Текст книги "Загадка Прометея"

Автор книги: Лайош Мештерхази

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

История называет это бронзовым веком, однако ошибется тот, кто понадеется обнаружить хотя бы в жилище свободного земледельца изделие из металла! Еще тоненькое медное колечко, подарок какого-нибудь более богатого родственника – куда ни шло. Но во время жатвы, можно не сомневаться, ахейцы пользовались все тем же неизвестно с коих пор, от какого предка доставшимся кремневым серпом в костяной оправе. Пахали деревянной сохой, посадки делали с помощью камнем обструганной палки. Да, пелопоннесские бедняки жили все еще в каменном веке, и, когда приходила беда, когда всех молодых мужчин угоняли на войну, собирали во вспомогательные отряды, они имели при себе только стрелы да копья с каменными наконечниками, а кто и просто закаленные на огне древки. Мог ли этот воин рассчитывать на добычу, сходясь лицом к лицу с хорошо вооруженным противником? А ранение, плен и вовсе грозили ему неминуемой смертью: кто же понадеется на выкуп за такого-то нищего? Да и в качестве раба – мы уже о том говорили – кто впустит его в дом, вшивого, вонючего, невежественного? Он едва держится на ногах, тупой от постоянного голода, а как поел, одолевает его лень; к тому же он дик, ненадежен, вороват, того и гляди, сбежит – кто же отправит такого в поле, кто позволит ему приблизиться к скоту своему? Так что не будем осуждать микенских господ за то, что они предпочитали раздобывать себе рабов на войне. Во всяком случае, не будем осуждать их так же строго, как, например, того венгра, который – бывает еще такое – не желает работать и жить рядом с цыганом…

Таково было положение, когда Прометей прибыл в Микены. Да, но ведь речь идет о предвоенной конъюнктуре, могли бы мы возразить. Запахнутые в свиные шкуры кочевники вышли из лесов зимой 1215/14 года. Геракл сам видит их в рабочих лагерях и на учебном плацу!

Что ж, это верно, полудикие жители лесов были нужны – работа кипела, войско быстро увеличивалось. Но собралось их гораздо больше, чем было нужно. Те, кому работы уже не досталось. Кого вербовщики с первого взгляда сочли непригодными. И с кем явились отец и мать, все родичи, все чада и домочадцы. Таков обычай. Не то ли видим мы и сейчас, когда кто-либо получает квартиру в Будапеште или из дальних провинций переселяется в окрестности столицы? Словом, вид микенских предместий не много изменился к лучшему, несмотря на благоприятную конъюнктуру.

Поскольку я всячески избегаю фальшивого и антихудожественного осовременивания, то любезному Читателю нет нужды бояться, что мой Прометей вдруг окажется этаким завзятым революционером. Прометей был бог, следовательно – иная порода! Вопросы исторические и социальные он воспринимал иначе, чем мы. Цари, землевладельцы, ремесленники, землеробы, свободные и рабы – для него все они были просто людьми.

К слову: когда он заговаривал с почти голым или едва прикрытым сапной шкурой выходцем из лесов, последний в большинстве случаев молча пускался наутек. Если же и не убегал, то немедля протягивал ладонь и молча просил подаяния. Совсем уж редко самый отчаянный шел на прямое вымогательство, суясь прямо под нос с отвратительной своей вонью, вшами, гноем. И если все-таки отвечал на вопросы Прометея – бывало и такое, ведь кое-кто из аркадцев и прежде живал в городе, иной раз по нескольку лет оставался где-нибудь в услужении, – то уж непременно оплакивал времена бога Крона, вздыхал по древнему Золотому веку, тому Золотому веку, который – мы прекрасно это знаем – был не только не богаче Золотого века Микен, но, напротив гораздо, гораздо его беднее. И все-таки многие тот век «вспоминали», мечтали, чтобы он вернулся, ибо тогда по крайней мере все жили на маковых зернышках. Вот как эти несчастные информировали Прометея о своих «социально-исторических устремлениях»! Прометей знал, что Золотой век вернуться не может, отчетливо помнил – он-то и в самом деле помнил! – каким этот век был, так что вовсе не желал бы его возвращения. Знал он также, кому даровал огонь. Тот человек не умел еще изготовить для себя даже такую вот свиную шкуру. Тот человек был гол и беззащитен перед жестоким миром, ранящим тело его и пугающим душу. Он дал огонь этому человеку. Не делая никаких различий. Отличив его тем только от животных. Он дал огонь Человеку.

Что ж. Единственное, что он видел везде – в хибарке раба, лачуге бедного земледельца, логове полудикого кочевника, – был именно огонь.

И, как царя, жреца, богатого горожанина, так же спрашивал Прометей и раба, и того, кто обездоленней даже раба: скажите, для чего нужен огонь? И все отвечали ему одинаково. «Чтобы обогреться, пожарить себе пищу, вознести жертву богам!» Только и разницы, что одни говорили: «поджарить мясо», другие: «поджарить маковые зерна».

А теперь представим себе такой потрясающий поворот: Тиндарей пылко расписывает Прометею, как с покорением Азии всем обездоленным достанется и земля и работа. И тут Прометей указывает на бездельничающую при дворе золотую молодежь. (По крайнем мере две дюжины юношей постоянно крутились вокруг Атридов – Агамемнону нравилось главенствовать над теми, кто был старше его; они обсуждали результаты минувшего состязания и шансы последующего, стати самых знаменитых скакунов, вероятность подтасовок, глупость судей, кого из этих тупиц и за что именно следует пустить «на мыло».) Итак, Прометей указывает на самый цвет микенской молодежи и вопрошает: «И этим беднягам достанется работа, правда? И тем, что на окраинах живут, тоже?» То есть ставит на одну доску царевичей и – о небо! – полудиких, обряженных в свиные шкуры кочевников! Он попросту не способен понять разницу между неработающим и безработным! Извольте после этого толковать ему о высокой политике!

А такие несуразные, ошеломительные, повергавшие в немотствование вопросы возникали у него постоянно. Подчеркиваю: не из политических соображений, а всего лишь по божественной его тупости! (Кстати, выяснилось, что он не понимает даже, «зачем для этого Азия»! Он-то, мол, дал ремесла всем людям одинаково!)

Прометей находил все больше предлогов, чтобы проводить время у кузнеца в его кузне. Еще перед отъездом Геракла он выковал ему из звена своей цепи шлем и наплечник. Доспехи в отличие от железной арфы (которую, очевидно, он сделал позднее – быть может, на радостях, что вернулся Геракл) пока еще не обнаружены, однако их существование подтверждено достоверными письменными свидетельствами. (Позднее, разумеется, работу приписали Гефесту!) Возможно, Геракл был в них на костре, так что они прогорели и проржавели. Возможно, они стали чьим-то трофеем в одном из последних его прибежищ, например при разграблении Фив во время войны эпигонов.

В мастерской кузнеца бог ремесел всегда находил себе для развлечения какую-нибудь работу. И кузнец был единственным человеком в Микенах, который на неизменный вопрос Прометея ответил не только: «Чтобы согреваться, поджаривать пищу», но подвел бога к своей плавильной печи и показал, что лично ему огонь нужен вот для этого.

«А жертвоприношения богам?» Что на это ответит кузнец? «Ну, конечно, само собой… Да только скажу вам, сударь, как на духу, хоть вы, может, и осерчаете на меня: это занятие больше пристало жрецам да женщинам. а мне с него проку мало».

Как разнятся друг от друга те, кто обрабатывает землю (есть, например, среди них рабы, возделывающие храмовые и господские угодья, есть земледельцы-арендаторы и свободные земледельцы, на собственных участках кое-как сводящие концы с концами), точно так же и среди ремесленников микенских мы знаем три категории: это ремесленники-рабы, затем свободные мелкие ремесленники (те из них, что работают с металлом, берутся только за ремонт и другие мелкие поделки) и – естественно, на уровне века – «крупные предприниматели».

Наш Кузнец – за неимением лучшего и отличия ради будем называть его так, с прописной буквы, – был кузнец из кузнецов. Он не принадлежал к городской знати, его дом стоял за стеною крепости. Да и не подходил он со своими шрамами, с вытекшим глазом к пресловутой элите. Однако уважением пользовался. Работал он только по государственным заказам. Делал разное – украшения, утварь для жертвоприношений и обихода, главное же – ковал оружие и прочее боевое снаряжение: оси и подрамья для боевых колесниц, ступицы, колесные ободья; носовые шипы и обшивку для кораблей; щиты, наколенники, наконечники для копий и стрел; рукоятки и насадки для больших боевых луков; шлемы и тяжелые обоюдоострые мечи. Металл – медь и олово, которыми царь владел почти монопольно, – Кузнец получал от дворцового храма по ведомости соответственно полученному заказу. Храм давал и рабов – иногда человек двадцать, иногда и сорок – словом, столько, сколько ему требовалось, в том числе нескольких подростков, которых он обучал ремеслу. Четверо постоянных помощников по кузне и несколько домашних слуг были собственные его рабы – доставшиеся от отца, а также принятые либо купленные. Выходя из дому в праздничный день или после работы, он шествовал по улице с подобающей важностью: впереди трусил раб со светильником, сзади выступали телохранители. У него было просторное подворье, двухэтажный дом, сад-огород, за садом – склады для сырья и готового товара, лачуги рабов, плавильная печь, кузня. И как вообще мастера-ремесленники – особенно кузнечных дел мастера в те давние времена, когда ремесло это вбирало в себя многое, когда требовало оно познаний в инженерии, химии и механике, требовало не только технической сноровки, но и искусства, – был наш Кузнец человек трезвый, рассудительный, серьезный.

Думаю, очень скоро Прометей стал предпочитать его общество всякому другому и после отъезда Геракла другом Прометея стал Кузнец.

Так должно было случиться.

Геракл, с небольшим перерывом, провел в походах шесть лет. Все сколько-нибудь выдающиеся участники экспедиции против амазонок, надо полагать, отправились с ним. Тесей был занят своими афинскими делами; если иной раз он наезжал в Трезену, доставшуюся ему от матери, и по дороге заглядывал в Микены, то успевал разве что «заскочить» к Прометею), обменяться несколькими словами.

А Прометею между тем требовался товарищ. С него вполне довольно было времени, проведенного в полном одиночестве.

Он искал друга.

Если бы Прометей, допустим, нашел себе друга и соответственно какую-то роль среди бедноты, мы об этом непременно знали бы . (Правда, тогдашние хроники весьма скупо сообщали о бунтах, но все же факт бунта и имя вожака бунтовщиков сохранили даже столь осторожные и верноподданнические архивы, как, например, египетский.)

Если бы, пойдем далее, он обрел друга – а вместе с ним и роль – при дворе, в этом случае также остался бы след . История вообще фиксирует все, что касается царей, Гомер же приметил каждую мало-мальски существенную деталь, касавшуюся тех царей, которые правили в предшествовавшие Троянской войне десятилетия, а позднее и сами почти все приняли в ней участие. Если бы кто-то из них, ну, скажем, Нестор, водил прежде дружбу с каким-либо богом, в «Илиаде» или «Одиссее» это непременно нашло бы отражение. Все-таки подобное случается не каждый день!

Кроме того, Прометей, обрети он друга в этом кругу, должен был бы участвовать в придворной жизни – развлечениях, жертвоприношениях, празднествах, конных состязаниях, охотах, стрельбе в цель, метании копья и прочих спортивных играх. А поскольку речь идет о боге, то и в преклонном своем возрасте он не мог не показать выдающихся результатов в целом ряде видов спорта. Подвиги же спортсменов, как мы знаем, также сохраняются в веках. Просто невероятно, чтобы столь великий и знаменитый титан не установил хоть в одном виде спорта такого рекорда, который надолго остался бы непревзойденным. Между тем ничего похожего нам не известно – мы вообще не слышали, чтобы в этот период какая-то особа божественного происхождения принимала участие в состязаниях.

Я уже высказывал подозрение, что люди частенько смешивают дела божеские в одну кучу и деяния богов, преданных забвению, нередко перечисляют на счет нового пришедшего к власти бога. Ведь и сейчас еще по всему образованному миру упорно твердят, будто Христос умер и три дня спустя воскрес. И никто .уже не вспоминает о том, что на протяжении тысячелетий точно так же умерли, а «три дня спустя» воскресли Адонис, Таммуз и многие другие, несть им числа. Так что, во избежание недоразумения, замечу: цель моих изысканий была не в том только, чтобы выяснить, какими подвигами поразил смертных Прометей, скажем, на микенских ристалищах. Я был более осторожен. Я удовольствовался бы даже самыми туманными сведениями о пребывании в предшествовавшие Троянской войне десятилетия при каком-нибудь пелопоннесском дворе божества, чьи свершения могли бы навести на мысль, что это божество заменило собою в преданиях Прометея. Ничего подобного обнаружить не удалось.

Мне не удалось обнаружить ни единого упоминания о каком бы то ни было божестве, хотя бы отдаленно соотносимом с Прометеем, которое в означенное время в каком-либо из городов Пелопоннеса фигурировало бы среди бедноты, или при дворе, или на спортивных состязаниях.

Зато мы находим целый ряд упоминаний о том, что в это самое время некое божество выполняло различные литейные и чеканные работы по микенским заказам. Божество это именуют Гефестом. Он изготовил, например, для Ахилла парадный щит, подробное описание которого дошло и до нас. Он сделал, далее, шлем Гераклу, и притом – важная деталь! – из железа! Не стану и перечислять тех, кто носил шлем, нагрудный панцирь, щит «работы Гефеста» в войске ахейцев. Напомню еще только, что в доспехах «Гефеста» появляется также эфиопский царь Мемнон, вождь сражавшихся против ахейцев ассирийских вспомогательных отрядов. Выходит, «Гефест» работал и нашим и вашим? Кто тут разберется? Насколько я знаю, никто до сих пор и не пытался этого сделать, между тем решение просто. Прежде всего – Гомер тут, видно, задремал – Мемнон предводительствовал не ассирийскими, а египетскими (притом основными) отрядами, эфиопы служили Египту! Далее – откуда его доспехи? Вспомним последний поход Геракла, его посещение Египта с дипломатической миссией, подношение богатых даров – в Египте учитываемых особенно ревниво. Чем мог он более всего потрафить славному и популярному царю, «черному Ахиллу», как не красивыми доспехами, делом рук кудесника Прометея?! Даже если бы это не было столь очевидно – иного объяснения нет.

Не знаю, что думать относительно таких мотивов Гомера, как «самоходные треножники-сиденья» (или столы) и делающие всякую работу «железные девы». Все это тоже, согласно Гомеру, сотворил Гефест – просто для собственного развлечения, а также чтобы помогали ему в работе. Поскольку речь идет о боге, в конце концов, все может быть. Однако я не хочу перегибать палку, утверждая, будто бы пресловутый «Гефест» изобрел «Велорекс»[39]39
  «Велорекс» – автомашина для инвалидов чехословацкой марки.


[Закрыть] и человека-робота. Согласен считать то и другое характерно сказочными мотивами, которые попали в легенду уже как более поздние наслоения. Лишь об одном могу я здесь спросить, и с полным правом: а почему, собственно, подобные сказочные мотивы попали именно в эту легенду?!

Если есть бог, в чем-то сопоставимый с Прометеем, то это именно Гефест. Поэтому, кажется мне, не порождение собственной фантазии, а фактами доказуемая истина заставляет меня утверждать: шлем Геракла, щит Ахилла, доспехи Мемнона выковал в кузне микенского Кузнеца Прометей. Он же изготовил и смонтировал различные машины, механизмы, и люди ходили на них дивиться, тут же складывая о них легенды, которые передавались из уст в уста. Если, например – что вполне вероятно, – он установил молот, приводимый в движение водяным колесом, или водяным же колесом раздуваемые двойные мехи, то уже третьи и четвертые уста вполне могли рассказывать – подобно Гомеру – о «девах неутомимых, железных девах-рабынях».

Однако мне хотелось бы привести еще доказательства. Гефест, как свидетельствуют все прочие данные, выполнял заказы одних только небожителей. Он дважды побывал на Земле, и оба раза – значительно ранее описываемого нами времени. Во второй раз его сбросил на Землю взбешенный Зевс: бедняга так и шмякнулся… Вероятно, именно тогда он одарил жителей Лемноса кое-какими поделками из металла, но все это были вещи довольно примитивные. Они даже в ряд не идут с тем щитом, например, – истинным произведением искусства, – подробное описание которого дошло и до нас.

Далее: Гефест, как мы знаем, был довольно глупый бог. По-моему, и к двенадцати главным богам олимпийские заправилы причислили его только для камуфляжа: вот, мол, и настоящий трудяга от станка восседает на Олимпе! Даже в те времена, когда олимпийцы были еще in floribus [40]40
  В расцвете (лат.).


[Закрыть], о глупости Гефеста ходили анекдоты. Да вот, хотя бы: когда он догадался о неверности своей супруги и с помощью пресловутой медной сети поймал обнаженных (и, как говорится, «в самой недвусмысленной позе») тайных любовников, разве он повел себя разумно?! Хотя бы поколотил обоих, выгнал жену на все четыре стороны?! Какое там! Он созвал богов и, «дабы устыдить преступников», продемонстрировал их бессмертным. Каков же был результат? Обнаженная Афродита и другим богам пришлась весьма по вкусу, к тому же они убедились воочию, что красотка доступна. Да и сама Афродита закусила удила – все равно ведь прахом пошло ее доброе имя! И началось тут – как бы это выразиться – поточное производство рогов для Гефеста… Нет, не могу себе представить, чтобы Гефест способен был выковать тот чудный горельеф – щит! Неправда, невозможно поверить. И хитроумные автоматы – нет, не верю! Встречались и мне золотые руки, великолепные умельцы, весьма беспомощные притом в делах житейских, но не настолько же!

Напротив, Прометей, как свидетельствуют факты, был очень умным богом. Сколько раз сам Зевс просил у него совета в важных вопросах. (И ведь не мог – даже Зевс не мог – провести его с Пандорой!) Так почему же мне верить, будто щит Ахилла изготовил грубый и глупый Гефест, который, между прочим, и на Земле-то не бывал в те времена?! Тогда как Прометей, как я знаю, был, и не где-нибудь, а именно в готовящихся к Троянской войне Микенах!

Полагаю, спорить здесь не с чем. Вот только позднее мне еще нужно будет вернуться к вопросу, по какой все-таки причине этим изделиям, выполненным куда более знатным по происхождению богом, была присвоена марка Гефеста!

Итак, Прометей в Микенах стал чем-то вроде помощника Кузнеца, мастером, выпускающим из рук своих особенные, уникальные, высокохудожественные изделия. Даже при наличии косвенных вещественных и письменных доказательств это утверждение звучало бы чересчур смело, не исходи мы из того постулата, что должен же он был что-то делать , что безделья не вынес бы даже бог. А если так – что он мог делать еще, что иное мог он делать?

У нас есть все основания полагать, что Прометей в Микенах не сразу, конечно же, добрался до кузни. Что поначалу им попытался завладеть двор. Живой бог в Микенах – шутка ли! Чтобы рассеять все сомнения, исследуем и эту сторону проблемы: почему Прометей не мог остаться при дворе, почему не освоился, не пустил корни в тесном кружке «родичей»?

Разумеется, не затем так любезно, детально и всесторонне старались царедворцы помочь ему разобраться в вопросах внутренней и внешней политики, чтобы он всего-навсего в них разобрался. А разве мы затем везем на завод или в сельхозкооператив какого-нибудь фабриканта из ФРГ, чтобы он только дивился, разинув рот? Нет, мы делаем это для того, чтобы он, вернувшись домой, пошатнул капитализм. Хоть немножко. Скажем, предоставил нам кредит. Так и с Прометеем: микенцы ждали, чтобы он определил свою позицию и оказал божественную поддержку (в те времена это именовалось пророчеством). От Прометея ждали пророчества, хотя он сразу же объяснил, не так ли, что умеет «провидеть будущее» – рассчитывать наперед, но пророчествовать не умеет. Объяснить объяснил, однако придворная знать уразумела тотчас, что Прометей просто не понимает, что такое «пророчество». И продолжала ждать его.

Ожидал пророчества тот же Атрей по поводу междоусобицы с братом Фиестом и верховной власти, «назначенной ему самим Зевсом». Конечно, довольно скоро, хотя, когда именно – уточнить не могу, Атрей и завел о том разговор. Что мог ответить ему Прометей? Попробуем уловить ход его божественной мысли. «Если ты захватил силой эту твою Зевсом назначенную верховную власть, то кто-то другой и у тебя может отнять ее силой». Пусть он не слово в слово сказал так, но иного «пророчества» дать не мог. «Рассчитать вперед» в данном случае по данному вопросу можно было только так. Ну и пророчество! Столько-то Атрей знал и сам. И такое «пророчество», разумеется, обнародовать на захотел.

Или еще один щекотливый вопрос и опять затрагивавший авторитет Атрея: общественное мнение не было единодушно относительно того, кому персонально дал огонь Прометей. Вообще-то полагали, что Форонею, отцу Пеласга. Но в противовес этому «святое семейство» старалось утвердить собственные традиции: огонь получил один из их предков, вопрос только в том, кто именно

– Пелоп или Тантал? И Атрей прямо задал вопрос тому, кому это ведомо было лучше всех: верно ли, что он дал огонь Форонею? Прометей самым решительным образом ответил отрицательно. Великолепно! Теперь уж Атрей повторил свой вопрос публично, перед всем двором и множеством гостей. «Заявляю совершенно твердо, – повторил Прометей, – я дал огонь не Форонею». – «Значит, Пелопу, не так ли?» – «Нет, не Пелопу». – «Ах, ну, конечно, Танталу!»

– «Нет, не Танталу». – «Всеблагое небо, тогда кому же?!» – «Человеку», – сказал Прометей. Но что это значит – «Человеку»? Это же ничего еще не значит! Кто он, человек, – ведь было же какое-то имя у того царя!.. И тут полились пространные рассуждения, поистине пустословие – вернее не скажешь! Тогда, дескать, еще и слова такого не было – «царь». (Да что «царь» – и рабов, выходит, не существовало!) А был только Человек, которому Прометей и дал огонь, дабы отличить его от Животного. Вернее, от прочих животных. И говорить-то Человек еще не умел, только блеял невнятно, и уж какой беспомощный был… Предок Атрея, предок присутствующих владетельных «родичей» – блеет! Да еще беспомощен! И – вовсе невероятное: он во всем был равен слугам! В конце концов, еще выяснится, будто он равен был и предкам дикарей этих, что в свинячих шкурах ходят!

В самом деле, ситуация немыслимая! Атрей на вершине славы, Атрей, которому сопутствует успех за успехом… Впрочем, что же – Атрей! Возьмем хотя бы нашу просвещенную эпоху, эпоху демократизма и научного мышления! Разве посмели бы мы опубликовать в газете, что такой-то политический деятель происходит от обезьяны? Или в областной газете – что предок представителя совета блеял? Или в армейской газете – что предок генерала был совершенно беспомощное существо?

Продолжать ли? Вспомнить ли о том, как высказывался Прометей о войне? «Кто возьмет в руки меч, тот сам может быть сражен им. Кто хочет раздобыть рабов, рискует сам попасть в рабство. Кто жаждет победы, может сам оказаться побежденным». Вот тебе и пророчество!

А что говорил он о рабах? «Так вот же они, излишки рабочей силы, незачем ради этого отправляться за море!» Сразу видно, что не доводилось ему иметь дело с дикарями в свиных шкурах!

Или о «вонючих сидонцах»: «А вы поступайте, как они!» Ну и ну, тогда уж надежнее пиратство.

Высказывался он, разумеется, совсем не категорически. Просто задавал вопросы: «А у них разве нет оружия?.. Ну, а если он захватит тебя в рабство?.. А может, и вам поступать, как сидонцы?»

Да и вообще – уж эти его вопросы!

Ученые мужи, толкуя исчезновение Прометея, оперируют двумя терминами, и, по моему разумению, совершенно напрасно, ибо термины эти решительно ничего не объясняют. Они говорят: потому исчез Прометей, потому сохранились двенадцать олимпийцев, что двенадцать олимпийцев были богами полиса , тогда как Прометей – богом tekhne[41]41
  Ремесло, искусство (греч.).


[Закрыть]. Я не стану сейчас отвлекаться и напоминать о том, что двенадцать олимпийцев тоже не все были богами полиса, то есть олицетворяли идею государственности, в особенности же не были таковыми сотни богов и божков помельче вокруг них, которые, однако, тоже сохранились. Нет, то, что произошло с Прометеем, произошло в Микенах. Там, где Прометей жил после освобождения. Именно в те самые десятилетия, перед Троянской войной.

Прометею рассказывали о наиболее животрепещущих, наиболее злободневных проблемах микенской политики. И просили пророчества. А он – мудрец, «промыслитель», «провидец» – анализировал, «рассчитывал» и все им выкладывал начистоту, как и подобает богу, который любит Человека.

И потому потерпел крах.

Правда, господа микенцы в основном отмалчивались – но что они думали про себя относительно его «предсказаний»! Те, кто подоброжелательней, фыркали: «Сразу видно, что с неба свалился!», «Право, наивные у него представления об элементарнейших законах экономики». А злые языки нашептывали: «Видно, Геракл его уже обработал». Или даже: «Ставленник Геракла, дело ясное!»

Однако поначалу, и еще очень долго, озабоченно морщились микенские лбы: «А он хитрей, чем мы предполагали, – так и норовит нас облапошить!» И, утомясь от усилий, время от времени уже подумывали: может, и не стоит просить у Прометея совета.

А Прометей, вероятно, слушая их пререкания, приходил к выводу, что тратить время на бдения в государственном совете – дело, кажется, совершенно пустое.

Но будем осторожны – очень осторожны! – рассуждали столпы микенского общества. Ведь Прометей – бог! Да, как ни смотри, бог! И, похоже, не столь уж опальный, не в такой уж немилости у Зевса, ведь с тех пор, как он здесь объявился, в городе – никаких бедствий, напротив! (Да, и Зевс, как только дело касается какого-либо божества, всегда на защиту своего рода-племени становится!)

И микенцы снова и снова старались прямо или обиняками нащупать, выпытать с осторожной почтительностью, в чем состоит его божественная сила. Странно казалось им, что Прометей не требует себе храма, жертвоприношений, не назначает обрядов, да они не слишком ему тут и верили; просто приняли к сведению, что высказываться на сей счет он пока не желает. Видно, помочь городу не очень-то способен. Но повредить – может!

Надо полагать, им все больше не давал покоя вопрос, какие имеются в его распоряжении санкции. Вопрос чрезвычайно важный, быть может наиважнейший! Подбирались они к нему всячески, и так и эдак, со всех сторон.

– Не прогневайся, господин мой, но ведь мы не знаем обрядов и церемоний, тебе угодных, и домочадцы наши и слуги того не знают. Будь добр, поведай нам, что запрещаешь ты, как и за какие провинности караешь! Ни за что на свете не желали бы мы оскорбить тебя, не хотели бы по незнанию своему совершить нечто такое, из-за чего мы сами или слуги наши вдруг ослепли бы, или обратились в летучих мышей, или подверглись иной какой напасти, как это у вас, богов, в обычае.

А Прометей и в сотый раз твердил одно и то же: поймите же наконец, я – добрый бог!

Чем, разумеется, ничуть их не успокаивал. Оно и понятно. В самом деле, взять хотя бы Гестию – тоже ведь добрая богиня, уж кто-кто, а Гестия действительно добра. Всякий раз, как на небесной агоре [42]42
  Место народных собраний в древнегреческих городах; там же вершился суд.


[Закрыть] идет суд, Гестия неизменно стоит за обвиняемого. Гестия охраняет путников, у Гестии ищут спасения преследуемые, она в самом деле сплошная доброта – еще бы – богиня домашнего очага. Однако, оскорбленная, умеет наказывать и она, наказывать ужасно!

Но Прометей только смеялся на это:

– Гестия умеет, а я нет. Ну как вы не понимаете: я – добрый бог.

В конце концов они поняли – долго-предолго не понимали, но потом все-таки поняли: как видно, бывает и такое. Боги есть всякие, почему же не быть и Прометею – доброму богу. Поняли, что это природа Прометея – быть добрым богом, и самая суть его в том, что он добрый бог, а не был бы он добрым – не был бы и Прометеем, вообще уже не существовал бы. Иными словами, Прометей не может не быть добрым богом.

Повторяю, поняли это много-много времени спустя. По моим наблюдениям – даже при регулярных соприкосновениях, – проходит лет пять-шесть, покуда люди поймут такое и поверят.

А пока что микенцы еще боялись.

Между тем двор по-прежнему волновала Прометеева цепь. Естественно: железная цепь такой величины и в самом деле вещь незаурядная. Ну, хорошо, Прометей отказывается от храма, не желает и корпуса жрецов для почитания и хранения цепи. Что-то здесь, конечно, не так, но, черт возьми, в конце концов у него есть на то свои причины: он не желает отдавать свою цепь ни храму Зевса, ни Геры или кого-то другого, желает сохранить ее себе на память.

Да, но что значит – «сохранить на память»? Если бы он действительно сохранял се!

Но мы знаем: Прометей только что отхватил от цепи солидный кусок, чтобы выковать шлем для Геракла. Мы заблуждались бы относительно Прометея, вообще не поняли бы его сущности, если бы предположили, что он способен был отпустить Геракла в новые его опасные и дальние походы все с той же бутафорской львиной мордой на голове, когда у него самого лежит без дела – просто так, на память! – великолепная, выкованная Гефестом цепь из благороднейшей стали. (Что-что, а делать цепи Гефест был мастер: однажды, как мы знаем, он и Геру на цепях подвешивал. Правда, для Геры сковал их из серебра. Все-таки – мать.)

Шлем все еще не найден, и описаний его нет, однако, зная другие работы рук Прометеевых, можем не сомневаться: Прометей сделал для Геракла очень красивый шлем. Он был тоньше, легче бронзовых и притом прочнее. Но почти полуметрового куска цепи как не бывало! Что он делает?! Так вот и собирается растранжирить все? Нет, это недопустимо! Город-то бедный. Ну, хорошо, хорошо, богатый, конечно, богатый, самый богатый город в Европе. И все-таки – бедный в сравнении с лелеемыми им планами, грандиозными планами! Да и не в том дело – просто сейчас как раз такое время, когда каждый талант на счету! Прометей – гость Микен, он даже намерен как будто вообще здесь обосноваться («О, для нас это высокая честь!»), но его цепь – неважно, где она висит, в храме или у него дома, как память, – это городская реликвия, общая драгоценность, сокровище, принадлежащее всему городу! И вот, часть этого бесценного металла – на голове Геракла; кто знает, куда еще этот шлем попадет, где окажется?! Что за беда, если бог дает какие-то туманные советы? Это все пустяки: вежливо его выслушаем и поостережемся советами пользоваться. Но железная его цепь – это деньги! Сокровище!

Вот только кто решится сказать ему, да и как такое сказать? Отобрать-то все же нельзя. Даже если это правда, что он «добрый бог» и мстить не будет, не годится столь грубо нарушать законы гостеприимства. Можно ли подвергать себя гневу Эриний?