Текст книги "Тень Жар-птицы"

Автор книги: Лариса Исарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

И мы заспорили, кого сегодня можно считать хорошим человеком и как его принципиальность воспринимают окружающие.

Я сказал, что не люблю правильных людей, противно от их чистоплюйства…

– Это имел в виду Горький, говоря, что хороших людей многие опасаются, – начала Оса, но я ее перебил.

– Вот были мы в июле в трудовом лагере. Представляете, с моим ростом свеклу окучивать? Но я же работал, почти на животе, но работал. Так меня хоть одна собака похвалила?!

– Уж ты и работал? – фыркнула Ветрова. – А сколько напортил?

Я чуть ее не треснул, я ведь ни одного ростка зря не выдернул, не потоптал!

– Каков же твой принцип? – спросила Оса.

– Обращайся с другим так, как хочешь, чтобы обращались с тобой. Нас не тронешь, мы не тронем, а затронешь, сдачу мы дадим…

– Точка зрения совершенно равнодушного человека, – Антошка сказала в воздух, она после гибели кроликов со мной мало разговаривает, сухо, точно я виноват. Но если бы я их принес к нам, мать тоже обязательно зарезала и сделала бы жаркое.

– И вообще всегда хорошие люди всех поучают, а хоть один плохой лез когда-нибудь в воспитатели?!

Мальчишки мне зааплодировали, а Оса написала на доске три вопроса и велела дома на них письменно ответить:

1. Что такое мещанство?

2. Мещанство у Горького.

3. Современное мещанство.

И продумать тему: «Герой-одиночка у Горького».

– А что это такое? – спросил Стрепетов, он без конкретности жить не может. И я пояснил, то же самое, что отец-одиночка. Все должен делать как мать, но алиментов не получает.

А на перемене вокруг стола Осы спор продолжился. Несколько человек ходили в «Современник» и смотрели «На дне».

И начали ругать спектакль.

Вдруг Саша Пушкин высказался. Это с ним бывало редко, но уж если он начинал, монолог весь выдавал на-гора без передышки, пока завод не кончится.

– Никто не виноват, что они – на дне. Сатин – пьяница, Пепел – вор. Кто им мешал выбиваться в люди? Талантливые актеры находили признание и в царское время, как и хорошие мастеровые. Зачем все валить на среду и время?!

– Я читала, что в одном из вариантов у Горького Сатин вначале был честным телеграфистом, а когда его оклеветали, когда все от него отвернулись, спился… – вмешалась Антошка.

– А я больше всего у Горького люблю слова: «Сострадание жжет мне сердце», – закричала Варька с вызовом, и Ланщиков три раза хлопнул в ладоши.

– Ты уверена, что надо жалеть всех людей? – поинтересовалась Оса, и класс замолк на секунду, а потом взорвался разными голосами. Больше всего кричали Комова и Рябцева.

– Человека и жалеть и уважать надо!

– Женщина всегда должна жалеть!

– Доброта необходима в отношениях с людьми…

– Всепрощение украшает женщину…

– В сказке о путешествиях Синдбада-морехода есть такой эпизод, – тихо начала Оса, и все мгновенно замолчали, – в лесу он встречает несчастного жалкого старика, который просит перенести его через реку. Синдбад подставляет старику спину, тот садится на него верхом, и больше он уже не может избавиться от этого паразита. У вас никаких аналогий не возникает?!

Многие переглядывались, пока Антошка не выкрикнула:

– Вот-вот. …Одни несчастны от обстоятельств, другие паразитируют на своих несчастьях, да?!

– Но учитель обязан любить своих учеников… – начал с пафосом Ланщиков, – как врач своих больных…

Оса улыбнулась.

– Ну вот как мне любить такого ученика, как вы, Ланщиков? Даже по инструкции человека, который списывает у товарищей, жалуется на них учителям, оскорбляет девочек, унижает слабых…

Одного нельзя отнять у Ланщикова – это нахальства. Он никогда не терялся, он тут же встал и раскланялся.

– Да, сложно любить друга, который может другому испортить отметку просто так, из вредности… – Реплика Антошки была негромкой, но многие усмехнулись. Ланщиков сегодня на физике заметил ее ошибку на доске, которую Кирюша прохлопала. Тут же поднял руку и объявил, хотя Кирюша собралась ставить Глинской «пять»…

– Я не признаю любви к ученикам без уважения, а если я не уважаю человека, исчезает и чувство! – сказала Оса.

– Женщина не должна жить головой! – крикнула Рябцева. – Главное – сердце…

И тут я увидел, какая брезгливая гримаса перекосила Митькино лицо. Точно он таракана увидел, он их с детства не выносил, один раз чуть не убил меня, когда я ему таракана за шиворот опустил в пятом классе.

– Значит, Марина Владимировна, – поднялась Варька, – вы не поможете ученику, если не будете его уважать?

Оса покачала головой.

– Не путай термины. Помочь я помогу тому, кто в этом будет нуждаться, но при этом я не обязана его любить.

– Но это жестоко!

– Интересненькое заявление! – сложил Ланщиков губы трубочкой.

– Я никогда не назову фашиста человеком, даже если он раскаялся, потому что каждый должен осознавать ответственность за свои поступки, – сказала Оса. – Предатель, из-за которого погибли другие люди, тоже для меня пустое место, хотя он, может быть, и сам страдает. Человек, годами унижающий другого человека, тоже в моих глазах выпадает из человеческого общества, как и пьяница, который калечит жизни не только окружающим, но и будущим поколениям…

– А разве пьяницы не больные люди? – застенчиво пискнула из-за спины Мамедова Комова.

Я смотрел на Осу и думал, что у нее много общего с Афифой, с Антошкой, что такие женщины и девчонки – люди интересные, но опасные. Влипнешь в дружбу, как в капкан. Хотя они верные. Если поверят в человека. И все-таки в той брачной консультации права психологиня, когда советовала женам прощать мужей, быть добрыми, мягкими, услужливыми, я бы никому не позволил бы собой помыкать…

Сегодня Таис Московская, в просторечии – Таисья Сергеевна – выгнала меня с английского. Жарко было, тошно, я набрал воду в стакан и стал из соломинки дуть Митьке в спину. Но не рассчитал и слегка полил нашу англичанку. Другого бы она в порошок истолкла, но дружка своего сыночка Мамедова только кротко попросила удалиться из класса.

Так что я отправился в буфет отдыхать и случайно увидел, как на Зою Ивановну в коридоре налетела мать Чаговой. Я тут же стал за выступ, обожаю такие концерты самодеятельности.

Вопила она примерно такое:

– Где это видано, чтоб девчонку с панталыку сбивать, я до гороно дойду, не смеет между матерью и дитем встревать.

– Скандалить вы умеете, товарищ Чагова… – Наша директор может быть и железобетонной при случае. Голос у нее стал таким, точно она укрощала пуму. – Но что вы этим достигнете? Кроме порчи нервов себе и другим?

Но мамаша Чаговой была в запале, она рванула на груди плащ, как матрос тельняшку…

– На своем горбу я ее до десятого дотянула?

– Может быть, пройдем в кабинет? – Зоя Ивановна говорила очень тихо. Точно догадывалась о моем присутствии. Хотя она вообще редко повышала голос.

– И теперь, когда я присмотрела ей местечко, когда ее берут в магазин, девка прямо сбесилась…

Странно, хоть они и похожи, но в этой красной толстой тетке ничего нет от нашей Чаговой. Нет, обязательно, если жениться решу, сначала тещу и даже бабку изучу…

– Чем работа продавщицы лучше санитарки? – спросила Зоя Ивановна.

– А что они имеют, ваши санитарки? Семьдесят рублей – и вся любовь? Да что больные в руку суют. Так это еще уметь надо взять, потребовать, намекнуть. Моя-то коровища постесняется, если в рожу не плюнет, у нынешних фанаберии не приведи господи!

А в прошлом году отец Чаговой попал пьяный пол грузовик, и ее мамаша сказала Таис Московской:

– Хоть освободилась…

Мне Мамедов рассказал, Чагова никто не мог утихомирить, когда он в штопор входил, только Таисья Сергеевна, они на одном этаже жили. Как начинал бушевать, мать Чаговой за ней. Таисья, она и красивая, и веселая, и с каждым из мужчин найдет общий язык. Мамедов проболтался, что отец ее до сих пор ревнует…

А потом Таисья Сергеевна однажды на уроке месяца через три стала нашей Чаговой внушать, что, раз мать вышла замуж за квартиранта, который взял ее с тремя детьми, ласковый, не пьет, надо порадоваться за нее.

– Пойми ее как женщина женщину и не дуйся…

Чагова молчала, только ее бледные голубоватые глаза изучали яркое лицо Таисьи Сергеевны, подрисованное, нарядное, как дом после капремонта.

– Мать плачет, жалуется, что ты с ним холодна…

– Чего же она хочет?

– Чтоб папой называла, у тебя не было до сих пор настоящего отца, вспомни, как он над вами издевался…

– А когда я была маленькой, он тянучки мне приносил…

Таисья замолчала, она ждала продолжения, но Чагова опустила голову, а после урока сказала:

– Передайте, не буду портить ей жизнь…

А теперь мать ей портит, разве это справедливо?

Я отключился на минутку, а когда опять на них посмотрел, они уже прощались, и до меня донеслись слова Зои Ивановны.

– Ваша дочь прирожденный детский врач, такая мягкая, спокойная… Не мучьте ее, дайте девчонке возможность учиться…

– Не согласная я… – И мамаша Чагова уплыла колыхаясь, а Зоя Ивановна долго стояла на одном месте, и я вдруг подумал, что ни за что не стану учителем…

Все ходят злые и усталые, хотя год только начался.

– Повеяло казенщиной! – сказал Сашка Пушкин. Он еще больше ссутулился за лето, голова прямо свешивается на грудь, но лицо осталось детским, без единого волоска, и уши болтаются, и чубчик дошкольный…

– Я не оракул, но Наталья Георгиевна рвется к власти…

И тут я вспомнил, что стали у нас появляться при входе какие-то доски объявлений, графики дежурств и соревнований, и множество всякой раскрашенной бумаги…

А недавно она пришла на урок Эмилии Игнатьевны, и та вызвала Пушкина. Сашка так мекал и тянул слова, что Наталья Георгиевна спросила:

– Он что – косноязычный? Не натягиваете ли вы ему пятерки?

У Эмилии Игнатьевны брови стали торчком, и она завопила басом о его способностях…

Потом завуч забрала ключи от радиорубки у Мамедова, хотя Петряков с Куровым лично по винтику все там собирали, на больших переменах включая фирменные диски.

И все время в школе какие-то комиссии. Приходят на уроки, шепчутся, учителя зеленеют, даже Таис Московская, хоть ей море по колено, о ней недавно писали в «Учительской газете».

А Нинон-Махно, сам слышал в буфете, стала говорить дяде Васе, что «нам нужна в школе твердая рука», «Зоя Ивановна слишком либеральна»… Хорошо, что мы кончаем, тем, кто за нами, не позавидуешь, если Наталья Георгиевна «съест» Зою Ивановну.

Да, Антошка перестала разговаривать с Ланщиковым, и теперь он цепляется к ней где только может. Я не знаю, в чем дело, но Митька проболтался, что на какой-то вечеринке Ланщиков стал приставать к Антошке, чтоб она выпила водку. А Антошка ничего, кроме соков, не пьет. Она обозлилась и сказала, что нечего из себя ему строить султана… Она никому не позволит собой командовать, даже любимому парню, а не такому примитиву, как Ланщиков.

Митька даже испугался, до того Ланщиков позеленел, а потом заявил, что настоящей любви можно посвятить всю жизнь, как и ненависти. Но Антошка еще подлила масла в огонь, добавив, что, когда человек травит других, он себя на страшное одиночество обрекает, ходит как еж, весь ощетинившись от внутренней пустоты. Ланщиков засмеялся, стал пить водку, и Антошка ушла. Неужели Ланщиков всерьез втрескался в эту малявку?!

Когда мы разбирали в классе сочинения о «Девичьей гордости и мужской чести», Ланщиков крикнул, что главное – не давать девчонкам наступать себе на ноги.

Я сказал, что некоторые девчонки не умеют себя поставить с нами, позволяют хамство, Варька Ветрова заспорила, что это не зависит от пола. Главное – сила характера, а все остальное – сироп.

– Тратим время на «мужскую честь», «женскую гордость», а с чем это едят сегодня?! – Ланщиков был в своем репертуаре. И вдруг Антошка заявила с вызовом:

– Конечно, для тебя эти термины – пустой звук, они недоступны твоему пониманию…

Ланщиков круто обернулся к ней, сузив разноцветные глаза.

– Это ты о женской гордости зачирикала?!

– Эй, прекрати! – Митька выбежал вперед и стал перед партой Антошки, точно закрывал собой амбразуру. Даже выше ростом показался.

– Ясненько! – улыбнулся Ланщиков. – Теперь мужская честь заговорила, защитник невинных девиц?

Митька хотел броситься к нему, но Антошка вцепилась в его рукав двумя руками.

– Не пачкайся!

Голос Антошки, всегда громкий, сейчас даже зазвенел как колокол в притихшем классе. Многие обернулись.

Ланщиков секунду щурил свои разноцветные глаза, лотом сказал с угрозой:

– Спасибо, Лапа, сочтемся!

Я покосился на Митьку, он опустил голову и молчал… Скажите! А сама говорила, что для нее парень начинается только от метра девяноста. Мне стало смешно и чуточку обидно, и я ушел, его не подождав. Пусть сами разбираются в своих делах!

Интересное вышло кино! Сегодня было собрание в классе. Выбирали бюро, последнее в жизни, как сказала Наталья Георгиевна, она всегда приходит, как завуч по воспитательной работе. Я вдруг заметил, что у нее тонкие и кривоватые ноги, а у кого-то читал, что такие женщины всегда лицемерны.

Мы с Митькой играли в морской бой, и отчет Стрепетова я пропустил мимо ушей, только отметил, что наш класс занял последнее место по сбору макулатуры, потому что я, видите ли, предпочел сдать макулатуру для себя за талоны. Ланщиков вел собрание, он у нас неизменный председатель, в прекрасном темпе за час провернул и доклад, и прения, начали выдвигать кандидатуры, я спросил Митьку, пойдет ли он в кино, и вдруг услышал фамилию Глинской и какой-то шепоток. А потом задушевный, проникновенный голос Ланщикова:

– С болью и горечью, но я хочу отвести кандидатуру Глинской, потому что она недостойна носить звание комсомолки.

На лицах ребят было написано удивление, интерес и насмешки. Ланщиков в роли защитника комсомольской чести!

– Глинская противопоставляет себя коллективу, отличается анархистскими выходками, встречается с легкомысленными юнцами…

– Вопросик? – поднял руку Стрепетов. – Ты о себе?

– Факты? – крикнула Ветрова.

– Глинская всех презирает, высмеивает, работа культсектора запущена, когда я предложил повести класс на кинофильм, получивший международную премию, на «Андрея Рублева», она заявила, что фильм модный, но фальшивый, и нечего тратить на это время. Было это, Глинская?

– Было! – с вызовом сказала Антошка, и Наталья Георгиевна укоризненно покачала головой.

– И еще вспомните, как она заявила, что Любовь Яровая не женщина, а робот, что ей больше нравятся герои «Дней Турбиных»…

– Ну и что из этого? – крикнул Пушкин, но Наталья Георгиевна стала еще строже смотреть на Антошку, а Кирюша тут же добавила:

– Да, она девочка не очень организованная, я поручила ей делать политинформацию, а она только живым уголком занималась, от всего остального отказалась…

– Очень тревожное явление вскрыл Ланщиков, – сказала Наталья Георгиевна, – я даже не уверена, что такой можно давать характеристику для поступления в институт…

– Да чего его слушать! – вскочил вдруг Митька с яростью. – Влюбился в Глинскую, а она ему от ворот поворот. И сводит счеты!

Антошка повернулась в нашу сторону, но смотрела не на него, а на меня. Она уже не раз так смотрела, странновато, точно что-то хотела сказать, попросить, и глаза ее потемнели.

Наталья Георгиевна спросила Антошку, что она думает о словах Ланщикова.

– Не собираюсь оправдываться! – Она пожала плечами. – Думайте, что хотите, много чести отвечать такому…

– Много чести… – протянула Наталья Георгиевна, – да ты не уважаешь не только товарищей, но и учителей…

– В суде принято, чтобы человеку доказали его вину, а он не обязан оправдываться… – нахально перебила Антошка, и Наталья Георгиевна пропела:

– Ах, ты уже и Уголовный кодекс выучила? Предусмотрительно…

И тут вскочила Варька Ветрова.

– Да что же это получается? – У нее даже голос задрожал от возмущения. – Мы вдруг стали разбирать Глинскую, которая никогда ничего плохого не делала, из-за Ланщикова, от которого можно ждать любую пакость?!

Она крутила во все стороны головой, как нырок, я вчера видел этих птиц по телевизору и сразу заметил их сходство.

– А вы молчите?!

Многие стали опускать глаза.

– Что, трусость заела, страх за характеристику?!

Антошка опять на меня оглянулась, долго смотрела, точно гипнотизировала, потом тряхнула косой, она ее уже давно стала носить за спиной, без прически, и уставилась на Варьку, не мигая.

– Спорить о доброте и черствости вы можете, а за человека заступиться лень?!

Варька разошлась, глаза блестели, брови прыгали, порозовела. Все-таки огневая девчонка, иногда ей море по колено.

– Помните. Наталья Георгиевна, как мы хотели исключить Ланщикова из комсомола, когда он счеты сводил чужими руками, вы не дали. Говорили о жалости, о перевоспитании, а теперь считаете – он исправился?

– Во всяком случае, он стал принципиальным человеком, чего нельзя сказать о вас, Ветрова.

Наталья Георгиевна расцвела на глазах. Ей бы в кино сниматься, живой ангел с золотыми волосами, вместо этого она сказала, что наш класс давно ей не нравится, он высокомерный, снобистский, с душком…

Антошка тут же стала демонстративно обнюхивать соседей, и в синих глазах Натальи Георгиевны блеснули грозовые искры.

Спрашивается, зачем зря нарываться? Ведь Наталью Георгиевну не переделать, она человек прозрачный. С первой минуты знакомства любому ясно, что школу она не любит, учеников ненавидит, учителей презирает. Одно мне непонятно, зачем она у нас сидит? Ведь по образованию она химик. Саша Пушкин сказал, что, наверное, она из честолюбцев-неудачников. Ученая не получилась, вот и цепляет всех, кто способный.

Как-то Кирюша спросила в классе:

– Что вам надо для счастья?

И Лисицын ляпнул:

– Чтоб в школе не было Натальи Георгиевны.

Она его два часа отчитывала.

А больше всего завуч злится на директора нашего, на Зою Ивановну, которая не дает ей развернуться. Но с Зоей Ивановной ей не справиться, руки коротки. С ней нам определенно повезло, не во всякой школе директор – летчица, да еще Герой Советского Союза. В прошлом году в День Победы как надела она все свои ордена, мы закачались!

Потом я снова вслушался в монолог Натальи Георгиевны.

– Ну не буду влиять на ваше решение, я надеюсь, что в этом классе найдутся здравые головы… – Потом она нежно всем улыбнулась и выплыла, как Снежная королева, оставив после себя холодину.

Короче, Глинскую в бюро не ввели, а после уроков, когда я решил подойти к Антошке и поздравить, что она легко отделалась, она задрала голову и ядовито сказала:

– Ах, наш умненький-благоразумненький Барсов! Решился подойти к прокаженной не на глазах администрации?!

И такая ярость билась в ее глазах, что я просто обалдел. Что я-то ей сделал? Другое дело – Ланщиков. Потом, правда, дошло, что она ждала моего выступления, но почему я должен за нее заступаться? Сама в их компанию полезла, со мной не советовалась, сама и расхлебывай!

Потом она выскочила из школы без пальто, и Митька побежал за ней, передал пальто, что-то сказал, но она пальто не надела, а пошла по улице, неся его на руке. Бешеная тигра, а не девчонка! А чего злится? Никто Ланщикова всерьез не принимает, а если из-за характеристики, так тебе нечего паниковать. Наталья Георгиевна не будет портить отношения с родителями Глинской. У нее же отец – фигура!

Сегодня на урок Осы явилась Наталья Георгиевна. У нас положено, что утром, если учительница приходит, а нянька забыла открыть класс, она бежит, находит ключи и открывает его. А мы стоим и ждем и очень довольны, потому что иногда так пол-урока проходит.

Первый урок был Осы. Подошли мы к нашему кабинету – заперто. Она спокойно отошла к окну и стала в него смотреть! Сначала никто ничего не понял, а потом Рябцева вежливо напомнила, что у нас урок.

– Да? – удивилась Оса. – А почему же вы не в кабинете?

– Но он заперт…

– Что же делать?

– Надо поискать ключ…

– Мне? – Оса усмехнулась. – Я учитель, а не девочка на побегушках. До сих пор я считала, что подготовить помещение к уроку обязанность старосты или дежурных.

Рябцева подошла к девчонкам, стала шептаться, и тут появилась Наталья Георгиевна. Она поинтересовалась, что случилось. Оса ей объяснила, что не может начать урок в запертом кабинете.

– Так почему вы не искали ключ? – спросила Наталья Георгиевна.

– Потому что это не моя обязанность, – спокойно пояснила Оса.

В общем, прошло пятнадцать минут урока, и когда мы наконец вошли, Наталья Георгиевна спросила:

– Можно я у вас посижу, послушаю, вы, кажется, Горького повторяете?!

Все шло нормально, но тут вдруг Ланщиков спросил:

– Марина Владимировна, а вы лично любите Горького?

Стало тихо, всем было интересно, как она выпутается, она же всегда от нас требовала искренности, честности… Я даже дышать перестал, загадал, если не соврет, значит – человек.

– Нет, не люблю. Могу перечитывать только «Клима Самгина», когда на душе плохо, когда люди раздражают. Эта вещь лечит меня от пессимизма, герои настолько омерзительны, что я осознаю прелесть реальной жизни…

Наталья Георгиевна ничего не записывала и только кивала головой, точно клевала что-то по зернышку, как канарейка.

– Но я никому не навязываю свою точку зрения. Во-первых, потому, что Горький – достаточно сложный и крупный писатель, чтобы его воспринимать только с точки зрения «любит – не любит». Во-вторых, потому, что категоричность в литературе – признак ограниченности и дурного вкуса…

Мы потом на перемене напали на Ланщикова. Стрепетов даже назвал его провокатором, а он сказал, что Осе наплевать на Наталью Георгиевну, она ученая и может на нее не обращать внимания.

– А если бы она была рядовой учительницей, думаешь, соврала? – спросила Варька Ветрова.

– А то нет, – Ланщиков скривил губы, – будет она с начальством играть в правду-матку?!

К ним подошла Дорка Чернышева. Она так много болела, что на нее смотрели как на новенькую.

– Зачем ты стараешься казаться хуже, чем есть на самом деле?

Дорка сказала это так, точно спрашивала, какая у него температура. Ее близко посаженные круглые глаза мигали редко, как у совы, сережки в ушах покачивались. Ланщиков как-то сразу увял.

– Почему ты всех считаешь трусами и подлецами? – Чернышева смотрела на него с тем же искренним любопытством, как на новый экземпляр в зоопарке. – Неумно получается, Ланщиков…

Она подождала его ответа, пожала плечами и пошла к выходу, волоча ноги…

Да, Антошка предложила Кирюше провести классный час на тему: «Что такое подлецы и как они себя проявляют», но Кирюша замахала руками. Она не любит ничего скандального, и мы будем беседовать на тему: «Что такое хорошие манеры».

До чего девчонки ограниченны! Всю беседу свели к выяснению, можно ли знакомиться на улице с парнем или нет, всегда ли надо уступать место старшим, если рядом сидит парень, который не уступает, прощать ли, когда мальчики выражаются – тоска зеленая и желтая.

Но тут Наталья Георгиевна вызвала Кирюшу, пришли методисты смотреть состояние физического кабинета, и нам бросили Осу.

Она быстренько выяснила, о чем спор, сказала, что хорошие манеры только тогда хороши, когда парни ведут себя как сильный пол, а девочки как слабый, что равноправие должно быть интеллектуальное, а не физическое, поэтому парню лучше нести портфель, свой и девочки, лучше проводить ее домой, а не наоборот, когда она болеет…

– Должен, должен, всю жизнь мы кому-то должны! – возмутился Ланщиков. – А что я с этого благородства буду иметь?

– Конечно, им дай палец, сразу на голову сядут и погонять начнут, – продолжил Петряков, его поддержал Мамедов. Я ждал, когда и Митька включится, но он помалкивал. Вот что одна обезьяна с длинным именем вместо хвоста с человеком сделать может!

– А самоутвердить себя как мужчину разве не приятно? – спросила Оса.

Девчонки хихикали, женская консолидация – скверная вещь. Уж на что Оса человек, а все-таки бабство и в ней сидит.

– Вопрос можно? – Петряков подмигнул нам. – А что такое настоящий мужчина, с чем это едят?!

Оса замахала призывно руками, точно дирижируя.

– Ну, девочки! Девчонки переглядывались, я был уверен, что первой вылезет Антошка. И как в воду глядел. Она поднялась откинула голову, она теперь носит вместо косы пучок, только он у нее не пучок, а вроде вторая голова подвешена, ниже, на шее. Волос больше нормы, я бы не мог такую тяжесть таскать, хуже горба, по-моему.

– Мужчина – человек, у которого отсутствует здравый смысл.

Выдала, называется…

Оса подняла брови.

– Расшифруй, пожалуйста.

– А что тут непонятного? Сегодня у мальчишек на первом плане здравый смысл. Как бы никуда не ввязываться, жить поспокойнее, получить тридцать три удовольствия без всяких усилий… Они же привыкли, что мы с ними носимся.

– Интересненько, а кто мужчина в нашем классе по мнению Глинской? – спросила Дорка Чернышева по обыкновению редко мигая.

Антошка покраснела.

– Я не всех хорошо знаю, но вот Саша Пушкин, например. Сам по себе он очень умный, но ведь ум без добра холоден?!

Она почему-то волновалась, всегда она по пустякам нервы тратит.

– Вот Стрепетов, он и умный, и добрый, но боится стать слабым, подчиниться хорошему, поэтому от всех шарахается…

Стрепетов потер лоб.

– Оракул!

А мне стало интересно, когда же она и меня приложит.

– Дай характеристику Барсову, – ядовито попросила Варька. – Его-то ты хорошо знаешь…

Чудно, вдвоем они нормально разговаривают, а как только я поблизости – Варька ее всегда покусывает, а Глинская – ноль внимания.

– А у него всего в избытке: и везенья, и силы, и здравого смысла. Одно парализует другое…

У Антошки щеки горели, но на меня она не смотрела. Я не обиделся. Глупая она, Эмилия Игнатьевна однажды ей сказала, что у нее запоздалое развитие, когда она своего кролика в девятом классе держала на коленях весь урок, потому что у Вани болел живот…

– Значит, в нашем классе нет мужчин? – спросила снова Варька.

Антошка упрямо тряхнула головой, и из ее пучка посыпались шпильки.

– Может, я первобытная самка, как один человек мне недавно сказал, но для меня мужчина – это защита, это поддержка в трудную минуту без выгоды для себя и даже наоборот. Это человек, который всегда борется со злом, с несправедливостью наперекор своим шкурным интересам…

– Их жалеть надо, они слабее нас…

И кто бы это говорил?!! Малявка Комова, которую я на одной ладони унести могу… Оса засмеялась.

– Вы все свели к отношениям девочек и мальчиков, а разве только этим определяется личность мужчины или женщины?

Все замолчали, и Ветрова вдруг сказала:

– Главное – оставить след в жизни, а мужчина это или женщина, не имеет никакого значения.

– А как?! – вскочил Ланщиков. – Вот в гражданскую войну в пятнадцать лет Гайдар полком командовал, так?

Он прищурил свои разноцветные глаза, он в десятом классе стал почти пижоном, но все на нем сидело наперекосяк. Даже фирмовый синий вельветовый костюм выглядел мятым и старым, как и моя форма.

– Мы должны учиться почти двадцать лет, чтоб хоть кем-то стать. Десять – школа, пять – институт, три – аспирантура, два года – молодой специалист, так?! Ну и какой из такого мужчина, когда он содержать свою половину с помощью родителей сможет, так? А еще нам придираются!

Он сел, и все стали переглядываться, что-то в этом было верное. Но тут нас выставили из класса, пришли дежурные убирать…

Меня на три дня исключили из школы. Хотя пострадал случайно. Был пустой урок, мы бесились. Наталья Георгиевна запретила нам выходить в коридор. А мне захотелось покурить. Я и выпрыгнул в окно. Ничего особенного, рост у меня почти два метра, современная высота помещения – не больше двух с половиной, подоконник от пола – метр, вот и получилось, что я спрыгнул с высоты всего в три, три с половиной метра. Разве это много? Мне же как будущему геологу надо себя тренировать на сложные полевые условия в труднопроходимой местности, я так и сказал на педсовете.

Ну а Наталья Георгиевна в истерику, ее валерьянкой потом отпаивали, я же не виноват, что у нее нервы слабые?! И нечего с нами как с младенцами обращаться!

Оса сказала, что я просто инфантилен, несмотря на рост. Я сразу не понял, что она меня оскорбляет, а когда полез в словарь, даже зашипел от злости, а еще ей всегда симпатизирую!

Сегодня разбирали «Поднятую целину», и Ланщиков сказал, что ему больше всех нравится там дед Щукарь. Все засмеялись, Оса спросила:

– Чем именно?

– Ну он всех веселит…

Оса подняла брови.

– Кто-нибудь с этим утверждением поспорит?

Стало тихо, потом Дорка Чернышева сказала:

– Он приспособленец, иждивенец в жизни.

Ланщиков вздохнул:

– У нас в классе есть тоже свой Щукарь, Лисицын, он – приспособленец?!

Я посмотрел на Лисицына, у него покраснели уши. Он и правда постоянно ломается, корчит из себя шута, все умирают от смеха.

– Конечно!

Ну, ясное дело, без Глинской не обойтись.

– Шутами всегда были люди умные, но житейски либо беспомощные, либо ленивые. Их болтовня – инстинкт самосохранения. Смотрите, Щукарь всегда дружен с начальством, может бездельничать, ничего в жизни не сделал людям полезного…

– Наше вам с кисточкой! – раскланялся Ланщиков перед Лисицыным, возвращаясь на место от доски. И тот не нашел ответа. Боится он его, что ли?!

А Оса сказала, что Щукарь не безобидная личность, как и всякие паразиты…

В последнее время у нас массовое помешательство: на переменах играем в гоп-доп. Командами. Надо мгновенно угадать, у кого из другой команды монета в ладони, когда они стучат по столу при наших криках «гоп-доп». Идиотизм, но увлекает. Все перемены сидим, стучим и орем…

Оса сказала: «Сброс лишней энергии». Есть уже асы, они умудряются так прижать монету к ладони, что она как приклеенная. Антошка азартна не хуже Митьки. Так стукала по столу, что у нее рука вспухла. А сегодня Лисицын мечтательно сказал:

– Помните, в 9-м классе мы играли в «осла», тоже было красиво, правда?!

Мы так и закатились от хохота. Кто бы говорил! Лисицын больше всех страдал в «осла». Его дергали за уши, а он должен был угадать нападающего. Его уши оказались идеально удобными для игры – большие, мягкие, торчащие. Их было куда легче ухватить, чем ухо Ланщикова или Митьки. Лисицын все время проигрывал и ходил с красными лопухами вместо нормальных ушей…

Вообще всех вдруг охватила ребячливость, пихаются на перемене, дурачатся. Вчера налили воды в портфель Зотову, напустили туда рыбок из аквариума… Перед этим у меня сперли тетрадки, накололи на гвоздик от стендов по всему классу. А сегодня на большой перемене Ланщиков предложил оставить автографы на сумке Лисицына. Каждый расписался, даже Стрепетов.

Да, Оса сказала, что мой поступок – проявление редкого эгоизма. Мы совершенно не думаем о других, о родителях, учителях, интересуемся только собой, из таких вырастают тяжелые равнодушные люди. Что-то она на меня часто стала нападать. Двоек, правда, у меня давно по литературе не было, хоть уроки прогуливаю, но мы же взрослые люди. Не могу сидеть в школе, тошно, когда солнце. Ничего противозаконного, шатаюсь по улицам и дышу. Надо же оздоровлять организм перед экзаменом! Все равно сдам, я же способный. Неужели я сам не знаю, как своим временем лучше располагать?