Текст книги "Тень Жар-птицы"

Автор книги: Лариса Исарова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

– Надо бы написать: «добрейшей»… Прекраснейших – пруд пруди… У каждого свое представление, а добрые сейчас редкость…

Все опешили, Варька нашла выход.

– Разрежем яблоко на столько частей, сколько девчонок в классе. И каждая сможет угостить по своей доброте любого мальчишку.

Они эту операцию провели мгновенно, только никто из женской половины класса с нами не поделился. А Митька еще мечтал о доброте девчонок!

Потом мы пошли из школы со Стрепетовым и увидели, что во дворе дерутся два пацаненка, один побольше, другой совсем шкет.

Он тут же сунулся их разнимать. Который побольше даже его сумкой треснул, но Стрепетов не зря футболом занимается. Схватил этого живчика, на вытянутой руке потряс за шиворот, как щенка, приговаривая:

– Клянись, что не будешь обижать маленьких! Мальчишка буркнул кое-что популярное, хоть и не чисто литературное.

Стрепетов, не опуская руки, я поразился, я бы так долго не удержал этого наглеца, сказал:

– Сейчас я запихну тебя в сугроб вниз головой и буду за ноги держать, пока не посинеешь…

Голос его был совершенно спокойный, ровный, но пацан, кажется, сдрейфил.

– Да, а он будет мои промокашки воровать… Стрепетов повернулся к маленькому, тот сначала очень заинтересованно за всем наблюдал, как и я, а тут попробовал слинять, но Олег мгновенно обернулся вокруг себя, ухватил его левой рукой.

– Таскаешь промокашки?

– Ага!

– Для чего?

– Клеить…

Он уже собирался зареветь, но Стрепетов его отпустил.

– Что клеишь?

– Планер.

Мы переглянулись. В наше время делалось это из нормальной бумаги, в «Детском мире» продавались наборы.

Большой шкет рванулся неожиданно, но у Олега реакция футболиста, он не выпустил нарушителя спокойствия, но маленький его явно заинтересовал.

– Ты в каком классе?

– Первый «А».

Большой оказался его одноклассником, хотя был выше почти вдвое, как и я по сравнению с Олегом.

– Но почему надо клеить из промокашки планер?

– Прочнее и легче. Три слоя промокашки, склеенные, как фанера трехслойная, и планер летит дальше…

Шкет явно головастый.

Стрепетов еще долго выяснял их фамилии, предупреждал длинного, что отныне маленький под его защитой, и наконец отпустил.

– Тебе бы в няньки, – сказал я.

– А я и хочу пойти в милицию.

Я внимательно на него посмотрел. Может, разыгрывает. С его физиономией – раз плюнуть, никогда не поймешь – где всерьез, а где дурака валяет. В восьмом классе распустил слух, что собираются девчонок для какого-то фильма отбирать. Они пришли на другой день красоточки, прямо с открыток. Человек десять. Он мне потом объяснил, что использовал слух вместо теста. Чтобы решить: кто серьезный из них, а кто – фифы. Клюнули многие, даже Варька Ветрова.

Но сейчас Стрепетов казался серьезным.

– Я с пацанами вожусь, потому и хожу в детскую комнату милиции. Они интереснее любого механизма, особенно если маленькие. И жалко их и обидно. Такие бездомные есть, как щенки ничейные…

– И девчонки? Он поскучнел.

– Нет, с этими я плохо управляюсь, а вот Борисов совсем блоха, а мыслит!

Мы шли вместе по улице, и я ему немного завидовал.

На голове у него была немыслимая кепочка вроде камеры от футбольного мяча, и куртка явно не куртка, а пальто времен пятого класса, из которого он вырос.

– Тебя что, родители не ценят? Отличник, что еще нужно…

Он меня не понял и смотрел в снег, мрачный, нахмуренный, но потом выдавил:

– А вчера Варька сказала, что обязательно тебя возьмет замуж.

Я чуть в снег не сел. Даже в шутку нельзя так человеку поддых.

– Чур меня! Стрепетов вздохнул.

– А ты при чем? Что она захочет, то и сделает… Конечно, я жирафа, спокойная личность, но такое…

– Ты же ведомый, ты всегда всем подчиняешься… Вот тут мне его самого захотелось сунуть башкой в снег. Шли мирно, не дрались, гадостей друг другу не делали – и на тебе!

Я решил огрызнуться, послать его подальше, но он неожиданно остановился на углу и сказал категорически:

– Не сопротивляйся, не поможет… И ушел в свою милицию.

Сначала я злился, а потом решил, ничего страшного нет в его определении – ведомый. Это маленьким надо суетиться, чего-то добиваться, а мы – длинные – сверху все видим, нас на козе не объедешь…

Застрял сегодня с Петряковым. Вот это руки! В кабинете у Деда Мороза заело замок, я начал ключом нажимать и сломал. Она равнодушно сказала:

– Умел сломать – умей чинить.

Пришлось Петряку в ножки кланяться, у него в сумке вместо учебников инструменты. И вот чудно, не первый год в одном классе, знал, что учится на двойки, что лодырь, но не представлял, какие у него руки. Они ему мозги вполне могут заменить. Подошел к двери, понюхал, вытащил отвертку, потыкал, потом капнул в замок спринцовкой, опять ковырнул – и обломок ключа выпал! Дверь открылась.

– Ну ты молоток! – Я стукнул его по плечу, и хоть он ниже меня – не пошатнулся. Мускулы – железо.

– Гирькой играешь? – спросил я.

– Бывает.

Он вытащил из своей сумки медную трубку, всадил в нее остаток ключа, молотком расплющил – и ключ был в порядке. Эмилия Игнатьевна могла успокоиться.

Его в школе так и прозвали: палочка-выручалочка. Он и телефон чинил, и замки, и кинопроектор, все учителя его ценили, и я сам слышал, как Наталья Георгиевна сказала Нинон-Махно:

– Вы с Петряковым не свирепствуйте. Он столько сил ремонту школы отдает, что как-нибудь без особых знаний по истории может прожить…

– Но он не учит…

– А вы уверены, что история нужна ему для жизни? С такими руками он нигде не пропадет, мы еще будем гордиться, что он через нашу школу прошел…

Я хотел с ним потрепаться, но тут влетела Лужина с таким видом, словно у нее грудного младенца отняли.

– А я тебя час на улице жду!

Схватила его сумку, он побрел за ней, как бычок на веревочке. Вот он и был ведомый, а я сам с усами. Почти не растут, проклятые. Лисицын советует рыбьим жиром мазать, но противно. А потом у него самого усы не растут, так что его советам веры нет.

Последние дни часто из школы иду вместе с Варькой. Митька ко мне почти не подходит, опять прилип к Ланщикову.

Варька все время на мать жалуется. Мать только о младшей сестре думает, а Варька – на втором плане. И еще отец выпивает. Правда, он тихий, приходит и спать ложится. Я удивился, мне ее отец нравится. Картинный мужик, похожий на Дениса Давыдова с портрета, и усы такие же, гусарские. Варька рассказывала, что он остался сержантом-сверхсрочником в армии из-за матери, а сам учиться хотел. С тоски и пьет.

Варька с Осой подружились, бывает часто дома и все удивляется, какие у Осы отношения с мужем. Подначки на каждом шагу, и дочка с ними говорит как подруга, хотя Осу слушается с полуслова…

Я иногда на своих предков злюсь, они друг для друга живут, а я вроде случайное недоразумение, но не люблю я о них плохо говорить. Раз при Антошке я что-то о матери ехидное сказал, так она взвилась. Она считает, что подло сидеть на шее у родителей, получать деньги на выпивку (для нее пиво – выпивка), а потом говорить гадости.

– Но если я предкам не очень нужен, совершенно неинтересен?

– Так иди работать…

– Как же, дадут они, к дядьке в партию не пустили после восьмого… Сами не знают, что им нужно, но меня не понимают, это точно.

Антошка хихикнула.

– Да на тебе все написано, тоже – сложная натура!

Я возмутился, хотел ее косу схватить, но она меня треснула по руке.

– Не смей фамильярничать с девушкой!

– Скажешь, ты с матерью всем делишься?

Она посмотрела на меня как на огородное чучело и засмеялась.

– Да, она сама все раньше угадывает, чем я скажу…

Непонятно, если у нее такая хорошая семья и полное взаимопонимание, почему она обидчивая и неуживчивая?

А вот Варька в курсе всех классных дел. С ней раз пройдешься и новости за месяц узнаешь. И еще она у Осы интересные книги берет, нянчится с разными подругами, у нее всегда прекрасное настроение. У Ангошки подруги не задерживаются, походят неделю и уже друг на друга не глядят, даже со мной, самым миролюбивым человеком в классе, воюет. Мать как-то сказала: девчонка без подруг как лодка без весел. И вообще у Глинской десять пятниц на неделе, так что наш раздрай к лучшему. Девчонки мне совершенно не нужны. То воспитывают, то злятся, то обижаются, и все время доказывай, что ты не верблюд.

Правда, есть в классе исключение – Дора Чернышева. Была бы она чуть симпатичнее на мордочку! Удивительное спокойствие и ровность настроения. Ни о ком не говорит плохо.

Кирюша ее всегда эксплуатирует. То ей поручает отчет за себя писать по внеклассной работе, то она выпускает «Юмористический листок», то какие-то диаграммы по физике чертит. Как все можно успеть, не представляю. Раз меня Нинон-Махно ей дала в подмогу стенд оформлять по истории. Ну я и спросил, почему у нее все получается, а у меня ни на что времени не хватает.

Она объяснила, что со времени своей болезни живет по часам.

– А что у тебя?

– Ерунда, что-то с кровью… – Она улыбнулась небрежно и начала говорить, что я безобразно себя растрачиваю, что при моих способностях коэффициент полезного действия от меня пять процентов, как от паровоза. Дорка считает, что безделье убивает способности, что жить надо с максимальной нагрузкой.

– Как будто каждый час последний!

Другого я бы послал подальше, очень мне нужны их советы, но она так говорит, что себя лучшим ощущаешь, чем ты есть.

И вот когда на нее не смотрю – приятно, а как гляну – плоский большой нос все портит! Хоть бы пластическую операцию сделала.

Она мечтает о мединституте, хочет проблемой боли заниматься и еще увлекается историей медицины, уйму знает о людях, ставивших на себе всякие эксперименты.

Антошке бы с ней подружиться! Хотя меня она не послушается, маленькая, а упрямая как осел. И нахальная, заявила, что хочет стать психиатром, чтобы на земле не осталось психов – их всех можно и нужно компенсировать.

Вот так-то, не больше и не меньше!

Вот кому я не завидую, так это Сашке Пушкину, хоть у него, может быть, и гениальные способности. Самый тихий человек в классе и вечно попадает в дурацкие истории. Он говорит, что является «громоотводом учительских молний». С ним всегда что-то случается из серии «нарочно не придумаешь».

Когда в школе появилась Наталья Георгиевна, пришла она в наш класс знакомиться, услыхала Сашину фамилию и, конечно, спросила:

– Неужели родственник?!

Ему надоело всю жизнь одно и то же отвечать, он мяукнул в ответ, а она решила, что он издевается. С тех пор цепляется к нему как может.

А Оса им восторгается, хотя Сашка так медленно говорит, так нудно, что можно уснуть. Девчонки его «слоном» называют за медлительность, маленькие глазки под бугристым лбом и за висячие уши. А мне его иногда жалко, уж очень тонкая шея для такой башки, да и плечи узкие. Говорят, что таким он стал после менингита.

Но зато, когда у нас математика, Эмилия Игнатьевна на него прямо молится. Он никогда ничего не решает, не доказывает, как принято. Всегда ищет сложный путь. Она однажды сказала, что простые решения изящнее и разумнее, а он ответил, что изучает теорию тупиков в математике, поэтому ему нужны сложности. Елки-моталки! И так запросто… Как-то Оса спросила:

– Почему Некрасов сделал главными героинями своей поэмы «Русские женщины» Волконскую и Трубецкую?

Мы замолчали, а Сашка Пушкин сказал лениво:

– Они были самые богатые, знатные, больше других потеряли, поехав за мужьями в Сибирь…

Ей же ответил, что не любит современную поэзию потому, что пишут ее чаще для заработка, торгуя душой.

– В одной книге я прочла, что в поэзии нет молодых и старых, богатых и бедных, мужчин и женщин, есть только таланты и бездарности. Можно спорить, воевать, я не признаю только нахальство и демагогию, невежество и категоричность. Еще есть вопросы?

У Осы горели щеки, блестели глаза, она даже помолодела, а Сашка Пушкин сжался, а Ланщиков восторженно сказал:

– Хороша оплеуха!

Но Оса на подхалимаж отреагировала неожиданно:

– Вам такая не поможет, Ланщиков, хоть вы по-своему очень способный человек. И это самое трагическое…

Мы ее не поняли, а Сашка Пушкин с тех пор сидел на ее уроках молча, никогда больше не читал посторонние журналы, хотя раньше на всех гуманитарных уроках зарывался в них как крот.

И она же о нем как-то сказала:

– Пушкин – барометр общественной фальши в вашем классе, по его реакции я строю урок…

Сашка никогда к ней не подходил, но всегда на перемене оставался за своей партой, делая вид, что смотрит в тетрадь. Им обоим было интересно друг с другом, и Ланщиков жестоко ему завидовал. Он себя считал самым способным по литературе из мужской половины класса, и ему не верилось, что Пушкин его затмил в глазах Осы. Хотя он писал сочинения на десять страниц, а Сашка – на десять строк.

Я стал болтлив, как девчонка. В писанину втягиваешься, как в алкоголь. А может, дело в том, что надо выболтаться, и не с кем. Митьку теперь вижу редко, Антошка – в глухой оппозиции, а родителей я не ахти как интересую, лишь бы был здоров.

Вчера Оса отвела нас после уроков в вестибюль, ее урок был последним, мы с ней стояли, пока все одевались, я показывал ей книжку «Декабристы рассказывают», мне ее дядя Гоша прислал. И вдруг мы услышали голос Сашки Пушкина. Странный голос, точно ему на шею накинули петлю.

– Как вы смеете!

Мы бросились к вешалке. И я остолбенел. Он орал, оказывается, на Наталью Георгиевну.

– Я давно за тобой наблюдаю, не притворяйся, – не поможет. Я тебя за руку схватила, когда ты по карманам шарил.

Сашка белел с такой быстротой, точно его покрывали сметаной, он только открывал и закрывал рот без слов.

Наши толпились вокруг, совершенно ошалелые. Даже Варька молчала, переводя глаза с завуча на Пушкина и обратно.

– Обыщите меня! – наконец выдавил Сашка.

– Конечно, обыщем. А ну разожми кулак!

Он протянул вперед руку. Она не дрожала. И когда он открыл кулак, я увидел, что в глазах Натальи Георгиевны заметалось беспокойство.

– Спрятал? Ничего, найдем! Проверьте его карманы!

Никто не шевельнулся.

– Я кому говорю! Антошка вскрикнула:

– Вы ошиблись, честное слово, он не мог…

– Почему? Что он святой? Ну если вы такие непринципиальные, мямли, я сама…

Саша Пушкин стоял неподвижно, пока она, привстав на цыпочки, шарила в его карманах. Ничего не найдя, она вскрикнула с раздражением:

– Что же ты тут делал? Я тебя видела между чужих пальто…

– Он очень рассеянный… – пояснила Зойка Примак, – он никогда свое пальто не узнает, по метке его находит, как в детском саду. Вот, видите, ему мама вышила на подкладке буквами – «Разиня».

– Ладно, расходитесь, на нет и суда нет. – Завуч смутилась и хотела выйти из круга девятиклассников, но Саша Пушкин вдруг стал перед ней.

– И все? – Лицо его выражало невероятное удивление.

Наталья Георгиевна в недоумении на него посмотрела.

– Вы оскорбили меня, назвали вором, обыскивали и не считаете нужным извиниться?

Варька дергала его за рукав, Ланщиков присвистнул. А Сашка стоял с таким растерянным видом, точно его внезапно разбудили.

– Это еще что за глупость?

Она махнула рукой, собираясь отойти, и тогда он сказал:

– Я не буду ходить в школу, пока вы не извинитесь!

И пошел к двери.

Наталья Георгиевна так растерялась, что сказала Осе:

– Как вам это нравится? Наглость…

– Но ведь он прав. – Голос Осы был абсолютно спокоен.

Наталья Георгиевна прицельно на нее посмотрела, потом на нас. Я подумал, что она похожа на панночку из «Вия», когда та верхом на Хоме Бруте ездила, и нечаянно усмехнулся. Она это заметила и сразу переключилась на меня.

– Ах, тебе смешно, Барсов, ты уверен, что сдашь все двойки, что тебя переведут в десятый?!

Спрашивается, а я при чем?! Вот так невинные люди и гибнут!

Сегодня засек Митьку. Он, оказывается, Антошку ждет после школы за углом, где табачный киоск. Специально вышел раньше меня, буркнул, что «некогда», а сам там застрял, сигареты изучал, как таблицу умножения. А когда она пошла в его сторону, спрятался и появился перед ней неожиданно. Я все видел, я возле подъезда школы застрял, Оса попросила меня ей тетради домой отнести, и я ее минут семь ждал.

Смешно, мы же с Митькой друзья, зачем из такой ерунды секреты устраивать?!.

Интересное кино! Вызвали нас сегодня на педсовет. Ветрову, как члена комитета, Стрепетова, как комсорга, Рябцеву – старосту, а Ланщикова и меня – ни за что ни про что, вместо греческого хора.

Сашки Пушкина не было, только его отец и мать. Они у него такие молодые, что я удивился. И совершенно не солидные, хоть и физики, пришли оба в костюмах тренировочных, шерстяных, точно на лыжную прогулку.

Наталья Георгиевна рассказала о случае в вестибюле, честно, как было, ничего не передергивая. Хотя взрослые иногда переиначивают, как им выгодно. Потом попросила учителей высказываться.

Первой вылезла Кирюша, теребя платок и никому не глядя в глаза. Она говорила неестественным голосом, что Саша Пушкин слишком высокого о себе мнения, для него нет авторитетов…

Таисья Сергеевна сообщила, что у Пушкина несоразмерно большое самолюбие, что таким в жизни придется трудно, и родители должны отрезвить его.

Только Эмилия Игнатьевна, наш мудрый Дед Мороз, покачала головой, когда ее пригласили выступать.

– Чего воду толочь? И так все ясно, парень с завихрениями, как все таланты, но его обидели, а он уже не ребенок…

Осе Наталья Георгиевна долго слова не давала, пока Зоя Ивановна не вмешалась. И тогда Оса сказала, что требование Саши Пушкина справедливо, что признание ошибки только укрепляет авторитет учителя.

Мы переглянулись со Стрепетовым, Рябцева поджала губы. Потом Оса добавила, что нельзя всех учеников под одну гребенку причесывать, надо беречь достоинство человека, закаливать трудностями может быть и полезно, но осуществлять это надо другими методами…

– У него нет друзей, он эгоист! – сказала Наталья Георгиевна. И ее поддержала Рябцева.

– Правильно Наталья Георгиевна возмущается! Подумаешь, аристократ! Да кто он такой, чтоб перед ним взрослые извинялись? Из таких и вырастают наполеончики.

Ланщиков продолжил, преданно глядя на завуча:

– Фанаберии много, мы сами его распустили, вот и расхлебываем.

– Как ты смеешь… – начала ошеломленно Варька но Наталья Георгиевна ее остановила:

– Ветрова, где твоя выдержанность? У нас свобод слова, дай сказать товарищу…

– Конечно, мы переживаем, что из-за него наш класс склоняют все кому не лень.

Удавиться можно! Ланщиков в роли защитника классной чести!

– Это же надо, требовать извинения у завуча! Совсем зачитался! – вторила ему Рябцева.

– Вы не имеете права от имени класса так говорить, – начал Стрепетов, – Саша Пушкин – прекрасный товарищ, он никому не отказывал в помощи.

– Да, а сам усмехается! – Голос Рябцевой был противен, как у кошки, когда ей на хвост наступают.

– Если ты спрашиваешь глупости, скажи спасибо, что он только усмехается, – возмутился наш комсорг, а я молчал, хотя Ветрова энергично подталкивала меня локтем. О чем тут говорить? Стрепетов вполне правильно все отметил, мне лучше и не сказать, да и злить Наталью Георгиевну – себе дороже!

Неожиданно поднялась наш директор Зоя Ивановна:

– Учителя, люди невыдержанные, замотанные, нервы напряжены. А у завуча тем более, вся сложность, конфликт на плечах Натальи Георгиевны, она себя не щадит, работает с утра до вечера, возможно, сорвалась…

Она так улыбнулась, что, несмотря на усы, стала почти красивой.

– Перед вашим сыном я сама завтра извинюсь, так и передайте. Он молодец, я люблю людей с достоинством…

Наталья Георгиевна вскочила, из ее глаз посыпались искры, как с проводов троллейбуса, когда они срываются с линии. Но Зоя Ивановна сказала, что все свободны. А когда мы выходили, услышал, как Наталья Георгиевна ядовито спросила у отца Сашки:

– Простите, я сейчас только сообразила, заместитель заведующего гороно… Он Пушкин, это не ваш родственник?!

Отец Сашки пожал плечами.

– Однофамилец…

А чуть позже я подошел к доске объявлений. Там стояли Дед Мороз и Кирюша.

– Ай-ай, как мы разбазариваем талантливых людей! Точно они на яблонях растут, – ворчала Эмилия Игнатьевна, а Кирюша вдруг сказала, что Саша Пушкин ее любимый ученик, что она «умнела в его присутствии», но «наша кошечка имеет острые коготки»., да и потом он в самом деле анархист.

Я тут же смылся, чтоб меня не засекли. А потом мы гадали, появится в школе Сашка Пушкин или нет?

И даже с Антошкой на этой почве снова заговорили. Вернее, у меня как-то сорвалось:

– Слушай, может, хватит? Неужели не надоело дуться?

Антошка странно на меня посмотрела, у нее глаза начали разгораться. Ни у одной девчонки такого не видел, когда ей скучно – глаза светлеют и пустеют, А вот если что-то заинтересует, глаза становятся большими, темными, и вроде пламя в них разгорается красноватое, так у собак бывает, когда они кошку видят.

В общем, я взял ее за косу и держал, пока мы гуляли по улицам. Коса у нее тяжелая, теплая и шелковистая. Я однажды в зоопарке на спор с Митькой погладил в клетке пантеру, точно такое ощущение.

Антошка сказала, что ее поражает мое поведение.

– Все понимаешь, а ничего никогда ни для кого не делаешь, это избыток здравого смысла или лени?

– Не люблю по пустякам себе и другим нервы портить…

– Вот я читала книжку об Андрэ, который на воздушном шаре на полюс решил полететь…

– Дай почитать, – заныл я.

– Посмотрю на поведение, – фыркнула Антошка, точно мы и не ссорились после Ленинграда. – Так он писал в одном из писем, что его считают безумцем с точки зрения здравого смысла, попытка полета на воздушном шаре к полюсу заранее обречена на неудачу.

– Ну и что тут хорошего?

Она искоса на меня посмотрела и замолчала, я снова увидел, как светится на солнце ее лицо, и мы долго ходили молча, пока она вдруг не попросила меня взять домой школьных кроликов. У нас их двое осталось, Ваня и Маша.

– Куда я их возьму? – Я обалдел.

– Школу будут ремонтировать, Кирюша сказала, чтоб на лето домой забрать, а я не могу, мы уезжаем, и хотела с собой их взять, но папа сказал или кролики или он…

Голос у нее был унылый, она с большим удовольствием выбрала бы кроликов…

– Их бы на дачу… Она хмыкнула.

– Ланщиков уже предлагал.

– За так?

– Что же он, с меня деньги возьмет?

Антошка пожала плечами и выпрямилась с видом королевы.

– И чего ты с ними нянчишься? – не выдержал я, имея в виду не кроликов, конечно, а Митьку с Ланщиковым. Но она сделала вид, что не поняла, а может, действительно только о кроликах думает? Детсадовская она, хоть и начитанная…

– Мне надо с кем-то нянчиться, с несчастненьким, понимаешь, чтоб я была ему нужна, всерьез нужна…

– Кроликам без тебя пришлось бы загнуться, – признал я, но она вырвала свою косу и отскочила, как дикая тигра.

– Толстокожий!

Я засмеялся, она тоже улыбнулась, она раньше говорила, что не может не улыбаться мне в ответ, что у меня улыбка заразительная, как инфекция.

Мы снова пошли, вдруг она сказала:

– Я хотела быть руками, которые снимают боль…

– Это фантастика? Антошка опустила голову.

– …Я была уверена, что не поймешь, но надеялась, все равно надеялась…

И вдруг она прочла странные стихи:

 
Позови меня, позови меня,
Просто горе на радость выменяй.
Растопи свой страх у огня.
Позови меня, позови меня.
А не смеешь шепнуть письму.
Назови меня хоть по имени.
Я дыханьем тебя обойму.
Позови меня, позови…
 

Очень трудно, когда девчонка такая маленькая, к ней надо нагибаться, чтоб услышать ее бормотанье, и мне вдруг захотелось ее взять на руки…

В общем, потом она опять погасла, заторопилась, и в школе снова меня в упор не видит.

Сегодня на химии у Тихомировой загорелся штатив. Она очень красивая девчонка, как нарисованная, только у нее ни один взгляд, жест не случаен, она себя всегда в зеркале изучает, как-то сказала: «Для того чтобы стать актрисой, надо всесторонне владеть своим телом и лицом».

– А головой? – спросил я нахально, но она меня даже взглядом не удостоила…

Так вот, загорелся у нее штатив, она завизжала, химичка стала ругаться, а Митька схватил штатив голой рукой, бросил в мойку и залил водой. Он обжегся, но заработал пятерку. Химичка сказала, что его решимость искупает провалы в знаниях.

Одно непонятно, почему я стоял столб столбом?

Я спросил Дорку Чернышеву, мы вместе оказались в очереди в буфете, а она сказала, что заторможенность моих реакций от легкости, с какой мне все в жизни достается. Интересное кино!

А потом Дорка увидела Осу и холодно с ней поздоровалась, заявила, что не любит самоупоенных людей. Хотя признала, что Оса – прекрасный учитель.

– Твоя Оса ни Петрякова, ни Комову за людей не считает, они ничего, кроме учебников, не читали, они ей неинтересны, разве не так?

Я пожал плечами. Они и мне неинтересны, так что тут плохого?!

– Вот Кирюша со всеми нами возится одинаково, ей приятно, что Пушкин и Зоткин отличники, но она так же квохчет над Кожиновым, Бураковым, а Оса удивительно высокомерна при всей своей искренности и откровенности…

Умные у Дорки глаза, только нос все заслоняет, с ней надо, закрыв глаза, разговаривать. В нее какой-нибудь слепой влюбится, голос красивый, говорит умно.

– При сильных учителях и ученики умнее, – сказал я, – в начале года мы совсем дурнями были…

– Я не люблю умных женщин, – заявила Дорка, – с ними всегда тревожно, нельзя предугадать их поведение, они недобрые…

– А Дед Мороз?

Дорка заулыбалась.

– Моя мама знала инженеров из ее КБ, говорили, блестящим конструктором была…

– И чего ее в школу занесло? Сидела бы на пенсии и поплевывала в потолок…

– Она пришла к нам, когда у нее умер муж, чтоб не сдаться… Одна осталась, ее сын раньше умер…

– Вот это старуха!

– Мы рядом живем, мама ее знает давно, и я часто думаю, что только так и надо жить…

Голос ее звучал, как у мудрой совы, и глаза похожи, круглые, желтые, только сова красивее.

Но насчет Осы я не согласен. Если она плохая, так и я такой же. Почему со всеми людьми должно быть интересно?!

А потом, что у Осы может взять такой, как Петряков или тот же Митька?! Она для высокоразвитой материи… А их потребности и желания все на носу написаны…

Лето проскочило со скоростью света. Был в трудовом лагере, потом поехал к тетке в Крым. Провожали Митька и Варька. И через час обнаружил, что деньги и билет остались в дядькином планшете, который смеху ради надела на себя Варька еще у меня дома.

Меня высадили, и я стал добираться электричками по принципу – «минус контролер». В конце концов так захотел есть, что готов был стать людоедом. Чтоб этого избежать, решил загнать пиджак какому-то ханурику, но тут возник контролер, я сиганул из поезда и попал точно в единственную лужу на сто километров вокруг. Пиджак потерял минимальную товарную ценность. Потопал я пешком, решив, что километров сорок для геолога – пара пустяков. Может, и так, только когда в животе есть что-то, кроме воздуха. Потом какой-то деятель меня подвез на грузовике и чуть не побил, узнав, что взять с меня нечего, но мой рост – надежная защита от калымщиков. Обиднее всего, что он лопал всю дорогу, а я только зубы стискивал от запаха колбасы с чесноком.

Новая неудача номер три ждала меня у тетки через день. Нашел я ее дом, уже затемно, собаки брехали, схватил я какую-то палку, что-то упало, я отбился и пошел ощупью искать свой топчан. Я у нее всегда в передней под лестницей ночую. Нашел, завалился, и вдруг кто-то как заорет, словно его на мелкие кусочки режут. Но я спать хотел, ничего не соображал, открыл и закрыл глаза, думаю: а, пропади оно все пропадом, если без еды, так хоть высплюсь. Утром оказалось, что я свалился на топчан, на котором спала теткина жиличка. Она вскочила, а я даже не шелохнулся. И еще когда я палку выдернул, чтоб собак отогнать, то нечаянно вырвал столбик, на котором у них белье висело, все перемазалось, собаки побежали, в общем, тетка сразу заставила носить воду для большой стирки. Правда, сначала накормила. Она предсказывала, что такой недотепа обязательно утонет, когда в море войдет, и требовала, чтобы со мной купался ее сын, лет семи. Я ни с кем не мог познакомиться – он сразу орал: «Сережа, домой, мама велела тебя привести засветло!»

Очень нахальный, и хотя тетка говорит, что мы похожи, я не согласен. Правда, она вспомнила, как у нас гостила, когда я чуть дом не спалил. Я решил тогда ликвидировать двойку по русскому языку, вырвал страницу из тетради, порвал на маленькие кусочки и начал поджигать и выбрасывать в окно. Дул ветер. Мои пылающие бумажки взлетели к соседям на втором этаже. Они сразу меня заподозрили, я уже имел славное имя в нашем доме. Но я открыл им дверь и сообщил, что давно не хулиганю, а даже мою посуду, и предложил зайти посмотреть. А потом возле дома нашли обложку от моей тетради, пестревшую, с моей фамилией. Отец меня крепко вздул, а мать послала к ним извиняться. Пришлось идти, как Бобику, но соседи мне посочувствовали и дали конфету, когда заметили, что я не могу сесть.

Тетка все это за обедом рассказывала, я хихикал, но ничего не помню. Неужели склероз? Вот до чего учеба доводит! Поэтому я поклялся – за лето ни одной книжки и почти выполнил клятву. Тем более что у тетки, кроме книг по садоводству, ничего в доме не было. Только еще детектив без обложки, кто-то из дачников бросил. Ну, мура! И как это люди могут так бумагу переводить?!

Занятия начались. Через день пришел в класс, а там сидит Антошка и ревмя ревет. Кто хохочет, кто жалеет, Варька плечами пожимает. Оказывается, Ланщиков взял на дачу ее кроликов, а обратно не привез. Съел с компанией. И даже не соврал, скотина, подробно расписывал, какие они были вкусные и жирные.

Антошка так убивалась, точно отца потеряла. Совсем не повзрослела и косу не постригла, хотя Варька в лагере предсказывала, что она это сделает. Сейчас она по росту самая маленькая в классе, меньше Горошка и Комовой. А я по-прежнему самый длинный, хотя меня начали догонять Куров и Лисицын.

Оса начала урок с того, что спросила, кто хочет по литературе иметь тройки в году? Мы обалдели, а она пояснила, что ей надо точно знать, чтоб не мучить эти личности докладами и чтением текстов. Поднялось всего рук пять. Смешно, ну зачем Кожинову или Буракову четверки?! И Митька не поднял, вот это чудно…

Странный человек Оса, она все про нас помнит, хотя не классный руководитель. Мне вдруг сказала:

– Барсов, в воскресенье день открытых дверей в геологическом институте…

И ведь ляпнул я ей о своем желании только однажды, в сочинении на тему «Любимые книги» написал, что больше всего ценю Обручева и Ферсмана.

Сегодня был потрясный урок о Горьком и после него – разговор.

Оса, рассказывая о его раннем творчестве, прочла цитату, я ее специально записал:

«Так кончилась моя дружба с первым человеком из бесконечного ряда чужих людей в родной стране своей – лучших людей ее… Много раз я натыкался на эту боязнь праведника, на изгнание из жизни хорошего человека. Два отношения к таким людям: либо их всячески унижают, сначала затравив хорошенько, или как собаки смотрят в глаза, ползают перед ними на брюхе. Это реже. И учиться у них жить, подражать им не могут, не умеют…»