Текст книги "Единственно верный"

Автор книги: Лариса Петровичева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Глава 13. Отчаяние

Андрей, земное воплощение всемилостивого и всеблагого Заступника, избавитель Аальхарна, величайший исцелитель и спаситель, сидел за чтением старинного аальхарнского труда по философии – безымянный автор остроумно и элегантно доказывал множественность обитаемых миров – когда в дверь его роскошно обставленного кабинета в Зеленом дворце осторожно постучали, и на пороге появился смущенный и угрюмый Коваш, теребивший в руках теплую зимнюю шапку. Его мрачное лицо выражало крайнюю степень отчаяния.

– Господин, позвольте…

– Что случилось? – спросил Андрей. Коваш сокрушенно покачал головой.

– Пойдемте со мной, господин… Пожалуйста. Он совсем плох…

И Коваш едва не расплакался.

Таверна «Луна и Кастрюля», заведение средней руки, но с претензией на определенное изящество, была полна народу – люди отмечали вечер перед Рождением Заступника, пили традиционную горячую брагу с пряностями и зажигали свечки возле пушистого рождественского дерева. Вошедших Андрея и Коваша приветствовали радостными воплями, аплодисментами и стуком кружек по столам: после того, как Андрей два месяца назад появился в столице и быстро остановил самый жестокий мор за всю историю Аальхарна, его окружили невероятным почетом и чуть ли не на руках носили. Вот и сейчас завсегдатаи «Луны и Кастрюли» дружно принялись поздравлять его с праздником, звать за свои столы, а хозяин таверны уже бежал к нему с кружкой самого лучшего пива. Андрей пожал несколько протянутых рук, но ни с кем пить не стал: Коваш повлек его в дальний угол таверны, откуда доносилась музыка.

Бывший шеф-инквизитор Шани Торн сидел на лавке и, аккомпанируя себе на драбже – местной разновидности гитары, пел совершенно нетрезвым, но довольно приятным голосом романс на стихи Пушкина – «Что в имени тебе моем» – в собственном переводе на аальхарнский. На столе красовалась целая батарея опустошенных пивных кружек и блюдо с нетронутыми ломтями мяса; компанию Шани составляли несколько нетрезвых рыжеволосых красоток полусвета, расположившихся вокруг него в самых вольготных позах.

– Вот видите, господин мой… – вздохнул Коваш. – Совсем с ним беда.

После того, как эпидемия закончилась, Шани, как бывший под судом, был освобожден от должности шеф-инквизитора, хотя не утратил ни уважения, ни почета – это ведь именно он привел Заступника Андрея в столицу. Когда жизнь вошла в привычное русло, Шани, который до того помогал Андрею ухаживать за больными, вдруг сорвался и ушел в запой. Усталый, измученный, опустошенный, теперь он ничем не напоминал того шеф-инквизитора, которого знала вся столица: в нем будто совсем ничего не осталось от прежнего решительного и волевого человека. Пытки, эпидемия и смерть Дины подкосили его и сломали; Шани сейчас ничем не занимался и в основном проводил время за тем, что пропивал и прогуливал свое огромное состояние. Коваш теперь был при нем кем-то вроде добровольной няньки; увидев, что за праздничный вечер Шани перекрыл свою двухдневную норму по спиртному, заплечных дел мастер кинулся к Андрею, полагая, что только тот способен хоть как-то исправить ситуацию к лучшему.

Андрей дослушал романс и сел напротив Шани. Бывший шеф-инквизитор окинул его мутным сиреневым взглядом, ничего не сказал и основательно приложился к своей кружке. Его спутницы смотрели на него с искренним сочувствием: история инквизитора и колдуньи ни для кого в столице не была секретом, и уже успела войти в довольно дурно написанный куртуазный роман (что, впрочем, не мешало чувствительным аальхарнцам зачитывать его до дыр) – сам же Шани теперь пользовался всеобщей девичьей и дамской любовью: восторженные женщины видели в нем идеал страдающего рыцаря, хранящего верность своей возлюбленной. Впрочем, женского пола бывший шеф-инквизитор при этом отнюдь не чурался, отличаясь полной неразборчивостью в вопросе и не видя разницы между белошвейками с Птичьей улицы и благородными дамами. Яравна сбилась с ног, подбирая подходящие кандидатуры – рыжих или светловолосых девушек с бледной кожей, и потирала руки в предвкушении прибыли.

– Ваша бдительность… – произнес Коваш, едва не плача. – Пойдемте домой.

– Какая я тебе «ваша бдительность», – проворчал Шани, лениво перебирая струны драбжи и подкручивая колки. – Твоя бдительность теперь Крунч Вальчик. Маньяк. Извращенец. Люди! – внезапно воскликнул он на всю таверну. – Вы знаете, что эта сволочь творит?

Народ в таверне сочувственно и понимающе покачал головами. Садистские наклонности нового шеф-инквизитора не составляли для столицы тайну, и из каналов пару раз вылавливали изуродованных жертв его развлечений – это были совсем молодые девушки, даже не вошедшие в брачный возраст. Спьяну Шани уже не раз и не два на людях громогласно выдавал подробности личной жизни и приватных пристрастий нового шеф-инквизитора, за что однажды был крепко побит неизвестными – как раз после этого случая, обнаружив бывшего патрона лежащим в кровавой луже, Коваш и стал его добровольным телохранителем и чуть ли не нянькой.

– Ваша бдительность! – взмолился Коваш. – Ну не надо! Пойдемте домой, пожалуйста…

– Саш, может быть, хватит? – по-русски сказал Андрей. Шани хрипло рассмеялся и, обхватив голову руками, опустился на залитый брагой стол – Андрей понял, что он плачет.

– Me odio a mí mismo, – услышал Андрей. Коваш в жесте отчаяния прижал ладони к щекам и качал головой: Андрею мельком подумалось, что наверно никто в Аальхарне еще не видел заплечных дел мастера, страх и ужас ведьм и еретиков, в таком сокрушенном состоянии.

– Саш, – позвал Андрей. – Ну будет, будет… Успокойся. Хватит, это чересчур уже.

Шани всхлипнул, провел по щеке, стирая слезу, и щелкнул пальцами. Пышногрудая разнаряженная по поводу праздника служанка тотчас же поднесла ему очередную кружку, к которой Шани немедленно шумно присосался.

– Гремучая Бездна вас побери! – рявкнул на него Коваш. – Что творите-то!

Шани осторожно поставил кружку на стол и жестом велел Ковашу садиться. Тот подчинился, послушно опустившись на лавку рядом с Андреем; Шани посмотрел сперва на одного, потом на другого и совершенно трезвым голосом произнес:

– Господа, я ненавижу себя и хочу умереть. Самоубийство – грех, на суде Заступник не простит мне этого, поэтому я избираю самоубийство в рассрочку. Прошу вас не беспокоиться и не принимать более участия в моей судьбе. По законам Аальхарна я являюсь дееспособным гражданином, осознаю все, что делаю и не собираюсь останавливаться.

Произнеся эту торжественно-напыщенную речь, Шани уронил голову на стол и захрапел. Коваш смотрел на него с тоской и жалостью.

– Загубили человека, мой господин, – сказал он Андрею. – Не был он таким. Никогда. Чтоб его бдительность, как пьянь какая-нибудь подзаборная, в святой праздник упивался… Загубили. Кончился он.

Коваш утер кулаком нос и продолжал:

– Знаете, господин мой, его бдительность хотел в монастырь уйти. В Шаавхази, где воспитывался. Это на северах, глушь глухая.

Андрей вынул из кармана пистолет для инъекций и зарядил в него одну из предусмотрительно захваченных с собой капсул. Вывести алкоголь из организма, потом на всякий случай прокапать одним из неплохих местных медикаментов, и через неделю все будет в порядке.

– Наверно, так было бы лучше, – сказал он. – В монастыре жизнь другая, успокоился бы…

– В том и дело, – вздохнул Коваш. – Запретили ему в монастырь. Ибо состоял под судом инквизиции как еретик и пособник ведьмы, и спасибо еще, что не сожгли. Только то его от костра и спасло, что вас привел… И беглец он, и колдун, и все, что ни пожелаете… А в монастырь ведь всем можно. Разбойникам можно, бандитам можно, извергам навроде нового моего начальника можно. А ему нельзя. Потому и пьет.

Андрей сокрушенно покачал головой и нажал на кнопку шприца. Раздалось тихое жужжание; Шани встряхнулся и посмотрел по сторонам уже осмысленным взглядом.

– Ну вот, – сказал он печально. – Трезвый, черт побери, как стекло. Надо все начинать сначала.

– Ваша бдительность! – взмолился Коваш. – Ну не надо!

– Он прав, Саша, – сказал Андрей по-русски. – Так ты ничего не добьешься и ничего не изменишь.

Шани пододвинул к себе блюдо с давно остывшим мясом и принялся есть. Завсегдатаи таверны хором распевали рождественские гимны. Служанка сунулась было с кружкой пива, но Коваш посмотрел на нее так, что она мигом унеслась за стойку, пыля разноцветными юбками и испуганно оглядываясь.

– Ты думаешь, я не знаю? – устало спросил Шани. – Не вижу, куда иду? Прекрасно вижу, прекрасно понимаю. Но и ты пойми: вот был свет, и погас. На моих глазах, между прочим, погас… И я сейчас нахожусь в полной темноте, и так теперь будет всегда.

Пронзительная жалость стиснула сердце Андрея. Он вспомнил, каким был Шани совсем недавно – когда они приехали в столицу, и он, тотчас же схваченный на кордоне, с заломленными руками и пистолью охранца у головы, воскликнул: «Сперва лекарство примите! Я привез лекарство!» – а потом, когда Андрей сделал уколы всем людям на заградительном посту, бывший шеф-инквизитор спокойно добавил: «Ну что ж, теперь можете меня расстрелять, если хотите». И нарочито небрежным жестом сбросил камзол в снег, оставшись в одной рубашке – нате, мол, стреляйте.

Разумеется, никто стрелять не стал…

– Я понимаю твое горе, – произнес Андрей. – И вижу, насколько тебе больно. Но пойми, что так ты ее не вернешь. И ничего не исправишь, напиваясь и перебирая шлюх.

Шани очень неприятно ухмыльнулся.

– Как будто я что-то исправлю, если буду вести праведную жизнь, – проронил он. – Мне ее и запретили, кстати, личным указом государя и Аальхарнским уголовным законодательством. Поэтому будет так, как есть. В конце концов, сегодня праздник, и в столице все напиваются и перебирают шлюх.

Словно в подтверждение его последней фразы рождественские гимны сменились разухабистыми куплетами с нецензурщиной. Некоторые гости радостно пустились в пляс.

– И что ты предлагаешь мне делать? – горько произнес Шани уже на аальхарнском. Видимо, ему надоело, что Коваш сидит и таращит на них глаза, не понимая ни слова из сказанного и тревожась из-за этого еще больше. – Работы у меня нет. Даже от преподавания отстранили. В монастырь уйти не могу. Разбойным промыслом брезгую, да и не вижу в нем смысла, при моем-то состоянии. К наукам и искусствам не имею склонности. Все.

– Может быть, пора отправляться домой? – предположил Андрей и протянул Шани пластинку передатчика. Коваш еще сильнее выпучил глаза на диковинный предмет, а Шани нахмурился, но произнес совершенно спокойно:

– Значит, в болоте ты его не утопил…

– Не утопил, – подтвердил Андрей. Шани взял пластинку, повертел в пальцах.

– Знаешь, кто был твой особист? – спросил он и сам не заметил, что снова перешел на русский. – Я так полагаю, что Максим Сергеевич Торнвальд, мой батюшка. Белесый, невзрачный… незадолго до второй женитьбы он как раз начал сотрудничать с Федеральной Службой Безопасности Гармонии. А от меня он отказался… точно так же, как и твои чада и домочадцы – от тебя. Тогда зачем ему все это затевать?

– Не знаю, – пожал плечами Андрей. – Может быть, он раскаялся и жалеет о своем отречении. Дея закрыта для земных полетов, десант сюда высадить нельзя, так что этот передатчик – единственный способ извлечь тебя отсюда.

– Думал бы он раньше… Я всю сознательную жизнь прожил здесь. Что мне делать в Гармонии? Ни я к ней не приспособлюсь, ни она ко мне, – Шани взял с лавки драбжу и снова принялся пощипывать струны: звуки у него выходили печальными и тихими. – Поэтому кину я лучше эту дрянь в печку – на тебя, Андрей Петрович, в этом вопросе положиться нельзя. И будем считать, что жизнь удалась, причем у нас обоих.

В это время в таверну стремительным шагом вошла пышнотелая и немолодая, но очень ухоженная дама с хитрым острым личиком, высоко взбитой прической с фальшивыми жемчугами и кокетливой мушкой на правой щеке. Скользнув быстрым взглядом по заведению, дама подхватила пышные юбки дорогого платья и поспешила к столу Шани. Бархатная сумочка на запястье хлопала по ее широкому бедру. Андрей заметил, что Коваш при виде дамы сурово поджал губы и нервно застучал пальцами по столешнице.

– Мой господин Андрей, ваша бдительность, добрый вечер, – дама склонилась пред Андреем в глубоком реверансе, а затем просочилась за стол и присела рядом с Шани. – Во-первых, как и заказывали: из Амье, нынешнего года, отличное качество, – из сумочки был извлечен небольшой деревянный ларчик с золотым листком на крышке; Шани отвлекся от своей драбжи и приоткрыл его – в душном воздухе таверны опьяняюще повеяло приторно-сладким травяным запахом.

– Наркотики, – обреченно произнес Андрей. Шани безучастно кивнул и полез в карман – несколько золотых кругляшков перекочевали в сумочку.

– Благодарю, ваша бдительность, – сказала дама. – Только не смешивайте со спиртным, в чистом виде лучше усваивается. Если с вином, то утром будет сильно голова болеть.

– Я в курсе, – сказал Шани. – Что еще?

– Яравна, сука ты старая, – не вытерпел Коваш. – Да я ж тебе все зубы твои гнилые пересчитаю, шалава! Что ты привязалась-то к нему, что не уймешься никак?

Яравна окинула его презрительным взглядом.

– Вот только урода спросить забыли, – язвительно и спокойно проронила она, скрестив руки на груди: когда такой жест делали мужчины, то это значило, что назревает драка. – В няньки записался? Ну так и сиди себе, не лезь.

– Я так полезу, что завтра тебя на дыбе растяну, – пригрозил Коваш. Лицо Яравны скривилось в брезгливой гримасе.

– Ты есть никто, мусор и сброд, и место твое возле сброда, а я благородная дама и фрейлина государыни, – сказала она. – Ты при мне стоять должен, а не зад на лавке отсиживать, – Коваш хищно оскалился, а Яравна отвернулась от него, взяла Шани под руку и заговорила: – Во-вторых, ваша бдительность, нашла прекрасную девушку. Молоденькая, очень хороша собой и в перспективе расцветет в потрясающую красавицу. Пусть русоволосая, но зато голубоглазая, стройная, весьма достойного воспитания, хоть и из мещан. Говорит, кстати, что знакома с вами, пусть и мельком.

– Вот как, – безразлично проронил Шани. Коваш с мольбой уставился на Андрея: ну сделай же что-нибудь!

– Показать ее, ваша бдительность? – продолжала Яравна. – Она ждет.

Шани так же безразлично кивнул, и сводня выскользнула из-за стола и кинулась из таверны – живой товар ждал ее на улице.

– Ваша бдительность, не надо, – умоляюще проговорил Коваш. – Пойдемте домой. И праздник сегодня большой… грех это.

Шани взял драбжу и наиграл первые аккорды знаменитого в Аальхарне уголовного романса «Ходил я, мальчик, да по краю…» Андрей подумал, что все, что они могли бы сказать и сделать, неминуемо окажется бесполезным – то, что случилось с Шани, еще слишком свежо и живо.

– Я уже раскаиваюсь, – серьезно сказал Шани. – Заступник простит, и ты меня прости.

– Хотя бы траву эту окаянную отдайте, – взмолился Коваш. Шани послушно протянул ему полученную от Яравны коробочку, и заплечных дел мастер произнес: – В печку ее кину.

– Грустно мне тебя таким видеть, – сокрушенно произнес Андрей. – Очень грустно…

Он хотел было добавить, что все еще наладится – сказать, словом, те привычные и банальные вещи, которые все говорят в таких случаях и которые никому и никогда не приносят облегчения – просто потому, что не доходят до сердца, до внутренней, потаенной сути – но тут появилась Яравна с девушкой. Невысокого роста, худенькая, совсем еще ребенок, она смотрела на Шани с тем романтическим восторгом, с каким девушки Гармонии взирали на популярных певцов и кинозвезд – так, будто сбывалась мечта всей ее сознательной жизни.

– А, Нита Блам, старая знакомая, – протянул Шани, скользнув по ней очень нехорошим, оценивающим взглядом – так придирчивая покупательница на рынке выбирает кусок мяса получше. Девочка, однако же, радостно улыбалась. – Как там дела в инквизиции?

– Идут понемногу, – ответила она. – Мне работа нравится, ваша бдительность. Спасибо, что посодействовали.

– Да не за что, – равнодушно сказал Шани. – Тебе четырнадцать есть?

Нита и Яравна согласно кивнули. Андрею мучительно хотелось оказаться как можно дальше отсюда, или прогнать девчонку, крикнув ей, что она не понимает того, что ее сейчас продают, и продадут потом еще и еще, но он сидел в странном оцепенении и не шевелился, будто кто-то хотел, чтобы он досмотрел эту сцену до конца.

– Метрика с собой?

Девушка вопросительно взглянула на Яравну; та достала из сумочки лист плотной бумаги и протянула бывшему шеф-инквизитору. Тот все так же безразлично изучил записи и передал метрику обратно.

– Прекрасно, – каким-то безжизненным голосом проронил Шани. – Тогда что ж тянуть, пойдем.

Но уйти он никуда не смог: Андрей и сам удивился тому, как легко вдруг замахнулась его рука – поначалу он даже и не понял, отчего это Шани ссыпался под стол без сознания: только драбжа печально звякнула, свалившись на пол. Яравна и Нита дружно ахнули, а Коваш одобрительно прогудел:

– Вот так, мой господин. Правильно, – и полез поднимать бывшего патрона. Андрей обернулся к Яравне и сказал тяжело и веско, словно бы не своим голосом:

– Ты знаешь, кто я?

За свою карьеру сводни Яравна повидала всякие виды, но, судя по внезапной бледности, ей сейчас стало действительно страшно.

– Знаю, мой господин, – пролепетала она. – Ты Заступник на земле, ты спас меня…

– Как спас, так и погублю, – мрачно сказал Андрей и мотнул головой в сторону Шани, которого Коваш кое-как пристроил на лавке, – если к нему еще подойдешь. Придет сам – беги как черт от ладана.

Яравна понятия не имела о том, кто такие черт и ладан, но, судя по ее виду, готова была убежать в самые дальние дали на предельно возможной скорости. Нита всхлипывала.

– Повинуюсь тебе, мой господин, – вымолвила сводня. – Все сделаю так, как ты скажешь.

– Пошла вон.

Яравна выскочила из таверны так спешно, что сбила с ног двух подгулявших мужичков. Нита смотрела то на Шани, то на Андрея. Ее бледные губы дрожали.

– А ты? – спросил Андрей. – Думай хоть, куда идешь.

Нита шмыгнула носом, и по ее щекам полились слезы. Андрей вдруг ощутил скучную пустоту внутри – внезапно ему стало очень тоскливо.

– Кому тебя завтра продадут? Вальчику? – устало спросил он. – Ну и всплывешь тогда в речке, и концов не найдут…

Девчонка подхватила подол и убежала следом за Яравной. Коваш смотрел на Андрея с беспредельным уважением.

– Так их, шалав, господин, – одобрил он.

На улице шел снег, тихий и мягкий. Андрей запахнул куртку и некоторое время постоял, запрокинув голову к низкому небу – снежинки падали на его лицо, и их прикосновение было спокойным и ласковым. Потом из таверны вышел Коваш и выволок Шани, который бормотал что-то невразумительное – скорее всего, матерился.

– Спасибо, господин, – промолвил Коваш сердечно. – Прямо и не знаю, если бы не вы…

– Ты очень хорошо о нем заботишься, Коваш, – устало сказал Андрей. Втроем они неторопливо пошагали к площади Звезд; заплечных дел мастер по-прежнему осторожно поддерживал Шани. Порой их обгоняли радостные дети, хохочущие, румяные, с маленькими звездами на палочках: по преданию, именно такая звезда горела над домом Заступника в вечер его рождения. Народ посерьезнее и постарше степенно прогуливался и обменивался со знакомыми традиционными подарками: пряничными человечками и половинками яблок. Андрей поднял воротник куртки – сейчас ему не хотелось, чтобы кто-то его узнал и подошел.

– Как же не заботиться… – ответил Коваш. – Он меня дважды от смерти спас.

– Да ничего особенного, – подал голос Шани. Он уже оклемался от удара Андрей и теперь перемигивался с проходящими красотками: одна даже подарила ему пряничного человечка. – Подумаешь…

– Ага, подумаешь, медоед, – сказал Коваш и объяснил Андрею: – Мы тогда вдвоем следствие вели… ну и так получилось, что везли еретика из глуши. А он возьми да и убеги. Мы – за ним…

Молодая семейная пара радостно поприветствовала Андрея; женщина подарила ему карамельное яблоко и от избытка чувств расцеловала в обе щеки. Андей смущенно пожелал им счастливого праздника: проживя десять лет в глуши, он никак не мог привыкнуть ко всеобщему вниманию.

– А тут извольте: медоед. И не маленький… когда маленькие, они, говорят, смирные да ласковые, а этот здоровый такой. С сединой по горбине. Я-то сам городской, никогда медоедов не видал. И такой тут страх взял – пошевелиться не могу. А он прямо на меня прет. Огроменная, господин мой, туша. В общем, если бы не его бдительность, то там бы мне и лечь. А он выстрелил – и прямо медоеду в глаз.

Андрей посмотрел на Шани, который, нахмурившись, раскуривал маленькую тонкую трубку – такой привычки за ним тоже раньше не водилось. Будто бы воочию Андрей увидел мрачный заснеженный лес, могучего зверя, который уже приготовился полакомиться вкусной добычей и человека, что вскинул руку с пистолью. Инквизиторским штатным пистолям далеко до настоящих охотничьих – а вот поди ж ты, не струсил, не побежал, выстрелил… Казалось, тот человек теперь далеко-далеко; Андрей с горечью подумал, что в действительности настоящий Шани умер от болезни Траубера, свалившись с лошади в заметеленном поле. То, что от него осталось – просто оболочка. Треснувший кувшин, из которого вытекла вода.

Ты тоже в этом виноват, заметил внутренний голос. По большому счету, у вас здесь никого нет ближе и важнее друг друга. На этой планетке на задворках Вселенной вы роднее кровных родственников. А ты прохлопал, просмотрел, потерял – упустил момент, когда он стал падать, и не подхватил…

– Ладно тебе, – поморщился Шани. – Захвалишь.

Табак в его трубке содержал значительную примесь хмельного вира, который употребляли по всему Аальхарну – легкий наркотик приносил ощущение тепла и эйфории. Андрей подумал, что надо бы отобрать трубку и кисет, но какой в этом, по большому счету, смысл? Дома у Шани этого добра наверняка целый мешок…

– А второй случай? – спросил он.

– А второй случай попроще, – сказал Шани. – Хотели нашего Коваша обвинить в ереси и колдовстве. Даже пузырек фумта в доме нашли. А я доказал, что ни к ереси, ни к колдовству он отношения не имеет, а фумт принадлежит его супруге, которая после смерти мужа планировала продать имущество и уехать в Амье с любовником. Так что вместо костра Коваш получил свободу и от жены, и от всех обвинений. Вот так.

– От баб все зло, – убежденно заявил заплечных дел мастер. Видно, на душе у него действительно скопилось немало, потому что он остановился посреди дороги и горячо проговорил: – Вот и вы, ваша бдительность… Ну кто эта девка вам была? Подумаешь! Вы и виделись-то всего ничего, не то что там в романах понаписано. От кого там так страдать, как вы маетесь, ну ведь сердце кровью обливается, как на вас взглянешь! А шлюха и есть шлюха, и нашим и вашим, и с вами и с государем, и бог весть с кем еще. Ну что вы убиваетесь по ней, ровно всю жизнь прожили да миловались как голуби.

Шани помолчал, потом вдруг, нахмурившись, посмотрел на трубку в руке.

– Драбжу в «Луне» забыл, – с усталой растерянностью произнес он. – Ладно, завтра заберу… Ну что, други, вот и мой дом. Всем приятного вечера, с праздником и до свидания.

– Ваша бдительность… – упавшим голосом проговорил Коваш. На Шани сейчас было жутко смотреть – казалось, его вот-вот разорвет внутренним напряжением. Андрей предусмотрительно взял его за предплечье.

– Ничего ты не понимаешь, – сказал Шани. – Ты думаешь, я по Дине убиваюсь? Да я и не вспоминаю о ней больше. Просто на самом деле я умер. И мертвый хожу среди людей, пью, ем, снимаю шлюх и порчу благородных барышень, разговариваю с тобой, огребаю в рожу – но я мертв. И создаю видимость жизни только радо того, чтобы отсрочить гниение.

Коваш охнул и поспешно обвел лицо кругом.

– Вот и все, – сказал Шани и взялся за ручку двери. – На самом деле все элементарно. До свидания, друзья мои, всего вам доброго.

Андрей подумал, что сейчас бывший шеф-инквизитор зайдет в пустой тихий дом – слуги наверняка разошлись праздновать – поднимется по застеленной дорогим пушистым ковром лестнице на второй этаж, разведет огонь в камине и сядет в кресло. Компанию ему составит бутылка дорогого вина. А когда огонь погаснет, то Шани вынет из внутреннего кармана своего гражданского камзола маленький пузырек с фумтом и, поднеся к губам, осушит до капли. Страшная смерть сравняет счет, приведя внешнюю оболочку к внутреннему знаменателю.

– Шани, – позвал Андрей. – А пойдем ко мне в гости? Несса с утра грозилась каких-то особенных пряников напечь.

– Несса… – повторил Шани задумчиво, словно с трудом припоминал, кто это. – Как она, кстати?

– Хорошо. Хозяйство ведет, читает понемногу.

Шани усмехнулся, но ладони с ручки двери не убрал.

– Смотри, чтобы не стала записной кокеткой, – посоветовал он. – С деревенскими это часто случается.

– Так что, пойдем?

Шани пожал плечами.

– Не знаю. Спать хочу после твоего укола.

Разумеется, спать он вовсе не хотел – Андрей знал принцип действия медикамента, снимающего опьянение.

– Я не хочу тебя оставлять тут одного, – честно признался Андрей.

– Да брось, – отмахнулся Шани. – Ничего плохого со мной уже не случится.

Он и предположить не мог, насколько ошибается. В это время из комнаты на втором этаже в расселенном доме напротив на него смотрел Таракан, личный помощник нового шеф-инквизитора, и смотрел через арбалетный прицел. И ведь какое интересное дело: вот человек стоит себе, спокойно разговаривает со своими друзьями и знать не знает, что он уже в какой-то степени на том свете в добрых руках Заступника. А не болтай на людях чего ни попадя! Один раз Торна предупредили по-хорошему (Таракан был в числе предупреждавших и собственноручно несколько раз ударил по почкам) – так не внял. Что ж поделать – сам виноват. Таракан сощурился: теперь в перекрестье прицела было лицо Торна. Стрелок улыбнулся, представив, как через мгновение арбалетный болт расцветет в левом глазу жертвы, но выстрелить не успел – на лестнице послышались знакомые шаги.

Таракан опустил арбалет и обернулся. На пороге обнаружился человек из персональной охраны государя с красноречивым прозвищем Чистильщик, с которым арбалетчик несколько раз проводил совместные дела особой секретности. Он прошел через комнату, стараясь не наступать на мусор, оставшийся от прежних хозяев, и присел на корточки рядом с Тараканом.

– Не надо, – твердо произнес он. – У меня личный приказ государя.

Таракан вопросительно изогнул бровь. Отложил арбалет.

– Ну тогда ты вовремя успел, – сказал он Чистильщику. – Прямо как в книжках.

– Я его весь день веду, потому и успел, – промолвил Чистильщик. – Государь приказал всеми силами обеспечить сохранность жизни господина Торна.

Таракан усмехнулся и посмотрел в окно. Заступник Андрей вместе с ублюдком Ковашем (пару лет назад заплечных дел мастер выбил Таракану пару зубов в кабацкой драке) неторопливо побрели по улице в сторону каналов (именно туда Таракан сбрасывал тела девчонок, не переживших своеобразных забав его хозяина), а Торн открыл дверь и вошел в дом. Таракан ощутил легкое дуновение разочарования.

– У государя особые планы? – поинтересовался он. Чистильщик кивнул.

– Я не в курсе деталей, но в ближайшее время в столице что-то закрутится. Есть вероятность, что Торна восстановят на прежнем месте.

Таракан не удержал изумленного возгласа.

– Да он же еретик! Спасибо Андрею, что не сожгли.

– А твой хозяин извращенец, – веско парировал Чистильщик. – А святой Ноах был алкашом. Ну и что?

Действительно, ну и что? Таракан ничего не ответил и принялся упаковывать арбалет. Чистильщик внимательно следил за всеми его манипуляциями и наконец поинтересовался:

– Почему именно арбалет?

– Почему бы и нет? – вопросом на вопрос ответил Таракан. – Хорошая машинка, мне нравится. И действует наверняка, даже если он кольчугу носит.

– Не носит, – усмехнулся Чистильщик. – Он вообще на удивление беззаботен. Пьянки, бабы…, – Таракан застегнул чехол арбалета и, забросив его на плечо, вопросительно взглянул на Чистильщика – вдвоем они не спеша направились к выходу из комнаты, и охранник государя продолжал: – Знаешь, я веду его уже два дня, и за это время его могли убить раз десять минимум.

– Но ты его ведешь, – сказал Таракан, спускаясь по грязной лестнице, – и этого не случится.

Ему было над чем подумать – например, над тем, стоит ли прямо сейчас идти к хозяину и рассказывать о возможном скором возвышении Торна. Таракан в итоге решил промолчать – хозяин был вспыльчив и непредсказуем, мог бы наворотить таких дел, что всем бы небо с овчинку показалось, так что пусть себе пока забавляется: под вечер как раз доставили двух молодых ведьм из предместья. Во дворе Таракан поправил лямку на плече и, взглянув Чистильщику в глаза, спросил:

– Одного не пойму, почему ты рассказал мне так много.

Чистильщик индиффирентно пожал плечами.

– Разве это много? – задумчиво произнес он. – Я тебе еще больше скажу: через месяц уезжай из Аальхарна. А то тут многое тебе припомнят…

Таракан кивнул, прощальным жестом приложил пальцы к краю шапки и пошагал прочь. Хозяин велел явиться к полуночи для «приборки», поэтому у него еще было достаточно свободного времени – почему бы не зайти в кабачок и не пропустить стаканчик в честь праздника?

А Чистильщик встал неподалеку от дома Шани, согнав с весьма хлебного местечка оборванного члена гильдии нищих, и принялся просить подаяние у прохожих, благо его непритязательная одежонка позволяла подобный промысел. И он увидел, как в дверь особняка бывшего шеф-инквизитора постучала молоденькая служанка «Луны и Кастрюли» – в руке она держала драбжу.

– Ваша милость забыли, – сладко пропела девушка, когда дверь открылась, и Шани, уже в домашнем халате, высунулся на улицу.

– А, благодарю, – протянув руку, он взял драбжу; девушка кокетливо улыбнулась.

– С праздником, ваша милость, – томно пролепетала она и потянулась к нему для традиционного поцелуя. Шани твердой рукой обнял ее за талию – до Чистильщика донеслось нежное «Ах, наглец!» – и втянул в дом.

– С праздником, – произнес Чистильщик и отправился поужинать: насколько он успел узнать повадки бывшего шеф-инквизитора, теперь у него была верная пара часов на отдых.