Текст книги "Патологоанатом"

Автор книги: Лариса Сегида

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

– Я отнесу тебя к озеру, к нашему озеру, положу на плот, наш плот, ты, конечно, помнишь и плот, и озеро. Молчи-молчи, отдыхай, не напрягайся. Я все сделаю сам. Мы поплывем на середину озера, где коса, где мы стояли с тобой по пояс в воде, танцевали, дурачились перед камерой… То ты, то я… Потом чайки прилетели. Много чаек. Белое одеяло укрыло озеро, воду. И мы вдвоем среди них. Не побоялись они нас… почему-то. Тебя разве можно бояться? Ты же свет, солнышко… теплое всегда, лучистое, смешливое, ясное, как то небо, что было над нами, и чистая, свежая, прозрачная, как вода в нашем озере. Мы доплывем до подводных скал, бросим якорь, там и останемся вместе… вместе… навсегда. Прилетят птицы, согреют наши тела перьями. Я не оставлю тебя здесь, не отдам тебя им. Они не найдут нас. Там мы и будем всегда… на наших скалах.

Патологоанатом благодарил вентилятор за его быстрые, широкие лопасти, что частично скрывали от него душераздирающую картину в приемнике морга. Мальчишеские слова рвали его видавшее многое сердце, больно щипали его высохшую кожу, натягивали нервные струны и нещадно перерезали их. Он не мог это слышать, а тем более видеть.

Карусель бешено крутилась в голове. Казалось, волчок в любую секунду сорвет его думающее устройство и умчится вместе с ним в черное чрево космоса. Но действовать в его положении было невозможно, оставалось только ждать в роли невольного свидетеля чужого горя, что разлилось перед ним безбрежным озером с маленьким деревянным плотом посередине, прямо над вершиной подводной скалы.

Парень говорил, говорил, говорил. Больше шепотом и поцелуями. Шум вентилятора доносил до патологоанатома обрывки слов. Только бы мальчишка уснул, тогда до рассвета можно будет успеть изменить ситуацию, какой-нибудь палкой остановить лопасти, проникнуть в приемник, вколоть парню успокоительное еще на два-три часа сна. Тогда все пройдет тихо, без шума, скандала и паники родственников. Еще эти чертовы ампулы, видимо, с наркотической дрянью, которые лучше скорее уничтожить во благо самого же мальчишки. Если его подружка при жизни тоже баловалась наркотиками, то ее разложение может произойти быстрее обычного. Такие трупы обезображиваются, темнеют, покрываются пятнами, как правило, в считанные часы с момента смерти. Неужели ее красота сгорит в пламени яда еще до его патанатомического вмешательства? А каково будет ее родным получить синюшную развалину вместо ангела?

Патологоанатом приподнялся, чтобы в чердачном пространстве поискать крепкую палку для остановки вентилятора. Ничего, одна крошка на полу. Он выбрался на крышу, спустился по лестнице во двор и стал рыскать по нему. В этой суете он даже не вспомнил о дежурной. «Я возьму тебя с собой!» – стучало в его голове как симптом болезни, которую он обязан был уничтожить.

Он нашел в сарайчике метлу дворничихи, попытался сорвать прутья, но ничего не вышло, только еще более изодралась рука, теперь уже левая. Так с этой метлой он и полез на крышу.

Увидеть в ту ночь патологоанатома, странного типа со странной репутацией, на крыше морга с метлой желали бы многие городские обыватели, чтобы убедиться еще раз в правоте своих опасений относительно его сатанинской сущности. Сей факт пришелся бы как нельзя кстати его соседям для немедленного выселения его из бывшей родительской квартиры. На его счастье, безлунная, дождливая ночь прятала окровавленное, бегущее по крыше тело от чужого, злого глаза.

Патологоанатом с легкостью раненого кузнечика снова запрыгнул в чердачное окошко. Сердце билось громче булькающих звуков воды о гулкую крышу. Он задыхался. Смола в легких, накопленная за годы курения, давала о себе знать. Еще чуть-чуть, еще метр – и ситуация окажется под контролем его всегда спокойного, сдержанного разума. Это не мистика, не наваждение, это всего лишь глупая ошибка дежурной и его легкомысленная недооценка изворотливости юноши. Все закончится через триста секунд. Триста секунд – и все встанет на свои места.

Он подкрался, насколько тяжелые, бухающие, быстрые шаги можно назвать подкрадыванием, к заветной дыре и опустил в нее всклокоченную голову. Каталка одиноко светилась в полумраке приемника. Патологоанатом до звездочек сжал веки, выдернул из пустоты голову, встряхнул ею и вновь погрузил половину своего тела в отверстие люка. Та же желтизна клеенки и ничего более. Останавливать палкой лопасти вентилятора и прыгать вниз уже не имело смысла. Он побежал назад к чердачному окну, уже в четвертый раз протиснулся в его маленький квадрат и, стоя на блестящей от воды, скользкой крыше, попытался осмотреть окрестности своей обители.

Серая завеса дождя скрывала все дальше пяти метров. Он направился к пожарной лестнице, но вдруг потерял равновесие, ноги смешно и неуклюже разъехались, задергались, пытаясь приклеиться, прилипнуть к капризной, будто полированной крыше, пальцы цеплялись за воздух. Тело сопротивлялось неминуемому падению с таким упорством и упрямством, что казалось, что законы тяготения признают победу и волю одержимого мужчины в драном, грязном, окровавленном одеянии и сохранят за ним оставшуюся целостность.

Но природа все-таки взяла свое. Патологоанатома понесло к краю пропасти, ноги взлетели, копчик рухнул на мокрый металл, отчего сознание мгновенно притупилось и перестало реагировать на это нелепое погружение в тартар. Когда пустота уже готова была принять его в свои объятия, левая кисть вцепилась за последнюю соломину – невысокое проволочное ограждение. Тело поболталось на высоте трех метров и свалилось в огромную лужу, бесцеремонно затопившую ухоженный дворик морга.

ГЛАВА 9

Патологоанатом открыл глаз. Только один. Второй, как и вся половина лица, был в луже. Врач лежал на правом боку, на больной руке, и не мог опереться на нее, чтобы подняться на ноги. Было холодно. Теперь все его тело кромсала боль. Она впилась остренькими зубками в его кожу, проползла тысячами иголок под ногти, ныла в зубах, жгла глаза, ела его мякоть и крошила на маленькие порции кости. Патологоанатом тупо смотрел одним глазом на тусклую лампочку, что освещала крыльцо морга, и не понимал происходящего. Голова ныла, шумела, гудела, погружая его то в морскую пучину, то в жгучие песчаные барханы, а лампочка казалась палящим солнечным блином, который почему-то совсем не грел его замерзшее тело. Но тут в ее туманном свете появился корабль, нет, парусник, яхта красного цвета с кремовыми парусами. Они танцевали на легком ветерке, плавно колыхались в такт маленьким белым волнам, рассыпались в лучах солнца на длинные, тонкие золотые нити, завораживали отрешенный взгляд патологоанатома. Словно сирены, сладкоголосые дочери речного бога Ахелоя и музы Мельпомены, эти кремовые паруса манили его к себе, тянули из липкого, холодного месива за собою в свою непостижимую тайну на восьми небесных сферах космоса. Патологоанатом забыл о больном локте, надавил на него всей своей разбитой массой и медленно начал поднимать верхнюю часть туловища из лужи, стараясь сесть. С волос, ресниц, носа, плеч мутными струями стекала вода, застилала четкое видение происходящего. Мутное сознание, мутная вода, мутный образ парусника, мутное состояние. Тошнота подступила к горлу – его вырвало кисловатой массой.

Ничьи продукты жизнедеятельности так не противоестественны как человеческие. В этом патологоанатом был убежден, потому как видел человеческое разложение каждый день. Дикая природа тонко балансирует между жизнью и смертью своих обитателей, между приходом и уходом, меж поглощением и испражнением. Природная круговерть порождает и уничтожает, не нарушая своей красоты, чистоты и вечной девственности, чего нельзя сказать о человеческом обществе. Природа пульсирует жизнью, хотя и в ней есть место смерти. Но продукты последней не видны. Есть особи: гиены, шакалы, стервятники, вороны, мириады насекомых и микроорганизмов, питающихся падалью. Природа не строит памятники смерти, как это делают люди. Она не воспевает смерть, она уничтожает ее плоды во имя вечного торжества жизни. Поэтому-то в ее объятия, в благоухающие объятия природы, хотя бы изредка за глотком этой caмой жизни бегут люди. А здесь, в роскоши цивилизации, они проходят свои коротенькие дистанции в постоянном страхе перед смертью, среди безвкусных карнавалов смерти, которую сами воспевают на кладбищах, во время похоронных процессий, в кровавых сценах киношных фантазий, в безжизненных мелодиях заупокойных литургий, в садистских и вурдалакских образах криминального чтива. Сами. Сами люди боятся ее и сами культивируют ее. Это вдалбливают в еще умеющие удивляться и радоваться детские уши церковники, святоши, моралисты и фарисеи. Помни о ней, страшной! И все помнят ее, молят ее о благосклонности, каждый день просят ее не явиться раньше срока, и так в этом унизительном рабстве перед смертью проползает вся человеческая жизнь.

Патологоанатом не боялся смерти, он слишком хорошо знал ее повадки, как знают деревенские мужички своих жен, с которыми обычно проходят через всю жизнь. Почему деревенские? Потому что тайна и обман приживаются к деревенскому человеку труднее, нежели к особи в туманном пространстве города. Патологоанатом жил в царстве смерти, дышал ее воздухом, но никогда не встречался с призраками, хотя по россказням горожан ими был начинен морг, как многослойный пирог. Но красная яхта с кремовыми парусами, что выплывала сейчас перед его воспаленными глазами из дверей морга при слабом освещении лампочки, вполне походила на призрак. Очень красивый призрак, за которым хотелось плыть.

Яхта замерла рядом с телом дежурной, что продолжала пребывать в безмятежном, счастливом сне, качнулась и поплыла из янтарного солнечного облака в сырое пространство дождя. Еще немного покрасовалась ярким пятном на сером дождевом шелке и исчезла. Патологоанатом заставил себя подняться на ноги. Он должен догнать это чудо, потрогать его, если оно осязаемо, плюхнуться на его теплое деревянное дно и поплавать в сказочной пустоте, где нет ни людей, ни трупов, ни жизни, ни смерти, ничего. Хотя бы час или два побыть в полном одиночестве со своим «я», задроченным бестолковой суетой. Он доплелся до крыльца, ухватился за перила, уронил на них голову, перевел дыхание. Все кружилось, ноги не покидала слабость. Нужно идти, а они не могут.

Тело на лавке крыльца зашевелилось, хрюкнуло, засопело, зазевало, зачмокало. Проснулось.

– Ой! Что с вами?! Мамочка родная, папочка родименький, пресвятая дева-богородица! Кто ж вас так?! А я-то что ж, дура, тут валяюсь?

Дежурная вскочила, но ее тут же отбросило к стене.

– О-о-о-й! Голова-а-а-а. Ломается. Лопается. Неужто перепила? Нет-нет, я ж пареньку половину в глотку его орущую вылила.

Она, перебирая неуверенно руками по перилам, приблизилась к шефу.

– Родненький мой! Давайте сюда, здесь сухо, сейчас я одежу другую принесу, вот так, посидите секундочку, я мигом!

Женщина рванула дверь морга, та беспрепятственно открылась и пропустила ее в теплый полумрак.

– А-а-а-а… Ma-a-a-a… Ma-ма-а-а-а… – ее вопль разорвал предрассветную тишину.

Дежурная вылетела пробкой из морга. Прямая, вмиг протрезвевшая, потрясенная. Рот безмолвно раздувал меха, как испорченная гармонь, выпученные глаза говорили много, все сразу, но беззвучно. Она размахивала руками, артистично жестикулировала, словно глухонемая, но информация никак не прояснялась. Она засеменила к дождю, холодные капли остудили ее, подбежала к патологоанатому, прижалась к нему, как полоумная, закатив глаза, и зашептала в его ухо:

– Нет ее, нет-нет-нет, понимаете? Ни-ко-го-там-нет, понимаете?

Оторвалась и – в другое ухо:

– Девочки нашей миленькой нет!

Потом уставилась в глаза шефа и затараторила:

– Я пошла за одежей для вас, за сухой одежей. Вхожу. Тихо, чисто, тепло. Я ведь здесь на крыльце совсем продрогла, оттого и проснулась. Захожу поискать сухое белье. Думаю, дай посмотрю на красавицу нашу. Как она? Так ли свежа, как прежде… А ее… Нет. Ой, что делать будем? Куда же девочка наша девалась? Может, я совсем пьяна была, и мне все приснилось? Может, не было той девочки-то? А? Что вы все молчите? Я же с ума сойду от неведения!

Она легонько потеребила шефа за плечо.

– Может, увезли ее, пока я тут дрыхла? А? Что же теперь со мною будет? А?

Она зарыдала в голос по-бабски, с причитаниями, с театральным заламыванием рук и вознесением глаз к мудрому, всезнающему небу.

Патологоанатом все вспомнил, все события безумной ночи, свои восхождения на крышу – туда-сюда, сюда-туда, словно пацан безголовый. Далее – неудачное падение и кремово-красную яхту, вконец одурманившую его мозги. Они уплыли на этой штуковине, он и она, вернее, этот призрак и был влюбленной парочкой, единством сумасшедшего и мертвеца, из-за которых он сам чуть не лишился разума и жизни. Они ушли, точнее, он, парень, с мертвой девушкой на руках. Скоро начало рабочего дня. Что будет, если этот призрак увидят нормальные люди, спешащие на работу, в школу, на прогулку с собакой? Паника, скандал, изгнание его с родительской квартиры, быть может, с работы и из города. Он смирился с тем, что его давно вычеркнули из городского общества. Он научился довольствоваться самим собой и своим одиночеством, но его профессиональная репутация оставалась для него действительной ценностью, которой он дорожил и которая связывала его с родным городом.

Патологоанатом мягко обхватил преданную коллегу за талию. Как давно, видно, никто не любил, не ласкал, не целовал это жалкое, изуродованное судьбой создание!

Он провел ее в теплый коридор морга, усадил на кушетку, спокойно посмотрел в испуганные глазки, нежно поцеловал влажный от волнения лоб, свекольные щеки, сухие, растрескавшиеся губы, что-то шепнул в ухо, чмокнул его и удалился. Когда женщина очнулась от магнетического гипноза, выскочила с ворохом сухой одежды на крыльцо, то, кроме плачущего неба, ничего не увидела. Разбитая, она вернулась в тепло приемника, упала на кушетку и зарыдала так горько, так отчаянно, что природа, вторя ей, усилила свою дождливую ораторию.

ГЛАВА 10

Рассвет хладнокровно разрезал на куски ночь. Даже плотная пелена воды не могла удержать пробивающийся на землю сквозь тучи солнечный свет. Все приобретало четкие, но какие-то болезненные очертания. В мире царствовал мертвенно-сизый цвет. Всего лишь первый рассветный час. Потом все обнажит свои подлинные тона, когда день окончательно выбьет трон из-под ночи. А пока патологоанатому приходилось напрягать зрение, чтобы увидеть в мышиной безликости удаляющийся от эпицентра ночных событий предмет, ту самую красную яхту с кремовыми парусами. Через каждые двадцать шагов он прикладывался к пузырьку со спиртом, который прихватил на выходе из шкафчика дежурной. Сама она спиртом никогда не баловалась, но держала его на всякий случай, для слабонервных посетителей.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Назад к карточке книги "Патологоанатом"