискуссию о месте, функции и продолжительности жизни души. Сперва надо бы привести в порядок этот чертов дом; ему вдруг страшно захотелось спать.
– Моя душа там, где мой сын, – ответил Брам.
Воцарилось молчание.
– На это у меня нет ответа, – пробормотал наконец Балин. – В воскресенье?
– Прекрасно. Ты приедешь один?
– Нет, со мной парочка горилл. Но они сами за собой поухаживают.
Охранники, значит, привезут его сюда, а вечером заедут и заберут. Возможно, на двух или трех тяжелых джипах, из которых только один подъедет к дому. Сидящие в остальных пообедают где-нибудь поблизости и полутора часами позже подменят тех, кто остался на посту. У Брама был уже опыт общения с Балином, любимым объектом ненависти как ультраправых сионистов, так и палестинских радикалов.
– Приезжай часам к шести. Рахель перед отъездом наготовила всякой индийской стряпни. Я могу все это разогреть, но на большее не способен, смею тебя уверить.
– Я уверен: все, что Рахель сунула в морозильник, – замечательно. Кстати, знаешь ли, Ави, меня приглашали занять то место в университете, которое получил ты.
– Тебя? Когда?
– Тогда же, когда пригласили тебя. Ты меня обскакал. Я долго на тебя из-за этого сердился.
Брам вспомнил, что Йохансон упоминал о каком-то еще израильтянине.
– Если бы я знал об этом, Ицхак, я остался бы в Тель-Авиве.
– Они сделали верный выбор. Но я хочу попробовать уговорить тебя вернуться. Буду у тебя завтра, к шести.
Он повесил трубку.
Тут до Брама дошло, что за разговором он не заметил, как вышел из дома. Солнце стояло низко, старые стены дома и старые деревья казались золотистыми. Цикады стрекотали свои вечные песенки. И пахло приятно: хвоей, землей и древесной трухой. Каким же чудом он попал сюда. Избранный вместо авторитетного политика Балина. И пьянящее чувство охватило его: это подтверждало его, Рахель и Бенни исконное право жить здесь. Повернувшись, он поглядел в золотистое небо, где легкие, редкие облачка были подсвечены красным, и дал себе слово получить удовольствие от этого приключения.
Входя в дом, Брам размышлял о том, почему он во всем видит лишь теневую сторону; молодость, все беды оттуда, из молодости, полной неосуществленных надежд и страхов, меж которыми, как в тюрьме, был заперт его дух. Он никогда не считал важным так называемый «феномен второго поколения»[29]29
Так в Европе называют посттравматический синдром, которым, как считается, должны страдать дети узников концлагерей.
[Закрыть] – им обычно страдали самовлюбленные индивиды, одержимые комплексом жертвы. Его отец был единственным поколением, говорить о «втором» значило идти против истины. Но почему-то он не мог считать по-настоящему важным то, что в их трудной жизни, здесь и теперь, имело огромное значение: планирование будущего вместе с Рахель и Бенни; простые вещи, вроде выбора цвета кафеля для ванной. Проблемы, которые остаются актуальными всегда, если ты приобрел собственность.
Он сел на диван, мельком взглянул на телеэкран, оглядел кухню и не увидел Бенни. Малыша нигде не было.
– Бенни!
Он вскочил и почувствовал боль в груди, словно его пырнули ножом: не был ли это тот самый сатанинский момент, о котором предупреждала Рахель, когда он рассказал ей о своих снах? И тут он увидел, что дверь, ведущая в нежилую часть дома, снова открыта.
Он вбежал в коридор:
– Бенни! БЕННИ! – помчался вверх по лестнице, и в этот миг ему стало ясно, что дом надо немедленно продать. С ним что-то не так, он принесет им несчастье.
Он был страшно зол оттого, что сын его не послушался.
– БЕННИ!
Он летел вверх, перескакивая через четыре ступеньки, и, добежав до чердака, помчался туда, где была дыра. Брам был совершенно уверен, что найдет там Бенни, каждая секунда была на счету, жизнь его сына, его будущее были поставлены на карту…
Брам распахнул дверь и рванулся вперед – схватить Бенни, оттащить его от дыры… Некого было оттаскивать. Он остановился, тяжело дыша. Взметнулось облако пыли, и пылинки заплясали в луче золотистого света, лившегося из окна. Сердце бешено колотилось где-то у горла, и вся его кровь пульсировала в этом диком ритме. У него не было выбора: надо подойти поближе и заглянуть в дыру, но он замер на месте. Нет, Бенни не мог свалиться туда. Бенни боялся дыры. Бенни видел там червей или змей.
– Бенни, – произнес он, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее, словно это могло вернуть ему сына, – Бенни… ты меня слышишь?
Затаив дыхание, он ждал отклика, стона или… смеха? Он шагнул раз, другой, приближаясь к тому месту, откуда можно было заглянуть в дыру. Зажмурился. Медленно открыл глаза и поглядел вниз. Внизу, под дырой в чердачном полу, было пусто. Никаких следов его малыша.
Ничего похожего на его кошмарные сны, ни на его предчувствия. Брам почувствовал облегчение: все эти дурацкие страхи ничего не означали. Но жутко разозлился, потому что у него не было больше сил беспокоиться.
– Бенни! Бенни!
Он отступил назад, едва держась на ногах, чувствуя дурноту от столкновения с собственными параноидальными фантазиями. Бенни, конечно, где-то внизу. Спрятался за диваном. Или бегает вокруг дома вместе с Хендрикусом. С Хендрикусом! Почему он сразу не догадался позвать собаку?
Он снова оглядел пустой чердак и кликнул собаку. Тишина. Только половицы скрипнули под его башмаками. Он сбежал вниз по лестнице, готовясь как следует отругать Бенни: он должен понять, что так нельзя делать. Его, черт побери, только что предупредили. Отшлепать его, что ли? Он никогда еще не шлепал сына, но на этот раз терпение его лопнуло. Шлепнуть? Нет, это глупо. Лучше запретить ему завтра смотреть телевизор.
– Бенни! БЕННИ ЧЕРТ ПОБЕРИ ОТЗОВИСЬ!
Брам остановился внизу, в чудесном старинном зале, который свет заходящего солнца превращал в сказочный замок.
Потом вернулся в жилое крыло дома и, входя в кухню, поискал глазами Бенни, словно исчезновение малыша, терзавшее его душу, объяснялось взрывом слепой отцовской любви. Зато теперь он точно знал, что сказал Балину правду: душа его в его сыне.
– БЕННИ БЕННИ БЕННИ!!! – снова выкрикнул Брам, потом прошептал: – Черт побери, малыш, куда ты делся?
Он вышел из дому. Боже, какой чудный вечер.
– Бенни, выходи, это уже не смешно, покажись же!
Только цикады, птичий щебет, тишина безмятежной природы, шелест миллионов листьев, потревоженных легким ветерком.
Пот выступил у него на лице. Он обежал проклятый дом; сзади него, где они планировали устроить озеро, пока что были остатки старого пруда, который не чистили несколько десятилетий: заболоченная поляна с глубокими лужами вонючей воды, в которых малыш легко мог захлебнуться. Брам когда-то читал, что детям ничего не стоит утонуть в стакане воды.
– Бен, малыш, выходи! Бенни, послушай, хватит играть! Я должен знать, где ты, о'кей? Отзовись! Бенни! БЕН! БЕЕЕННН!!
Он перескочил через покосившийся заборчик, огораживавший пруд, и стал искать сына, продираясь сквозь кусты, проваливаясь по щиколотку в грязь, выкликая его имя. Откуда здесь болото? Как попала сюда вода? Забыли перекрыть старую трубу? Или земля напиталась водой оттого, что тут бьет ключ?
Пес, вспомнил Брам.
– Хендрикус! Хендрикус!
Он остановился на мгновение, его охватило беспокойство; только цикады стрекотали свою бессмысленную песенку. Он ведь слышал голос пса. Или ему почудилось? Пытаясь совладать с собой, он прислушался.
Хендрикус жалобно тявкнул. Брам не мог поверить, что это голос его пса, но это, без сомнения, был он.
– Хендрикус, сюда! Ко мне!
Он шагнул было вперед, но решил остаться на месте. Хендрикус сам подойдет. А потом приведет его к Бенни.
– Хендрикус, сюда! Иди ко мне!
Стон. Странный звук, пес плачет, ему больно. Он повернулся на звук и увидел Хендрикуса. Пес подходил, хромая, весь в крови. Брам наклонился к нему.
– Что случилось? Тихо, пес, тихо, что с тобой?
Хендрикус двигался с трудом, волоча лапу, грудь под горлом была залита кровью. Неужели Бенни?.. Но Бенни не мог поранить свою собаку. Или мог? И спрятался, боясь отцовского гнева?
– Бенни, где Бенни?
Хендрикуса надо срочно везти к ветеринару, он опасно ранен. Но сперва пусть покажет, где Бенни.
– Хендрикус, Бенни, где Бенни? Бенни, отведи меня к Бенни.
Было тепло, градусов двадцать пять, не меньше, но Хендрикус трясся, как в лихорадке.
Надо позвонить ветеринару, но сперва найти Бенни. А если Бенни тоже ранен? Залез на дерево и упал? Но Хендрикус-то как мог залезть на дерево? И Бенни не мог его туда затащить.
– Хендрикус, ищи. Ищи.
Хендрикус сел и посмотрел на него, словно все понимал. Его добрый взгляд казался почти человеческим; Брам знал, как легко ошибиться, приписывая животным человеческие чувства и мысли, – но боль, которую испытывал пес, ни с чем не спутаешь.
Хендрикус поднялся, хромая, и двинулся выполнять приказ.
– Молодец, Хендрикус, хорошая собака – ищи, ищи Бенни!
Может быть, он хочет от пса невозможного, но вот же он идет искать Бенни. Хартог не простит Браму, если с Хендрикусом что-то случится. Нет, они найдут Бенни, отвезут Хендрикуса к доктору, и все будет, как положено: Бенни – в постели, Хендрикус – у него в ногах, Брам – на диване с книжкой.
Пес привел Брама к краю болотца и остановился.
– Что такое? Ищи! Ищи!
Брам посмотрел на деревья, замыкающие открытое пространство, лес, который они могли считать своим. Дом с садиком на окраине города был бы лучше. Там, меж деревьев, должно быть, прятался Бенни.
– БЕННИ! ДОВОЛЬНО УЖЕ! ВЫХОДИ! ПРЯМО СЕЙЧАС! БЕННИ!
Брам вглядывался в границу леса и звал, звал. Нет, что-то не так. Может быть, Бенни потихоньку вернулся в дом и где-то прячется, сознавая свою вину.
Брам осторожно поднял пса на руки. Тот взвизгнул. Брам обогнул болотце, от тряски пес заскулил. Но Брам хотел убедиться, что Бенни сидит дома, в безопасности.
Неся Хендрикуса перед собою, как хрупкую, ценную вещь, он обежал вокруг гигантского дома и ворвался в жилое крыло. Бенни, Бенни должен быть здесь, перед телевизором, или в постели, плачущий, испуганный.
Чувствуя, что его вот-вот хватит паралич, Брам вошел в гостиную. Никого. Может быть, он у себя? Брам опустил Хендрикуса на пол, окликнул сына и вбежал в его комнату. Ярость охватила его. Кровать была пуста. Он открыл шкаф, заглянул внутрь, пошевелил аккуратно развешанную в ожидании Бенни одежду и несколько раз позвал его.
