Текст книги "Букет кактусов"
Автор книги: Лариса Уварова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Пристроив раскрытый зонт у самой двери, Ольга Геннадьевна расшнуровала и с отвращением сбросила с себя мокрые кроссовки, стряхнула с плеч куртку. Сунула ноги в теплые домашние тапочки и обошла всю квартиру – удостовериться, что Бориса действительно нет дома. Заглянула в его комнату, прошла на кухню, где на подоконник сквозь двойную раму протекла дождевая лужа, даже проверила зачем-то ванную и туалет... В ванной она задержалась: открыла оба крана, отрегулировала струю так, чтобы та была толстой и достаточно горячей, и заткнула пробкой белоснежную никелированную емкость.
В этот момент резкий телефонный звонок прорезал шум воды за окном и в квартире, и женщина от неожиданности вздрогнула.
– Алло?.. Алло, вас слушают!.. Да говорите же, черт возьми!
В трубке явно чувствовалась жизнь, но она не проявила себя ни единым словом. Потом раздался щелчок, и Жемчужникова услышала короткие гудки. Она с ожесточением швырнула трубку на рычаг: «Придурок!» Наверное, какой-то идиот понял, что не туда попал, и решил не затруднять себя извинениями.
Ольга Геннадьевна прошла к себе в комнату, открыла створку шифоньера – так, чтобы видеть себя в большом зеркале, – и стала раздеваться. Стянула влажные, прилипшие к телу джинсы, не спеша расстегнула батник, сняла черный полупрозрачный французский лифчик – недавний подарок Вадима. Вадик, бедняга, просто «тащится» от черного белья, с ума сходит... впрочем, Борька тоже. Последними пали маленькие трусики – того же цвета и той же кондиции, что и «анжелика».
Еще несколько минут она деловито обследовала свою обнаженную фигуру на предмет загара, потом достала с полки чистое белье и отправилась в ванную. «Что-то затянулась эта проклятая гроза... Просто невероятно, до чего долго длится!»
По давней своей привычке Ольга Геннадьевна, отправляясь в ванную, прихватила с собой телефон: так она поступала всегда, когда оставалась в квартире одна. Ведь она любит плескаться долго, а вдруг в это время позвонит кто-нибудь важный и нужный?.. В этот раз привычка пришлась кстати: не успела рыжекудрая русалка занести ножку над краем ванны, как телефон опять затрезвонил. Чертыхнувшись, Ольга потянулась к нему.
– Алло, здравствуйте, – услышала она сквозь шум льющейся воды далекий женский голос. – Я могу поговорить с Борисом?
Этот голос она никогда не слышала.
– Его нет дома! – рявкнула Ольга Жемчужникова, которая вовсе не собиралась быть любезной с Борькиными девками.
– А когда он появится?
– Понятия не имею, он мне не докладывается.
Она хотела уже швырнуть трубку, но трубка неожиданно возвысила голос, заторопилась.
– Простите, я бы тогда хотела... Ведь это его... это Ольга Геннадьевна, да?
– Вы очень догадливы. А вы кто, собственно?
– Я Александра. Саша Александрова... Я понимаю, это не то имя, которое... которое способно вызвать радость у вас в голосе, но только... Мне надо с вами поговорить!
– А мне с вами – не надо! – Ольга Геннадьевна даже задохнулась от такой наглости. – Честно говоря, совершенно не представляю, о чем мы с вами можем беседовать. После всего...
– О Борисе, – твердо ответила трубка.
– Ну нет, эта тема меня больше не интересует. Всего хорошего, маленькая бесстыдница!
– Постойте, минуточку! Пожалуйста, мне очень нужно! Можно мне сейчас зайти к вам, ненадолго? Вы не волнуйтесь, я только...
– Ах, вот даже как?! Еще чего не хватало... «Не волнуйтесь»! Да с какой стати я буду волноваться у себя дома?! Я тебя просто не впущу, вот и все! И вообще, – Ольга Геннадьевна перешла на визг, – я занята, понятно? Оставьте меня в покое! Я не желаю ни видеть вас, ни говорить с вами!
Жемчужникова наконец-то бросила трубку. Хамка бесстыжая, она еще звонит сюда! Да еще после того, как Борька дал ей отставку!
Дрожание лампочки под потолком и отдаленный раскат грома очень убедительно проиллюстрировали праведный гнев голой фурии. Ольга Геннадьевна осторожно попробовала ногой воду в ванне, которая все еще наполнялась: ага, нормально. Сейчас она заберется в эту теплую купель, расслабится и успокоится. Будет думать о Вадиме!
Она поставила в ванну одну ногу, потом вторую. И тут только впомнила, что наружная дверь закрыта на одну «собачку». Ну да ладно, не вылезать же теперь... Черт! Это, оказывается, еще не все, что она позабыла – из-за этого отвратительного звонка. Пена для ванны!
Ольга Геннадьевна обернулась, потянулась к полочке за любимым лавандовым ароматом. В это время ее левая рука инстинктивно ухватилась за змеевик уже отключенного отопления, проходящий по задней стенке ванной: очень удобно держаться, когда садишься и встаешь. Ольга Жемчужникова всегда боялась поскользнуться в своей сверкающей ванне...
И тут произошло невероятное, немыслимое! Молния с ужасающим треском пробила крышу, ворвалась в это уютное царство белоснежной сантехники и голубого кафеля, прошла сквозь Ольгу Геннадьевну и ее наполненную водой ванну. Она еще успела увидеть, как все это – и кафель, и ванна, и она сама! – вспыхнули ослепительным синеватым светом, мертвым светом. Успела ощутить, как волосы у нее встали дыбом, глаза вылезли из орбит, и кровь закипает в жилах... Она кричала – так, что лопались связки, – но не слышала своего крика.
Потом Ольга Геннадьевна почувствовала, что молния выходит из нее через сердце. «Наконец-то...» Свет погас, и больше не было ничего.
9
– ... Девушка, вы скоро?! Дайте позвонить товарищу по несчастью!
Саша Александрова медленно повесила телефонную трубку, злобно пищавшую ей в ухо короткими гудками. Медленно отошла от автомата, машинально отжала свой слипшийся сосульками «конский хвост», который сочился водой словно плохо закрытый кран. Потом прислонилась лбом к стеклу.
«Что дальше?..»
Там, на Плехановской, по которой она бежала еще десять минут назад, бушевал вселенский потоп. Одежда была не в лучшем состоянии, чем волосы, но девушка этого не замечала. Даже на щеках у ней до сих пор не просохли крупные капли дождя. Впрочем, если б кому-нибудь пришла фантазия попробовать их на вкус, он бы удивился: эти капли были соленые.
Справа и слева от нее, и сзади, и кругом разговаривали люди, смеялись, восторженными воплями приветствовали каждую вспышку молнии и каждый громовой раскат. В тесный «предбанник» магазина «Океан» набилось не меньше трех десятков Сашиных товарищей по несчастью, так же как она застигнутых врасплох воскресной апрельской грозой.
Александра усмехнулась сквозь слезы. «Эх, знал бы ты, родненький, мои несчастья...»
А ведь еще год назад – всего только год! – она была так счастлива, и ничто тогда не предвещало грозы... Подперев мокрое лицо ладонями – чтобы никто не видел ее слез, – Александра вспоминала весь этот последний год своей жизни. Сценка за сценкой, эпизод за эпизодом...
Она вспомнила такие же апрельские дни, их с Борькой «медовый месяц» у него в квартире. Когда его мачеха изволила отбыть в Москву – тогда еще Саша и помыслить не могла, что эта женщина может быть Борису кем-то еще, кроме нелюбимой мачехи. «Месяц» был длиною всего в одну неделю, но ей тогда показалось, что она стала старше и опытней на целые годы. Наверное, так оно и было на самом деле.
С самой первой ночи Борька не делал почти никаких скидок на ее неопытность и стыдливость. Только снисходительно объяснял, что к чему, когда Саша оказывалась слишком уж непонятливой. Впрочем, его снисходительность была лишь верхушкой такого айсберга страсти, что девушка заранее прощала ему все «учительские замашки». Многие Борькины сексуальные эксперименты казались ей слишком смелыми, а его требования – нахальными; его опытность очаровывала и немножко пугала, но не вызывала у Саши никаких сомнений. Она была уверена, что все это должно делаться именно так и не иначе: Борька лучше знает! Он вообще знает все и все умеет.
В первый же день сотворения ее нового мира Борис посадил ее к себе на колени и задал такой вопрос, от которого она просто чуть не провалилась сквозь землю. Потом вышел в другую комнату и вскоре вернулся с какими-то таблетками и мазями. Не обращая внимания на ее попытки возмутиться, очень подробно объяснил, как всем этим пользоваться.
– Глупенькая, мы же с тобой хотим получать удовольствие, а не проблемы! Ты можешь забеременеть, понимаешь? А это гораздо безопаснее, чем аборт.
Как ни странно, за всеми переживаниями последних дней Александра совсем упустила из виду возможные последствия интимной близости и потому растерялась. А когда пришла в себя, то сильно удивилась.
– О чем ты говоришь, Борька?! Ведь у нас все равно должны быть дети, правда? При чем же тогда аборт?
– Конечно, будут, Шурик, но не сейчас же! Надо сперва институт закончить – мне, по крайней мере. Устроиться в жизни... Да и ты у меня еще слишком маленькая! – Борис нежно щелкнул девушку по носу. – Погуляй пока...
Конечно, он был прав – как всегда.
Все началось прошедшей зимой, незадолго до нового, тысяча девятьсот девяносто первого года. Вернее, началось-то гораздо раньше – летом, только вот Александра узнала обо всем лишь спустя месяцы. Да и то по воле слепого случая! Если бы она в тот день не пошла в областную научную библиотеку – посмотреть редкую литературу для реферата, которой не оказалось в университетской «научке», – может, и до сих пор не ведала бы, что она у Бориса Феликсовича вовсе не единственная «яркая брюнетка». Не только в прошлом, но и в самом что ни есть настоящем!
Саше вспомнилась очередь за творожными сырками в библиотечном буфете, спины двух девиц, стоявших перед нею. Одна из них рассказывала подружке о своих сердечных делах, в том числе и о некоем Борьке Жемчужникове:
– Помнишь того парня, с которым у меня было летом... Ну, в «Каравелле»? Я тебе говорила... Ну да, а теперь появился! Недели две назад нашел меня на репетиции в студии, представляешь? Я обалдела! – девица чуть понизила свой хорошо поставленный голос. – Ну, и прямо из клуба потащил в какую-то пустую хату в Юго-Западном... Представляешь?!
Борька Жемчужников! Красивая фамилия... Да если б даже было сказано только это – и то совпадение исключалось: слишком яркое сочетание! Это ж не какой-нибудь там Петя Иванов... Но были еще и «Каравелла», и «пустая хата» в Юго-Западном районе – квартира Борькиного одноклассника, уехавшего за большими деньгами на Север, квартира, в которой она сама бывала столько раз...
– Не реви! – приказала Маринка, влив в нее рюмку «трофейного» коньяка и уложив в постель. (Обе девчонки уже жили в общежитии). – Я знала про этот «медицинский роман». Не знала только, что пошел рецидив.
– Как – знала?! – задохнулась Саша. – Да как ты... А еще подруга! Ты почему ничего мне не сказала?!!
– Ты на меня свои зеленые глазоньки не таращи, а лучше мозгами поработай. Я тебя предупреждала, что твой Борька гад и бабник? Предупреждала. Что ты мне ответила? Не суйся, мол, Мелешкина, не твоего ума дело. Разве не так?
Александра рыдала, уткнувшись в подушку. Возразить было нечего.
– Вот сказала б я тебе, Сашка, – и что дальше? Поверила бы ты мне? Да ни в жизнь! Решила бы, что я опять качу бочку на твоего чудесного Бореньку, и я бы стала врагом номер один... Ладно, прости меня, дурочку, слышишь? Говорю же – не знала, что он опять с этой медичкой таскается. Думала, все в прошлом, так зачем тебе зря переживать...
И Мелешкина рассказала, что эту самую Светку штаб прислал на замену неожиданно заболевшего «судового врача» «Каравеллы». Пробыла она на позициях недолго – что-то около двух недель, однако успела наделать шуму среди команды... В этот раз Борька был гораздо осторожнее, чем два года назад в колхозе, и все-таки «медицинский роман» не заметили разве самые безнадежные лохи.
– Ты б давно уже и сама узнала. Да только стройотрядовцы – народ не болтливый, потому и не было утечки, – закончила Маринка. И отрубила: – Если ты простишь этого козла, то нашей дружбе конец, так и знай!
Саша торжественно поклялась не прощать. Тем же вечером Борька молча выслушал ее пламенную отповедь на пустынной аллее парка. Его тонкие губы кривились в усмешке, а темно-серые глаза смотрели в сторону.
– Ну что ж... Возразить мне нечего: ты кругом права, Шурик. Оправдываться глупо, просить прощения – пошло. Я тебе сказал, что со Светкой покончено. Но если ты решила, давай разойдемся как в море корабли. Пока!
И, повернувшись, он быстро зашагал прочь между двумя рядами заснеженных скамеек.
Тогда Александра целых четыре дня пыталась привыкнуть к новой жизни. Вернее, к ее отсутствию: ей казалось, что жизнь кончилась. А на пятый день Жемчужников с помощью предателя Фили заманил девушку в пустую аудиторию, запер дверь на стул, упал ей в ноги – в буквальном смысле – и не отпускал до тех пор, пока та не простила. Маринка жутко ругалась, но и она не сдержала данное слово...
Потом почти полтора месяца Борька был очень похож на того «ангела-хранителя», который в прошлом году обхаживал наивную первокурсницу Сашу Александрову. Только встречались они теперь реже: он ссылался на профессиональные дела, на то, что занят поисками предстоящей работы – «доходного места». По этой же причине стал чаще пропускать занятия, иногда Александра не видела его по два-три дня... Маринка многозначительно смотрела на подругу и шумно вздыхала, но Саша делала вид, что ничего этого не замечает.
Они вместе встретили Новый год, пили шампанское за «наше счастье» и даже поговорили о своей свадьбе – отложенной, правда, на неопределенный срок. Успокоенная, Саша сдала зимнюю сессию как и подобало студентке-отличнице и на короткие каникулы в Звенигорск уехала почти что счастливая.
А потом... Потом все сразу полетело в тартарары – покой, счастье, любовь...
После их «медовой недели» то был второй раз, когда Саша снова очутилась в квартире на улице Комиссаржевской: прошел почти год! Ольга Геннадьевна, которую она знала только понаслышке и с которой вовсе не стремилась познакомиться лично, уехала с ночевкой на заводскую турбазу – праздновать восьмое марта. Ожидая Бориса Феликсовича из ванной, «Шурик» от нечего делать стала перебирать пожелтевшие черно-белые снимки, как попало сваленные в картонную коробку. Вот крошечный Борька в детской кроватке, улыбается... Борька на трехколесном велосипеде, чуть постарше... Борька с мамой и папой, наверное, на даче... Пардон, а это кто?..
Александра смотрела на большой, весьма профессионально выполненный портрет молодой женщины, кокетливо опершейся подбородком на сцепленные кисти рук. Если б не прическа – длинные распущенные волосы в мелких кудряшках, – она была бы очень похожа на кинозвезду Лолиту Торес. И если бы не взгляд... Что-то было отталкивающее в этих выразительных, чуть-чуть раскосых, сильно накрашенных глазах.
Саша озадаченно перевернула снимок и прочла надпись, выведенную мелким «кудрявым» почерком: «Моему любимому сыночку и мужу от мамочки». Ниже стояла дата – 25 мая 1982 года. Девушка быстро сопоставила: в марте Борьке исполнилось восемнадцать, значит, эту фотку ему подарили перед самым призывом. Мачеха?.. Ну конечно, других вариантов быть не может. «Любимому сыночку», хм... То, что Борька был когда-то у Ольги Геннадьевны «любимым сыночком», стало для Саши откровением. Он рассказывал совсем другое. И, главное, почему «сыночку и мужу», почему она подарила им один снимок на двоих? Да еще накануне проводов в армию... Странно как-то!
– Что это ты там рассматриваешь?
Борис стоял на пороге комнаты, вытирая полотенцем мокрые вихры.
– Борька, кто это? Твоя Ольга Геннадьевна? Боже, какая трогательная дарственная! Оказывается, вы с ней не всегда были врагами, а?
Она встретилась глазами со своим парнем – и увидела, как его взгляд скользнул мимо нее на снимок, потом метнулся вбок и, описав полный круг по стенам и потолку, наконец-то достиг Александры. Все это длилось доли секунды, но их оказалось достаточно. Мгновенное Борькино замешательство стало тем толчком, от которого в голове девушки проснулась страшная догадка.
Жемчужников холодно усмехнулся – он уже взял себя в руки.
– Это моя новая «мамочка» пыталась выдать желаемое за действительное. Где ты это откопала? Дай сюда!
Он приблизился и протянул руку, но Саша кошачьим прыжком перебралась на другую сторону софы. Широко распахнутыми зелеными глазами она смотрела в лицо женщины, которая нашла «два в одном». Теперь Александра поняла, что ей не понравилось в этом взгляде: то был взгляд проститутки, нацелившейся на клиента.
– Борька, ты... Ты – с ней?!. – Она ошарашенно переводила глаза с портрета на того, кому он предназначался. – Нет, это невозможно!
– Дура ненормальная, что ты несешь?!
Отшвырнув полотенце, Жемчужников перемахнул через софу и зажал Сашу в углу. Она увидела его глаза: они были сейчас совсем белые от бешенства. Он вцепился в снимок, пытаясь выхватить его из рук девушки, но та держала крепко, и артистически-проститутская мордашка Ольги Геннадьевны мгновенно оказалась разодранной на две неравные части.
– Значит, это правда... Ты был ее любовником! Иначе ты бы так не взбесился. Впрочем, почему – был? Может быть, и сейчас...
Саша обессиленно уронила руку с рваным куском фотографии. Борис злобно скомкал в кулаке свою половину – ему досталась меньшая – и зашвырнул бумажный комочек в дальний угол комнаты. В бессильной ярости поискал глазами – что бы такое еще скомкать и зашвырнуть – и остановился на Александре.
– Да, правда! Правда! Ты этого хотела? Ну, получай свою правду! Правдоискательница... Это было правдой пять лет назад, но тебе ведь на это наплевать! Тебе непременно надо перетрясти все грязное белье, всех выпотрошить и вывернуть наизнанку, всех сделать несчастными! И себя – себя в первую очередь. Неужели тебе было плохо со мной без этой долбаной правды?! Чего тебе не хватало – внимания? Ласки, секса? Может быть, денег, подарков? Чего?! Ну, так я расскажу тебе всю правду, до конца. Как эта сука положила на меня глаз, когда я был совсем пацаном, и затащила в постель, и приучила меня к себе... Как все эти годы я ненавидел и ее, и отца, и себя, ненавидел – и трахал, понимаешь?!
Это уже была истерика.
– Трахал, потому что не мог остановиться... И вот теперь еще вынужден жить с ней под одной крышей – с ней, которая каждую секунду напоминает мне, какое я дерьмо! Да, я, Борька Жемчужников, – дерьмо! А ведь я так хотел стать героем... Твоим героем, Шурик! Ну что, стало тебе легче от моей правды?! Может быть, еще сильнее полюбишь меня за муки? А я тебя – за состраданье к ним...
– Я тебя ненавижу, Жемчужников. Не-на-ви-жу!
Мелкие клочки фотобумаги полетели в свежевымытую физиономию несостоявшегося героя...
Она не помнит, как тогда добралась до общежития; кажется, на каком-то перекрестке ее чуть не переехал трамвай. В комнате никого не было. Маринка с чистой совестью гуляла в какой-то компании со своим Мишей (к тому времени он уже успел стать ее «лечащим врачом»), остальные девчонки тоже где-то носились: восьмое марта! Александра не стала рыдать и не стала глотать снотворные таблетки, чтобы покончить счеты с жизнью: ей такое просто не могло прийти в голову. Тем более что у нее еще оставалось важное дело. Она села за стол и написала письмо Ольге Геннадьевне Жемчужниковой – письмо на четырех тетрадных страницах мелким почерком. Она высказала ей все, что о ней думает.
Борис появился в университете только на третий день. Когда он решительно приблизился к Саше прямо внизу, в раздевалке, он был совсем спокоен – только очень бледен и сильно отдавал перегаром, которого не смогла забить никакая мятная жвачка. Девушка изумилась: такого с ним еще не было, как спортсмен Жемчужников пил очень мало.
– Ты и правда очень странная, Александра. Гораздо более странная, чем я думал вначале. Ты просто ненормальная! Ну зачем ты ей написала? Чего ты хотела этим добиться? Вызвать у Ольги угрызения совести, заставить ее посыпать голову пеплом и уйти в монастырь? Или сделать мою жизнь еще более хреновой?.. Что ж, считай, что второе у тебя получилось!
Его глуховатый голос сейчас звучал совсем глухо. Это был голос чужого человека. И он никогда раньше не называл ее Александрой.
– Это все, что ты хотел мне сказать?
– Нет, не все...
И Борис добавил те самые слова. Про то, что они, наверное, ошибались, и теперь надо расстаться – «на время». Потом повернулся и твердым спортивным шагом двинулся к лестнице. Саша смотрела ему вслед и думала, что у Борьки плоховато с логикой. Если он считает, что принял за любовь что-то другое, то почему тогда – на время? Нет, она знала: он уходит навсегда.
Вот и все. «Извини, Шурик».
Простить его она не могла. Но и ненависть – вполне искренняя в тот празднично-траурный вечер! – оказалась недолгой. Саша не перестала любить этого типа тогда, когда он изменял ей, не перестала и теперь – когда узнала, что он изменял собственному отцу с собственной мачехой. Наверное, она вообще не сможет разлюбить Бориса! Это невероятное открытие потрясло девушку и выбило ее из колеи гораздо сильнее, чем сам разрыв с Жемчужниковым. До сих пор Александре казалась надуманной и глупой расхожая сентенция, что любят, мол, ни за что – просто так. Как это – «просто так»?! Она, например, совершенно четко знала, за что она полюбила Борьку. Точно так же, как теперь знала, за что должна его разлюбить! Только любовь почему-то оказалась сильнее этого «должна»...
А спустя месяц покинутая Александра с ужасом убедилась в том, что Жемчужников оставил ей еще одну «проблему» – ту самую, которую он так не хотел иметь. Она была беременна.
...Кто-то случайно толкнул ее локтем, и она очнулась от своей спячки наяву. Гроза, кажется, пошла на убыль, но дождь – еще нет. Давка между двойными дверями магазина, где висел телефон-автомат, только усилилась, и духота стояла невыносимая.
Александра взглянула на часы: невероятно! Прошло только восемь минут с тех пор, как она беседовала с Ольгой Геннадьевной. Всего же того, что она за это время прокрутила перед своим мысленным взором, с лихвой хватило бы на восемь лет.
«Ну зачем ты звонила туда, дуреха?! Ненормальная, совсем ненормальная – Борька прав! Все уже ясно, точки над „i“ расставлены. За полтора месяца он не сделал ни одной попытки помириться. Что ты хотела ему сказать? Растрогать известием, что он станет папочкой? Умолять его жениться на тебе или клянчить денег на аборт? Тьфу ты...»
Сашу даже передернуло – настолько мерзкие вещи говорил сейчас ее внутренний голос. Нет, она не собиралась ни о чем просить. Она только хотела исполнить свой долг – сообщить будущему отцу о ребенке. Ведь, отказываясь от нее, Борька ничего не знал о ее положении! Во всяком случае, он должен стать первым, кто о нем узнает. А там – пусть сам решает, что ему делать.
Она уже не надеялась, что Борис возьмет на себя все эти проблемы. Но еще верила: он поможет их разрешить. Надо только поскорее сказать ему, не носить это в себе, а то так можно сойти с ума! Конец семестра уже пошел наперекосяк, а ведь на носу сессия...
В конце концов она не придумала ничего лучше, как позвонить Борьке домой по телефону. Спокойным голосом передать ему свое сообщение и повесить трубку – вот и все. Так он не будет видеть ее глаза. Так она выиграет время, чтобы подготовиться к его реакции, о которой Саша боялась даже думать.
Ну, а сейчас просто все совпало: воскресный вечер, когда Борька – так она наивно полагала! – должен сидеть дома, гроза с ливнем, телефон-автомат, возле которого она случайно оказалась, застигнутая стихией. И одиночество, безумное одиночество в толпе людей, равнодушно толкающих ее локтями... Нет, она просто не могла не позвонить Борису именно теперь!
Но зачем, черт возьми, она стала разговаривать с этой женщиной?! Почему не бросила трубку, как только услышала ее голос, зачем выдумала эту чушь, что ей надо поговорить с Ольгой Геннадьевной? Да еще и очень надо?! Будто черт дернул за язык, честное слово... В самом деле – о чем им говорить? Все, что Александра хотела сказать Ольге Жемчужниковой, она уже высказала ей в том письме без обратного адреса, с одной подписью. В письме, о котором, кстати сказать, нисколько не жалела.
«Так нет же! Я с ней все равно поговорю! Я посмотрю ей в глаза, я должна... Это из-за нее, рыжей гадины, случилось то, что случилось, это она околдовала Борьку, отворотила от меня! Он, наверное, и сейчас еще спит с ней, старые привычки нелегко забываются... Очень даже хорошо, что Борьки нет дома! Через пять минут я буду там. Скажу, что телеграмма... Она мне откроет, в двери нет глазка... Она не подумает, что это я. Я ее убью!»
