Текст книги "Лоредана"

Автор книги: Лауро Мартинес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

25. [Орсо. Исповедь:]

Подождите, отец Клеменс, я не поведал еще о подробностях покушения на мою жизнь. Вот факты.

Однажды в конце марта в 1527 году, после заката, в нижнем городе на меня напал незнакомец, когда я выходил из церкви Сан-Барнаба. У него под одеждой был спрятан небольшой меч, которым он нанес мне сильный удар. Однако я спасся, ибо случайно он попал прямо в толстую книгу, спрятанную под моим плащом (я только что забрал ее из церкви), и слегка поранил мне левую руку. Я скрылся, бросив книгу прямо в лицо незнакомца, мгновенно повернувшись и нырнув в темную церковь. Хорошо зная эту церковь, я укрылся от него в тени и темноте бокового прохода – он вбежал за мной. Священник и двое прихожан, заслышав крик и топот, поспешили на улицу позвать на подмогу. Нападавший бежал, а я через какое-то время спустился в склеп. К счастью, шум не достиг ушей ночных стражников, мне удалось заручиться молчанием трех-четырех свидетелей, и вскоре я добрался до дома моего друга, цирюльника, жившего по соседству, который так хорошо обработал рану, что через пять недель я полностью поправился. Помните? Вы заметили шрам.

Кто-то решил, что мне следует внезапно умереть. Но как я мог поменять свои маршруты и распорядок дня, не изменив своим обязанностям? Скрыться, отказаться от духовных дел и от Третьего Города? Нанять тайных телохранителей для своей защиты, как делают некоторые священники и кардиналы в Риме? Конечно нет, все это было невозможно. Но мне никак не удавалось быть в должной мере осторожным. Поэтому каждый день я жил под угрозой смерти. Что-то надо было сделать.

Третий Город, признаюсь, раскололся. Небольшая группа отделилась от нас три года назад. Я знал своих будущих убийц, их было трое. Они были охвачены звериной злобой. Третий, так я буду его называть, был францисканцем и должен – у меня есть все основания полагать – извлечь урок из судьбы других двоих, мирян. В соответствии со своим положением я держал совет с членами моего кружка за пределами Венеции. И вот что случилось: этих двоих убили.

Отец Клеменс, эта расправа произошла с моего согласия, я несу ответственность за убийство двоих людей. Я убил, защищая себя, но ни на минуту я не полагал, что это деяние правильно.

Это надо было сделать во имя Третьего Города, и я бы сделал это снова. Но меня это мучает, по ночам я просыпаюсь в холодном поту, ибо убийство по любой причине – всегда нечестивое деяние, жестокая кража божественного дара. Я раскаиваюсь, я чувствую глубокую и искреннюю печаль, но какой в этом прок, ведь, как я сказал, я бы снова совершил это преступление против Христа.

Я вижу, как за моими рассуждениями проступает лик смерти. Убивать грешно, а убивать по необходимости? Оправдывает ли нас необходимость? Можем ли мы делать зло для того, чтобы творить добро? Может ли высшая моральная необходимость принуждать к злу? Нет, нет, такие размышления – колыбель злых намерений. Тогда давайте посмотрим на это по-другому: наказать зло не есть зло. Но кто может сказать нам, что есть зло, кто его определяет? Правительства, советы, церкви, соседи, общины, просто люди? Как же так, если они склонны к ошибкам, грешны, пристрастны, самоуверенны, непостоянны, горды? И все же они кричат: «Давайте убьем этого, он плохой!»

Да, давайте убьем этого, раз уж мы живем в царстве животных и полного абсурда…

Я вновь и вновь прохожу по этому порочному кругу и не нахожу выхода. Посему я могу только отдаться вашему милосердию, отец Клеменс. Лишь ваши молитвы и благословение смогут спасти меня от этого греха, потому что раскаяние мое немедленно тонет в трясине противоречий. Я ничего не могу разглядеть ясно и прямо. Да поможет мне Бог!

А теперь расскажу о заговоре.

В самом начале делом Третьего Города была только медитация. Его члены пытались вообразить высший город, простирающийся, подобно мечте, над исчезающими вдали песчаными отмелями лагуны. Со временем они находили все больше и больше последователей в нижней и верхней Венеции, в Падуе, Виченце и других городах под властью Республики. Они действовали очень осторожно. О том, что я вошел в группу, мне сообщили последнему.

Вернувшись из Сирии, я стал призывать к активным действиям. Я спорил яростно, хотя я не принадлежу к типу горячих голов. Мне возражали, что Царство Божие не от мира сего, а я отвечал, что мы и не ищем его здесь, это было бы глупо. Напротив, мы желаем вещи предельно практической: солнца и справедливости, уже достигнутой в других городах.

Поскольку призыв к действию исходил от меня, я был избран эмиссаром и отправился, в своей доминиканской рясе, в Виченцу и другие близлежащие города, чтобы сообщить о новом плане нашим людям на местах. Эти встречи, всегда окутанные аурой религиозности, стали для меня настоящим испытанием, в некоторых случаях приходилось горячо спорить и убеждать, особенно когда единственным препятствием был страх наших соратников. В иных случаях, когда сообщения наших осведомителей и мое собственное впечатление от группы вызывали опасения, я угощал их пресной смесью религиозных идей – хлебом и молоком, а не нашим истинным планом. Ибо один предатель мог выдать всю пятерку.

Это может удивить вас, отец Клеменс, но мне известно, что вы и ваша семья в Падуе однажды чуть не попали под карающую длань Совета Десяти и что в юности Совет продержал вас в тюрьме шесть лет, несмотря на вашу невиновность. Поэтому, чтобы не компрометировать вас, я не буду называть имен… [здесь рукопись повреждена водой] сопротивление.

Если бы с целью уничтожения верхней и нижней частей города и соединения их в один нам пришлось бы захватить несколько аристократов и держать их в заточении, пока реконструкция не будет завершена, погубило бы это мою душу? А если бы, в худшем случае, тем из них, кто решился бы на вооруженное сопротивление, пришлось умереть, разве не столкнулся бы я с еще большей опасностью? Конечно да – даже если рассматривать их смерти как неизбежные жертвы в столкновении добра и зла. Вот оно опять, это столкновение. Посему вы имеете полное право спросить, а кто, собственно, я такой, я – монах и священник, чтобы решать, что есть добро в мирских делах. Я отвечу, что пути добра и зла не разделяются на два разных порядка существования, духовный и преходящий. Такое разграничение – софистика. Кесарю – кесарево? Но разве кесарю позволено калечить род человеческий, при условии, что он не вмешивается в дела церковные? Странная вольность. Предводители венецианской знати прекрасно знают, что для них добро: отбирать солнце у нижнего города и самим нежиться в его лучах. Как могу я сомневаться, что их понимание – зло?

Я молюсь, чтобы эти вопросы нашли свое разрешение к тому моменту, когда я дойду до окончания моего повествования.

26. [Фальер. Тайная хроника:]

Скандал, вызванный дефектом влагалища у Квирины, бросил тень и на ее младшую сестру, четырнадцатилетнюю Лоредану – необыкновенную красавицу, которая, как болтали в те дни, была прекраснейшим созданием в Италии; я и сам могу подтвердить, что, завидев, как грациозно она идет по улице в дымке шелков и лент, любой мужчина невольно замедлял шаг. Казалось, она излучала чистоту. У нее были глубокие серые глаза, копна каштановых волос, сияющая кожа, чарующая улыбка, безупречные руки с длинными пальцами, прекрасно сложенное тело, прямая и легкая поступь и губы, свежие, словно утренняя роса. И все же ее отцу, сиру Антонио, потребовалось четыре года и королевское приданое, чтобы устроить ее брак. Причиной тому, как говорили некоторые, был скандал с Квиринои; однако многие утверждали, и еще большее количество людей этому верило, что отец тянул с устройством брака Лореданы, потому что так любил и баловал свою дочь, что не мог смириться с необходимостью отдать ее другому. Поразительно, что он отказывался жениться вторично, несмотря на то, что у него не было сыновей – ни законных, ни побочных, которые могли бы унаследовать его имя и состояние, и это в свою очередь вызвало толки о его противоестественной привязанности к Лоредане. Однако, чтобы быть правдивым, я должен прибавить, что он содержал привлекательную любовницу в нижнем городе и, казалось, был в нее сильно влюблен. Таким образом, дочь и подруга, великие радости его жизни, – не считая интриг во Дворце – удерживали его от повторной женитьбы и рождения законных наследников.

Что было у него на уме? Какой толк в богатых владениях, если их нельзя передать сыновьям, порождению чресл своих?

27. [Лоредана. Исповедь:]

Я подошла к той части, которой более всего боюсь, к капитану, и я не буду рассказывать много, признаюсь, это слишком постыдно. Вы должны подумать: «Сначала она стыдится своих историй, потом рассказывает их, но все они – лишь грех и мерзость». Да, и опять да, но, рассказывая все эти вещи, записывая их, я их изменяю, вернее, изменяюсь сама. Если я один раз сейчас расскажу все это, я очищусь, ибо эта гадость все еще тянет меня вниз, и хотя вы думаете, что я возбуждаю себя, описывая, как все было, я отвечу, что я вынуждена. Вынуждена выпустить наружу все скрытые чувства и оставить их позади, не только позорные поступки, но и слова, и весь грех, который идет рука об руку со словом, ибо слова и грех тесно связаны во мне, когда я рассказываю, что случилось. Я не знаю другого способа избавиться от греха.

Что ж, теперь о капитане, самом страшном человеке, которого я когда-либо знала. Марко так никогда и не простил нас с Агостино, ему хотелось думать, что я низкая изменница и шлюха, он хотел наказать меня за это, и поэтому, я думаю, он связался с капитаном, и эти двое чего-то поджидали и на что-то рассчитывали. Я не знала, что они замышляли, но они еще не были любовниками, я уверена, потому что Марко не отдался бы другому, не вовлекая в это меня, свою жену. В любом случае я ждала, шло третье лето нашего брака, но я забыла сказать, что в тот год капитан часто отлучался в море, он уходил и возвращался, мы редко видели его. Затем летом и осенью он стал чаще посещать наш дом, я имею в виду наш дом в Асоло, где мы проводили лето. Что ж, день наконец настал, они осуществили свои планы. Теперь я исповедуюсь в своих последних смертных грехах, событиях двух дней, и я пронумерую их (1) и (2), так же, как я вношу записи в свои расходные книги, куда попадает только существенное, но даже так я не смогу рассказать о них правильно, потому что слишком стыжусь подробностей. Понимаете, я хочу рассказать вам все, но потом пугаюсь и отступаю, затем же говорю слишком много и бесстыдно, поэтому мне придется блуждать вместо того, чтобы идти прямо.

(1) Однажды рано утром Марко велел мне приготовиться к поездке и хорошо укутаться, особенно прикрыть лицо, чтобы меня не узнали, он сказал, что мы посетим постоялый двор в часе езды от дома и проведем там ночь и мне не надо седлать лошадь, я поеду за капитаном на его лошади, чтобы не вызывать лишних неудобств, ведь постоялый двор был собственностью капитана. Я заперлась в комнате и сказала, что не поеду, что не хочу больше принимать участие в его злодеяниях. Затем последовала оскорбительная ссора, я кричала на него из-за двери, а он грозил, что сломает ее, а я назвала его содомитом. Он только засмеялся и сказал, что оголит мои ягодицы перед капитаном, если я не выйду, и что велит слугам связать меня и перекинуть через седло и заставит меня поехать, ведь он знает, что я лживая изменница. Я знала, что он это сделает, он уже разъярился, поэтому мне пришлось сдаться, или бы он сломал дверь.

Потом – только представьте это – он заставил меня надеть свои бриджи для верховой езды под юбку, и когда я села в седло за капитаном, я дрожала от страха, и задрожала еще сильнее, когда мы тронулись и мне пришлось крепче ухватиться за него. Весь наш путь был лед и пламя, пока мы ехали галопом по полям, а я разрывалась между страхом и грешным удовольствием, зарождавшимся у меня внутри. Помните, я обнимала капитана за талию, а у него было красивое крепкое тело, хотя он и пугал меня, и это тоже было частью греха. Поездка возбудила меня, и когда мы приехали на место, на бриджах Марко было мокрое пятно посередине. Когда мы поднялись в наши комнаты и я получила время, чтобы умыться и переодеться, они вошли ко мне в комнату, вошли, мило беседуя, и вы не поверите, но капитан взял бриджи с кровати и, пробежав пальцами по ластовице, со смехом показал Марко влажное пятно. Я лишилась дара речи, лицо мое пылало, я отвернулась от них и хотела убежать, но капитан сказал: «О Небеса, какое прекрасное начало, очень неплохо, мадонна Лоредана!» Они оба хохотали как безумные, и тогда я поняла их игру, они собирались напасть на меня прямо здесь и сейчас, и я сказала себе, что не позволю им сделать это без моей помощи, я присоединюсь к ним и буду делать все их штучки так же хорошо, как и они, я станцую с ними и постараюсь вызнать их тайные намерения, и. я также подумала: «Прекрасно, Марко, я заставлю тебя заплатить сполна за твое веселье, причем к своей выгоде!»

Я вошла на постоялый двор, закрытая вуалью, и все, кто видел нас, должно быть, подумали что я куртизанка или что-то в этом роде. В моей комнате зажгли свечи и накрыли ужин, они болтали о своих лошадях и дальних плаваниях и поездке сюда, но я не произнесла ни слова, я решила, что быть немой, как животное, – лучший способ держаться от них на расстоянии, наблюдать за ними и понимать, что делать. Капитан был крупным мужчиной, как Агостино, с массивным носом, седеющими усами, неровными зубами, тяжелым взглядом карих глаз, он носил сапоги до колена, много говорил, был умен и держался с большим достоинством, как сир Антонио, мой отец. Когда мы перешли к фруктам в конце ужина, капитан поднялся и запер дверь, а затем произнес небольшую речь и сказал следующее: «Госпожа Лоредана, сегодня ночью вы получите урок послушания, мой дорогой Марко постоянно на вас жалуется, он говорит, что его жена горда, упряма и строптива и всегда хочет сделать все по-своему. Неужели это правда? При всем уважении призываю вас вспомнить, что вы женщина и всего десять месяцев прошло с тех пор, как вам исполнилось двадцать. Может, вы забыли, что сир Марко – ваш законный господин и повелитель, не так ли? Да, это так. Что ж, а теперь подойдите сюда как послушная молодая женщина и преклоните колени перед столом, да, вы должны встать на колени прямо здесь, между мной и Марко, и не смотрите на него, не надо на него смотреть, в этом уроке я ваш господин и повелитель». Сердце мое бешено колотилось, но на устах была печать, и я сделала то, что он приказал: опустилась перед ними на колени, а затем он заставил меня, встав на четвереньки, спрятать голову и плечи под скатертью, так что на виду осталась только нижняя часть. Так я стояла и думала только о том, как перенести, подавить стыд, я стиснула зубы и схватилась за ножку стула или что-то в этом роде, а мой супруг сидел и смотрел. Чудовище, пусть подавится этим позором, это его позор, а не мой, женщина – всего лишь образ и подобие своего мужа. И пока я так думала, Марко или, может, капитан, не знаю, кто именно, начал тихонько поднимать мои юбки, я едва это почувствовала, но вскоре ощутила холодок у ягодиц и поняла, что они обнажены. Ах вот чего добивался мой почтенный муж: выставить меня перед глазами чужого, чтобы поучить послушанию. И хриплый голос капитана произнес: «Мой дорогой Марко, вы счастливчик, о прекрасная Лоредана, она – произведение искусства. Ваша жена обладает прекраснейшими округлостями в мире, это зрелище, достойное поклонения. Взгляните на изящную линию бедра, на эти розы и эту ямочку, и как же мило все линии смыкаются у этого милого кустика! Что ж, мы, безусловно, узнаем, как их разомкнуть, не так ли, Марко? Насладимся же тем, что послали небеса!» Тут капитан приблизился и стал касаться моего тайного сада (это его слова), но его рука была такой нежной, такой ласковой, она понравилась мне так, что я стала сама не своя, отец Клеменс, я вся превратилась в эту часть, я растаяла, ничто в мире более не имело значения.

О мой мудрый отец, останьтесь со мной здесь, в самом центре греха, – эту гадость необходимо уничтожить. Пальцы капитана все ласкали и исследовали меня, и вскоре он сказал: «О, как вы влажны, мадонна Лоредана. Постойте, не двигайтесь, вот так, я уже подготовил рукоять своего клинка и сейчас собираюсь погрузить ее внутрь и слегка надавить, да, так. Ах, вам это нравится, я вижу, что нравится, замечательно, идите же сюда и примите мой клинок». Так все и было, отец Клеменс, и я продолжу писать, я должна это рассказать. Капитан ласкал меня рукоятью своего клинка, он знал, когда быть нежным, а когда – напористым, и мой сад раскрывался ему навстречу, и наконец мне пришлось сжаться, стиснуть зубы и напрячь мои срамные части, только бы не показать, как я наслаждаюсь. А он сказал мне: «Жаль, что вы не видите лицо вашего мужа, он наблюдал за рукоятью в вашем саду и чуть не лишился чувств от восторга». Затем он добавил: «А теперь, госпожа Лоредана, давайте продолжим урок, вам еще предстоит кое-что выучить. Пока мы с вашим мужем и господином, сиром Марко, будем лакомиться фруктами здесь, наверху, вы отведаете сладкого десерта под столом. Вы должны показать всю свою преданность и почтительность». Он нагнулся, схватил меня за волосы и затолкал под стол так, что лицо мое оказалось между его ног. У него были большие руки, как у Агостино, и в полумраке я видела, как он расстегивает пуговицы, и вот прямо перед моим лицом оказался его сокол (как он его называл) и стал искать мои губы, а капитан в это время болтал с Марко и смеялся. К этому времени меня уже не надо было понукать, стыд оставил меня, я села на пол, придвинула его к себе, развела его колени и обеими руками схватила сокола и взяла головку в рот, словно собака, глодающая кость (так я была послушна), и сжимала губами шейку и глазок. Я настолько забыла честь, что сравнивала его с членом Агостино. Я не могла сказать, чей был больше или вкуснее, но я знала, что капитанов мне нравится больше, опасность обостряла чувства. И вот милая птичка в моих руках стала трепетать, послышался стон, и в рот мой брызнуло семя, я глотала и глотала, пока не осушила ее клюв. Я чувствовала, как распухли мои потаенные губы (еще одно из слов капитана), и хотела дотронуться до них, но как только я выпустила сокола, капитан вновь схватил меня за волосы и вернул на место. Он сказал: «Малышка Лоредана, покусывайте сокола нежно, потому что, если вы укусите слишком сильно, он вам отомстит. Я однажды убил так мальчика в Александрии, он укусил слишком сильно, и мой сокол протаранил ему горло. Спросите Марко, он знает всю историю». Я была очень нежна с его диким соколом, и вы понимаете, насколько опасно было мое положение.

Я хочу описать и другие подробности, но не стану, я поведаю всю правду и без них. Спустя какое-то время капитан разрешил мне присоединиться к ним, и я встала как раз между ним и Марко; они все еще сидели за столом. Мне нравилось все это, я привела в порядок платье, рукава, жемчуга и корсет, а они смотрели. Я двигалась медленно и аккуратно, не спеша поправила волосы, потом подняла юбку и поправила чулки, и они увидели то, чего не видят каждый день, потом я улыбнулась капитану, похлопала его по груди и засмеялась, но ничего не сказала, ибо была в себе не уверена: я могла сказать только что-то непристойное, а ведь наступит завтра, и тогда я раскаюсь. Они приготовили мне подарок, вот как им понравилось мое послушание. Марко и капитан сказали, что я была воистину скромна и покорна и оказалась храбрым сокольничим, поэтому они решили меня вознаградить. Моей наградой стал один из слуг капитана, молодой грек, которому заранее было велено приехать из Венеции на постоялый двор. Когда Марко вышел, чтобы позвать его, капитан достал полотняную маску и надел ее на меня, чтобы спрятать лицо, и усадил меня за стол, а тут вошел Марко с молодым человеком, который сразу же опустился под стол, он уже получил указания. Капитан подошел ко мне, взял меня за руки и велел мне позволить Джорджио делать то, что тот обучен делать. Затем он сказал несколько слов по-гречески. Я почувствовала, как юноша придвинул меня к краю скамьи, мягко поднял юбки, раздвинул колени и начал целовать мои бедра и блуждать руками по моему тайному саду, который вновь источал нектар, потом я почувствовала, как он прильнул к нему ртом. Капитан отпустил мои руки и сказал: «Джорджио ваш маленький раб, приказывайте ему, используйте его правильно, станьте повелительницей, заставьте его слушаться. Вперед, схватите его затылок, впустите его в свой сад, он ждет этого». И тогда Марко, который сидел за столом, тоже соскользнул вниз, и я увидела, как капитан опустился к нему, но я зажмурилась, кроме того, на мне была маска, что было очень кстати, ибо Джорджио был рядом, его рот у моих потайных губ, и чем больше он ласкал меня, тем ближе я притягивала его лицо, о, как близко он был! Я позволила ему все, мне казалось, что все его лицо во мне, и мы горели одним желанием. И когда мне захотелось кричать от удовольствия, я изо всех сил схватила бедного Джорджио за волосы, чтобы остановить его, и тесно прижала ноги к его ушам, и так мы замерли. А затем капитан велел мне лечь в постель и отвернуться от них троих, я так и сделала и закрыла руками уши, чтобы ничего не видеть и не слышать.

На следующее утро капитану пришлось уехать в Венецию, но сначала он вернулся с нами в Асоло, и я снова ехала за ним, и он вновь удивил меня. По пути он снял мою левую руку со своей талии и, положив ее ниже, велел там оставить, чтобы я почувствовала все его округлости. Он также научил меня одному слову, я его раньше не слышала даже от Большого Агостино. Жаль, что я не знала этого слова накануне. Это слово было – «манда», и он сказал, что моя годится для королей и воинов, и всю дорогу я чувствовала, как она трется о седло, поэтому я все плотнее прижималась к капитану и гладила его сокола, но он делал вид, что ничего не происходит, я не знаю, о чем он думал, потому что говорил он о другом, не помню о чем. Когда мы прибыли на виллу, он поспешил в Венецию, а я – наверх в свою комнату, заперла дверь и все прикасалась и прикасалась к своему новому слову, пока не почувствовала блаженства.