Текст книги "Тайные желания джентльмена"
Автор книги: Лаура Ли Гурк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)
Глава 12
Нет соуса лучше, чем голод.
Сервантес
Третью ночь подряд он не мог спать. Да и какой мужчина смог бы заснуть, если его тело мучила неудовлетворенная похоть, а в ушах еще раздавались звуки женской страсти?
Филипп лежал в постели, и тихие крики Марии, достигающей и достигшей оргазма, эхом звучали в его голове. Он снова и снова переживал каждый момент этой короткой мучительной поездки в карете. Он вспоминал ее шелковистую кожу, которая становилась теплой при его прикосновении, он представлял себе, как нежен и влажен внутри ее рот и как горячо и скользко стало между ее бедрами, когда она возбудилась, он чувствовал глубокое, чисто мужское удовлетворение оттого, что вызвал у нее оргазм. И хотя эти воспоминания невыносимо мучили его, требуя удовлетворения его собственного желания, он с наслаждением вспоминал звуки, которые она издавала, достигнув кульминации.
Никогда еще он не ласкал столь интимно респектабельную женщину. Свои потребности он обычно удовлетворял, как это положено, с оплачиваемыми любовницами или время от времени с куртизанкой. Но сейчас, окинув взглядом свои прошлые контакты с женщинами, он вдруг понял то, что никогда раньше не приходило ему в голову: каждая женщина, с которой он когда-либо переспал, была блондинкой со светло-карими глазами. Он понял, к великой своей досаде, что все они были лишь ее заменой.
А он– то думал, что забыл ее… За последние двенадцать лет он иногда не вспоминал о ней неделями, а то и месяцами, тем не менее он ее не забыл. Эта потребность в ней, этот голод просто дремали в нем, дожидаясь своего часа, чтобы проснуться.
«Нет никакого сомнения в том, что он психически не здоров», – с отвращением подумал Филипп.
В его ушах вновь зазвучали ее страстные мольбы, и он, перекатившись на бок, накрыл голову второй подушкой. Глупо думать, что он сможет забыть ее, но еще глупее думать, что он сможет жить рядом с ней и сопротивляться ее притяжению, что нескольких прикосновений к ней будет достаточно, чтобы освободиться от ее чар. Об этом и думать нечего, потому что он так или иначе был ее пленником с тех пор, как она улыбнулась ему поверх наполовину съеденного яблока, когда ему было девять, а ей семь лет.
Перевернувшись на спину, он уставился в потолок, вспоминая то лето, когда она вернулась домой из Франции и когда невинная привязанность и детская дружба превратились в это плотское желание.
Он в отчаянии закрыл глаза, почувствовав, как желание с новой силой охватило его тело. Сколько раз в юности он лежал вот так в постели, испытывая эту потребность в ней? Сколько раз представлял себе горячие, сладкие моменты, подобные тем, которые пережил в карете? Десятки, а возможно, даже сотни раз. И теперь это были не просто воображаемые картины. Это была реальность, но и ее было недостаточно.
Он представил себе, как она лежит в своей постели, и подумал об их общем балконе и раздвижных дверях, ведущих в ее комнату. Он мог бы постучать в дверь. Если бы она впустила его… о Господи, если бы она только впустила его…
Возможно, тогда его потребность была бы наконец удовлетворена. И это мучение прекратилось бы. И закончилось это безумие.
«Я не какая-нибудь женщина легкого поведения».
Жаль, черт возьми. Будь она такой, все было бы гораздо проще. Но она такой не была.
Филипп попытался призвать на помощь чувство чести. Он не мог обесчестить невинную женщину. Это противоречило бы правилам поведения джентльмена, которые он строго соблюдал. Но в данный момент опираться на честь было равносильно тому, чтобы опираться на воздух. Если бы он хоть раз овладел ею, думал он, эта безумная потребность в ней прошла бы.
Ее мольбы в момент возбуждения снова вспомнились ему.
«Филипп… о да, еще, прошу тебя, еще…»
Это было невыносимо. Трех ночей адских мучений было достаточно. Выругавшись, Филипп отбросил простыни и встал с постели. Он зажег лампу и, взглянув на каминные часы, потянулся к сонетке, чтобы позвать своего слугу. Он знал, что надо сделать. И поскольку сейчас было четыре часа утра, это было самое подходящее время для того, чтобы сделать это.
Мария понимала, что попала в серьезную беду. Она не могла думать, не могла сосредоточиться даже на самых простых повседневных делах. Со времени тех магических моментов с Филиппом в его карете прошло три дня, но каждый раз, вспоминая о них, она испытывала эйфорию. Лежа ночью в постели и пытаясь заснуть, она не могла не вспомнить ласкающих ее рук. Сидя в своей конторе и глядя на колонки цифр в гроссбухах, она думала лишь о том, какой страстью горели его глаза. Находясь на кухне в ранние утренние часы, она ловила себя на том, что прислушивается, не раздадутся ли на лестнице его шаги, надеясь, что он придет к ней и что он снова прикоснется к ней. И всякий раз, когда эти мысли приходили ей в голову, это сбивало ее с толку и мешало работать.
В пятый раз за пять минут она приказала себе перестать грезить наяву и заставила себя переключить внимание на миску со взбитым кремом.
Хорошо, что сейчас раннее утро, подумала она, беря с рабочего стола бутылку с апельсиновым ликером, по крайней мере никто не видит, как она краснеет.
Она плеснула в миску апельсиновой отдушки, стараясь сосредоточиться на новом рецепте, который изобретала, но ей это не удалось, потому что мысли были заняты более интересными вещами.
Перестав размешивать крем, она оперлась о рабочий стол. Она даже не знала, что такие ощущения возможны. А вот Филипп знал.
Она закрыла глаза и почувствовала, как ее снова охватывает то бесстыдное возбуждение, которое она почувствовала в карете. Она вспомнила, с какой уверенностью он заставлял ее испытывать эти ощущения. Он точно знал, что надо для этого делать. Ей никогда даже в голову не приходило, что Филипп может быть таким… эротичным.
Звук открывающейся кухонной двери оторвал Марию от приятных размышлений, как будто ее окатили холодной водой. Открыв глаза, она увидела на пороге того самого человека, который вот уже три дня как занимал все ее мысли.
– Доброе утро, мисс Мартингейл, – сказал он, снимая шляпу и кланяясь. Когда он переступил порог и закрыл за собой дверь, Марии вдруг вспомнились страстные слова, которые он шептал ей, и она почувствовала, что краснеет.
Мария опустила голову и присела в реверансе, мысленно обругав свою светлую кожу, которая вечно краснеет и выдает то, что она думает. Отчаянно пытаясь овладеть собой, она отвернулась и открыла дверцу духовки, делая вид, что проверяет то, что там печется, и надеясь, что ее покрасневшие щеки он отнесет за счет жара от духовки. Судя по его шагам по линолеуму, он пересек кухню, направляясь к ней, но она не могла заставить себя оглянуться. Закрыв дверцу духовки, она погремела пустыми кастрюлями на плите, потом, решив, что достаточно овладела собой, наконец повернулась к нему.
Он остановился по другую сторону рабочего стола и держал серую фетровую шляпу в руках. Мария взглянула ему в лицо и поняла, что все ее попытки продемонстрировать безразличие были напрасны, потому что, как только их взгляды встретились, она снова покраснела с головы до пят. Под его пристальным взглядом она почувствовала себя страшно беззащитной, и ей захотелось убежать, но она усилием воли заставила себя остаться на месте.
– Я понимаю, что мешаю вам работать, – сказал он, – но я хотел бы встретиться с вами с глазу на глаз, так чтобы нас никто не прерывал, а это единственное время суток, когда можно достичь этой цели.
– Встретиться с глазу на глаз?
– Да. Чтобы обсудить то, что произошло между нами на днях. – Он сделал глубокий вдох. – Я должен взять на себя ответственность за неподобающее джентльмену поведение.
Она отлично помнила это неподобающее джентльмену поведение и то, что оно заставило ее почувствовать. Мария закусила губу и опустила глаза. Щеки ее пылали, как огонь.
Разумеется, он это заметил.
– Я понимаю, что привожу вас в смущение, обсуждая такие вещи, – сказал он, – и сожалею об этом, но без этого нельзя обойтись. – Он принялся прохаживаться по кухне, как будто не мог стоять на месте. – Во-первых, позвольте сказать, что, предлагая вам место в моей карете, я прежде всего беспокоился о вашем здоровье и безопасности. – Он остановился и откашлялся, но на нее не взглянул. – По крайней мере сначала.
– Я не думаю, что вы именно предложили мне место в вашей карете, – поправила его она. – Вы втащили меня внутрь силой.
Он игнорировал ее уточнение.
– Но эти заботы вскоре сменились другими намерениями, гораздо менее честными, хотя мне и стыдно в этом признаться. Даже сейчас я не могу как следует объяснить свои действия. – Взглянув на свою шляпу, он нервно хохотнул. – Такое недисциплинированное поведение вообще мне несвойственно.
Она была склонна согласиться, но он не дал ей возможности сказать это.
– Человек моего социального положения, – продолжил он, снова принимаясь ходить по кухне, – может допускать подобные сексуальные вольности по отношению к своей любовнице или, возможно, к своей жене, но не к невинной женщине. Поскольку вы не являетесь представительницей полусвета и мы не женаты, мне было непростительно допускать такое поведение.
Мария ошеломленно смотрела на него. Значит, он явился, чтобы извиниться за то, как он целовал ее и как прикасался к ней? Она, конечно, относилась без должного уважения ко всяким правилам поведения, но мысль о том, что он намерен выразить сожаление по поводу того, что ей самой показалось великолепным, привела ее в недоумение.
– Филипп, нет никакой необходимости…
– Мисс Мартингейл, позвольте мне закончить. Я сознаю, что мои сексуальные домогательства непростительны. Единственным их оправданием может быть глубокое и страстное желание, которое я испытываю к вам.
Мария аж рот открыла от удивления. То, что у Филиппа возникла необъяснимая тяга к ней, было вполне очевидно после событий той ночи, но то, что он вслух признался в этих чувствах, буквально потрясло ее.
– Согласитесь, что в таких обстоятельствах, – продолжал он, – единственной честной альтернативой является брак.
Его слова вызвали не просто удивление, а настоящий шок. Она попыталась заговорить, но мысль о том, что Филипп, кажется, предложил ей выйти за него замуж, была такой абсурдной, что она не смогла даже ответить.
Он, похоже, принял ее молчание за согласие.
– Поскольку семьи у вас нет, мы поженимся в Лондоне, потому что здесь у вас есть подруги, которые смогут присутствовать на церемонии с вашей стороны. Сейчас в моде продолжительные помолвки, но в данных обстоятельствах это невозможно. Я думаю, что трех недель будет достаточно для оглашения в церкви, получения разрешения и скромного объявления в газетах.
– Подожди же, прошу тебя! – взмолилась она, протянув руку, повернутую к нему ладонью, как полицейский останавливает уличное движение. – Ты хочешь жениться на мне?
Как только эти слова слетели у нее с языка, она начала смеяться. Она не могла удержаться от смеха, настолько странным показалось ей сказанное.
– Я не ожидал, что предложение моей руки тебя так позабавит, – с достоинством произнес он.
Взяв себя в руки, она зажала рот рукой, поняв, что ранила его гордость. Но разве можно было серьезно отнестись к такому заявлению? Однако, заглянув ему в лицо, она поняла, что он относится к этому совсем не так, как она.
– Извини, – сказала она, – просто я меньше всего на свете ожидала предложения выйти за тебя замуж.
– Это можно понять. Учитывая мое поведение и разницу в наших социальных статусах, ты, наверное, думала, что я явился, чтобы сделать какое-нибудь мерзкое предложение. Однако независимо от наших социальных статусов я не могу допустить, чтобы мое бесчестное поведение по отношению к тебе не было компенсировано честным поступком.
Сбитая с толку Мария нахмурила лоб.
– Значит, ты чувствуешь себя обязанным жениться на мне из чувства долга?
– Да. То есть нет. Я хотел сказать… – Он замялся. – Боюсь, что то, что я испытываю к тебе, не поддается контролю с моей стороны. Как ни больно мне говорить об этом, я не могу обещать, что случившееся в карете не произойдет снова. Как я уже говорил, ты невинная женщина, а я не могу гарантировать, что ты останешься такой, если мы снова окажемся в подобных обстоятельствах.
– Двенадцать лет назад ты не мог разрешить своему брату жениться на мне, однако теперь сам хочешь сделать то же самое?
– Да, я спас его тогда от неблагоразумного брака, а теперь сам попался в ту же ловушку. Разве это не парадоксально?
Парадоксы ее не интересовали. Она все еще пыталась оправиться от шока.
– Значит… значит, ты любишь меня? – Даже задавая этот вопрос, она этому не верила, тем более что они разошлись во взглядах на любовь в тот вечер, когда он поцеловал ее в этой самой комнате. Однако, ожидая ответа, она затаила дыхание.
– Любовь? – Он поднял взгляд к потолку и рассмеялся невеселым смехом. – Я думаю, было бы вернее назвать это безумием.
Она почувствовала странное разочарование, но ее гордость не позволила ей дать ему это заметить.
– Да, я помню, что ты несколько недель назад назвал свое отношение ко мне психическим отклонением от нормы.
– Я уверен, что это пройдет, как только…
– Как только ты удовлетворишь свое желание? – подсказала она.
– Вот-вот. – Он потер рукой лоб. – По крайней мере я на это надеюсь.
Мария решила, что с нее достаточно.
– Спасибо за объяснения относительно прошлого события в карете. Кажется, я теперь полностью поняла твои чувства. – Она взглянула на него строгим взглядом. – На самом деле ты хочешь сказать, что желаешь переспать со мной, но, кроме женитьбы, не можешь придумать никакого другого способа сделать это так, чтобы не пострадало твое чувство чести.
При этих словах он расправил плечи и на лице его появилось выражение, которое она хорошо знала: холодная, непроницаемая маска безупречного джентльмена.
– Речь идет не о моих желаниях, мисс Мартингейл. То, что я чувствую к вам, я никогда не желал чувствовать, и это чувство меня не обрадовало. Девочкой вы работали в моей семье на кухне. Вы были дочерью нашего шеф-повара и внучкой – если я правильно помню – виноторговца. Ваша матушка приходилась родственницей одному сквайру, но эта родственная связь очень незначительная и бесполезная.
– Спасибо, милорд, за то, что напомнили мне мою буржуазную родословную.
– Я говорю об этом лишь потому, что речь зашла о моих желаниях. Мне следовало бы желать жениться на женщине такого же ранга, как я, потому что удачная женитьба является одной из первейших обязанностей человека моего социального статуса, а я, предлагая свою руку вам, отказываюсь выполнять свой долг. Более того, пойдя на поводу моей страсти к вам, я подвергаю себя и свою семью осмеянию и социальному остракизму. А самое отвратительное заключается в том, что я делаю это, потому что не могу справиться со своими страстями. Поверьте, мисс Мартингейл, мои желания не имеют к этому никакого отношения.
– Честь тоже не имеет к этому никакого отношения, – сказала она. – Маркизу нет необходимости жениться на служанке с кухни, чтобы переспать с ней.
– Черт возьми, Мария, я никогда не думал о тебе как о служанке! И никогда не обращался с тобой как со служанкой. Наоборот, я всю жизнь допускал в наших отношениях такую свободу и фамильярность, какую ни один человек моего социального статуса не позволил бы ни на мгновение. А что касается остального… – Он судорожно глотнул воздух. – Ты заставляешь меня признать, что мои чувства к тебе носят плотский характер. Я хотел бы иметь возможность опровергнуть это, потому что мне очень неприятно признаваться, что я не могу контролировать некоторые мои эмоции, но приходится преодолеть стыд и признаться во всем честно.
– Этот джентльменский кодекс чести так романтичен. Разве может какая-нибудь женщина устоять перед ним?
Он плотно сжал губы, чувствуя ее сарказм.
– Я понимаю, тебе могло показаться, что, делая предложение, я был недостаточно красноречив, но я никогда не отличался красноречием.
– Вы недооцениваете ваши способности, милорд. Сегодня вы очень хорошо выразили ваши чувства. Я полностью поняла их характер. Но это еще не означает, что вы меня убедили. По правде говоря, вам это не удалось.
– Мария, разве ты не понимаешь того, что почти произошло в карете? Я хотел бы сказать, что твое целомудрие находится в безопасности в моем присутствии, но это не так. Я пытался избавиться от тебя, выселив тебя отсюда, но, как сказал мой брат, это было бы поступком, недостойным меня. Но даже если бы я это сделал, это было бы бесполезно, потому что я не могу избавиться от тебя, как бы ни старался. Несмотря на твое более низкое положение, несмотря на несопоставимость наших темпераментов, несмотря на неподобающий характер брака между нами, несмотря на скандал и неодобрение со стороны общества, которые, несомненно, последуют, я считаю, что брак между нами является единственной возможностью с честью выйти из создавшегося положения.
– И ты полагаешь, что это должно убедить меня принять твое предложение? – воскликнула она. – Неужели ты действительно думаешь, что я соглашусь выйти замуж за человека, который испытывает ко мне только похоть, причем даже это против своей воли и велений своей совести? Неужели ты думаешь, что я выйду замуж за человека, который так мало считается со мной, что отказался от нашей дружбы, а потому лишь, что я была недостаточно хороша, разлучил меня с юношей, за которого я хотела выйти замуж? Причем этот юноша относился ко мне с искренним уважением…
– С искренним уважением? – прервал он ее. – Лоренсу было семнадцать лет. Его уважение к тебе основывалось прежде всего на том, что ты носила юбки.
– А твое уважение основывается, конечно, на чем-то более глубоком?
Он отклонил голову в сторону, как будто она ударила его по щеке. В этот момент Марии хотелось бы, чтобы она это сделала.
– Я уже признался в своей слабости во всем, что касается тебя. Зачем без конца напоминать мне об этом? Я по крайней мере взрослый мужчина тридцати одного года, а не семнадцатилетний мальчик. Я сознаю последствия моего решения.
– А то, что я согласна с твоим решением, ты считаешь само собой разумеющимся?
– Ты считаешь это самонадеянностью? В свою защиту могу лишь напомнить тебе о моем социальном статусе. Если ты выйдешь за меня замуж, твое будущее и будущее твоих детей будут полностью обеспечены. Ты будешь богатой и титулованной. Любая женщина позавидовала бы такому статусу. Извини, что я столь беззастенчиво говорю о том, что я завидный жених.
– Мне наплевать на то, сколько женщин хотят выйти за тебя замуж, Филипп! Самое главное, хочу или не хочу я выйти за тебя замуж. Пока что я не убеждена в этом.
– Потому что я не признался в любви? Потому что я задел твои романтические чувства?
– Нет! – возмутилась она. – Потому что ты считаешь меня ниже тебя!
Он открыл было рот, чтобы возразить против такого вывода, потом закрыл его снова и промолчал.
– Вижу, ты не опровергаешь этого, – сказала она.
– Не вижу смысла. Твой статус действительно значительно ниже моего.
Она возмутилась до глубины души.
– Бывают моменты, когда я искренне ненавижу тебя! Ты такой надменный, чопорный, самонадеянный сноб!
– Что? – удивился он. – Ну, против этого позволь мне возразить! Я не сноб!
– Ошибаешься, ты сноб. Ты считаешь, что я ниже тебя.
– Я не считаю тебя ниже меня! – заорал он. – Я считаю, что твой статус ниже моего. Между моим и твоим статусом целая пропасть.
– Учитывая мое столь низкое положение, приходится удивляться, что ты вознамерился жениться на мне и замарать твое генеалогическое древо!
– Нет никакого высокомерия в признании фактов. Я маркиз, седьмой маркиз Кейн. В течение шести столетий моя семья была одной из самых знатных в Британии. Каждый король и каждая королева Англии обедали в Кейн-Холле, начиная с короля Генриха II. Среди моих предков были премьер-министры и принцессы. Я сам знаком с главами многих государств мира. Предполагается, что я, чтобы выполнить свой долг перед семьей, женюсь по меньшей мере на дочери пэра. Едва ли можно ожидать, что я обрадуюсь, если женщина, не являющаяся мне ровней, воспламенит мои чувства, подчинит себе мою волю и мой разум настолько, что у меня не останется иного честного выхода из создавшейся ситуации, кроме женитьбы на ней.
– Это не выход из ситуации! По крайней мере для меня. Я не имею ни малейшего намерения принимать ваше предложение. Простите мою буржуазную щепетильность, милорд, но я считаю, что люди, собирающиеся вступить в брак, должны испытывать взаимное уважение и привязанность, а у нас нет ни того, ни другого. То, что вы мне предлагаете, это не брак. Это рабство.
Он уставился на нее, не веря своим ушам.
– Мне кажется, это я попал в рабство, мадам. Забыв о своей гордости, я признался вам в этом. В этой ситуации решение зависит исключительно от вас.
– И это… это желание, в котором вы признались, вы считаете основой постоянного союза между нами? Желание, которое вы называете безумием? Причем мимолетным безумием? А когда оно пройдет, что займет его место? Не взаимная привязанность и даже не уважение, потому что если даже в детстве я испытывала к тебе эти чувства, то они давным-давно прошли. Ты гордишься тем, что ты аристократ, а мне, черт возьми, было всегда наплевать на твой статус, твой титул, твое богатство и прочие мерила, определяющие твою личность, кроме твоего отношения ко мне. И если уж мы сейчас затронули эту тему, то позволь мне сказать, что ты обращался со мной отвратительно.
– Я уже извинился за это, – пробормотал он. – Той ночью…
– Послушай, Филипп, я говорю не о том, что произошло в карете! – рассердилась Мария. – Та ночь была для меня самой чудесной, самой романтичной, хотя почему это так, я не понимаю до сих пор. – У нее даже голос сорвался, когда она делала это унизительное признание, и она чуть помедлила, чтобы восстановить дыхание. – Ты просишь меня быть твоей женой, однако нежность и привязанность ко мне ты проявил единственный раз, в карете.
– Не только тогда, – поправил ее он. – А как насчет того, что произошло в этой самой комнате? Разве это не было проявлением нежности, Мария?
Напоминание о ночи, когда он впервые поцеловал ее, рассердило ее еще больше.
– Как ты сам тогда же признался, в основе этого лежало чисто физиологическое влечение. Во всех остальных отношениях твое поведение демонстрировало полное пренебрежение моими чувствами. Ты отказался от моей дружбы, избегал моей компании и придавал моему поведению самые худшие побудительные мотивы. Ты разлучил меня с Лоренсом, сыграв на слабостях нас обоих. Ты знал, что он оставит меня, чтобы сохранить свой доход и твое уважение. И ты знал, что я возьму деньги, потому что только что умер мой отец, не оставив мне ничего. Ты откупился от меня деньгами, как будто от какой-то обесчещенной, забеременевшей служанки с кухни, хотя уверяешь, что никогда не относился ко мне, как к служанке. И ты даже не задумался о том, какую боль причинили мне твои действия. Ты вел себя тогда как законченный мерзавец, и теперь никакие силы не заставят меня выйти за тебя замуж!
– Ты похвалила мое красноречие, – сказал он, – но и ты сегодня высказалась весьма красноречиво. – Лицо его вновь выражало полное самообладание. – Я признался в моих чувствах, а ты в ответ сообщила о твоих. Разговор получился весьма содержательный.
Она смотрела на него, тяжело дыша, слишком сердитая, чтобы сказать что-нибудь в ответ, и слишком обиженная, чтобы беспокоиться о его чувствах.
– Поскольку мы оба полностью высказались, больше, видимо, добавить нечего. Я не буду вам больше навязываться, но думаю, что было бы разумно, если бы мы оба с этого момента постарались избегать друг друга. Желаю вам всего хорошего, мисс Мартингейл.
Он поклонился и ушел, а она наблюдала через окно, как он поднимается по лестнице и выходит на улицу, а когда он скрылся из виду, попробовала вернуться к работе, но тут же бросила ложку и отвернулась от рабочего стола.
Она принялась ходить взад-вперед по кухне, а его слова все еще звучали в ее ушах.
«Едва ли можно ожидать, что я обрадуюсь, если женщина, не являющаяся мне ровней, воспламенит мои чувства, подчинит себе мою волю и мой разум настолько, что у меня не останется иного честного выхода из создавшейся ситуации, кроме женитьбы на ней».
Она остановилась и, сжав в кулак одну руку, сердито ударила ею в ладонь другой руки. А она-то сегодня, проснувшись, мечтала о нем! О чем, черт возьми, она только думала!
«Если ты выйдешь за меня замуж, твое будущее и будущее твоих детей будут полностью обеспечены. Ты будешь богатой и титулованной. Любая женщина позавидовала бы такому статусу. Извини, что я столь беззастенчиво говорю о том, что я завидный жених».
Мария вновь принялась ходить по комнате. Должно быть, были женщины, презрительно фыркнув, подумала она, которые позавидовали бы тому, что она получила предложение выйти замуж от маркиза. Эти женщины назвали бы ее дурочкой за то, что она отказала мужчине значительно выше ее по положению, который вдобавок еще красив, силен и баснословно богат. Если бы она приняла предложение, наверняка разразился бы скандал, и некоторые члены светского общества, возможно, никогда не стали бы ее принимать, зато она была бы женой одного из самых высокопоставленных пэров страны, и ей было бы не нужно больше работать. У нее были бы красивые наряды, великолепные дома и возможность вращаться в тех же кругах, что Пру и Эмма, ее самые близкие подруги. И она смогла бы иметь детей.
Дети. Она остановилась, почувствовав сожаление. Как девушка-холостячка, она несколько лет назад обрекла себя на бездетность, понимая, что после двадцати пяти лет шансы женщины на замужество существенно уменьшаются. Если бы она приняла предложение Филиппа, у нее появилась бы возможность обзавестись детьми, но этой возможности она сама себя лишила.
Она заставила себя не сожалеть об этом. Его признание в страсти к ней ничего не значило, потому что в основе его страсти не лежала любовь. Он даже не подозревал, что оскорбляет ее. Он предложил сделать ее своей женой, своей маркизой и матерью его детей, но в его глазах она никогда не была бы ему ровней. А без этого выйти за него замуж было бы немыслимо. «…глубокое и страстное желание, которое я испытываю к вам».
Вспомнив эти слова, она остановилась, потому что почувствовала в них искреннее страдание. Но это, конечно, не имело значения, потому что желание, особенно такое непрошеное, не может служить основой для брака между мужчиной и женщиной. Она поступила мудро, отказав ему. Очень мудро.
В таком случае почему она чувствует себя такой несчастной?
И тут ее гнев, обида и разочарование обрушились на нее с новой силой, сведя на нет все попытки воспользоваться здравым смыслом. Мария опустилась в кресло и разразилась слезами.
