Текст книги "Беркут
(Рассказы)"

Автор книги: Латиф Махмудов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Латиф Махмудов
БЕРКУТ
Рассказы

Тайна чинары

Наш дом стоит у речки. Рядом растёт большая чинара. Говорят, этой чинаре больше трёхсот лет. Она огромная и ветвистая и издали похожа на большущий раскрытый зонт.

Ещё говорят, что в большом дупле чинары водятся змеи. Но это неправда. Однажды мы спустились с Рахматом в дупло. Оно глубокое, тёмное и сырое. В нём пахло плесенью и было чуть-чуть страшно. А змей там не оказалось. Даже дождевых червей не было.

Под чинарой сделано невысокое глиняное возвышение – «супой» называется. На этой самой супе, которая почти упирается в дувал[1]1
  Дувал – глинобитный забор.


[Закрыть] нашего сада, вечно сидит Салим-ата. С утра до ночи сидит и дремлет, на реку смотрит.

Попробуй подойди к чинаре! И чего такого нашёл здесь дедушка, никак не пойму. Подремать охота – шёл бы домой, на мягкой постели спал бы. А смотреть… Ну чего смотреть на эту речку, где, кроме гамбузят, никакой рыбы не водится? И то, конечно, если гамбузят можно считать рыбой.

В общем, непонятный человек этот Салим-ата. Недавно Рахмат рассказал, что собственными глазами видел, как вечером дед дремал, прислонившись к стволу чинары, а утром смотрит – старик всё ещё сидит в том же положении.

– Тут скрыта какая-то тайна, – решил Рахмат. – Не то чего бы ему днём и ночью караулить эту несчастную чинару?!

– Чепуха, – сказал я. – Салим-ата старый человек, и сидит он здесь просто потому, что это ему нравится.

– Ха! Придумает же! – фыркнул Рахмат. – Папа всегда говорил, что чинара – это история!

– История?

– Ну в том-то и дело! – Он вплотную подошёл ко мне и таинственно зашептал: – История, о которой говорил папа, лежит именно под этой самой супой, я уверен.

– Под супой? – изумился я.

– Вот именно. Рассуди сам, Мурад, почему Салим-ата не подпускает нас к дереву, днём и ночью сторожит его? Конечно же, он сторожит не супу и не дерево. Он тайник охраняет, зарытый под супой. Где-то, наверное, сотни учёных ищут его, а тут Салим-ата восседает на нём! Понял теперь?

Я молча кивнул. Как не понять – всё очень ясно. Только почему не я, а Рахмат об этом догадался? Признаться, кроме него, никто и не придумает такое, потому что он и книжки про всяких шпионов читает и сам хочет стать разведчиком.

Рахмат задумчиво поглядел на чинару, потом заговорил опять, теребя мой рукав.

– Послушай, Мурад, если мы разыщем эту историю, то на экзаменах запросто получим пятёрки. Нас и спрашивать не станут. Ты знаешь, почему многие учёные называются учёными? Раскопал под землёй какой-нибудь горшок или каменный топор – вот ты и учёный. Вот бы добраться до этого тайника! Кто знает, может, мы тоже… Верно ведь?

– Вообще-то верно, – ответил я, взволнованный словами друга, хотя не раз слышал, что стать учёным не лёгкое дело, – только вот…

– Что только?

– Да сидит же вечно Салим-ата на этой супе! Как её раскопаешь?

– А! – пренебрежительно махнул рукой Рахмат. – Всё это проще простого. Ты соглашайся, а остальное я обдумал.

Надо соглашаться, но на душе как-то неспокойно. И отказываться не хочется: вдруг Рахмат прав и под супой в самом деле зарыт таинственный клад?

– Будь что будет, – сказал я. – Только давай без фокусов.

– Какие фокусы! – огрызнулся Рахмат. – Мы просто проведём подкоп из вашего сада под супу. Каких-нибудь полтора-два метра – и мы у тайны, которую хранит Салим-ата. – А если ничего не найдём, закопаем подкоп, вот и всё, – продолжал Рахмат.

– Что ж, это неплохо придумано, – согласился я.

Рахмат тут же побежал домой и принёс лопату. Есть у него такая лопата, с короткой ручкой. «Штыковая» называется.

Мы принялись за дело…

Пять дней, как кроты, рыли мы этот подкоп. Работали по очереди. Когда Рахмат подавал из ямы наполненное землёй ведро, я смотрел на его чумазую рожищу и меня разбирал смех. И Рахмат смеялся, глядя на меня. Потому что моё лицо тоже было грязное, как у чёрта.

Мы шикали друг на друга: шуметь ведь нельзя – за дувалом сидит Салим-ата.

Вдруг лопата ударилась обо что-то твёрдое. Рахмат выскочил из ямы.

– Есть! – сказал он отрывисто. – Дальше копать опасно! Надо подождать, пока старик уйдёт обедать.

– Может, он уже ушёл?

– Надо посмотреть, – сказал Рахмат.

Я забрался на дувал и выглянул на улицу.

Салим-ата, как всегда, восседал на супе и через толстые очки читал потрёпанную книжку, написанную арабскими буквами. Перевернёт страницу, отхлебнёт из пиалы чаю и опять водит пальцем по строчкам. И охота ему читать такую старую книгу! Шёл бы лучше обедать. Ведь давно прошло время обеда.

Я спрыгнул вниз и предложил сбегать поесть. Рахмат сразу согласился.

Когда мы вернулись, старика не было. Рахмат полез в подкоп. Я схватил ведро, которое он подал оттуда, высыпал землю и дрожащими от волнения пальцами стал просеивать её.

Просеиваю, а сам думаю: «Сейчас я найду такую вещь, которая даже не снилась учёным всего мира!»

Я перебирал землю, но, кроме фарфорового черепка от разбитой пиалы и пожелтевшей бараньей кости, ничего не нашёл. Я внимательно разглядывал свои «археологические» находки, когда вдруг что-то ухнуло. Из норы выполз Рахмат. Он был насмерть перепуган, с него сыпалась земля.

– Супа обвалилась, – сообщил он, задыхаясь, – еле выбрался.

Я залез на дувал. Верно, супа исчезла. Вместо неё под чинарой зияла яма. «Хорошо, что старик ушёл», – подумал я с замирающим сердцем и спрыгнул обратно.

– Чего прыгаешь как козёл! – накинулся на меня Рахмат. – Надо подкоп засыпать.

– А супа?

– Что супа! Подумают, пришло время обвалиться– вот и обвалилась. Главное – заделать дыру с этой стороны.

Мы сгребли в яму всю землю, утрамбовали. Притащили пенёк, который лежал неподалёку. Он целиком накрыл то место, где мы недавно вели раскопки.

Рахмат забрался на пень. С него теперь можно было свободно разглядывать улицу.

– Смотри-ка! – ухмыляясь, повернулся ко мне Рахмат.

Я поднялся на пенёк.

По улице шёл Салим-ата.

Старик медленно приближался к чинаре, тяжело опираясь на палку и глядя себе под ноги. «Чему Рахмат радуется? – подумалось мне вдруг. – Ведь Салим-ата ничего плохого нам не сделал, а мы развалили его супу».

Приблизившись к чинаре, дед растерянно остановился. Он стоял долго, сгорбившись, и, часто-часто мигая, смотрел на развалившуюся супу. Потрогал обломанные катыши, попробовал сдвинуть ком земли – не смог.

Вздохнул и беспомощно огляделся по сторонам. Постояв ещё немного, старик ушёл.

Постояв ещё немного, старик ушёл.

Шёл он спотыкаясь, хотя и глядел себе под ноги и дорога была ровная.

Мы не могли смотреть друг другу в глаза. Отошли в сторону, сели. Рахмат обхватил колени, опустил голову и долго сидел неподвижно и молча. Я не мог забыть, как дедушка Салим попробовал поднять слабыми своими руками небольшой ком земли и не смог. Что-то застряло у меня в горле, и дышать было трудно.

– Что ж мы наделали, а, Рахмат? – выдавил наконец я из себя.

– Да отвяжись ты, разве я виноват, если эта чёртова супа обвалилась?

– Мне жалко дедушку. Всё это твои глупые выдумки!

– А я тебя заставлял?

– Не заставлял, конечно, – ответил я упавшим голосом, – но придумал такое…

– Хорошо, а почему же ты согласился? Если бы не ты, то я… то не было бы этого… Ты лучше радуйся, что никто не видел, а то попало бы обоим!

– Сам радуйся, а мне нечего…

– Тогда беги и расскажи, что я во всём виноват.

– Сам иди, если хочется!

– Беги, беги, кричи во всё горло, говори всем, что я нарочно развалил дедушкину супу!

Рахмат неожиданно всхлипнул и потёр грязным кулаком щёку. Мне стало жалко его. Рахмат никогда не плакал. Он не плакал, даже когда сорвался с крыши и расшиб коленку.

Я положил руку ему на плечо.

– Не обижайся на меня, Рахмат. Я тоже виноват. Не нужен был нам этот подкоп.

Мы посидели ещё немного, потом разошлись.

Дома я взялся за книжку, решил почитать. Целый час сидел над одной страницей, но так ничего и не понял.

Вернулся с работы папа. Всегда весёлый и шумный, сегодня он был чем-то расстроен. Даже от еды отказался, переоделся и ушёл. И мама заторопилась за ним.

– Мураджан, сынок, – сказала она, – ты поужинай один, а я сбегаю к Салим-ата. Он что-то занемог сегодня. Папа пошёл за доктором, а я отнесу ему поесть…

Я перекусил, разделся, лёг на койку и долго ждал папу и маму. За окном стало черно, часы пробили десять. Я не заметил, как уснул.

Утром меня разбудил Рахмат. Я взглянул на него и испугался: лицо у него было хмурое, осунувшееся.

– Заболел, что ли? – спросил я.

В комнате по полу бегали солнечные зайчики.

– Нет, просто не спал всю ночь, – ответил Рахмат. – Всё кошмары какие-то снились.

– Знаешь, Салим-ата заболел, – сказал я. – Вчера мой папа доктора к нему приводил.

– Знаю, – ответил Рахмат. – Сейчас моя мама пришла с ночной смены и сразу побежала к нему.

– Салим-ата очень добрый, – сказал я, вздохнув. – Когда я болел, он приносил мне разные вкусные вещи.

– А мне он всегда леденцовых петушков приносил с базара, – сказал Рахмат.

– Знаешь, Рахмат, давай купим ему халвы. Старики любят халву.

– Давай, – согласился Рахмат. – У меня есть рубль. Накопил, чтобы бинокль отдать в ремонт. Стекло одно выскочило.

– И у меня рубль. Сложимся, как раз хватит на халву. Пошли?

– Пошли.

Халву нам положили в большой кулёк. Мы несли его по очереди. От него очень вкусно пахло.

Свернув на свою улицу, мы увидели грузовик. В кузове на кирпичах сидели мой папа и дядя Мирзакарим, папа Рахмата. Заметив нас, они остановили машину и помогли взобраться к ним.

– Вы что по городу бродите? – спросил папа сердито.

Я сказал, что мы вовсе не бродим, а ходили покупать халву для Салим-ата.

Дядя Мирзакарим улыбнулся, подмигнул нам и освободил место рядом с собой. Потом повернулся к папе.

– Так слушай, что было дальше, – сказал он. – В ту пору стояли невиданные морозы. Наш старший сын тогда грудным младенцем был. Жена шла с ребёнком по тропинке вдоль реки. И вдруг неподалёку от этой самой чинары поскользнулась и упала. Мальчик отлетел в сторону, а она соскользнула в реку. Её оглушило, и она бы, конечно, задохнулась, если бы не подоспел на помощь сын Салим-ата. Жену мою он спас, а вот сам простудился, тяжело заболел и вскоре скончался. Вот почему для старика так много значат и река, и тропинка, и чинара…

– М-да-а… – задумчиво протянул папа.

– С тех пор старик совсем один, ни детей, ни родни… А сын его уже в те времена был видным поэтом. Даже книга у него вышла. У старика всего один экземпляр сохранился.

– Вот эту-то книгу он и потерял! – воскликнул папа. – Не помнит, куда положил, – стар уже Салим-ата, стар.

– Сколько мы его ни просили перейти к нам жить– не соглашается. Трудно ему, а тут ещё такая неприятность: потерял единственную память о сыне – книгу.

Машина подъехала к чинаре и остановилась. Так вот куда везли кирпичи: новую супу будут делать!

Когда мы помогли разгрузить машину и она отъехала, Рахмат отвёл меня в сторону.

– Ты не уходи домой. Дело есть, – сказал он тихо.

– Какое ещё дело?

– Знаешь, книга Салим-ата, наверное, упала в яму.

– Откуда ты взял, может, он её потерял в другом месте?

– Нет, – покачал головой Рахмат. – Помнишь, когда он подошёл к супе, на уцелевшем краю стояли чайник и пиала? Значит, он оставлял здесь и книгу. Не найдя книги, он подумал, что потерял её где-то в другом месте. Сказал же твой папа, что стар уже Салим-ата. Ведь правда стар! Вот он и забыл!

– Ве-ерно, – протянул я удивлённо и подумал: «Как это не пришло мне в голову? Вот ведь Рахмат до всего додумается!»

– Раз-два, и выкопаем книжечку! – сказал я. – Где твоя лопата?

– Ха, лопата! – фыркнул Рахмат. – Придумаешь же такое! «Раз-два»! Тут особая осторожность нужна… Это книга поэта-героя. Она, может быть, одна-единственная на весь мир. А ты – «лопата»!

Я промолчал. Ну что с ним спорить! А потом ведь… он прав.

Мы подошли к супе и стали осторожно разбирать обломки. Когда вытащили все крупные куски, Рахмат наполнил тюбетейку землёй и протянул мне. Я передал ему свою шляпу. Дело пошло веселее.

Мы провозились часа три. Я уже сомневаться начал, и Рахмат тоже, когда вдруг показался уголочек книги. Мы её тихонько извлекли, очистили от земли, пригладили помятые листы.

На душе стало легко и радостно.

– Пошли отнесём деду книгу, – сказал Рахмат. – Ты возьми халву, а я понесу книгу.

– А что мы ему скажем?

– Лучше всего, конечно, рассказать всё, как было. Я сам извинюсь перед ним. И ещё я его буду просить, очень-очень просить, чтобы теперь он жил у нас. Как ты думаешь, он согласится?

Рахмат посмотрел на меня с такой надеждой, будто всё зависело от меня.

– Конечно, согласится, – сказал я.

Я почему-то был уверен, что Салим-ата непременно переедет к ним, если Рахмат будет просить его об этом. Очень-очень.

Очкарик

Солнце светит ярко. Светит, но совсем не греет. Осень, ничего не скажешь…

Я сижу на плоском камне у нашей калитки. Он давно здесь лежит. Папа говорил, что меня ещё на свете не было, когда камень лежал здесь.

Я люблю сидеть на этом камне. Летом к нему не притронешься – до того горячий, а сейчас он чуть тёплый. Ничего не скажешь, осень…

Листья на яблонях и урючинах жёлтые, как лимоны. Они срываются с веток и, шелестя, падают на землю. Если проедет машина, они будто оживают и кидаются ей вдогонку.

Высоко в небе, каркая как оглашенные, летают вороны. Они кружатся над орешиной, которая растёт в соседнем дворе. Хозяева не все орехи сняли, оставили немного и воронам – вот они и пируют.

А хозяева эти, высокий мужчина и маленькая светловолосая женщина, почти и не жили здесь. В доме осталась старуха. Рахмат говорит, что это мать высокого мужчины. А мужчина с женой будто бы уехали в командировку.

– Они, кажется, геологи, – сказал он, – с рюкзаками за плечом ходят по горам, пустыням и тайге, ищут нефть и всякие металлы.

Интересная у этих геологов жизнь. Любой может позавидовать. Вот бы нам с Рахматом стать геологами! Уж мы-то нашли бы всё, что полагается…

– Эй, Мурад!

Это, конечно, Рахмат. Его голос можно и во сне узнать. Я нехотя обернулся. Рахмат стоял, наполовину высунувшись из своей калитки, и знаками подзывал меня.

– Чего тебе? – крикнул я с места.

Всё-таки хорошо сидеть на этом камне, который намного старше тебя и который чуть-чуть нагрелся от солнца. Вставать не хотелось.

Рахмат делал какие-то знаки и ухмылялся.

– Иди быстрее, иди… Хочешь посмотреть цирк? Там настоящий цирк!

Он схватился за живот и скорчился от смеха.

– Где цирк? Какой цирк?

– Иди, сам увидишь…

Рахмат продолжал дёргаться от смеха, как заведённая игрушка. Я подождал немного, пока он успокоится.

– Показывай давай, чего же ты…

– Идём, сейчас увидишь.

Мы вошли во двор.

– Подожди, – бросил мне Рахмат и забежал в сарай.

Оттуда он вышел с лестницей, под тяжестью которой согнулся пополам. Рахмат натужно сопел и кряхтел, но дотащил лестницу до дувала, приставил её и с таинственным видом полез вверх. Я с удивлением наблюдал за ним.

Рахмат уселся на дувале, лихо сдвинул набок тюбетейку.

– Эй, девица-красавица! – заорал он, перегнувшись в соседний двор и гримасничая. – Красавица, как вас зовут?

Ну, это уж слишком! Рахмат решил подшутить надо мной, только из этого ничего не выйдет. Я-то знаю, что геолог с женой уехали, и дома осталась одна старуха, и никакой «красавицы» там нет. Конечно же, Рахмат решил просто разыграть меня. Ну и пусть ломается.

– Глянь на меня, красавица, и за один твой взгляд я подарю тебе целую охапку усьмы, чтобы ты брови себе насурьмила!

Рахмат отколупнул от дувала кусочек сухой глины и кинул в соседний двор. Довольно хихикнул. Мне почудилось, что за стеной кто-то ходит. Я прислушался. Кто-то и впрямь тоненьким голоском крикнул Рахмату:

– Перестань сейчас же!

Рахмат обернулся ко мне и лихо подмигнул. Вот, мол, видишь, всё правда, а ты не верил.

Теперь я с ещё большим удивлением посмотрел на него. Это верно, что Рахмат терпеть не мог девчонок, но откуда взялась девочка в соседнем дворе?

– Мурад, да поднимись ты поскорее, полюбуйся на неё, стройную, как тополь, и красивую, как луна!

Я бы давно взлетел на дувал, если бы не боялся подвоха. От Рахмата всякого можно ожидать. Я не спеша поднялся по лестнице. Глянул во двор и от разочарования чуть не скатился вниз. Никакой девочки там не было. И цирка тоже не было. Просто там у кучи мусора возился какой-то мальчишка.

– С кем ты разговаривал, Рахмат? – удивился я. – И кого ты хотел мне показать?

– Да вот эту девчонку, кого же ещё, – сказал Рахмат и опять кинул кусок глины в мальчика. – Ты только полюбуйся, как ловко подметает!

Мальчик даже не глянул в нашу сторону, будто нас и не было. А Рахмат продолжал подмигивать и кривляться.

Мальчик притащил ведро и высыпал в него сор.

У меня пропал всякий интерес. Я уже хотел спуститься, когда мальчик прислонил веник к дереву и медленно, будто нехотя, направился к дувалу. Он был очень худой и оттого казался длиннее, чем на самом деле. И ещё на тонкий нос его были насажены круглые, в железной оправе очки.

Он подошёл совсем близко к дувалу и долго разглядывал нас большими и очень грустными глазами.

Мне отчего-то стало не по себе.

– Ну чего уставился, людей не видал, что ли! – крикнул хриплым голосом Рахмат.

Мальчик как-то изменился, стал будто меньше.

– Не видал, – тихо ответил он, – таких не видал.

Помолчал, потом обиженно спросил:

– Почему вы меня дразните? Я ведь вам не мешаю.

Мы не ответили.

– Если нужно, вы можете прийти ко мне в любое время, – сказал мальчик в очках, – а через стенку к чужим подглядывают только враги.

Рахмат так и подскочил на месте.

– Чего сказал! Это я-то враг?

Мальчик посмотрел на него и замигал глазами.

– Я тебе сейчас покажу, очкарик! – взвыл Рахмат. – Это меня-то ты назвал врагом?

Рахмат иногда взрывается как порох, только он не любит драться. Любит, когда его успокаивают.

Я поймал его за рукав.

– Да брось ты! – сказал я.

– Не слышишь, врагом меня обозвал!

– С чего это ты взял? Не обзывал он тебя. Он просто к примеру сказал.

– Если бы ты не удержал, я бы ему показал, – мрачно заявил Рахмат и спустился вниз.

Мы отнесли лестницу на место.

– Кто это такой? – спросил я просто так. А вообще-то я догадывался, что очкарик – сын геолога.

– А! – сплюнул сквозь зубы Рахмат. – Я его и знать не хочу, девчонку эту. Позавчера он посуду мыл, вчера картошку чистил, а сегодня – ты сам видел – двор подметает. Как полезу на айву, так всегда вижу – девчачьими делами занимается.

Рахмат опять презрительно сплюнул.

– Ладно, – сказал я. – Пойдём лучше на улицу, погреемся на солнышке. Говорят, осеннее солнце полезно человеку.

– Ха! – усмехнулся Рахмат.

– Не фыркай, – сказал я. – Мы там подождём моего папу. Он должен на обед приехать.

– А, вот это дело! Может, он нас покатает?

– Может быть.

Мой папа шофёр. Иногда он приезжает домой обедать. А пока папа ест, мы сидим в кабине, где пахнет бензином и особым, машинным запахом. Крутим баранку по очереди.

Если папа не спешит, тогда он подвозит нас до универмага, а оттуда мы возвращаемся пешком.

Мы сидим на плоском камне вдвоём, смотрим, как дерутся вороны, и ждём папу. Если одна ворона роняет свой орех, другая на лету подхватывает его клювом и кидается прочь. А та, что осталась без ореха, дразнится от злости:

«Карр, ка-арр-р! Карр!»

Мы смеёмся. «Кар» по-узбекски значит «глухой». Разве глухие вороны бывают?

Мимо нас проходит очкарик. Его босоножки мягко ступают по жёлтым листьям, усыпавшим дорогу. Рахмат отворачивается, лениво говорит мне, кивая на разгалдевшихся ворон:

– Эк они разорались!

Папа всё не едет. Солнце уже отодвинулось и спряталось за урючинами и яблонями, и вороны притихли, будто надоело им драться.

– Послушай, – говорит Рахмат, поёрзав на месте, – пойдём к универмагу: ведь твой папа всегда едет мимо универмага. Мы остановим его, и он довезёт нас до дома.

– Пошли, всё равно уже солнца нет, – отвечаю я.

Мы сразу всё увидели.

Папина машина стояла за углом универмага, у будочки, где написано «Табак». И папа, стоя у круглого окошка, с кем-то разговаривал.

Мы увидели, как вдруг машина тронулась с места, как из кабины выскочили мальчишки и бросились врассыпную. А машина, глухо урча, прямо направилась к канаве, где возились водопроводчики.

Они работали, сидя на корточках, и не замечали, как тяжёлая машина надвигалась на них. Ещё десять шагов – и грузовик врежется в канаву, наедет на водопроводчиков.

Я хочу закричать, но не могу – оцепенел от ужаса. И тут из универмага кто-то выскакивает, прыгает в кабину. Машина резко останавливается, скрипнув тормозами. Водопроводчики удивлённо поднимают головы. Они только теперь поняли, какая им грозила опасность.

Папа бросается к машине. Но тот, кто остановил машину, уже вышел из кабины и исчез в толпе, которая собралась вокруг. Папа ищет его глазами, но не находит. Потом что-то объясняет милиционеру и уезжает.

Когда я пришёл домой, папа сидел за обедом. Мама стояла напротив, скрестив руки.

– Я только папиросы хотел купить, – рассказывает папа взволнованно, – и поэтому не выключил мотора. Если бы не этот мальчишка, который выскочил из универмага…

– Ай! – испуганно вскрикнула мама и бессильно опустилась на стул. – Он опрокинулся вместе с машиной?!

Папа вскочил, подал ей воды.

– Успокойся, пожалуйста, – сказал он. – Я же тебе объяснил, что всё обошлось благополучно. Вот этот-то парнишка, он примерно одного возраста с нашим Мурадом, и остановил машину. Ручной и ножной тормоза привёл в действие, пострелёнок, да сделал это так, будто он шофёр первого класса!

Папа отхлебнул воды, потому что сам тоже разволновался.

– Слава богу, всё обошлось, – вздохнула мама. – А чей это мальчик? Откуда он?

Папа помолчал, пожал плечами:

– Не знаю, остановил машину, соскочил и исчез. Я даже лица его не запомнил, боюсь, встречу – не узнаю.

Я опустил голову, повернулся и вышел. Я знал, кто был этот мальчик. Я видел его, и Рахмат тоже видел.

Это был очкарик, наш новый сосед.