Текст книги "Тайные желания джентльмена"
Автор книги: Лаура Ли Гурк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)
Глава 16
Не хлебом единым жив человек.
От Матфея 4:4
Мария почувствовала, как он пошевелился рядом с ней, и, когда он поднялся с постели, открыла глаза. Лампа все еще горела, но наступило утро, потому что дневной свет пробивался между оконными шторами.
Она выглянула из-под покрывала, чтобы понаблюдать, как он движется по комнате, собирая свою одежду. Она видела четко очерченные контуры его мускулистого тела. Ее удивило, что он, такой сильный, прикасался к ней с такой поразительной нежностью.
Он наклонился, чтобы поднять брюки, и при виде его аккуратных голых ягодиц по ее телу снова пробежала горячая волна желания. Он повернулся и заметил, что она за ним наблюдает, но она не могла отказать себе в удовольствии посмотреть хотя бы одним глазкам на остальные части его тела. Удовлетворив свое любопытство, она покраснела до корней волос и, подняв глаза, увидела, что он с улыбкой смотрит на нее.
– Доброе утро, – сказал он и, бросив охапку одежды, направился к постели.
Закусив губу, она отвела глаза в сторону, странно оробевшая, но счастливая. Когда он, наклонившись над кроватью, повернул к себе ее лицо, чтобы поцеловать в губы, ее охватила такая радость, что она казалась почти болью.
– Доброе утро, – ответила она и потянулась, чтобы погладить его по щеке. Его кожа загрубела из-за отросшей щетины, и ее пальцы как будто прикоснулись к наждачной бумаге. Какое все-таки удивительное существо – мужчина. – Сколько времени?
Он повернулся, чтобы поцеловать ее ладонь.
– Седьмой час.
– Уже? О Боже! – Она моментально вышла из романтического полудремотного состояния и откинула простыни. Он выпрямился, отступил на шаг, чтобы она могла встать с кровати, но, встав с кровати, она вспомнила о своей наготе. Тайком наблюдать, как он, голый, движется по комнате, – это одно, но быть самой объектом пристального наблюдения – совсем другое. Однако нырять под одеяло было слишком поздно, к тому же у нее не было времени, чтобы проявлять излишнюю щепетильность.
Все еще краснея, она пересекла комнату, чувствуя, что он с пристальным вниманием рассматривает ее спину, и тут вдруг услышала, как он сказал:
– Боже милосердный, как ты прекрасна!
Ее робость тут же улетучилась, осталось только счастье. Она улыбнулась ему через плечо и, открыв шкаф, вынула оттуда нижнее белье, юбку и блузку для себя, и он тоже стал одеваться.
– Просто не верится, что я проспала так долго, – сказала она, надевая через голову сорочку и потянувшись за чулками и подвязками. – Обычно я просыпаюсь гораздо раньше, чем сейчас.
– А я частенько в это время только еще возвращаюсь домой, – сказал он, усаживаясь на краешек кровати, чтобы натянуть ботинки.
Часы в коридоре пробили четверть часа.
– Мои подручные уже пришли на работу, – пробормотала она, застегивая пуговицы блузки. – Не понимаю, почему никто из служанок не пришел за мной.
– Одна из них приходила.
– Что-о? – воскликнула она, замерев на месте.
– Это меня и разбудило. Она меня видела, – сказал он и, чуть помедлив, добавил: – Она видела нас.
Мария отвернулась и начала надевать юбку, тем временем обдумывая ситуацию.
– Наверное, это не имеет значения, – наконец сказала она, понимая, что сейчас не время тревожиться о том, что могут подумать члены ее персонала. – Меня, конечно, это смущает, но…
– Мария, нам надо поговорить.
Она покачала головой и начала зашнуровывать ботинки.
– Мне надо одеться и спуститься вниз. Одному Богу известно, что там мои подручные состряпают без меня. К тому же у нас сегодня работы невпроворот. А самое главное, надо приготовить все для вашего благотворительного ленча.
– Я понимаю, но нам надо поговорить сейчас. – Он подошел к ней, положил руки на плечи и повернул лицом к себе. – Твои служанки сделают логический вывод. Они решат, что ты моя содержанка.
– Я это поняла, – сказала она и, сделав глубокий вдох, распрямила плечи. – Но теперь с этим ничего не поделаешь.
– Ошибаешься. Этого не будет, если ты выйдешь за меня замуж.
Радость, которую она почувствовала, услышав эти слова, существенно отличалась от эмоций, вызванных его первым предложением, но в этот момент внизу хлопнула дверь, раздались громкие голоса, и она встревоженно взглянула на дверь:
– Филипп, мне нужно идти. Посмотреть в лица моим служанкам – это одно, но магазин открывается через час, и я должна спуститься вниз. Ваш благотворительный ленч…
– Перестань тревожиться о ленче. – Он взял ее руки и поцеловал их. – Я прикажу Бушару заказать все где-нибудь в другом месте.
– Э-э нет. Ты этого не сделаешь. Я не уклонюсь от своих обязательств.
– Это конкретное обязательство у тебя передо мной, и я тебя от него освобождаю. – Он привлек ее к себе и поцеловал.
– Мне не нравится мысль о том, что какая-то другая кондитерская получит хотя бы часть твоего заказа, – проворчала она, но повернула голову так, чтобы он мог поцеловать ее в шею.
– Моя малышка, кажется, терпеть не может конкурентов, – рассмеялся он и обнял ее за талию. – Но ведь это не имеет значения. До конца сезона Бушар будет пользоваться услугами булочной, которыми пользовался до сих пор, или найдет новую.
Она застыла в его объятиях.
– Почему он не сможет продолжать пользоваться услугами моей булочной?
Филипп отстранился от нее, слегка нахмурив черные брови.
– Потому, разумеется, что ее у тебя не будет.
Ее блаженного настроения как не бывало. Она испугалась:
– Что ты хочешь этим сказать? Почему у меня не будет моей булочной?
Он удивленно взглянул на нее:
– Потому что ты будешь моей женой. Ты будешь маркизой. И не сможешь держать булочную.
– Не смогу? – повторила она, начиная сердиться не на шутку. – Значит, ты будешь указывать мне, что я могу, а чего не могу делать? Значит, став моим мужем, ты станешь моим хозяином?
Он еще сильнее нахмурил лоб.
– Маркизы не занимаются бизнесом. Как только мы поженимся, ты закроешь магазин.
– Но иметь свою собственную кондитерскую было мечтой всей моей жизни. Я стремилась к этой цели целых двенадцать лет. Кондитерская открылась всего три месяца назад. Не могу я расстаться со своей мечтой после всего каких-то трех месяцев.
– Но ты будешь моей женой.
– Тебе так кажется? Насколько я помню, когда ты делал мне предложение в прошлый раз, я ответила тебе отказом. Однако теперь ты полагаешь, будто само собой разумеется, что я отвечу «да»? Не много ли ты на себя берешь?
– Ты, черт возьми, абсолютно права: я много на себя беру. Я лишил тебя девственности. Я переспал с тобой. Теперь мы должны пожениться. Любой другой образ действий просто немыслим.
Он хочет, чтобы она закрыла магазин. Мария запаниковала:
– Но мы почти не знаем друг друга!
– Мы знали друг друга с детства.
– Я знаю, но… – Она в отчаянии замолчала, пытаясь придумать объяснение тому, что она имеет в виду. – У нас с тобой не было периода ухаживания, не было времени лучше узнать друг друга.
– Я понимаю, и это достойно сожаления. Я знаю, что женщине всегда хочется, чтобы за нею ухаживали, а у нас для этого не было времени.
– А как насчет моих средств к существованию?
– Дорогая, как только мы поженимся и ты станешь маркизой, ты будешь получать тысячу фунтов в месяц на карманные расходы. Тебе не нужно будет зарабатывать средства к существованию.
– Я говорю не о том, в чем нуждаюсь я. Моя работа важна сама по себе. Она так же важна, как твой судостроительный бизнес, твои сделки с недвижимостью…
– Вздор. Титул маркиза налагает громадную ответственность. А булочная…
Он замолчал, но было слишком поздно.
– А булочная – это не важно. Ты ведь это хотел сказать? – Не дав ему ни подтвердить, ни опровергнуть это заявление, она заговорила снова: – Я не вижу настоятельной необходимости отказываться от моей нынешней жизни и всего, ради чего я трудилась, чтобы очертя голову выходить замуж.
Она попыталась вырваться из его рук, но он крепко держал ее.
– Настоятельная необходимость существует, Мария. Возможно, ты уже забеременела. И носишь моего ребенка.
Она затаила дыхание. Силы небесные, она даже не подумала о ребенке. Она запаниковала еще сильнее, но попыталась не показать этого.
– Мы не знаем, будет ли ребенок, – сказала она, пытаясь говорить спокойно и рассудительно. – Но если будет… я уверена, что ты позаботишься о нас, даже если мы с тобой не поженимся.
Он пристально посмотрел на нее, и на сей раз не нужно было догадываться, что он думает. Он был озадачен, ошеломлен и рассержен, причем все эти эмоции были отчетливо написаны на его лице.
– Ты была девственницей. Неужели ты думаешь, что после того как я тебя обесчестил, я не возьму на себя ответственность за последствия? Неужели ты думаешь, что я допущу, чтобы ты испытала стыд как мать незаконнорожденного ребенка? Неужели ты думаешь, что я смирюсь с тем, что мой ребенок будет незаконнорожденным? Боже милостивый, Мария, неужели ты такого плохого мнения обо мне, что считаешь, будто я позволю хоть чему-нибудь из этого случиться?
– А ты, как видно, такого плохого мнения обо мне, что даже не посоветовался со мной, прежде чем принимать решения относительно моей жизни и моего будущего? – сказала она в ответ, сама начиная сердиться, потому что ей вдруг показалось, будто она попала в ловушку. – Ты снова решаешь за меня, что, по-твоему, для меня будет лучше! Ты не спрашиваешь, какую жизнь хочу я, а принимаешь как само собой разумеющееся, что жизнь, которую я хочу, – это та жизнь, которую ты предлагаешь.
– А разве есть другие варианты?
Вместо ответа она пожала плечами, отыскивая компромисс.
– Почему бы нам пока просто не быть вместе и этим ограничиться? Есть способы… насколько я слышала, есть способы предотвратить беременность. Мы могли бы быть любовниками.
– Что-о? Мужчина моего статуса и женщина твоего просто не могут быть любовниками! Ты можешь быть либо моей женой, либо моей содержанкой. Ничего промежуточного не может быть.
– Это почему же? Многие пары являются любовниками, хотя не состоят в браке.
– Они не состоят в браке друг с другом, смею тебя заверить. Но каждый из них состоит в браке с кем-нибудь другим, что создает видимость приличия, требуемую для того, чтобы защитить репутацию женщины. Если бы мы стали любовниками, твоя репутация пострадала бы так же, как и в том случае, если бы ты была моей содержанкой.
– Не обязательно, чтобы кто-нибудь об этом узнал.
– Люди всегда обо всем узнают. Об этом знают твои слуги. К концу дня они расскажут об этом моим слугам. Репортеры светской хроники следят за каждым моим шагом. Как ты думаешь, сколько пройдет времени, прежде чем они узнают, что живущая по соседству владелица кондитерской, которая готовит пирожные для моих мероприятий, очень хороша собою? А сколько пройдет времени, прежде чем в газетах появятся ехидные замечания о тебе? Удивительно, что они до сих пор не появились. – Он строго взглянул на нее: – Нет. Мы поженимся. Тут и говорить больше не о чем.
– Тут еще о многом надо поговорить! – воскликнула она, не желая расставаться с тем, что заработала тяжелым трудом, потому лишь что ее заставляют сделать то, что, по его мнению, будет лучше для нее. – И снова самое главное во всем это ты. Твое желание. Твое решение. Твоя честь.
– Предлагая выйти за меня замуж, я, мне кажется, пытаюсь спасти твою честь!
– Ты мне не предлагал. Ты потребовал. В этом заключается большая разница.
– Предлагая нам стать любовниками, ты заставляешь меня отказаться от основополагающих жизненных принципов. Ты ожидаешь, что я забуду о чести человека и джентльмена.
– Я ожидаю – нет, я требую, – чтобы ты обращался со мной как с ровней, обладающей таким же, как у тебя, правом слова во всем, что происходит с нами.
– Ради Бога, не будем снова возвращаться к этому! – раздраженно взмолился он.
– Почему бы и нет? Брак основывается на партнерстве, Филипп. Мы живем не в феодальном королевстве. Пока ты не согласишься с тем, что я имею право решать, как мне жить дальше, я не выйду за тебя замуж. Пока ты не согласишься, что мои желания и мои мнения заслуживают такого же внимания, как твои, я не выйду за тебя замуж. Пока ты не согласишься с тем, что то, от чего я отказалась бы, став твоей женой, не менее важно, чем то, что ты предлагаешь мне взамен, я не выйду за тебя замуж.
Она почувствовала, что голос у нее сломался, а глаза жгут злые слезы, и поняла, что надо уходить, пока окончательно не потеряла лицо.
Она направилась к двери. Уже держась за дверную ручку, она повернулась, чтобы сказать напоследок еще одну вещь:
– И пока ты не продемонстрируешь свою искреннюю любовь, привязанность ко мне и готовность добиться моей руки, вместо того чтобы требовать ее, я не выйду за тебя замуж. – Она открыла дверь. – А теперь, милорд, прошу извинить, меня ждет работа. – С этими словами она вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.
Филипп пересек балкон, направляясь в свою спальню. Слова их сердитой перепалки все еще звучали в его ушах.
Она отказывала ему, потому что не хотела расставаться со своим образом жизни? Что, черт возьми, это означало? Он не видел в этом здравого смысла. Жизнь женщины – это брак, дети и все, что он ей предложил.
Он вошел в свою комнату, с грохотом захлопнув застекленную балконную дверь. Это заставило Гастона торопливо выбежать из прилегающей к спальне гардеробной. Слуга, сам еще полуодетый, остановился как вкопанный при виде лица хозяина и небрежно надетой одежды.
Филипп постарался взять себя в руки. В подобных ситуациях джентльмену предписывалось оставаться хладнокровным, уравновешенным и не терять способности мыслить логически.
– Приготовь мне ванну, Гастон.
– Слушаюсь, сэр. – Слуга снова исчез в гардеробной, а через несколько минут из расположенной рядом с ней ванной комнаты послышался звук воды, льющейся из кранов.
В ожидании ванны Филипп обдумывал то, что она сказала, и его гнев постепенно сменялся удивлением.
Она сказала, что кондитерская была ее целью в жизни. Она мечтала о ней долгие годы и не собиралась расставаться с ней, чтобы выйти за него замуж.
Какая женщина предпочтет тяжелый, изнурительный труд жизни замужней женщины? Каторжную работу – жизни в роскоши, жизни, полной привилегий. Это противоречило здравому смыслу.
Уделом женщины является брак, а не бизнес. Не один раз, а дважды он предлагал ей то, что любая другая женщина приняла бы с восторгом, и она дважды презрительно отвергла это.
– Ваша ванна готова, сэр.
Он кивнул и направился вслед за Гастоном через гардеробную, а слова Марии продолжали звучать в его ушах. Ей больше нравится месить тесто, чем быть его женой. Великолепно, подумал он, снимая с себя одежду и ступая в горячую воду. Она предпочитает ему бисквитное пирожное.
Он искупался, вытерся и уселся бриться в кресло с откидывающейся спинкой. Пока Гастон соскребал бритвой щетину с его лица, Филипп закрыл глаза, пытаясь понять непостижимое.
Она сказала, что ее работа важна. Очевидно, быть маркизой, его женой и матерью его детей важным не считается. Она предпочитает остаться одна, лишь бы не принадлежать ему. Поняв это, он застонал, как от боли.
Гастон прервал работу и в ужасе взглянул на него.
– Все в порядке, Гастон, – сказал Филипп, делая глубокий вдох. – Ты меня не порезал.
Несмотря на его слова, слуга тщательно осмотрел его лицо и лишь потом продолжил работу.
Филипп, сидя неподвижно в кресле, старался изо всех сил взять себя в руки. Одеваясь, завтракая, приказывая подать экипаж, чтобы ехать к себе в контору, он пытался подавить свои эмоции.
Его экипаж еще не подали, и ему ничего не оставалось делать, как стоять в вестибюле и ждать. Он вынул часы, проверил время и снова положил их в карман. Он перенес вес своего тела с одной ноги на другую, потом повертел в пальцах шляпу. Он выглянул из окна. Экипажа еще не было.
Выругавшись, он повернулся к зеркалу в позолоченной раме, висевшему в вестибюле. Не было ничего неразумного в том, чтобы предложить выйти замуж женщине, которую только что лишил девственности. Это был просто правильный поступок. Не было ничего неразумного в желании жениться на женщине, которую любишь. Вполне разумно также предположить, что если женщина отдала тебе свою девственность, она тебя любит. И вполне разумно предложить ей замужество.
«Ты мне не предлагал. Ты потребовал».
Он посмотрел на свое отражение в зеркале, и ему вдруг показалось, что он глядит на незнакомца. Он не узнавал свое лицо. Это не было хладнокровное, непроницаемое лицо британского джентльмена с безупречными манерами. В его лице отражались боль, гнев, растерянность и любовь, причем отражались настолько отчетливо, что каждый мог это видеть.
Как он сможет теперь присутствовать на этом ленче? Как он сможет сидеть за столом с двумя дюжинами друзей и знакомых, если каждому из них будет точно известно, что он чувствует? Как он сможет спокойно смотреть, как она входит и выходит с подносами пирожных, если знает, что она предпочла их ему? А если бы она забеременела, то как бы он смог пережить, что его ребенок появился на свет, не имея его имени?
Филипп поправил безупречно повязанный галстук, оторвал едва заметно деформированный лепесток белой камелии, красующейся в бутоньерке на лацкане, и щелчком сбросил воображаемую пылинку с темно-серой визитки. Он понимал, что все эти движения ничего не изменят в его облике, но сейчас они казались ему жизненно важными. Он чувствовал, что единственная женщина, которую он когда-либо хотел, может ускользнуть от него и в третий раз, и сознавал, что на сей раз боль от потери ее уничтожит его.
Филипп слышал, как подъехал экипаж. Он встретился взглядом с человеком, отражавшимся в зеркале, и понял, что так или иначе ему придется изменить свои понятия. Он не собирался повторять снова ту же самую ошибку.
Глава 17
Твои слова – моя пища, твое дыхание – мое вино. Ты для меня все.
Сара Бернар
Она приняла правильное решение. Стоя в кухне Эвермор-Хауса, Мария повторила себе эти слова, наверное, в сотый раз за это утро. Она добавляла последние штрихи, украшая пирожные и другие сладости, прежде чем отправить их в банкетный зал, но ее мысли были далеко, а чувства в разброде.
Она заметила любопытные косые взгляды своих служанок, подручных и младших продавщиц, занятых последними приготовлениями к предстоящему ленчу. Она не знала, которая из служанок видела утром Филиппа в ее постели, но было совершенно ясно, что весь персонал знал теперь, что она безнравственная женщина. Однако это не особенно волновало Марию, потому что она никогда не придавала большого значения тому, что думают о ней окружающие, считая, что гораздо важнее то, что она сама о себе думает. Даже потрясающие физические ощущения, которые она испытала, занимаясь любовью, сейчас не так остро вспоминались ей. То, что проделывал с ней Филипп, было великолепно, и, по правде говоря, она до сих пор не оправилась от потрясения, и у нее дрожали колени. Она даже не подозревала, что физическая близость может доставить такую радость. Для тех, кто занимается любовью впервые, это, несомненно, является настоящим потрясением. Но не это, а то, что произошло потом, занимало сейчас мысли Марии, так ей хотелось временами расцеловать Филиппа, а временами убить.
Филипп и только Филипп мог привести ее чувства в столь хаотическое состояние. Никто другой из важных для нее людей – ни ее подруги, ни Лоренс, ни Андре, ни даже отец – не могли так рассердить ее, заворожить или ранить, как это мог сделать Филипп. И так было всегда. Всегда.
Ей вспомнился тот день, когда она впервые встретилась с ним. Серьезный мальчик в коротких штанишках, который сидел под плакучей ивой и зубрил латынь, как будто важнее этого на свете ничего не было, с гордостью сообщил ей тогда, что будет учиться в Итоне. Она даже не знала, что такое Итон. Ей это было неинтересно. Ее заинтриговало то, как он посмотрел на нее, когда она протянула ему руку, – озадаченно, как будто никогда прежде не видывал существа, подобного ей, и несколько испуганно, потому что уже тогда важничал. Большинство мальчишек в то время считали, что с ней довольно весело и что она не такая глупенькая, как другие девчонки. Но только тогда, когда Филипп сломал руку, свалившись с веревочных качелей, соорудить которые она его уговорила, когда он взял всю вину на себя и его выпороли, когда он упорно уверял своего отца, что был один, не упомянув, что она тоже находилась там, она поняла, что они будут друзьями. Она была уверена, что на него можно положиться, что ни случилось бы.
Грохот упавшей на кухонный пол кастрюли и голос выругавшегося месье Бушара вернули ее к реальности, и она попыталась сосредоточить внимание на работе, однако, окинув взглядом лимонные пирожные, которые предстояло украсить, не почувствовала вдохновения.
Работа всегда завораживала Марию. С того самого момента, как отец позволил ей помогать ему на кухне, когда она была еще совсем маленькой, Марии хотелось стать поваром, кондитером. Ей хотелось готовить пирожные для лордов и принцев. И она это делала. Ей хотелось иметь собственную кондитерскую, и теперь она у нее была. Она окинула взглядом кухню, где сновали, словно муравьи в муравейнике, повара в белых фартуках, и вдруг все это показалось ей пустым и глупым занятием.
Этим утром она сказала Филиппу, как важен для нее ее магазин. Так оно и было, по крайней мере до этого утра. Пока Филипп не напомнил ей, что в жизни есть и другие важные вещи. Она снова взглянула на пирожные, которые будут съедены и забыты в считанные минуты.
А вот ребенок – совсем другое дело.
Мария приложила руку к животу. Что, если она уже забеременела? Она не хотела выходить замуж для того лишь, чтобы избежать стыда и бесчестья. Такие вещи имели первоочередное значение для Филиппа, но не для нее. Откровенно говоря, не такой она представляла себе свою будущую жизнь, но если будет ребенок, то она его сохранит и будет растить, высоко подняв голову. Она не будет его стыдиться, что бы ни говорили в обществе. К тому же она никогда не придавала значения мнениям других людей.
Кроме мнения Филиппа.
Ах, как ей было обидно, когда после ее приезда из Франции он стал пренебрежительно относиться к ней! Как ей было больно, когда он, увидев, что она приближается, задирал нос и поворачивал в другую сторону! Когда он стал маркизом, она оказалась недостаточно хороша, чтобы разговаривать с ней. Несмотря на то что отец наскреб денег на школу-интернат в Париже, несмотря на то что она получила такое же образование, как любая леди, она была недостаточно хороша. Она никогда не была достаточно хороша.
Это заставило ее сблизиться с Лоренсом. Лоренс был словно целительный бальзам для ее ран. Ему было абсолютно безразлично, что она работает на кухне, и если Филипп в течение двух лет во время летних каникул всячески демонстрировал, что не желает иметь с ней ничего общего, Лоренс не скрывал, что восхищается ею. Это он держал ее за руку, когда умер ее отец. Это он слушал, как она рыдала от страха, потому что не было денег и она не знала, что делать. Она всегда думала, что, если потребуется, она сможет положиться на Филиппа, но помог ей Лоренс, предложивший выход из положения. Для перепуганной осиротевшей семнадцатилетней девушки брак с джентльменом, дорогим другом, которого она знала всю жизнь, казался решением всех проблем.
Но в жизни все было не так легко и не так просто. Брак не решал всех проблем. Теперь она это знала. Однако не это заставило ее отказать Филиппу этим утром.
Она не хотела, чтобы он женился на ней потому лишь, что, если она станет маркизой, ей будет легко жить. Она не хотела, чтобы он женился на ней, потому что у нее, возможно, будет его ребенок. Она хотела, чтобы он женился на ней, потому что любит ее. Но хотя она получила не одно, а целых два предложения выйти за него замуж, в них среди массы слов о желании и чести, о браке и детях не было ни одного слова о любви. В них не принималось в расчет то, ради чего она так упорно работала, не признавалась важность того, с чем ей придется расстаться, если она выйдет за него замуж.
Она вновь попыталась сосредоточиться на работе и украсила каждое пирожное засахаренной лимонной корочкой, однако это, кажется, не сделало их более привлекательными.
Мария окинула взглядом помещение, чтобы найти кого-нибудь из членов своего персонала, с кем можно было бы отправить в банкетный зал поднос с пирожными, но не нашла никого. Поскольку это был просто ленч, она захватила с собой только половину персонала, оставив остальных в магазине. Тогда она жестом подозвала стоявшего поблизости лакея Филиппа и попросила его отнести поднос в банкетный зал.
Лакей ушел, и она перешла к следующему подносу, но не могла заставить себя отнестись с интересом к украшению маленьких шоколадных трюфелей крошечными засахаренными цветками фиалки. Мария, расстроенная и испуганная, уставилась на поднос.
Да, она боялась. Почему бы не признать это?
Проницательная Пруденс заметила это еще в тот день, когда они встречались на Литл-Рассел-стрит. Она боялась полюбить Филиппа, потому что, если он не любит и не уважает ее, он ее просто бросит, а мысль о том, что ее могут снова бросить, приводила ее в ужас. И нынче утром, когда он говорил о том, чтобы она рассталась со своим магазином, как будто это само собой разумеется, как будто расстаться с мечтой и амбициями проще простого, все ее страхи вновь нахлынули на нее. Если она расстанется с магазином, а он потом бросит ее, то у нее вновь ничего не будет.
Ей вспомнилась лента для волос, и, хотя она была тронута тем фактом, что он носил ее при себе все эти годы, ей казалось, что благоговеть перед каким-то придуманным образом человека – это одно, а жить с этим человеком изо дня в день – совсем другое дело. А вдруг в реальной жизни этот человек окажется хуже, чем его придуманный образ?
Этого она тоже боялась.
Мария окинула взглядом поглощенных работой поваров и служанок. И подумала о своем магазине и своей кухне.
Она вдруг поняла, что могла бы расстаться со своим магазином. Она любила Филиппа. И если бы она была уверена, что он любит именно ее, а не придуманный им ее образ, она бы променяла созданную собственными руками жизнь одинокой женщины на жизнь с ним. Если бы только она была уверена…
– Мисс Мартингейл? – услышала вдруг она и повернулась на голос.
Перед ней с испуганным выражением лица стоял лакей с подносом в руках.
– Его светлость прислал их назад.
– Что-о? – Она, нахмурив лоб, взглянула на пирожные, потом перевела взгляд на лакея: – Как так «прислал их назад»? Что ты хочешь этим сказать?
– Я хочу сказать, что он прислал их назад. – Слуга облизнул пересохшие губы и огляделся вокруг. Проследив за его взглядом, Мария увидела, что специалист по соусам месье Бушара и младший повар, стоявшие по другую сторону рабочего стола, услышали его слова и замерли, перестав работать и искоса поглядывая на нее.
Она вздохнула и потерла рукой лоб.
– А что с ними такое? На мой взгляд, они выглядят превосходно.
– Его светлость требует, чтобы вы немедленно явились лично и объяснили, почему подают эту пародию на пирожные.
– Пародию? – Она подняла голову. – Он назвал мои лимонные пирожные пародией?
В комнате стало тихо, и Мария поняла, что ее возмущенный голос привлек всеобщее внимание.
Она схватила поднос и направилась к служебной лестнице, теряясь в догадках относительно того, что он намерен предпринять. Неужели он собирается дать ей нагоняй в присутствии своих гостей? Не может быть, Филипп никогда такого не сделает. Однако он был так зол на нее утром, что может захотеть расплатиться с ней за упрямство. Но и это тоже было для него нехарактерно. Озадаченная и очень расстроенная, она направилась по коридору в сторону банкетного зала и остановилась, едва перешагнув порог. Выглянув из-за угла, она увидела Филиппа, сидевшего во главе длинного стола, который смотрел на дверь, как будто ожидая ее. Увидев, что он ее заметил, она замерла, не зная, что делать.
– А-а, мисс Мартингейл, – произнес он, поманив ее рукой.
Она не двинулась с места.
– Возникла какая-то проблема с лимонными пирожными, милорд? – спросила она достаточно громко, так что все присутствующие ее услышали.
– Подойдите сюда, пожалуйста, мисс Мартингейл.
Высоко подняв голову, она рошла вдоль длинного стола, не обращая внимания на перешептывания и любопытные взгляды. Подойдя к нему ближе, она заметила за столом Пруденс, которая занимала место по правую сторону от него, как самая высокопоставленная из дам. Чуть дальше она увидела Эмму. Однако присутствие подруг не успокоило напряженные нервы, потому что они были свои в этом мире. Они принадлежали к этому миру. А она нет.
Ощущая на себе взгляды всех сидевших за столом, она снова напомнила себе, что Филипп был прежде всего джентльменом, как бы он ни был на нее сердит, а истинные джентльмены не отчитывают публично члена своего обслуживающего персонала, тем более в присутствии ее подруг.
Сделав глубокий вдох, она взглянула на него.
– Слушаю вас, милорд, – сказала она, стараясь, чтобы голос звучал по-деловому.
Вместо ответа он встал с места и взял поднос из ее рук.
– Возьми это, Джервис, – сказал он, отдавая поднос стоявшему поблизости лакею.
Лакей подчинился, и он переключил внимание на нее. Она заметила, как уголки его губ дрогнули в улыбке, и это еще больше озадачило ее. Что, черт возьми, здесь происходит?
– Сожалею, что мои лимонные пирожные не понравились вам, милорд, – пробормотала она, пытаясь догадаться о том, каковы его намерения.
– Не понравились? Совсем наоборот.
– Я что-то не поняла. Ведь вы назвали их «пародией»? – шепотом сказала она, наклоняясь к нему.
– Я знаю, – прошептал он в ответ, тоже наклоняясь к ней. – Я солгал.
Она вытаращила глаза:
– Что вы хотите этим сказать?
– Хочу сказать, что я солгал. – Он взял ее за руки. – Сказать что-нибудь обидное про ваши пирожные – это единственный способ, который я смог придумать, чтобы заставить вас подняться сюда. Бог свидетель, приказания на вас никогда не действуют.
– Филипп! – воскликнула она и тут же вспомнила, что находится под прицелом двадцати четырех пар глаз. – Милорд, что вы делаете?
Он продолжал держать ее за руки, забыв о своих гостях и сосредоточив внимание на ней одной.
– Я хотел, чтобы вы пришли сюда, мисс Мартингейл, – сказал он достаточно громко, чтобы все его услышали, – потому что нам нужно поговорить об одном незаконченном деле.
– Незаконченном деле?
– Это касается нашего с вами утреннего разговора.
У нее моментально жарко вспыхнули щеки, и она в который раз обругала свою нежную белую кожу.
– Филипп, – прошептала она, в ужасе оглядывая гостей за столом, – сейчас едва ли подходящее время…
– Напротив, – возразил он более громким, чем у нее, голосом, – время сейчас самое подходящее. Во время нашего утреннего разговора я кое-что не успел сказать. Я намерен исправить сейчас это упущение в присутствии всех этих людей.
