Текст книги "Туман на мосту Тольбиак"

Автор книги: Лео Мале

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– На последствия мне было плевать. Я имею в виду легавых и то, что они подумают. Я хотела только, чтобы его вылечили и спасли. Я знала, что ничего плохого он сделать не мог. Четыре года – достаточный срок, чтобы увериться в его порядочности, честности и благородстве.

Она порывисто схватила через стол мою руку и сжала ее. Грудь у нее вздымалась, карие глаза пылали.

– Он внушил мне… пытался внушить… что нужно отказаться от чувства мести. Но очевидно, требовать этого от меня было бы слишком. Я принадлежу к народу, который не прощает. Возможно, это предрассудок, оставшийся у меня, но я не хочу отказываться от него. Бенуа слишком много для меня сделал, чтобы я не попыталась отомстить. Я хочу, чтобы сволочь, которая убила его, заплатила за это кровью,– объявила она с потрясающим пылом и была при этом просто потрясающе хороша.– Вы отомстите за него? Отомстите? Я помогу вам.

– Как?

– Не знаю. Но я сделаю все, что вы мне скажете.

– Успокойтесь, детка,– сказал я.– Единственный способ отомстить за него и выполнить ваше желание – это помешать действовать тому типу, о котором он написал мне в письме и который, вероятней всего, является его убийцей. Да только я не чудотворец. Я очень хочу поймать его, но мне нужен хоть какой-то след. Итак… вы исключаете, что убийца кто-нибудь из ваших, скажем этот парень по имени Сальвадор или кто-то другой? Во всяком случае, в письме, написанном Ленантэ, даже намека на это нет, если только он не писал его в полном бреду. Скажите-ка, когда он лежал в больнице, у вас не было ощущения, что он заговаривается?

– Да нет. Он думал, что уже вне опасности, и только говорил, что нужно срочно действовать.

– Какие-нибудь подробности он вам сказал?

– Нет.

– Ладно, вернемся назад. Вы привезли его в больницу. Как это все было?

Белита сказала в больнице относительную правду, не скрыв ни фамилии, ни адреса раненого. Удерживать ее не стали. Она вернулась в переулок Цилиндров. Назавтра полицейские, оповещенные администрацией больницы, приехали с обыском и допросили Белиту, но не проявили ни чрезмерной воинственности, ни чрезмерной подозрительности. Ей даже разрешили навестить раненого.

– Тогда он и дал мне это письмо,– сказала она.– Написал он его тайком. Конверта у него не было…

– И вы потом купили его и надписали мою фамилию и адрес.

– Да. Он сказал мне найти ваш адрес в справочнике.

– И ничего больше не сказал? Попытайтесь припомнить. Это может оказаться очень важным. Иногда достаточно ничтожного пустяка, чтобы я стронулся с мертвой точки.

Правда, надежды на это у меня было не больше, чем на выигрыш в ближайшем тираже Национальной лотереи, билет которой я не покупал. Белита наморщила брови, принялась вспоминать.

– Вот еще что. Он сказал, что чувствует себя лучше, скоро выйдет, но время не терпит, и надо действовать быстро. И еще у него ощущение, что легавые опознали в нем старого анарха и теперь из принципа будут следить за ним. Говорил о вас и сказал, чтобы я не пугалась вашей профессии, вы отличный парень…

– Это все?

– Да.

– Все, оно же ничего.

Конечно, я дура,– вздохнула Белита. Лицо ее стало еще печальней.– Дура. Если не больше. Я впервые усомнилась в словах Бенуа.

Из-за моей профессии она не поверила его отзыву обо мне. Все колебалась, отправлять письмо или нет. Решилась только вчера. Но было уже поздно. Внезапно Ленантэ стало хуже, а утром он умер. Так ей сказали в больнице, когда она пришла туда. И тогда ей пришла мысль, что уж если я такой старый друг Ленантэ, то отомщу за него. Из графика доставки, вывешенного на почте, она узнала, в котором примерно часу я получу письмо. Она бродила около моего бюро в надежде встретить меня. Ухитрилась узнать, как я выгляжу.

– Я видела, как вы вышли, и пошла за вами. Если бы вы отправились к легавым, настоящим легавым, я тут же ушла бы. Но если бы вы откликнулись на призыв Бенуа, как настоящий друг…

Я улыбнулся.

– И как, я выдержал испытание?

Она тоже улыбнулась. Мягко, доверительно.

– Да.

– К сожалению,– вздохнул я,– это нас ничуть не продвинуло. Вот если бы он назвал хоть какую-то фамилию, хоть намекнул бы!

– Он писал в спешке и не думал, что умрет.

– Понятно. Скажите, а не могло быть так, что его прикончили в больнице?

На этот вопрос она не ответила.

– М-да…

Мы закончили наш скромный ужин. Пока Белита готовила кофе, я вытащил трубку и набил ее. Ситуация складывается так: некий злонамеренный неизвестный напал на Ленантэ, он же планирует напасть на каких-то людей. Моих и Ленантэ приятелей, если я правильно понимаю. Пожалуй, это все, что я понимаю. Я не видел Ленантэ с 1928 или 1929 года. Надо полагать, этих самых приятелей я потерял из виду тогда же. Если вспоминать всех парней, с которыми я был в более или менее приятельских отношениях тридцать лет назад, и заняться их поисками, то мне жизни на это не хватит. Проще всего, конечно, было бы счесть, что Ленантэ порол чушь и все это не имеет никакого значения. Не знаю, к несчастью или к счастью,– есть вещи, которых я не знаю,– я считаю, что это имеет какое-то значение.

– Надо бы мне порыться у него,– сказал я.– Полицейские уже сделали обыск, но они ведь думали о феллахах. Мой объектив настроен по-другому. Какая-нибудь мелочь, которая в их глазах не имеет значения, мне может дать перспективу.

Я встал и подошел к окну. Если перспектива, на которую я надеялся, окажется такой же слепой, как та, что открылась мне из окошка, особо далеко я не продвинусь. Переулка Цилиндров больше не существовало. Его поглотил туман.

– В двух метрах ничего не видно. Я могу попытаться взломать замок в воротах, не привлекая ничьего внимания. Если только у вас нету ключа…

– Ключа нет,– ответила Белита, подойдя ко мне. Запах дешевых духов и ее собственный – запах юного животного – дразнил мои ноздри.– Легавые попросили у меня ключ. Я отдала. Но к нему можно войти не только с улицы через ворота. Внизу во дворе есть дверца.

– Так пошли!

Я надел канадку, цыганка – плащ, и мы спустились вниз. Туман, навалившийся на двор, прилип к нашим спинам, как влажное белье. Дым от моей трубки и пар нашего дыхания смешивались с туманом.

Бывший фальшивомонетчик, надо отдать ему должное, не опасался воров. Эта дверца закрывалась только на щеколду. Однако когда я ее толкнул, она не открылась на всю ширину. Что-то мягкое не пускало ее.

По телу у меня пробежала дрожь. Я мысленно выругался. Уж не затаился ли кто на пороге склада?… Или… В черепке у меня возникла картинка с трупом. Второй жмурик, возможно, помог бы мне кое-что прояснить. Я сильней навалился на дверь. Результат тот же.

– Белита, у вас нет фонарика?

– Наверху есть.

– Принесите мне его.

Оставшись один, я сунул руку в щель и нащупал что-то вроде кучи холодного тряпья. Это и оказалось тряпье, как я убедился, направив на него луч фонарика, принесенного Белитой. Даже не знаю, был я разочарован или нет. Я расширил, насколько возможно, щель между створкой двери и косяком, и мы, перешагнув через тюк, свалившийся с кучи, вошли в склад. Белита, знавшая, где что расположено, щелкнула выключателем. На потолке вспыхнула тусклая лампочка, осветив самый потрясающий беспорядок, какой я когда-либо видел. Меня окатил холодный вал уныния. Никогда бы я тут ничего не отыскал, даже если бы было что искать. А впрочем, чего я ждал? Старьевщик он и есть старьевщик. И если анархист имеет совершенно иное представление о порядке, чем простой смертный, то старьевщик тем более, только несколько в другом плане. Кроме свободного места у ворот, оставленного для грузовичка Ленантэ, допотопного облезлого «форда», практически все было заполнено кипами старой бумаги, грудами ветхого барахла, всевозможными железяками и ломаной мебелью. В кучах, в штабелях и навалом. Изначальный профессиональный беспорядок был, видимо, еще усугублен полицейскими. У них не в обычае класть на место сдвинутую ими вещь. Я понимал, что обманываю надежды цыганочки, которая смотрела на меня – я это чувствовал – в ожидании чуда или чего-нибудь подобного, но мог лишь обозревать весь этот хаос.

Он жил наверху? – спросил я, показав на винтовую лестницу, идущую на второй этаж.

– Да.

Я поднялся по расшатанным ступенькам. За мною шла Белита. Наверху тоже был бардак. Но там-то он был произведен полицией. Одну стену сплошь занимали книжные полки, однако все книги с них были сброшены на пол. Тут были «Введение в анархистский индивидуализм» Армана, «Счастливый Жюль» Жоржа Видаля, «Мораль без обязанностей и санкций» Гойо и т. п. А еще больше брошюр и газет, иные связанные, другие в россыпь. И даже несколько редчайших номеров «Папаши Тихони» Эмиля Пуже и «Листка» Зо д'Акса[20]20
  Перечисляются французские деятели анархистского и анархо-синдикалистского движения.– Прим. перев.


[Закрыть]. Все это, разумеется, было прекрасно, и коллекционер, увидя их, наверно, ошалел бы, но для меня совершенно бесполезно. Я выдвинул ящик стола. Там лежали бумаги, не представляющие для меня интереса. Часть комнаты была превращена в сапожную мастерскую. Я подошел к верстаку и уставился на него, словно он должен был открыть мне тайну сапожника. Инструменты, кусочки кожи, чиненые башмаки. И что дальше? Я пожал плечами.

– Пойдемте отсюда,– предложил я,– а то мы тут замерзнем, как цуцики.

Мы возвратились к Белите. Я отряхнулся.

– В этом ангаре запросто можно подхватить простуду. Я выпил бы чего-нибудь горяченького. А вы? – сказал я.

– Могу сварить кофе.

– Отличная мысль.

Белита налила воды в кастрюльку.

– Да, я забыл спросить,– обратился я к ней.– Где на него напали? Он сказал вам?

– Он говорил про улицу Уатта.

– Улицу Уатта?

– Она проходит под железной дорогой и соединяет улицу Кантагрель с набережной Гар.

Уатт? Фамилия многообещающая в смысле света[21]21
  Имеется в виду Джеймс Уатт, создатель универсального теплового двигателя.– Прим. ред.


[Закрыть], но пока это все только обещания, не больше.

Последующие часы я провел, расспрашивая Белиту. Я заставил ее подробно рассказать про жизнь Ленантэ, про его привычки и пунктики, ежели таковые у него были; попросил назвать фамилии всех людей, с которыми ему приходилось общаться по своим торговым делам. Оба мы с ней уже несколько одурели, и убей меня Бог, если я знал, что это мне даст. Я здорово вымотался, и самое простое было бы послать все к черту. Но Ленантэ был хорошим парнем. Он умер, и я не мог так просто оставить это дело.

Я тоже в свой черед стал рассказывать Белите про Ленантэ. Про Ленантэ, каким я его знал. Рассказывал я долго. И не только про него. Незаметно я отклонился и стал ей рассказывать о себе, верней, о пареньке по имени Нестор Бюрма, который здорово хлебнул лиха в этих местах, когда ее еще не было на свете, пареньке, про которого я вчера и думать не думал и которого теперь мне было так странно обрести вновь.

– Гнусный, дерьмовый район,– говорил я.– Вроде он похож на другие и здорово изменился с тех пор, можно даже сказать, стал лучше, но все дело в его атмосфере. Не всюду, но на некоторых улицах, в некоторых местах так и чуешь, как в тебя входит этот отвратный воздух. Беги отсюда, Белита. Торгуй своими цветами, где хочешь, но сматывайся отсюда. Он сожрет тебя, как сожрал уже многих. Тут слишком воняет нищетой, дерьмом и бедой…

Мы сидели напротив друг друга. Я на табуретке, а она свернулась клубочком на кровати.

– Смотри-ка,– усмехнулся я,– я с тобой уже на «ты». Не сердишься? У анархов очень легко переходят на «ты».

– Мне даже приятно.

– Тем лучше. Знаешь что? Если хочешь, можешь мне тоже говорить «ты».

Глава VI
Белита

Я подкинул в печурку угля и выглянул в окно, чтобы проверить, не провалился ли переулок Цилиндров к чертям собачьим после вчерашнего дня. Но, оказывается, он остался на месте, только туман разошелся. На фоне начавшего светлеть неба контуры халуп напротив стали четче. Я обернулся к кровати. Белиту я видел неотчетливо, но угадывал ее. Красивое, упрямое лицо среди разметавшихся в беспорядке волос. Она уснула. Ну и ну! Не знаю, к добру это или к худу, но иногда некоторые вещи происходят потрясающе стремительно.

– Если хочешь, можешь мне тоже говорить «ты».

Белита промолчала. Она взяла из пачки «Житан» и закурила.

А я продолжал бормотать:

– Дерьмовый район. Он давил меня, гнул, топтал. Мне не за что его любить. И надо же, чтобы Ленантэ втянул меня в путаное дельце, которое произошло или по крайней мере началось в этом углу… Не мог он, черт побери, стать старьевщиком где-нибудь в Сент-Уэне?

Меня передернуло, и не знаю, может, от этого я выдал очередь ругательств.

– И вообще, какого черта! Почему я должен ломать надо всем этим голову? И ощущение такое паскудное, будто я перебрал. Но я же не пил. Слушай, Белита, ты тут, случайно, не подсунула мне спиртного?

Она рассмеялась:

– Чего нет, того нет.

Я встал и принялся ходить по комнатке, может, чтобы увериться, что меня не шатает. Меня не шатало. И однако, ощущение, что я окосел, осталось. Я продолжал ходить. Одна половица около буфета всякий раз, когда я наступал на нее, скрипела, словно издеваясь надо мной.

– Завтра все пройдет,– буркнул я.– Похоже, я сумею послать загадку в нокаут. Завтра попытаюсь доказать это себе самому. Но все равно, Ленантэ… Не может быть, чтобы он решил сыграть со мной шутку. Ему, конечно, не нравилось, что я стал легавым, пусть даже частным легавым, но вряд ли он подстроил такую хитроумную каверзу, чтобы побесить меня. Ладно, я поехал.

Я взглянул на часы. Поехал! Уже давно последний поезд метро прибыл на конечную станцию. А поймать такси в этом закоулке да в такое время… Переулок Цилиндров – это же край света. Да и существует ли он? И к тому же этот ледяной туман, накрывший все собою. А здесь было хорошо. Тихонько гудела печурка. Мне же, если я правильно понимаю, придется пропереть через весь этот квартал пешедралом…

– Оставайтесь,– негромко предложила Белита.

И тут я вдруг вспомнил про Долорес и про шайку сукиных детей, следующих за своей монументальной предводительницей. А может, я просто искал для себя оправданий.

– Думаю, так будет лучше для всех,– усмехнулся я.– Мне понадобится тонкое чутье, чтобы раскрыть тайну Ленантэ. А если я подхвачу насморк, моему чутью хана. Так что не стоит искать себе приключений на холоде. И потом, если Долорес возвратится за своим кнутом, я не прощу себе, что меня не было здесь, чтобы вручить ей его. Так что договорились. Дай мне одеяло, Белита. Я лягу на полу около печки. Давненько мне уже не приходилось так спать, но это одна из тех привычек, которые быстро восстанавливаются. Ты тоже ложись. Ты, наверно, устала. Особенно после вечернего налета… Кстати, как ты себя чувствуешь?

– Уже почти не болит.

– Грязная свинья!

Белита сняла с кровати одно одеяло и подала мне. Я положил пушку на стол в зоне досягаемости. Изображал бойскаута. Этакого бравого бойскаута. Подкинул угля в печку, завернулся в одеяло, и Белита погасила свет. Печка гудела, от нее шло приятное тепло. Она была старенькая, дверца закрывалась неплотно, и сквозь щели на пол и стены падали дрожащие красноватые отблески.

– Это тоже напоминает мне «Приют вегеталианцев»,– сказал я.– Однажды…

И я рассказал одну историю. Историю, в которой благодаря давности и удаленности во времени осталось одно только смешное и живописное и от которой, когда я ее рассказывал в каком-нибудь уютном, ярко освещенном месте, где вкусно кормят, журналистам, полицейским и тому подобным типам, все надрывали животики. Но здесь, в переулке Цилиндров, она прозвучала мрачно, несла в себе отзвук беды, возвратилась в свою нищенскую первосреду. Зачем я ее тут рассказал? Не то это место. Известно ведь: в доме повешенного не говорят о веревке. Я опасно впадал в мазохизм. Может, это оттого, что я за едой пил только воду, а тот единственный сиротливый аперитив, который я принял в компании Флоримона Фару, был теперь так же далек, как эти чертовы воспоминания.

– Да,– только и сказала Белита, комментируя эту историю.

Она лежала и курила. Красный кончик ее сигареты сверкал, пронзая темноту, словно маяк. Затем она бросила окурок в пепельницу.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Туман оцепил дом. Казалось, он притаился и готов прокрасться в комнату через любую щелку. А ночь была тихая, как после сотворения мира. И лишь иногда глухую тишину нарушало короткое потрескивание какой-то балки… Вдруг я услышал, что Белита встала и начала передвигать кухонную посуду.

– Что-нибудь не так?

– Нет, нет, все хорошо.

– Если надо зажечь свет…

– Нет, я обойдусь.

Она открыла печную дверцу подложить угля. Жар, над которым она склонилась, осветил верхнюю половину ее тела. На ней был халатик, и, когда она наклонилась, вырез чуть разошелся, открыв потрясающую грудь. Она захлопнула дверцу печки. В комнате запахло угольным дымом.

– Ты не глянешь, как там на улице?

Она подошла к окошку.

– Туман, слякоть.

Я встал рядом с ней. Тут всегда была слякоть. Я пытался увидеть что-нибудь сквозь туман. Зачем? Я ведь знал, насколько он враждебен, гнусен и непроницаем. А тут было славно.

– Да, тут славно.

Сейчас мы стояли лицом к лицу, и наш жар передавался друг другу, и мы плевали на туман или по крайней мере делали вид, что плюем. Моя рука коснулась ее груди. Она чуть отодвинулась и шепнула:

– Нет… нет… не надо…

Какое же это подлое место! Я был тут раздавлен, унижен, я никогда не чувствовал себя здесь человеком… Я обнял Белиту, сжал изо всех сил, прижался к ее груди, впился ей в губы. Она попыталась высвободиться. Подлое место, оно все еще пыталось издеваться надо мной, как будто я до сих пор остался беззащитным мальчишкой… И все же за давние унижения я не должен мстить ей. Я отпустил ее.

– Ну да, ты же цыганка.

Тишина. Глухая, обволакивающая тишина. В печке бесшумно вспыхнул кусок угля, озарив на миг комнату кроваво-красным светом.

– Какое это имеет значение,– шепнула она.

Ее руки обвились вокруг моей шеи, губы нашли мои губы, и наши сердца застучали в одном ритме, как два далеких перекликающихся тамтама. А потом все перестало существовать для нас. Даже туман смело.

Ну и ну! Некоторые вещи – не знаю, к добру это или к худу,– иногда происходят потрясающе стремительно. Но как бы там ни было, я нашел превосходное лекарство от комплексов, которыми опутал меня этот квартал. Теперь я словно заново родился, а чему быть, того не миновать. Во всяком случае, нужно попытаться, потому что… Чтобы решить загадку этого проклятого Ленантэ, у меня было, правда, не больше данных, чем раньше. Вот разве что случай… Я взглянул на Белиту, которая просыпалась, потягиваясь, как кошка. До сих пор случай был на моей стороне. Я подошел к кровати.

– Ни слова,– сказал я, ероша цыганке волосы.– Что было, то было.

Она улыбнулась:

– А откуда ты взял, что я хотела что-то сказать?

– Ну, ты могла раскаиваться…

Она помолчала.

– …Или, скажем, пожелать мне доброго утра.

– С добрым утром.

Она взяла мою левую руку и принялась водить пальцем по ладони.

– Ну и как там с будущим? – поинтересовался я.

– Ты же знаешь, я не умею читать по руке,– сухо отозвалась она и отпустила мою ладонь.

– Рассказывай! Неужто ты не прочла, что переспишь со мной?

– Может, и прочла.

– Вот видишь! А что еще?

– Ничего.

Лицо Белиты сделалось непроницаемым. Я взял ее за подбородок и заставил посмотреть мне в глаза.

– Ты прочла, что мне на башку свалится кирпич.

Она высвободилась:

– Да нет же, все эти гадания – чушь.

– Конечно, чушь. Иначе я попросил бы тебя помочь мне в расследовании, и ты в два счета объяснила бы загадочную записку Ленантэ. Но даже если ты и приврала, когда сказала, что все это чушь, можешь за меня не беспокоиться. Предназначенные мне кирпичи очень редко достигают цели. К тому же предсказания, ежели они касаются меня, не сбываются. Возьми, к примеру, мой гороскоп. Скажем, я читаю в газете: «Удачная неделя для родившихся под знаком Рыб. Большие денежные поступления». Я жду – и ни фига. Теперь ясно? Мне звезды только глазки строят… Кстати, а что ты ешь на завтрак? По-моему, самое время подзаправиться.

– Да мне все равно.

– Тогда я сбегаю за рогаликами.

Сунув в зубы трубку, я отправился за покупками. На улице было свежо, но зато туман сошел. По крайней мере пока. Желтоватое солнце ласкало худосочные акации, растущие вдоль улицы Тольбиак. Прохожие спешили по своим делам. Как и везде. И тоже как везде, ревели машины. Этот округ, этот район походил на любой другой: те же лавочки, бистро, та же газетчица – одна из бесчисленных уличных торговок, размноженных, казалось, чуть ли не таким же тиражом, как и продаваемые ею листки,– милейшая особа в непотребном рванье, с красным носом и черными от типографской краски пальцами, высовывающимися из митенок. Я купил пятичасовой выпуск «Крепюскюль» и прочел его в табачной лавке на углу улицы Насьональ, попивая сок и жуя бутерброд. Марк Кове меня не подвел. Памятуя мои указания, он настрочил довольно длинную статью, непохожую на то, что обычно печатается в разделе происшествий. Он написал даже больше, чем я ему рассказал, и вспомнил про историю с фальшивыми деньгами, в которой была замешана жертва «нападения арабов», остепенившийся анархист по имени Альбер Ленантэ, живший в переулке Цилиндров. Похоже, Марку Кове пришлось потрудиться, чтобы собрать все эти сведения. Теперь оставалось ждать, что статья сработает, что кто-то ее прочтет и начнет действовать. Начнет, но кто именно? И как действовать? Прочесть-то статью прочтут. И может быть, даже какой-нибудь читатель «Крепюскюль» пошлет вырезку из газеты на радио, в редакцию «Происшествия», и какой-нибудь тамошний мудрила через месяц-другой разольется соловьем на эту тему, подарив мне решение загадки, над которой я ломаю голову. Что ж, пусть хоть так. Остается набраться терпения.

Выйдя из бистро, я заглянул в булочную и молочную и вернулся в переулок Цилиндров с рогаликами и бутылкой молока. Во дворике Белита засовывала увядшие цветы, которые я ночью выбросил из дома, в мусорный ящик – черный железный бочонок из-под карбида. Накинутый наспех халатик практически не мешал лицезреть ее формы.

– Еще не хватало, чтобы ты заболела,– заметил я.– Не замерзла?

– Нет.

– Я тоже.

Я поставил молоко на порог, привлек к себе юную цыганку и с жадностью впился ей в губы. Белита – настоящий друг!

– Малина, да и только! – пошутил я.

Ее лицо напряглось. М-да. Надо мне будет последить за уровнем своих шуточек. Эта ей явно не понравилась. То есть напрочь. Она попыталась высводобиться. Склонив голову набок и широко раскрыв свои и без того огромные глаза, она смотрела куда-то мне за спину. Я обернулся.

Он стоял за оградой, засунув руки в карманы потрескавшейся на сгибах кожаной куртки. Примерно моего роста, молодой, довольно красивый, ежели вам по вкусу хищные рожи. На смуглом лице сверкают ярко-синие глаза. На верхней губе – закрученные усики. Злобная усмешка обнажает острые зубы. Поношенная шляпчонка сдвинута на правое ухо, в котором болтается золотая серьга. Синие дудочки и вполне приличные штиблеты.

Я шепнул:

– Сальвадор, да?

Вместо ответа Белита молча прикрыла глаза. Вчера Долорес. Сегодня Сальвадор. Черт бы побрал всю эту семейку. Я шагнул к парню и поинтересовался:

– В чем дело?

Не двигаясь с места, он бросил:

– Пойдем.

– Ты это мне?

Цыган ответил не сразу. Сначала он попытался испепелить меня взглядом. Понравиться ему я и пробовать не стал бы. Корешами нам не сделаться никогда.

– Ей,– наконец выдавил он.– Изабелите. Значит, вот ты как, курва?

– Это что, пароль?

– Какой еще пароль?

– Вот и я спрашиваю – какой? И вообще, в чем дело?

– Замолкни. Пойдем, Изабелита.

С самого начала цыган так и не шелохнулся. Наглец он был преизрядный. Воображал, что достаточно ему сказать: «Пойдем, Изабелита», и она как миленькая побежит за ним. Это ж надо!

– Полегче,– сказал я.– Слишком широко шагаешь, штаны не порви.

– Сколько вас тут?– презрительно осведомился он.

– Как минимум, двое…

Я вытащил пушку, подошел поближе и добавил:

– Вали отсюда, Сальвадор.

Увидев шпалер, он опешил. Такого он явно не ожидал. Он уставился на мою игрушку, словно никогда не видел ничего подобного; впрочем, вполне возможно, что, когда первое удивление прошло, оружие произвело на него впечатление ничуть не более сильное, чем плитка шоколада. Не исключаю такого.

– Эта штука плюется свинцом,– пояснил я.– Надеюсь, ты не настолько туп, чтобы не знать этого?

– Курвино отродье! -свирепо рявкнул он.

Этот цыганский фольклор мне уже осточертел. И потом, это преувеличение. Ведь одни и те же слова везде значат одно и то же.

– С пулей в коленной чашечке бегать за своими цыпочками ты уже не сможешь. И не надейся, что я блефую. Свидетелей здесь нет…

Жалюзи в доме напротив все так же оставались закрытыми. Даже если кто-то за ними и любовался сначала Бе-литой в халатике, снующей по двору, а теперь нашей стычкой, это было незаметно.

– …Свидетелей нет. Так что я разок стрельну тебе по ходулям, а потом в воздух – в качестве предупреждения. Лучше мотай отсюда, Сальвадор. Последний раз тебе говорю.

Он продолжал разглядывать револьвер.

– И без глупостей. Если ты задумал какую-нибудь штуку, лучше не пробуй. Сам понимаешь…

– Понимаю,– буркнул он.

Губы его дрогнули. Он задумался. Затянулось это довольно надолго. Возможно, такого рода деятельность была ему внове. Наконец он сделал шаг назад.

– Ладно, я сматываюсь.

Он откашлялся, сплюнул и пошел. Мне тут же стало как-то не по себе. Что-то в моей победе мне не нравилось. Слишком уж гладко все сошло. За этим что-то крылось, какая-то уловка. Держа пушку в кармане за ствол, я вышел за ограду и стал наблюдать за Сальвадором. Он неторопливо двинулся в сторону улицы Насьональ. Но вдруг крутанулся на каблуках и застыл, глядя мне в лицо. Глаза его сверкали. Он напрягся, готовый броситься на меня. Тем хуже для его физиономии. Я врезал ему рукояткой револьвера в лоб. Он покачнулся, но не упал и кинулся на меня, причем на сей раз он был не один. В руке у него был зажат пружинный нож. Ну вот, и этот день неплохо начинается. Я уклонился от удара и левой рукой схватил его за кисть. Мы стояли, напряженные, словно скрипичные струны, дыша друг другу в лицо. Рукояткой револьвера я хватил его по кисти и, ударь чуть сильнее, сломал бы ее. Он выпустил нож, и тот со звоном упал на булыжники. Я отшвырнул его ногой, подальше от владельца, и он отлетел под дверь сарая Ленантэ, прямо в тряпье и прочую дрянь. Теперь этому сукину сыну не удастся его достать.

– Хватит валять дурака,– проговорил я.– На нас смотрят.

И верно: два араба, праздные, как все арабы, уже стояли на углу улицы Насьональ и с живейшим любопытством следили за развитием нашей небольшой потасовки в переулке Цилиндров. Спектакль Сальвадору был ни к чему. Вот если бы у него с собой была гитара! Но ее не было. Он что-то буркнул, изо всех сил толкнул меня на дверь сарая, взял ноги в руки и был таков. Арабы явно почувствовали себя обманутыми. Я отряхнулся и поспешил к Белите. Теперь, когда Сальвадор знал, что я переспал с цыганкой, торчать и дальше на этой улице мне было не с руки. Сальвадор вернется, причем не один. Ох уж это мне босяцкое племя со всеми его заморочками! Не знаю, стоит ли уж так возмущаться Гитлером.