Текст книги "Академия под ударом (СИ)"
Автор книги: Лариса Петровичева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Доброе утро уже, – сказала она, и в ее глазах проплыли теплые искры.
– Сколько же я тут провалялся? – удивился Оберон.
– Вечер и ночь, – ответила Элиза и потянулась куда-то в сторону. Оберон увидел сверкающий лоток, в котором красовалась добрая дюжина склянок; Элиза выбрала одну, смочила ватный шарик темно-синей жидкостью и осторожно дотронулась до его виска.
Сразу же стало легче. Воздух сделался свежее и слаще, а далекий звон в ушах отступил и растаял.
– Вы так тут и сидели? – спросил Оберон и понял, что ляпнул глупость. Конечно, Элиза была здесь, куда же ей деваться? Цепь не отпустит. Может быть, прилегла на одной из свободных коек, больничный зал был еще пуст. Кажется, у Оберона все на лице было написано, потому что Элиза нахмурилась и, вновь прикоснувшись шариком к его виску, ответила:
– Да, сидела. И не потому, что мы с вами связаны.
– А почему же? – весело осведомился Оберон, прекрасно понимая, что она не ответит. Так и случилось. Элиза сердито сверкнула на него глазами и ответила:
– Вы невыносимы.
«Да, – подумал Оберон. – Именно это я и ожидал».
Он не помнил, когда ему было настолько хорошо и спокойно.
– А вы прекрасны, – откровенно сказал он. – Но это не ответ на мой вопрос.
Элиза устало посмотрела на него. Бросила шарик куда-то вниз, в урну.
– Я испугалась, что потеряю вас, – призналась она. – Потому что кроме вас, у меня никого больше нет.
Она была такая хорошая, такая искренняя и чистая в эту минуту, что Оберон не мог не улыбнуться.
– Как думаете, – поинтересовался он, – я заслужил поцелуй красавицы за свои подвиги?
На щеках Элизы проступил румянец. Она быстро наклонилась к Оберону, бегло прикоснулась губами к его лбу и тотчас же отпрянула, словно ей сделалось страшно, и за этим страхом проступило что-то еще, незнакомое и важное.
– Вам нравится меня дразнить? – спросила Элиза, взявшись за очередной шарик.
– Нет. Мне нравитесь вы, – Оберон вдруг подумал, что страшно проголодался. Быка бы съел, и это только на закуску. – Как вы, Элиза? Смогли отдохнуть хоть немного?
– Нет, – ответила Элиза, задумчиво катая шарик в пальцах. – Оберон, я очень испугалась за вас. Вы лежали там, как мертвый. А потом еще Примроуз упала и стала пророчествовать, а у вас потекла кровь из носа…
Оберон нахмурился.
– Что она сказала? – спросил он, стараясь говорить спокойно и невозмутимо.
– Что великий владыка пришел на север. Он восстанет в пепле и крови, он оживит подземные реки, – ответила Элиза, взяв еще одну склянку, на сей раз с зеленоватым содержимым. – И наденет корону, которую у него отняли.
Собственно, ничего необычного не произошло. Девушкам с факультета предвидения как раз и полагалось пророчествовать. Едва заметный сквозняк скользнул к кровати, мазнул Оберона по плечам.
«Подземные реки» – это заклинание, которое Венфельд использовал, чтобы оживить свои зеркала. И от этого Оберону сделалось не по себе. Потому что если идти в своих рассуждениях до конца, то великим владыкой была Элиза. Это ведь она сумела воскресить давно умершее зеркало.
«Совпадение», – подумал Оберон, и тотчас же у него мелькнула мысль, что он просто пытается себя успокоить.
– Все в порядке? – встревоженно спросила Элиза, решив, видимо, что Оберон молчит потому, что ему плохо.
– Да, – кивнул он, стараясь придать себе максимально спокойный и беспечный вид. – Великий владыка взошел на престол по смерти матери, но он не на севере. Принц Эдвард будет хорошим королем, я надеюсь, но не понимаю, при чем тут пророчество.
– Может быть, оно касается принца Жоана? – задумчиво проговорила Элиза. – Он, кстати, заходил вас проведать. И Марк тоже…
Жоан? Может быть. Кабинет зельеварения соседствует с малой лабораторией, принц вполне мог повлиять на зеркало. Оно очнулось и показало прошлое того, кто стоял рядом, а не то, что имело отношение к воскресителю.
Да и пророчество, в конце концов, говорило о великом владыке. Разве Элиза королевских кровей? Да и Примроуз сказала бы «Великая владычица», если бы речь вдруг шла о дочери генерала Леклер.
– Какой Марк? – уточнил Оберон, хотя прекрасно знал, о ком речь. В академии был только один Марк.
– Ваш студент, – ответила Элиза. – Староста третьего курса. Когда все тряслось, я упала, а он меня поддержал.
Оберон понимающе кивнул.
– Вашу нитку почувствовал? – поинтересовался он, понимая, каким будет ответ. Чтобы Марк, да не ощутил оборотня рядом? Даже скованного серебром?
Кажется, румянец Элизы стал гуще. Она кивнула. Оберон вспомнил, что Марк, несмотря на скромные внешние данные, всегда пользовался успехом у девушек.
Но не настолько же он глуп, чтобы продолжить общение с невестой своего декана?
– Да, – ответила Элиза. – Я испугалась, честно говоря. Но он сказал, что я у друзей, и меня никто не обидит.
– Все правильно сказал, – согласился Оберон, подавив в себе неприятное желание оттаскать нахального мальчишку за уши, хотя Марк не успел сделать ничего плохого. – Давайте завтракать, Элиза. Позовете домовых?
– А как это сделать? – нахмурилась Элиза, и Оберон вспомнил, что у нее всегда были человеческие слуги.
– Просто хлопните в ладоши, – ответил он. – И скажите «Завтрак!»
Домового Элиза увидела в первый раз.
В отцовском доме и домах друзей их не было, а в академии домовые делали все, чтобы никому не попадаться на глаза. Элиза вспомнила рассказ Оберона о том, что, несмотря на давнее и близкое соседство, домовые недолюбливают людей. И сейчас, когда в больничный зал вкатились два лохматых шара, на спинах которых балансировал большой серебряный поднос с блюдами, прикрытыми крышками, Элиза испуганно ахнула и невольно поджала ноги.
Издали шары были похожи на ежей или лохматых котов. Серая ухоженная шерсть струилась мягкими волнами, от домовых едва уловимо пахло свежей выпечкой. Следом за ними с веселым лаем вбежал Пайпер, и Элиза ахнула и протянула к нему руки. Щенок запрыгнул к ней на колени, заворковал, лизнул в щеку.
– Хороший он у вас, – заметил Оберон. Шары домовых подпрыгнули, ловко поставив поднос на прикроватный стол, и Элиза услышала негромкое фырканье.
– Спасибо вам, – улыбнулась она, и домовые замерли. От их пушистых фигурок веяло искренним любопытством.
– Вот так дела! – негромко прогудел один из шаров. – Вежливая леди! Видал ты, братец, что деется?
Элиза удивленно посмотрела на них. Поймала взгляд Оберона – он смотрел с любопытством, словно Элиза проходила какое-то испытание, и проходила успешно.
– А что, тут нет вежливых леди? – поинтересовалась Элиза. Второй домовой подпрыгнул, крутанулся и раскрылся, встав на рыжеватые ножки в темных башмачках.
Он действительно был похож на кота: аккуратная мордочка, круглые ушки, белые усы. Элиза невольно улыбнулась – домовой выглядел очень милым, как плюшевая игрушка. Если бы Элиза была ребенком, то обязательно погладила бы его!
– Есть, – ответил он. – Но мало. Кушайте на здоровье!
– Спасибо! – сказала Элиза, домовой снова свернулся клубком, и Пайпер посмотрел на него так, словно это была знатная добыча, которую надо было схватить и притащить хозяйке. Домовые зафыркали, укатились, и Оберон весело заметил:
– Вы им понравились. Они редко с кем разговаривают. Просто делают, что им велено.
Подняв крышку с блюда, Элиза увидела яичницу с беконом и грибами и поняла, что страшно проголодалась. После землетрясения, когда Оберона принесли в больничный зал, она не могла думать о еде, а теперь как-то опомнилась. Да, уже утро, Оберон пришел в себя, а она голодна.
Элиза не заметила, как ее тарелка опустела. Оберон ел медленнее, и ей вдруг стало стыдно. Леди не должна молотить свой завтрак, как крестьянка, которая боится, что у нее отнимут скудную еду. Оберон ободряюще улыбнулся.
– Помните, вы сказали, чтобы я повторил свое предложение, когда буду видеть в вас именно вас, а не кого-то другого? – спросил он, и Элизе сделалось жарко, а потом сразу же охватило таким холодом, что она почти перестала дышать. – Ну вот, я повторяю.
Элиза отставила тарелку на стол. Неужели можно полюбить вот так, за несколько дней? Их связало заклинание, потом Оберон спасал ей жизнь…
Она вспомнила, как испугалась за него во дворе замка. Это был не то что бы страх – черная липкая тоска вползла в душу. И потом, когда Элиза сидела рядом с кроватью, когда уже ушел врач, и больничный зал погрузился в полумрак, она поняла, что не может потерять Оберона. В ней тогда тоже умрет что-то очень важное.
Была ли это любовь? Бог весть.
Элиза не успела ответить – в больничный зал вошел ректор, и она почти услышала легкий звон, словно где-то далеко лопнула туго натянутая нить. И наваждение ночи и страха сразу же исчезло.
Оберон устало улыбнулся, словно именно этого и ожидал.
– Доброе утро, дорогой мой! – Акима подошел к койке, поставил на столик маленькую бутылку из темно-зеленого стекла. На смуглой этикетке извивался дракон. Обернувшись к Элизе, ректор кивнул ей: – Доброе утро, миледи! Как наш больной?
– Быстрыми шагами идет на поправку, – весело сказал Оберон. Элиза заметила, что Пайпер смотрел на Акиму с очень недовольным, почти свирепым видом, который делал его милым и забавным. – А что в бутылке?
– Сарванийское вино! – с гордостью ответил Акима. – Берег его для особого случая и решил, что он уже наступил. Оно тебя подбодрит, я уверен.
Было видно, что это вино ректор буквально от сердца отрывал. Элиза слышала о его чудодейственных свойствах – редкий напиток был славен тем, что возвращал в раненую душу бодрость и радость. Оберон довольно улыбнулся и заверил:
– Сегодня же его попробую с хорошей закуской. Есть новости?
Акима взял стул, сел рядом с кроватью и сообщил:
– Для начала все финансовые проблемы академии полностью решены. Навсегда. То, что мы вчера изгнали и запечатали, оставило трещину в скале, и догадайся, чем полна эта трещина?
Оберон вопросительно поднял бровь.
– Неужели алмазами? – с сомнением предположил он.
– Именно! – воскликнул Акима. – Я уже подтвердил права академии на все, найденное на ее территории. Слышишь шум? Это Лаваль и Азуле орут согласным хором, что алмазы принадлежат министерству магии и образования.
Оберон рассмеялся.
– Теперь держитесь, господин ректор! – весело сказал он. – Нас станут грызть, а вас попробуют сместить.
Акима нахмурился.
– Я это прекрасно понимаю, – серьезно ответил он. – Такой лакомый кусок никто не выпустит из рук. Особенно, когда об этом узнает король Эдвард. Как там финансовые дела короны, плохи?
Оберон ухмыльнулся.
– А когда они были хороши? Может, нам стоит укутать трещину Скрываемой пеленой? – предположил он. Элиза решила, что это было какое-то заклинание.
– Я думал об этом, – кивнул Акима. – Одним словом, не залеживайтесь здесь, друг мой. Ваши таланты понадобятся всей академии.
По губам Оберона снова скользнула улыбка. Он покосился в сторону Элизы и спросил:
– А что там было за пророчество?
– Ха! – воскликнул ректор. – Вся академия о нем говорит. Оно о принце Жоане, это несомненно. И еще неизвестно, что принесет нам больше проблем, алмазы или великий владыка рядом с ними.
Элиза увидела, что Оберон вздохнул с облегчением, словно ожидал чего-то другого, и обрадовался, что ожидание не сбылось.
– Почему вы так уверены? – спросил он.
– Потому, что у него вспыхнул артефакт в экипаже, когда он сюда ехал, – ответил Акима. – Принца легко ранило, но кровь была. А экипаж – в пепел. Вот вам и восставший из пепла и крови. Что же до короны, то вы знаете, что абаринские владыки выбирают наследника из своих детей. Висен выбрал Жоана, но потом передумал.
Оберон нахмурился. Посмотрел на Элизу, и она почувствовала, что землетрясение было только началом их проблем.
– Мне кажется, у академии впереди только беды, – угрюмо заметил он. Акима кивнул и ответил:
– Редкий случай, когда я с тобой полностью согласен.
– Нет, господа, это нелепица! Форменная нелепица! Я слышал то, что сказала та бедная девушка, но разве же можно воспринимать это всерьез? Это бред, и ничего, кроме бреда!
Принц Жоан, которого вызвали в ректорат, вдруг сделался каким-то очень тихим и смирным. Элиза сидела на диванчике в углу, старалась не привлекать к себе внимания и думала о том, что за эти дни принц умудрился показаться с дурных сторон, и его нынешнее угрюмое смирение может быть только маской.
Оставалось понять, так ли это, и зачем он надел эту маску.
– Государь Висен ведь хотел сделать вас наследником абаринской короны? – уточнил ректор. Жоан, который до этого момента мерил кабинет быстрыми шагами, остановился и посмотрел на Акиму очень странным взглядом, словно ему вдруг сделалось очень страшно.
– Я не обсуждаю решения моего короля, – ответил он тем напряженным неживым тоном, которым обычно отвечают на плацу.
«Боится короля? – подумала Элиза. – Да, он и правда его боится…»
Она уже видела этот страх – в первых газетах, которые вышли после смерти государыни Раймунды, были дагерротипические снимки принца, и Эдвард смотрел с них с таким же выражением.
Оберон, который тем временем сидел за одним из столов и с хмурым видом перебирал бумаги, оторвался от желтоватых листков, пристально посмотрел на принца и произнес:
– Здесь вам нечего бояться, Жоан. Все, что можно было отнять, у вас уже отняли. И поэтому вы так себя вели, когда приехали в академию?
Принц уставился на Оберона с таким забавным удивлением, что Элиза прикусила губу, чтобы не улыбаться. А Оберон отложил свои бумаги, вышел из-за стола и совершенно дружелюбно продолжал:
– Вам уже нечего было терять. И уже не надо сохранять лицо, делая вид, что все в порядке. Плюс еще и общее магическое поле академии, которое ударило вас по голове. Поэтому вы и сорвались, вы ведь хотели быть принцем, а не сосланным ничтожеством, – он сделал паузу, наслаждаясь побледневшим лицом принца, и сказал: – Это ведь ссылка, Жоан? Вас отправили сюда для того, чтобы вы не мозолили глаза в Абарине? И чтобы ваши друзья успокоились и забыли о вас?
В ректорате воцарилась звонкая тишина. Акима смотрел на Оберона с нескрываемым восторгом. Скрипнула дверь, в ректорат сунулся было кто-то из преподавателей, но, оценив момент, решил зайти попозже.
– Да, – каким-то холодным надтреснутым голосом откликнулся Жоан, и Элиза убедилась, что он наконец-то снял маску. За обликом нахального светского щеголя с подвитыми светлыми волосами и слегка подведенными по абаринской моде глазами прятался усталый и сломленный человек – и ему уже не надо было скрываться.
«Сильно же его ломали», – с искренней жалостью подумала Элиза.
– То есть, это действительно ссылка? – уточнил ректор.
– Да, – Жоан запрокинул лицо к потолку, запустил руку в волосы жестом какого-то глубокого леденящего отчаяния. – Все верно, господин ректор. Он выбрал меня среди остальных сыновей. Меня, седьмого сына. А потом…
– Потом вы оказались намного умнее, чем предполагал ваш отец, – сказал Акима. – И он решил, что умный сын заберет корону раньше, чем отца призовет Господь. Верно?
Жоан кивнул. Прошел по ректорату, сел на диван рядом с Элизой и вроде бы даже не понял, что она сидит рядом.
– Но вы не имели злых умыслов, – ободряюще сообщил Оберон. – Будь иначе, вы бы вели себя по-другому. С самого начала были бы славным дружелюбным парнем и искали бы новых друзей и сподвижников среди магов – а вы сорвались. Не выдержали, потому что слишком долго терпели и молчали, соглашаясь с решением вашего отца.
Теперь Жоан был не бледным – каким-то посеревшим. Лицо обрело то тяжелое выражение, которое уместно было бы на статуе над могилой. Он ничего не ответил, только кивнул.
– Почему вас сослали именно в академию магии? – поинтересовался Оберон. Элиза невольно заметила, что Акима позволяет ему вести линию допроса – а это был именно допрос.
– Потому что он надеется, что я здесь сдохну, быстро и мучительно, – ответил Жоан, и по его губам скользнула нервная болезненная усмешка. – Я не владею магией, но она влияет на меня не так, как на остальных безмагов. Начинаются головные боли, потом кровь идет носом. Лейб-медик полагал, что через неделю постоянного контакта с магией у меня случится кровоизлияние в мозг. Не с гарантией, разумеется, но такое предположение было.
Акима и Оберон посмотрели друг на друга, оценивая ситуацию.
– Почему вы не рассказали об этом сразу? – мягко поинтересовался Акима.
– Потому что не знал, можно ли вам верить, – ответил Жоан. – И надеялся все-таки прожить подольше, пусть и с головными болями. А выкладывать все с порога, чтобы умереть в первый же день, если отец успел пообщаться с вами… нет. Я так не хочу.
Он помолчал и добавил:
– Лучше быть живым наглецом, чем мертвым мучеником за свободу отечества.
Элиза невольно дотронулась до его руки, словно хотела утешить. Принц растерянно посмотрел на нее, его брови дрогнули. «Он хороший человек», – с искренним сочувствием подумала Элиза.
– Отец узнал бы, что я хамлю преподавателям и вызываю их на дуэли, – продолжал Жоан. – Что я обычная светская дрянь, для которого все, кроме него, грязь под ногами. Так, собственно, у нас и принято. Это успокоило бы его… возможно, дало бы мне какие-то шансы. Не на корону, нет. Просто выжить.
Оберон снова улыбнулся, и Элиза в очередной раз подумала, что ему очень идет эта улыбка.
– Что вы хотели изменить, Жоан? – поинтересовался он. – Отменить крепостное право? Уравнять всех со всеми?
Принц кивнул.
– Это в первую очередь.
Акима рассмеялся. Прошел в угол, к металлическому шкафчику, и провел ладонью над замком – дверца открылась с мелодическим звоном, и ректор извлек из темных недр шкафчика медальон: прозрачный камушек на золотой цепочке.
– Вы мне нравитесь, молодой человек, – заявил ректор. – Вот сейчас вы настоящий, вот сейчас вы достойный. Держите.
Жоан удивленно взял медальон, и Акима добавил:
– Наденьте и носите, не снимая. Это Слеза Праматери, редкий камень. Он прикроет вас от магического поля академии. Отделит от него, скажем так.
– Благодарю вас, – прошептал Жоан, всматриваясь в игру света в камне, и на его сером лице наконец-то появился румянец, словно из глубины страха пробилась жизнь и надежда.
– Господин ректор! – воскликнула Элиза звонким шепотом. – А этот камень может разделить нас с господином деканом? Разрушить ту цепь?
Надежда нахлынула на нее соленой волной – это было настолько радостно и больно, что Элиза едва не расплакалась. Оберон смотрел на нее, и она не поняла его взгляда.
Он будто бы не хотел, чтобы цепь разрушилась. Неужели ему нравилось быть привязанным к своему приобретению?
– Может! – беспечно ответил Акима, и глубокая морщина пролегла по переносице Оберона. – Но при этом он убьет вас обоих, ваше заклинание лежит слишком глубоко. Так что просто подождите. Ни за что не поверю, что вам настолько неприятно находиться рядом!
Элиза смущенно опустила глаза. Оберон улыбнулся.
– Вам придется потерпеть меня еще какое-то время, – с привычной улыбкой заметил он.
«Вы невыносимы», – хотела сказать Элиза – и почему-то не сказала
Глава 6. Алмазы чудовища
– Вам настолько нестерпимо находиться со мной рядом, что вы говорите об этом на людях?
Оберон старался говорить с привычной светской веселостью и в очередной раз обнаружил, что от улыбки и беспечного тона ему становится легче. Он вполне понимал Элизу: она относилась к нему очень хорошо, но ей хотелось свободы. Сбежать по лестнице, вырваться в сад, пробежать к маленькому внутреннему пруду и, допустим, наловить там лягушек или пустить по воде кораблики – и все это без тени Оберона за спиной.
Элиза сверкнула на него гневным взглядом из-под ресниц и сделала еще один шаг по коридору. В груди заворочалась боль, и Оберон увидел, как девушка поморщилась и торопливо шагнула обратно.
– Пятьдесят шагов, – заметил он. Коридор был пуст, никто их не видел и не задался бы ненужным вопросом о том, чем это занят декан со своей невестой. – Полезная штука это зелье, правда?
Перед началом измерений они послушно осушили по бокалу варева Анри – сейчас оно почти не вызывало тошноты, вот что значит привычка.
– Да, – кивнула Элиза. Оберон открыл дверь, и, скользнув в его апартаменты, девушка добавила: – Да, полезное.
– Вы не ответили на мой вопрос! – сказал Оберон, почувствовав, что Элиза смущается. Ему нравилось ее смущать и поддевать – в такие моменты они оба становились живыми.
Интересно, хочется ли ей выдернуть защитную нитку? Хотя бы раз ощутить ту безумную свободу, которая накрывает оборотня в полнолуние, выбрасывает его в леса и наполняет белозубую пасть кровью жертвы… Конечно, Элиза возмущенно скажет, что никогда ни о чем подобном и не помышляла, но как там на самом деле?
Оберон поймал себя на мысли о том, что сейчас думает об Элизе как о добыче. Сколько оборотней он уничтожил? Сколько волчьих, медвежьих, лисьих когтей и зубов хранится в сундучке в его шкафу? Вот и еще один оборотень, и, Господи, не дай мне убить ее.
– Я устала, – призналась Элиза и быстро добавила, словно Оберон мог истолковать ее слова по-своему: – Не от вас, нет. Просто от того, что постоянно считаю и контролирую.
Пайпер с веселым лаем бросился к ней – соскучился по хозяйке. Элиза подхватила его на руки и обернулась к Оберону.
– Могу ли я пойти туда-то, могу ли я сделать это и то, – продолжала Элиза. – От этого невольно устаешь, и дело тут вовсе не в вас.
«Она меня возненавидит, – с грустью подумал Оберон. – Просто потому, что сейчас не может отойти на пятьдесят один шаг. И потом, когда все закончится, с радостью от меня убежит. С собаками не найдут».
Он прекрасно понимал, что имеет все права на эту девушку. Она никуда не денется от него, но меньше всего Оберон хотел кого-то привязывать к себе цепями навечно. Кажется, об этом когда-то говорила Женевьев: если есть принуждение, то любви тут уже не будет.
– Две недели, – сказал Оберон и показал два пальца. – Потом вы будете свободны.
Элиза кивнула. Пайпер посмотрел на Оберона с плохо скрываемой неприязнью.
«Я же не обижаю твою хозяйку», – хотел было сказать Оберон, но не сказал.
Потом, когда они уже легли, и Оберон взял с собой одну из папок с первыми отчетами за учебные дни, Элиза вдруг попросила:
– Расскажите мне что-нибудь хорошее? Если вам не трудно, конечно. И если я вас не отвлекаю.
Оберон с улыбкой посмотрел на нее – в спальне было тепло, но Элиза укуталась одеялом так, словно ее знобило.
– Вы хорошо себя чувствуете? – спросил Оберон. Элиза кивнула.
– Все в порядке, – негромко ответила она. – Просто за эти дни столько всего случилось, что…
Оберон понимающе качнул головой.
– В основном, у меня только истории об охоте на чудовищ, – признался он. – Но боюсь, что после них вы не будете спать. Помнится, однажды я бежал по Болотищу за гнилыми гончими…
Вопреки его ожиданиям, в глазах Элизы засветился не страх, как у любой барышни, а любопытство.
– Что такое гнилые гончие? – поинтересовалась она. Оберон невольно улыбнулся. Вспомнил, что девушки иногда любят побояться – так потом приличнее прижаться к кавалеру в поисках защиты.
Ну, Элиза-то в любом случае сейчас не будет его обнимать. Незачем.
– Очередное порождение тьмы, – ответил он. – Собачьи скелеты с остатками мяса и шкуры. Их поднимает Птичья звезда, и они носятся осенью по болотам, пожирают охотников и добытчиц клюквы. Иногда выбираются в поселки… после этого в поселках никого не остается. Даже серебро и железо их не берут.
Элиза даже села на диване, и Оберон подумал, что она чудо как хороша – сейчас, с горящими от испуганного восторга глазами, и волосами, рассыпавшимися по плечам. Он вспомнил темные осенние ночи, тусклый блеск звезд в болотной воде, и огромное созвездие, раскинувшее крылья по небу – Древо Болотного Господа, увенчанное Птичьей звездой, чье сияние пробуждает силы тьмы.
Девицы об этом не слушают. Девицам нет дела до охоты на нечисть и того мучительного восторга, который сотрясает душу, когда очередная тварь растворяется серебряным дымом.
– А вы боитесь их? – завороженно спросила Элиза. – Тех, на кого охотитесь?
Оберон усмехнулся.
– Вы удивитесь, но нет, – ответил он. – Я просто хочу их уничтожить и знаю, как это сделать. Да и потом, лучший способ проиграть – это дать им учуять свой страх.
Взгляд Элизы сделался темным, цвета старого меда – Оберон пробовал такой однажды в поселке на севере. И горечь в нем была, и сладость – как в воспоминаниях.
– Вам, должно быть, тяжело находиться рядом со мной, – предположила Элиза. – Я ведь оборотень.
Оберон усмехнулся.
– Вы человек, Элиза, – твердо сказал он. – Вы стремитесь оставаться человеком. Это самое главное.
– Иногда я думаю, что только это мне и остается, – призналась Элиза. – Я ведь все потеряла. Дом, отца, честь… ничего больше нет.
Прекрасно осознавая, что она неправильно поймет его, Оберон выбрался из-под одеяла, сел на диване рядом с Элизой и обнял ее – так, как мог бы обнять отец или брат. Иногда, чтобы двигаться дальше, надо просто почувствовать, что рядом с тобой кто-то есть. Элиза уткнулась виском в его плечо, и Оберон подумал, что ни Анри, ни, прости Господи, Марк, да вообще никто не упускал бы такого случая.
– У вас есть вы, – негромко сказал Оберон. – У вас есть я. Так что можно жить дальше.
Элиза улыбнулась – Оберон почувствовал ее улыбку, и ему сделалось как-то очень спокойно, словно он наконец-то понял, где искать давно потерянное и важное.
– А у вас есть я, – промолвила Элиза. – И академия. И те алмазы…
Очарование момента растаяло – Оберон вспомнил про алмазы и подумал, что до конца года академия может не дожить. В прямом смысле: король Эдвард просто уничтожит ее. С магами трудно сражаться, особенно если эти маги сопротивляются – но с ними можно бороться и победить, если тобой движет алчность. А тут еще и Висен поможет: узнает, что сосланный сын не собирается умирать, да еще и сидит на сундуке с алмазами, и отправит сюда войска в поддержку Эдварда.
– Акима пока сдерживает наших дорогих инспекторов, – язвительно заметил Оберон. – А они так и рвутся доложить, надеются, что начальство оценит их рвение. Азуле поумнее, впрочем, он уже намекает, что будет хранить молчание, если ему выделят малую долю.
– Мне не нравится, что принц здесь, – призналась Элиза. – Его отец узнает, что он не умер, и не оставит в покое. Знаете, – она поежилась, удобнее устраиваясь в руках Оберона, – я удивляюсь, почему нас с вами больше не пытаются убить.
– Что-то изменилось, – сказал Оберон, и вдруг понял, что Элиза проваливается в сон, тихий и глубокий. – Знать бы только, что именно…
Оберон проснулся от того, что Элиза шевельнулась у него на плече и что-то проговорила во сне. Кажется, кого-то позвала, он не разобрал точно.
За окном шел дождь. Осень рухнула на горы, принесла дожди, промозглый ветер, и Оберон представил, с какими угрюмыми лицами Акима и Анри сейчас идут к разлому, где из камня и земли выглядывают алмазы.
Ректор всегда говорил, что ненавидит дождь, у него в такую погоду суставы болят так, что не помогает ни медицина, ни магия.
Впрочем, нормальные у них лица. Алмазы исцеляют любую боль, особенно те, которые принадлежат лично тебе, особенно, когда ты в красках представляешь, какие дома и экипажи теперь сможешь себе позволить. А ректор вчера упомянул, что все обитатели академии получат свою долю.
Оберон легонько дунул в каштановые кудри Элизы, и она вздохнула, но не проснулась. Плечо затекло; осторожно, стараясь не разбудить, Оберон сменил позу. Когда он вот так просыпался с девушкой? Да, в тот самый день, когда Женевьев обратилась. С тех пор у него не было тех, с кем он пробыл бы до утра.
В тот день его счастье смело такой волной боли, что он решил никогда не вспоминать и не надеяться. Но, может быть, надежда способна вернуться?
В тусклом свете осеннего утра Элиза казалась какой-то ненастоящей. Призраком – дотронься, и он растает. И Оберон, повинуясь глубокому тоскливому чувству, которому не мог подобрать имени, взял и дотронулся, твердо зная, что не простит себе, если не прикоснется к Элизе в эту минуту. Он пробежался кончиками пальцев по белому виску, убирая прядь волос, скользнул по лицу, обрисовывая щеку, прикоснулся к приоткрывшимся губам.
Призрак никуда не исчез. Оберон склонился к девушке и поцеловал ее – осторожно, мягко, словно она могла вылететь из его рук и уже никогда не вернуться. Она и так вылетит – Оберон прекрасно понимал, что когда действие заклинания иссякнет, Элиза сделает все, чтобы освободиться от такого неприятного соседа, как декан факультета темной магии.
Она оборотень, пусть и скованный нитью. Она прилагает значительные усилия, чтобы быть милой и спокойной рядом с охотником на оборотней. И пусть этот охотник не делал ничего плохого, лишь спасал ее жизнь, есть вещи, которые лежат очень глубоко в душе, за пределами разума.
Именно они и определяют жизнь. Оберон может и дальше спасать Элизу от тех, кто ведет на нее настоящую охоту – Элиза все равно будет относиться к нему настороженно. Просто потому, что такова ее природа.
Губы Элизы дрогнули, и она откликнулась на его поцелуй – робко, словно вступая на неизведанную тропу. Целовалась ли она с кем-нибудь вообще? С этим своим женихом, как бишь его… Морисом? Оберон прижал ее к себе, чувствуя теплый запах волос и кожи, и в голове у него мелькнуло: к дьяволу все, незачем больше сдерживаться. Надо просто взять то, что хочется. То, чего они оба хотят.
Элиза целовала его, ее губы были мягкими и слегка солеными, и поцелуй был полон надежды и далекой тоски. Пушистые ресницы дрогнули, и, оторвавшись от Оберона, Элиза едва слышно выдохнула, просыпаясь:
– Морис…
Оберону показалось, будто одна рука звучно ударила его по затылку, а вторая нахлобучила на голову шутовской колпак. Все очарование нежности исчезло, не чувствуя ничего, кроме досады и стыда, он отстранился от Элизы и сказал, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее:
– Доброе утро, Элиза.
Девушка содрогнулась всем телом, как зверек, угодивший в ловушку, рванулась в сторону – да Оберон и не держал ее. Огромные потемневшие глаза испуганно уставились на него, Элиза машинально дотронулась до покрасневших губ и проговорила:
– Мне снился сон…
– Ваш жених, – с прежним спокойствием произнес Оберон. Конечно, нет тут ничего досадного, когда девушка целует тебя, шепча имя другого. Никто ведь не отвечает за то, что видит во сне.
«Пожалуй, надо было тогда поднимать руку выше. И не только руку», – мрачно подумал Оберон, вспомнив свое знакомство с миледи Леклер. Кончики ушей начало жечь – верный признак с трудом сдерживаемого гнева.
– Да, – кивнула Элиза. – Я даже не знаю… он никогда мне не снился.
– К перемене погоды, – заметил Оберон, кивнув в сторону окна. Дождь шел все сильнее, по подоконнику грохотали потоки воды, и даль была непроглядно темна. Даже свет алмазов не разгонял ее. К дьяволу все алмазы, они не дадут Оберону то, что он хочет. – Старые знакомые обычно снятся к перемене погоды.
