Текст книги "Побег куманики"

Автор книги: Лена Элтанг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Damuras, Dagon, Taautes[24]24
  Damuras – финикийское божество (упоминается в «Истории» древнегреческого историка Полибия); по другим источникам (напр., Филон Библский) – бог Демарунт. Dagon – у древних семитов (особенно у филистимлян) бог плодородия земли; изображался с рыбьим хвостом; по некоторым источникам – древнее ханаанское божество (см.: P.Jensen. Die Kosmologie der Babylonier. Strassburg, 1890. Anhang I (S. 449-456). Taautes – финикийское имя египетского бога Тота.


[Закрыть], это сразу бросается в глаза.

Известно, что именно финикийцы, где-то в IX в. до н. э., заложили на Мальте первое поселение, но какое это имеет отношение к Великому Деланию и брату Иоанну? Может, и никакого.

МОРАС

октябрь, 27

лукас пишет, что на мальте пьют черешневое вино, домашнее

он покупает его на рынке в марсашлокке

сколько чудесных ш в этих словах

в барселоне много а, ялл,и рр

сегодня шел по рамбла де санта моника, еще есть рамбла капуцинов и дель эстудио, много рамбл

рамбла по-арабски это высохшее русло, выходит, все реки здесь бывшие

приятно думать, что идешь по чистому, сухому дну

без даты

субботнее утро, пустое, сизое небо, в городе тихо, только молоточки слышны где-то высоко, в строительных лесах – но близко, будто у самого виска – настойчивые и прохладные

в детстве у меня был любимый звук – нажимаешь педаль у отцовского пианино, не касаясь клавиш, только педаль, и оно будто вздыхает, хрипло, как старая

собака, но это надо делать рукой, только рукой, то есть надо быть очень маленьким и сидеть на полу

ноябрь, 1

о чем я думаю? о мальте

думать о мальте – это как стоять за спиной у человека, еще не знающего, что ты вернулся

смотреть, как он переставляет книги или моет тарелки

ты стараешься не дышать и ждешь, когда он обернется, но он уже почувствовал тебя и нарочно не оборачивается

ты знаешь, какое у него сейчас лицо

время становится точь-в-точь как плавающий снег в стеклянной игрушке

у стекла такая приятная тяжесть и внутри марципановый домик

ноябрь, 2

ПРОПИСНЫЕ!!!

Лукас спрашивает, почему я зову себя Морас.

Это долгая история, впрочем, можно и покороче. Moras – это испанская куманика. Точнее – ежевика, но разница только в сизом налете на тугих иссиня-черных ягодицах.

Нет, еще есть разница: ежевика любит залитые солнцем берега, а куманика – острую осоку и влажный мох.

Несомненно, я – куманика. Я связан с ней рунической мыльной веревкой, ведь моя руна – дубовый, ежевичный, куманический thorn.

Я связан с ней тем же колючим сочным стеблем, что и безумный Жан со своим дроком[25]25
  …что и безумный Жан со своим дроком – имеется в виду французский писатель Жан Жене (1910-86); фамилия Genet переводится с фр. как «дрок» (название кустарника семейства бобовых).


[Закрыть].

С тех пор как я в Испании, я – Морас. Точнее, Zarzamoras, но многие зовут меня Морас, или просто – Мо.

А то Zarza напоминает Zamza[26]26
  Zamza – имеется в виду Грегор Замза, персонаж новеллы Франца Кафки «Превращение».


[Закрыть], а это нам вовсе ни к чему.

Латунная латынь позвякивает в памяти: мора – это промежуток времени. Самая малая единица времени в античном стихе. Четыре моры – это стопа дактиля. Три моры – стопа хорея. Восемь мор – плоскостопие и белый билет.

Будь здесь Ежи, мой виленский дружок, он сказал бы, что Мора – не пауза никакая, а существо с двумя душами – порождение славянского душного сна, – чья недобрая душа появляется только ночью. У Моры прозрачное тело, длинные ноги и руки, Мора похожа на комара или ночную бабочку, она приносит зло помимо своей воли, но уберечься от нее легко – не нужно даже втыкать иголку в подол или подставлять зеркало – стоит только сказать: приходи утром, дам тебе хлеба и соли.

Будь здесь Ежи, мой виленский дружок, он бы так и сказал. Но его здесь нет, и я живу на кофе и сухарях.

без даты

некоторые вещи нащупываешь с досадой, будто выключатель у двери, вслепую, в незнакомом гостиничном номере

да вот же он! вспыхивает свет, и ты забываешь о выключателе – теперь ты знаешь, где он, и легко отыщешь его в темноте

со словами происходит обратное: стоит увидеть их внутреннее устройство, нащупать кнопку, как смысл расплывается

бич человека – это воображаемое знание, говорит монтень

знание – вот где гибель поэта, говорю я, разоблаченные слова тянут шею книзу, как мешок с речными камнями

ЗАПИСКИ ОСКАРА ТЕО ФОРЖА

Лондон, третье ноября

Теперь, когда ко мне в руки попало письмо Иоанна Мальтийского, я почувствовал, как забытое уже любопытство щекочет мне пересохшее от скуки горло.

Текст этот, со всей для меня очевидностью, представляет собой практическое руководство.

Можно сколько угодно врать самому себе, но рано или поздно наступает момент, когда нужно что-то сделать. Сейчас самое время.

Полагаю, что письмо Иоанна, небрежно заложенное в фармацевтический справочник, дожидалось именно меня. Пожалуй, только я и способен по достоинству его оценить. Я не вор, хотя и взял то, что мне не принадлежало. Я – получатель этого message, вот я кто.

Я – мессенджер.

И вот еще что.

Алхимия – это террор. Но только не такой террор, когда летят бомбы и свистят пули, а террор глубинный, когда человек вопреки всякому здравому смыслу и безо всякой надежды на результат занимается практической деконструкцией действительности. Своей собственной в том числе.

Поэтому, как писал Кунрат, изучай, медитируй, трудись, работай, вари, и очистительный поток омоет тебя.

И мне не нужно предъявлять герметический сосуд и саламандру, полную луну и восходящее солнце – достаточно уже того, что я сам в здравом уме и полном рассудке понимаю: свободная мысль, а значит, и жизнь возможны только вопреки, все остальное лишь химические процессы.

Лондон, четвертое ноября

Ай да Тео! Нынче ночью перевел вторую страницу. Скоро заделаюсь заправским латинистом, хотя старика Соллерса мне все равно не переплюнуть.

…Сообщается, что предметы сии есть разделенная на части первоматерия ( prima materia ). Деление противно самой природе prima materia, но, будучи насильственным образом разделенной, она принимает образы предметов, изготовленных рукой человека.

Природа и характер вещей таковы, что человек знающий соединит их без особого труда. Известная сложность заключается лишь в том, что каждому из предметов должны сопутствовать свободное намерение и воля.

Поэтому каждый из предметов должен найти своего владельца и соединиться с сокровенным желанием, каковое у каждого человека бывает своим.

Да будет тебе известно, дорогой брат, что prima materia есть истинный мед бытия, но, к сожалению, для теперешнего погрязшего в грехах и безверии поколения мед этот может обернуться смертельным ядом.

Ибо лишь истинная вера совместима с тем могуществом, что обретает тот, кто получает в свое распоряжение первоматерию.

Теперь ты понимаешь, что решение наших старших братьев продиктовано опасением за судьбы всего христианского мира, ибо не пришло еще время тому могуществу, которое несут в себе вышесказанные предметы.

Однако же время это обязательно наступит, а посему после смерти моей ты должен хранить предметы, а потом, коли случится и тебе отправиться в мир иной, передать свою миссию достойному члену нашего братства.

Помнишь ли ты, что, прибыв на Мальту, я первым же делом попросил тебя найти мне подходящий тайник для реликвий, которые я будто бы привез с собой? Ты не задавал мне никаких вопросов, но понятно было, что ты решил, будто я похитил нечто ценное, а теперь хочу это спрятать.

Я тебя не виню. На твоем месте я, наверное, думал бы так же. Кто же в здравом уме оставит теплую должность подле Святого Отца?

Ты, должно быть, решил, что меня поймали на воровстве и, чтобы не поднимать лишнего шума, отправили в монастырь. Все это я читал в твоем взгляде, но уста мои были запечатаны обещанием, которое я дал всем братьям нашим, и поэтому только сейчас я могу открыть тебе правду: я действительно спрятал в тайнике некоторые вещи, но теперь ты знаешь, что они собой представляют.

Отправляясь на Мальту, я не имел ни малейшего представления о том, где мне предстоит оборудовать тайник, но один верный человек, имени которого я называть не буду, рассказал мне о тебе и о том, что именно тебе известны тайны мальтийских подземелий.

В пещере Гипогеума, у алтаря Трех Святых, я спрятал то, что мне поручили сохранить. Место это ты найдешь без труда, изучив прилагаемый к письму рисунок.

Брат мой, твоя скромность и смирение выше всяких похвал. При нашей первой встрече я передал тебе письмо от Совета нашего братства, в котором, как я знаю, тебя просили оказывать мне всяческое содействие. Ты не задавал никаких вопросов и выполнил все наилучшим образом.

Ты усомнился во мне, но непоколебимой осталась твоя вера в идеалы нашего братства, а поэтому лучшего хранителя, чем ты, и быть не может. Знай также, что Совет братства уже извещен мною и твоя кандидатура одобрена.

МОРАС

ноябрь, 3

моя квартирная хозяйка сошла с ума

она хочет вышить мне подушку

думку, как говорила моя няня

спрашивает, что я хочу там видеть: алые маки, котенка или надпись

придумал надпись для подушки: I shut my eyes and all the world drops dead[27]27
  …Ishutmyeyesandalltheworlddropsdead —строка из стихотворения «MadGirl'sLoveSong» покончившей с собой американской поэтессы Силвии Плат (1932-1963).


[Закрыть]

сеньора пардес замахала руками и ушла на кухню

ноябрь, 4

у валлийцев в мабиногионе было три воинственных персонажа божественного происхождения, не помню, как их звали

зато помню, как звали жен: och — увы, garim — плач и diaspad — крик

и как звали слуг: rwg — плохой, gwaeth – худший и gwaeihaf oll – самый худший

вот я и думаю: чтобы стать по-настоящему воинственным, достаточно окружить себя подобными людьми и божественное происхождение тебе не поможет

ноябрь, 5

Когда я лежал в больнице, там была темно-рыжая девочка. Пия. Она хотела умереть. У нее в палате все было пластмассовое. Даже оправа у зеркальца. К ней приходило много народу: мама, папа и разные красивые кузины. От Пии пахло ванилью, как от свежей плюшки, она ходила по коридору в белом шерстяном халате с вышитым на кармане кроликом. Раньше, когда я лежал в другой больнице, нам не разрешали носить свою одежду и ходить по коридору с девушками. Девушек там и не было, только стриженые тетки, совсем старые. Доктор сказал мне, что Пия скоро выпишется, поедет домой, и я решил подарить ей что-нибудь на память. Нарисовал ее портрет в профиль и приклеил прядь волос к рисунку. Своих, потому что до Пииных было никак не добраться. А на место глаза приклеил синий кусочек стекла от разбитого термометра, я его еще раньше нашел в процедурной комнате. Рисунок я подложил Пие под дверь. Это было поздно вечером, уже разносили сонные таблетки. Наутро она не вышла к завтраку, и я понес ей поднос с какао и печеньем, это у нас разрешали. Можно было ходить в гости и все такое.

Я дошел до ее двери, не расплескав ни капли, хотя пол был скользкий, его только что помыли. Дверь у Пии не открылась. Я поставил поднос на пол. На ужине ее тоже не было и назавтра нигде не было. Сестра Роби отмахнулась, когда я спросил. Доктор сделал удивленное лицо, и я больше не стал спрашивать. Когда люди делают такое лицо, я боюсь спрашивать. Потом я забыл про Пию. Теперь только вспомнил. Может, ее и не было совсем.

ЗАПИСКИ ОСКАРА ТЕО ФОРЖА

Лондон, шестое ноября

Письмо Иоанна Мальтийского («Мальтийский» – это я хорошо придумал, ему бы и самому понравилось) производит довольно странное впечатление. Совершенно очевидно, что автор знаком с традициями александрийской алхимии и трудами Филона.

Мир, жизнь, существование остаются – если верить Иоанну – лишенными смысла до тех пор, пока события не завершат свое Transmutatio, результатом которого станет выплавленный из этой лишенной смысла действительности меч огненный, или lapis philosophorum.

Впрочем, как рассуждает автор, философский камень может появиться в мире и без помощи алхимиков.

Чаще всего так и бывает, поскольку адепты своими намерениями и волей только нарушают естественный ход вещей.

Засылая троянского коня, набитого их условными знаниями, к стенам действительности, они забывают, что в брюхе у него сидит еще один – набитый другими возможностями. А в том – еще один. И так без конца. Итак, смысл, согласно подозрительно хорошо образованному келарю Иоанну, появляется в мире вследствие случайного и непреднамеренного сочетания стихий, веществ и духов, такое может произойти раз в тысячу лет, а все остальное время весь этот никчемный балаганчик заводит свою жестяную музыку безо всякого смысла. И безо всякой надежды. Между прочим, очень похоже на правду, черт меня побери.

МОРАС

ноябрь, 7

echador

безденежье воет в каминной трубе, будто красноглазая баньши, из-под двери дует, я не высыпаюсь и подурнел изрядно

сегодня в кафе, где я подаю рогалики и пиво к вялому интернету, оливковая девушка посмотрела мне на ботинки, а в глаза, как раньше, не посмотрела

надеть бы мне крахмальные подтяжки да и бить в барабан: так больше продолжаться не может! а потом уехать в поперечном разрезе трамвая

но это кто-то уже раньше сказал, кажется

ноябрь, 11

Вот Фелипе говорит, что брат меня не любит, потому что не пишет и денег не шлет. Может быть, у него у самого нет, сказал я Фелипе, а он усмехнулся. Но если бы он не любил меня, мой старший брат, разве открыл бы он мне свою тайну, настоящую тайну – стоящую всех моих секретов, прошлых и нынешних?

Однажды, когда мы с родителями – папа был жив, и даже мама была жива – жили на даче, под Аникщяй, брат позвал меня на пляж рано утром, все в доме еще спали, только няня возилась на веранде со старым медным кофейником, оттуда тянуло чуть пригорелой горечью и свежим хлебом, мне ужасно захотелось кофе, но пойти с братом – все равно куда – было такой ослепительно редкой удачей, что, упустив ее, я бы себе не простил, наверное, до сих пор.

– Умеешь ли ты хранить секреты? – спросил меня брат, когда мы шли к реке, похрустывая терпкими соседскими дичками, яблок было такое множество, что тяжелые ветки свешивались через забор почти до самой земли, но соседка все равно ругалась.

– Умею ли я хранить секреты?! – возмутился я, остановившись посреди дороги. – Да у меня полный сад секретов! И никто еще не нашел ни одного!

Брат как-то искоса поглядел на меня и покачал головой, мы пошли дальше, он молчал и грыз яблоки, а я весь дрожал от знакомого предвкушения, точно такого же, как утром первого января, когда идешь в гостиную смотреть подарки, я тогда даже есть не мог, хотя по утрам бываю страшно голоден, просто как зверь.

– Видишь? – Он сел на песок у самой воды и показал на ясный отпечаток тела в песке, только не человеческого, а с крыльями, вокруг отпечатка были выложены три ряда мелкие камушки и сухие ветки.

– Здесь был ангел, – сказал он, глядя на меня и немного хмурясь, наверное, ему пришлось себя пересилить, чтобы рассказать мне такое. Я тоже сел и стал вглядываться.

Крылья отпечатались тонко и почти незаметно, несколько белых перышек втиснулись в песок, я взял

одно и дунул, оно пролетело чуть-чуть, упало в воду и закачалось у самого берега.

– Ангел? – переспросил я просто так, чтобы произнести это слово.

– Ангел, – кивнул брат. – Иногда они спускаются сюда, чтобы посмотреть с земли на небо. Не все же им смотреть с неба на землю. Он еще раз прилетит, я точно знаю. Будем последние дураки, если пропустим такое. Представляешь, посмотреть в глаза настоящему ангелу? В городе все от зависти сдохнут. К тому же ангелам этого не разрешают, так что он вроде как в самоволке. Придется сторожить. Я – ночью, ты – днем. Идет?

Я закивал головой, испугавшись, что он передумает. Передумывать он умел быстро и беспощадно.

– Ты, главное, родителям не говори, они шум поднимут, набегут с глупостями, затопчут тут все. – Он легко поднялся и пошел матросской походкой в сторону поселка.

А я остался сидеть. Прошло часов пять или семь или сто, но ангел все не прилетал. Я уже съел припасенные яблоки и даже нашел в кармане леденец без фантика, весь в хлебных крошках. Спустились сумерки, я ходил по берегу туда и сюда, дрожа от холода и нетерпения, высматривая ангела с запада и брата с востока.

Пляж опустел, только в дальнем его конце какой-то дядька делал приседания, сверкая терракотовыми гладкими плечами. Когда совсем стемнело, брат пришел с другой стороны – с юга, точнее, прибежал, красный и запыхавшийся.

– Быстро домой! – Он взял меня за руку и потащил в лес, чтобы вернуться по самой короткой тропинке. – Предки с ума сходят. Няня плачет, по поселку ходит, ищет тебя.

– Но ты же сам сказал… А если он прилетит? – Я выдергивал руку и упирался как мог.

– Не прилетит! – Брат мотал головой. – На закате они обычно заняты. Письма разносят. На закате у почтальонов самая работа. А через час я сам сюда вернусь, честное слово!

И он вернулся. Я знаю, я заходил в его комнату после десяти, там никого не было, только одеяло свернутое – мой брат уважал традиции и все делал правильно, даже из дому сбегал, как в книжке. Оставляя чучелко.

Дома мне здорово попало, и с тех пор я старался приходить до заката, хотя не был уверен – и это меня мучило, – что ангел не прилетит как раз в эти полчаса, во время смены караула. Отпечаток на песке давно стерся и камушки разъехались, но я помнил это место и время от времени подрисовывал палочкой непривычно круглый, размашистый контур.

А потом лето кончилось и мы уехали в город.

Однажды я пытался вернуться в Каралишкес – до Аникщяй на пыльном автобусе и потом минут сорок пешком, – но на пляже, на том самом месте, сидели тетки в сарафанах и смеялись над лысым загорелым спутником, который стоял на круглом камне на одной ноге, изображая цаплю или еще какую-то птицу, у теток блестели красные лица, и рты были красные, и в них дрожали красные языки.

На газете перед тетками стояла бутылка толстого стекла и лежала полумертвая рыба. Рыба тоже дрожала – зазубренным хвостом, почти незаметно.

Нечего было и думать, что ангел решится заглянуть сюда в ближайшие сто тысяч лет. Я бы на его месте не заглянул.

Джоан Фелис Жорди

То: [email protected], for NN (account XXXXXXXXXXXX)

From: [email protected]

Здравствуйте, мой дорогой, сегодня обнаружила, что неделю вам не писала, была ужасно занята и изрядно нервничала. На нашей кафедре происходили метаморфозы в духе Апулея, только колдуньино питье плеснули сразу пятерым, и ослы получились едва позолоченными, похоже, зелье было здорово разбавлено.

Надеюсь, вы получили мое прошлое письмо и не отвечаете оттого, что тоже заняты, – так я каждый раз объясняю себе ваше молчание, это будет уже четырнадцатый раз – но вопросов задавать, как и прежде, не стану, перейду сразу к важному.

Доктор Лоренцо говорит, что еще две недели ему необходимы – следует закончить курс, удостовериться, etc., но у меня есть стойкое ощущение, что он до сих пор не уверен в диагнозе, и все строго распланированные таблетки, которыми пичкают вашего брата, – это набор разноцветных плацебо.

Желатиновые пустышки и долгие беседы ни о чем за полторы сотни евро в день. Не подумайте, что я считаю ваши деньги, просто не вижу смысла в этом бесконечном лечении, за которое вы так аккуратно платите. Не думаю, что тот случай в университете – с разбитыми стеклами и прочим мальчишеством – убедил вас, что у Мозеса начался рецидив, тут должно быть что-то еще. Иногда мне кажется, что вам просто спокойнее, когда он в клинике.

Я много говорила с врачами, но поверьте мне – рассуждения о надличных переживаниях, о первичном инфантильном нарциссизме и компенсаторных фантазиях не стоят одного дня, проведенного с вашим братом, и я стараюсь проводить с ним эти дни как можно чаще.

Если врачи его со мной отпускают, разумеется.

Врачи здесь – это особый разговор, дорогой мой брат Мозеса. Двое терапевтов, наблюдающих его – слово наблюдающих здесь наиболее уместно, потому что иначе эти слабые телодвижения не назовешь, – это фрейдист и юнгианец в одной упряжке. Я поняла это, когда – после долгих уговоров – получила на руки запись нескольких бесед с доктором Лоренцо и вторым, этим волосатым невыносимым Гутьересом.

Ваш брат говорит, что ему нравятся и мальчики и девочки, но сегодня больше мальчики, и что же? Одному доктору при этом мерещится поклонение Космическому Лингаму Шивы, а другому – увиденный в детстве отцовский пенис.

Ваш брат говорит, что из-за дождя не пойдет сегодня в парк, и что же? Лоренцо потирает руки: классическая тревожная истерия!

Мозес рассказывает, что в детстве хотел настоящий боевой веер Гун-Сэн с нарисованными на нем солнцем и луной, чтобы подавать сигналы самураям, стоя на вершине холма, – Гутьерес хватает перо и пишет о грезоподобном чувственном бреде.

Умоляю, поймите меня правильно, я не против того, чтобы Мозесом занимались специалисты, но ведь всему есть предел, а вас, судя по вашему молчанию и небрежению, этот предел не слишком интересует.

Скажите, а что бы вы делали, если бы я не приехала тогда в клинику, то есть – если бы вызвали не меня, а другого преподавателя или, скажем, куратора факультета? Или какого-нибудь усталого чиновника из Extranjeria ?

Когда врачи позвонили в администрацию университета и потребовали привезти документы госпитализированного студента, секретарь в панике позвонила мне – потому лишь, что я говорю по-русски, хотя это умение мне так и не пригодилось: ваш брат говорит на достойном испанском, если вообще говорит.

Позднее я нашла ваш адрес в бумагах университетской канцелярии, правда, это был не домашний адрес, а банковский, но раз с него несомненно поступали деньги за обучение, я решила, что банк перешлет вам и письма, если я укажу номер счета.

До сих пор не знаю, так ли это… впрочем, все равно.

Обнаружив вашего брата в палате, накачанного сонными растворами, красноглазого, бледно улыбающегося, я с трудом узнала своего лучшего студента, написавшего сумасшедшей красоты монографию по Искусству стихосложения де Вильена[28]28
  …монографию по Искусству стихосложения де Вильена… – Энрике де Вильена (1384-1434) – каталанский поэт, автор трактата «Искусство стихосложения» (дошел до нас в отрывках), переводчик Вергилия и Данте.


[Закрыть], и при этом – единственного русского в группе, пожелавшего, чтобы преподавание шло на каталанском, а не на кастельянос, а это большая редкость!

И знаете, что он поставил эпиграфом к своей работе?

Музыка это шашни с Богом, а поэзия тогда импичмент. До сих пор не могу понять, откуда эта цитата.

Когда я зашла в палату, он с трудом разлепил потрескавшиеся губы, чтобы сказать мне, что следующую курсовую будет писать по тому же де Вильена, только по другому источнику – по Книге о дурном глазе и порче. Как пособие для незадачливых шизофреников, сказал он и медленно мне подмигнул.

До сих пор не знаю, отчего мне стало так жаль его, но на этой жалости уже целый год держится наша с ним дружба, совершенно необъяснимая.

И наша с вами переписка, между прочим.

Не думаете же вы, что я навещаю Мозеса и – вероятно, не слишком умело – стараюсь скрасить его пребывание в клинике для того, чтобы получать от вас чеки, которые вы педантично пристегиваете к оплате за лечение, а доктор с понимающей улыбкой вручает мне раз в месяц?

Эти деньги я не трачу, они лежат у меня дома в коробке из-под датских бисквитов.

В день, когда Мозеса выпишут, они ему понадобятся, я полагаю.

А в том, что его выпишут, я ничуть не сомневаюсь.

Фелис

То : Mr. Chanchal Prahlad Roy,

Sigmund-Haffner-Gasse 6 A-5020 Salzburg

From: Dr. Jonatan Silzer York,

Golden Tulip Rossini,

Dragonara Road, St Julians STJ 06, Malta

(Рекламная открытка, надписанная в мебельном магазине)

Чанчал!

Свершилось. Я купил себе мандаринового цвета лампу с развесистым абажуром, в этом дешевом отеле совершенно нет условий для работы: стол узкий, точно подоконник, на нем еле-еле помещается мой крошечный ноутбук; испанский пыточный стул с высокой прямой спинкой; о лампе и говорить нечего – неоновый мерцающий глаз, небрежно выдранный и висящий теперь на пластиковой нитке, у меня от него неизменно сохнет роговица.

Помнишь бархатный duchesse brise[29]29
  duchesse brise (фр.) – буке:, «разбитая герцогиня»; кушетка, составляемая из трех частей – двух кресел и мягкого стула между ними.


[Закрыть] в моей зальцбургской квартире? Ты называл его безобразной герцогиней, хотя он стоил мне состояние и совершенен в своей простоте, только пуфик местами потерся – бывший владелец, вероятно, складывал на него ноги в ботинках. И тот chaise longue, что я купил в антикварном для тебя, когда ты сказал, что не любишь сидеть на слишком мягком? Ты еще называл его chaise tounge, оттого что, устроившись на нем, ты всегда принимался болтать, будто на кушетке психоаналитика. Длинный язык, ха-ха! Я все помню. Denk an mich!

ЙЙ

МОРАС

ноябрь, 11

женщину можно бояться и поэтому не иметь

можно иметь и оттого бояться

и с травой так же, и, разумеется, с револьвером,

а вот с талантом – как с приглашением на отложенную казнь

пришел, а про тебя забыли

стоишь в калошах счастья, немного смущенный, и чуешь, чуешь, как из фарфорового солдатика превращаешься в стойкую балерину

ноябрь, 11, вечер

прочел у лоджа, что летучие мыши делятся выпитой кровью с друзьями, которым на охоте не повезло: плюют им в глотку, прости господи

всю ночь снился один мой старый приятель

ноябрь, 12

написать роман-свиток, как устав благословений: разворачивается медленно, постепенно обугливаясь, и наконец рассыпается совершенно, на глазах у читателя, или нет – медный свиток, со словами четыре и золото, нацарапанными упорной кумранской иглой

читателю придется распиливать его на куски, как манчестерскому инженеру боудену

или вот – роман-зиппер

по ходу действия мягко расцепляет крючочки смысла, оставляя читателя в недоумении, с расстегнутой парадигмой

или вообще не писать, а пойти и напиться с фелипе

в зеркале не лицо, а вялотекущий ноябрь с красной сыпью, бледный, как курсив переводчика

ноябрь, 13

Когда я лежал в больнице в прошлый раз, все было по-другому. Люди в больнице прозрачнее тех, что на улице. И еще – там можно было рисовать и все время давали пастилки. И горячие булочки с корицей. В пять часов их приносили сразу для всех в комнату для игр. Только вместо чая наливали сироп, вязкий и трудный для питья, рябинового терпкого цвета. Предметы в больнице оканчивались ласковыми шепчущими суффиксами. Чтобы не порезаться. Мне приносили картиночки для раскрашивания и новенькие карандашики с круглой точилочкой. Я рисовал на обратной стороне все, что приходило в голову, бельм по черному. Белый карандаш притягивает взгляд. Картинки тоже были ничего. Птички и рыбки. Иногда – зебры, этих приятно раскрашивать из-за ровных монотонных полосок. Людей мне не давали, я их раскрашивал в другом месте, рисовал большие сиреневые глаза и рты на фотографиях артистов в приемной. В приемной можно было сидеть ночью, когда дежурила черная сестричка. Добрая Роби с жемчужными пупырышками в ушах. За фотографии меня потом ругали, но не Роби, другие. Роби мне благоволила. Один раз я столкнулся с ней в дверях своей комнаты, прямо ударился об нее, оказалось – у нее грудь похожа на свежий хлеб и от волос пахнет мастикой. Так пахли полы у нас дома. Мой брат надевал на ногу старую щетку на ремне и катался по комнатам, распевая какое-то старье из Билла Кросби. Я не люблю джаз. Провизорская латынь этот ваш Луи Сачмо Диппермаус.

ЗАПИСКИ ОСКАРА ТЕО ФОРЖА

Барселона, проездом, шестнадцатое ноября

Хотя Иоанн нигде и не называет само чисто, но совершенно понятно, что вещей, о которых он пишет, должно быть шесть. Шесть дней творения, шесть планет, т. е. в общепринятом алхимическом толковании по Стефаносу Александрийскому: свинец, железо, ртуть, серебро, медь и олово; шесть ступеней к престолу царя Соломона (а также двенадцать львов, по два на каждую ступеньку). Не совсем понятно, что он имел в виду, говоря по числу жертв и мастеров, а также по числу ключей, но, думаю, Иоанн опирался на какие-то малоизвестные (а может, и вообще неизвестные) источники своего времени, и нет особой нужды ломать над этим голову.

Интереснее обстоит дело с числом стихийных духов.

О каких именно стихиях идет речь – не понятно, но вполне логичным будет предположить, что имеется в виду огонь, земля, воздух, вода, металл и дерево. Не исключено, что финикийцы, подобно китайцам, использовали шестеричную систему стихий, хотя никаких сведений об этом я не встречал. Тут можно вспомнить Августина, который признавал число шесть совершенным, или Магараля, утверждавшего, что шесть – это число полноты, поскольку распространяться можно лишь в шести направлениях, или Фламеля, который утверждал, что на создание Камня Философов уходит шесть лет.

Занимательная нумерология. Рискованное занятие, особенно во времена Доминика де Гусмана. Впрочем, псы божьи старались не влезать в дела почтенных бенедиктинцев. В Клюнийском аббатстве во времена Гуго Семурского занятия алхимией цвели пышным цветом. А это, между прочим, XII век!

Хотя, не исключено, что количество частей, на которые может быть поделена первоматерия, является величиной случайной. Впрочем, сколько бы предметов ни было, совершенно очевидно, что Иоанн описывает процесс Великого Делания.

Поездка была утомительной, конференция – шумной, музей Пикассо закрыт, гулять было холодно, зашел только в Гуэль.

Отель Rex – весь в фальшивом мраморе – не оправдывает пышного названия, скорее бы вернуться в Лондон и завалиться на диван на весь уикенд.

МОРАС

ноябрь, 14

la glace sans tain[30]30
  la glace sans tain (фр.) – стекло без амальгамы. Имеется в виду «Прозрачное зеркало» (1919), сюрреалистический текст, написанный Андре Бретоном совместно с Филиппом Супо.


[Закрыть]

у фелипе есть друг, владелец размокших спичек, у него мерзлые лисьи зрачки и на галстуке вышиты клюшки для гольфа

он дуется, рассуждает о бретоне, посасывая из рюмки полынную горечь, всматривается в меня, будто в хрустальный шар[31]31
  хрустальный шар – атрибут гадателя; подробно описан у Эрнеста Шаля в книге «Crystal Gazing» (1905).


[Закрыть] – или нет, как в бретоновское стекло без амальгамы! – то и дело звонит домой, нежно пытаясь переорать саксофон, у него там мама-девочка, не иначе, хотя – кто нынче читает сарояна? милые мои, пара томительных бездельников, оставил их ночевать на кухне, постелил свое пальто и хозяйкино девичье покрывало в азалиях

о чем я думаю? моцарт в плеере колется стеклянным плавником, бриттен – как итог вычитания, чуть теплится, мягко тлеет, чищу зубы в наушниках, друг фелипе пританцовывает в ванной, почему ты идешь спать один, гальего? спрашивает он

верно – почему? смеется на кухне фелипе, малярию и депрессию в Испании лечат под одеялом, а ты теперь в Испании, в самом ее средостенье

ноябрь, 16

Сеньору Пардес зовут Марияхосе!

ноябрь, 17

Вчера меня мучил полуночный англичанин. Он был почти бесцветный, только немного подкрашенный розовым. Как довоенный снимок. Он хотел какао, горячего какао с пенкой. Ночью у нас подают только кофе, воду и булочки. Ну еще шоколад, если сбегать в магазинчик Серрано напротив. Англичанин называл меня Карлосом и вызывал каждые десять минут, что-то у него там не грузилось, не ладилось, и ему все же хотелось бы какао. Наверное, он ждал утреннего поезда на Лион и не хотел идти в гостиницу из экономии. Наше кафе недалеко от вокзала. Я построгал ему в кофе шоколадку перочинным ножом и добавил молока. Вышло здорово. Ушел он в четыре, не оставив чаевых, забыл только газету с мокрыми пятнами от чашки или нарочно бросил.

Между тремя и семью утра редко кто заходит, я сделал себе кофе – по новому рецепту – и сел читать газету англичанина. Из газеты выпала открытка с репродукцией Караваджо. Усекновение главы Иоанна Предтечи. Внизу было сказано, что картина висит в часовне кафедрального собора, а собор стоит посреди Ла Валетты. Обратный адрес на открытке был мальтийский – до востребования, какому-то доктору Расселлу. От этого у меня заледенел позвоночник. У меня всегда от такого леденеет позвоночник, хотя такое случается сплошь и рядом, и пора бы уже привыкнуть. Адрес получателя был в Лондоне, саму же открытку я читать не стал, это неудобно, хотя ужасно хотелось. То есть сначала не стал. А потом не выдержал и прочел. В ней говорилось об экспедиции и о том, что этот доктор Расселл получил известие от некоего профессора – очевидно, это и был мой давешний англосакс – и готов соответствовать. Еще что-то про раскопки, плохую погоду и трудности с рабочей силой.