Текст книги "Вдова живого мужа"

Автор книги: Лариса Шкатула

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Он попытался надеть на Наташу столько украшений, что не запротестуй она, напомнила бы собой сверкающую рождественскую елку.

– Ну и как мы выглядим? – Евгений подвел её к большому зеркалу.

– Мне все больше кажется, что я участвую в какой-то игре, что это мираж, который развеется, стоит лишь как следует умыться холодной водой. Восемнадцатый век?

– По-хорошему, к этим нарядам положены парики, но я решил, что мы обойдемся собственными волосами.

– А тебе нравится? – Наташа с надеждой посмотрела на него, может, он шутит, понимает, как это все глупо? Но нет, его лицо выражало полное самодовольство. Она поняла: союзника в его лице не найдет – Евгений был безнадежно отравлен. Годами беззаботной жизни, одновременно похожей на приятное приключение, извращенными удовольствиями, в которых они ничего странного не видели. Жизнь-игра, жизнь-сон. И солнцепоклонники не хотели просыпаться.

Рада была раздавлена. Опозорена, унижена, осквернена. То, что с нею сделали, напоминало страшный сон. Из тех, просыпаться после которых стыдно. Стыдно было даже вспоминать, какой она сама оказалась низкой, поганой девкой.

Она попыталась разбить себе голову о стену, но в комнату тут же заскочили два здоровых сильных мужика, которые укололи её чем-то, после чего она проспала несколько часов и проснулась с чувством гадливости.

Эти мужчины! Они не тронули её девственность, но залезли в душу и что-то там повернули. Она больше не была чистой и невинной Радой и теперь не могла выйти замуж за хорошего человека.

Куда она попала? Чужие, злые люди! Казалось, они знают о ней такое, чего до сего дня не подозревала в себе она сама. Чтобы не сойти с ума, ей надо было за что-то зацепиться. За что-то знакомое. Наверное, потому так отчаянно вглядывалась в незнакомые лица. Альку она не узнала, чего и говорить! Разве мог тот невысокий, хоть и крепенький мальчик, которому она, подчиняясь внезапному порыву, подарила когда-то серебряное колечко, вырасти в такого красавца-великана!

Но и он её не узнал, если бы не её зоркий глаз! Она увидела на его мизинце свое колечко. А когда-то оно свободно наделось на безымянный палец…

Украли Раду прямо из табора. Она пошла за водой к ручью, опустила кувшин и тут почувствовала легкий укол. Уже угасающее сознание лениво угадывало: змея? Но змеи сейчас спят! Они подкрались так бесшумно, что не дрогнула ветка, не хрустнул сучок. Теперь она понимает, что это был за укол!

Сегодня им дали возможность поговорить наедине. Теперь его звали Алимгафаром. Нехорошее имя! Рада постаралась его очаровать – только в нем была её надежда!

Высокую цену придется заплатить – отдать ему свое тело. Ошиблась мама, нагадала ей русского мужа. Будет русский, да только не муж. Как ей говорили? "Великая честь быть первой женщиной посвященного слуги Арала". Для кого великая честь, а для кого – позор дальше некуда. Вот и пришли за нею. Две женщины. Будут её готовить: купать, одевать, будто она госпожа какая. Наверное, её будущий возлюбленный большой человек в ихнем подземелье, иначе чего бы это вдруг с нею стали так возиться?!

Алимгафар одевался к празднику. Он вымылся в теплом бассейне и растер кожу пахучим маслом, которое вручил своему любимцу верховный маг.

– Хуже не будет, – сказал Саттар-ака, вручая юноше заветный флакон. – Вдруг разволнуешься, или девушка поведет себя неожиданно. Посвященный должен предусмотреть все, чтобы ни в какой ситуации не уронить свое достоинство.

Верховный всегда говорил с ним так проникновенно, что Алька в эту минуту готов был идти за него и в огонь, и в воду! Вот и теперь, слушая мага, он терзался: сколько сил потратил верховный на него, своего ученика. А чем собирается отплатить тот? Сбежать из Аралхамада. Слова покаяния уже распирали его грудь, и уже готовы были сорваться с языка, но маг заговорил вновь:

– В основе этого индийского масла капля слез самого Бога Арала. Натертое им тело по-другому воспринимает любое прикосновение, и человек начинает чувствовать не головой, не сердцем в отдельности, а каждым своим нервом!

Алимгафар это сразу почувствовал, его охватило возбуждение, но не то, нервное, которое гонит кровь толчками и заставляет полыхать румянцем лицо, а ровное, устойчивое возбуждение зверя, поджидающего свою жертву, чей запах он уже услышал.

Как раз в этот ответственный момент отворилась дверь и в комнату проскользнул Батя. Алимгафар поморщился.

– Как неосторожно! Не вовремя! В такой день!

– Именно в такой день наша встреча пройдет незамеченной! Именно в такой суете можно решать свои дела! Тем более что для себя я решил: сегодня или никогда!

– Ты хочешь сказать…

– Да! Сегодня я проникну в их сокровищницу!

– Батя, одумайся, это ещё никому не удавалось!

– А кто из них был охотником, следопытом? Чутье ещё ни разу меня не подводило. В свое время я мог даже уклониться от пули!

Алимгафар понял, что своего друга переубедить не удастся. "Наверное, многие стареющие мужчины, – думал он, – попадались именно на памяти о своих прежних возможностях, забывая, что возраст накладывает на них свои ограничения". Но, подумав так, юноша не связал свои размышления с грозящей Бате смертельной опасностью.

– Давай, сынок, обнимемся, – подошел к нему старый контрабандист давно он не называл его так, и Алька почувствовал, как внутри что-то сжалось.

– Батя, а может, плюнем на это золото?

Тот гневно оттолкнул его от себя.

– С ума сошел? Опять на воле начинать сначала, что-то искать, вкалывать? В моем-то возрасте? Ты же сам говорил, богатства там столько, что, возможно, никто не знает, сколько именно!.. А если от "многа" взять немножко, это не грабеж, а дележка!

– Шутишь… Что бы я ни сказал, все равно ведь не послушаешь?

– Не послушаю.

– Что ж, помогай тебе Бог!

– О чьем Боге ты говоришь?

– О нашем, о христианском… Извини, Батя, мне пора идти.

– Да-да, – заторопился Батя, – заговорился я и про время забыл.

Он улыбнулся и шутливо толкнул Альку в плечо.

– Значит, сегодня тебя сделают мужчиной?

Алька кивнул.

– Знаю, – помрачнел его старший товарищ, – эти вероотступники научили тебя всему: и где погладить, и куда поцеловать. А как же девушка? О ней ты подумал?

– О чем я должен думать? Ее ко всему подготовили. Я с нею говорил, она согласна. Все будет в порядке, не сомневайся!

Он победно улыбнулся, и Батя задержал на нем взгляд.

– Вот, значит, как… Она согласилась быть с тобой на виду у всех?

Алимгафар замялся.

– Вообще-то она не знает… Думает, мы будем одни… Но какая разница? Знала бы, только зря волновалась.

Батя опустил голову, чтобы скрыть охватившее его негодование: что с мальчишкой сделали эти христопродавцы?! С добрым, честным ребенком! И теперь он уже ничего не успеет поправить!

– Сынок, – ласково сказал он. – ты слышал про Белую Девушку?

– Про привидение той, которая со скалы сиганула? – спросил тот, глядясь в зеркало и любовно оправляя на себе одежду.

– Почему она это сделала, знаешь?

– Верховный говорил: упрямая была, глупая, не поняла, что приобщилась к таинствам любви.

– Она тоже прошла унизительный обряд подготовки. Вытерпела. Даже радовалась, что смогла подарить любимому юноше свою невинность, а он… решил раскрыть этот подарок на виду у всех!

– Подумаешь! Неужели это стоит жизни?

– А если эта, твоя девушка, узнает, как ты с нею обошелся?

Алимгафар побледнел. Но потом пришедшая следом мысль успокоила его.

– Батя, она же цыганка! Она умная. У них в таборе совсем другие нравы! К чему делать из мухи слона?!

Батя замолчал. Сгорбился, как будто разом на его плечи взвалили неподъемную ношу, и медленно побрел к двери.

– Прощайте, посвященный! Желаю вам хорошо повеселиться!

Он вышел.

Сегодня зала, в которой должно было состояться действо, была задрапирована так, что для непосвященных могла показаться обычной спальней. Однако все, кто сидел в ложах, могли видеть каждую деталь зрелища. Сбоку от огромной, застеленной красным шелковым покрывалом кровати была даже небольшая оркестровая яма, в которой сейчас уже сидел флейтист.

Верховный маг специально устроил торжество в тот день, когда на два часа вокруг Аралхамада снимался пограничный заслон. Риска в том не было почти никакого. Вряд ли кто забредет сюда в темноте, а среди местных жителей весь этот район пользовался такой дурной славой, что уже давно никто к ним не совался.

Рабы внизу разводились по кельям, которые запирались, а ключи хранились у охранников. Одни из них собирались резаться в караулке в кости, другим маг разрешил посетить мастерские – при них были женские спальни тех самых бывших обитательниц Терема.

Словом, праздник объявлялся для всех, кроме самых ничтожных. Тех, кто ни для чего, кроме каторжного труда, не годился!

Из Аралхамада нельзя было уйти незамеченным и при снятом барьере: незаметные глазу проволочки тянулись поперек единственной ведущей из города тропинки, и всякий, кто по ней проходил, неизбежно цеплял хотя бы одну из них, та цепляла следующую, пока не касались сигнального колокола, который тотчас начинал звонить. Потому был спокоен сидящий в одной ложе с Рогнедой верховный маг, потому отдавались предчувствию одного из самых острых наслаждений, которое давало предстоящее зрелище, все посвященные Аралхамада.

Ритуал, который должен был свершиться, и ради которого собрались в ложах посвященные, за многие годы был разработан до мелочей.

Юноша и девушка одевались во все белое. На нем был короткий, до колен, греческий хитон, на ней – длинная туника; чтобы снять её, достаточно было потянуть за поясок и расстегнуть пряжку на левом плече. Эффект раздевания заключался в том, что юноша незаметно для глаз проделывал несложные манипуляции, и шелк легко соскальзывал с тела девушки, в момент его обнажая.

Флейтист заиграл что-то медленное, волнующее, и несколько секунд спустя появились главные участники ожидаемого зрелища.

Пышные черные волосы Рады кольцами обрамляли смуглое свежее личико, на котором горели огромные черные глаза. Фигурка под легким шелком лишь угадывалась, но оттого казалась ещё соблазнительней.

Алимгафар на фоне девушки выглядел гигантом, но гигантом светловолосым и светлокожим, точно викинг. Контрастная красота этой пары захватывала воображение.

– Музыка, – судя по движению губ, сказала Рада.

– Это – в честь нас, – сказал так, или нечто похожее, Алимгафар.

Прибежища музыканта они не видели. Всемогущий, как и обещал, разрешил любимому ученику выбрать из сокровищницы любое понравившееся ему украшение. Сейчас юноша протягивал его Раде. Девушка ахнула. Кто-кто, а цыгане разбираются в драгоценностях. Даже такая неискушенная, как Рада, понимала: вещь просто не имеет цены! Это было бриллиантовое колье, которое Алимгафар и надел девушке на шею…

Из Аралхамада нельзя было уйти незамеченным, и, когда вдруг сигнальный колокол загудел, всемогущий маг не поверил собственным ушам. Но факт оставался фактом: из города кто-то бежал!

ГЛАВА 20

«Бедная Катя? Бедная, бедная Катя!» – повторял во сне кто-то жалобно, и Катерина проснулась с предчувствием беды.

Кто это говорил? Сна она не помнила. Откуда пришло это навязчивое, когда-то слышанное? Может, это стучит в душе её вина? До сих пор Дмитрий ни о чем не знает, а она не испытывает ни раскаяния, ни желания о чем-нибудь ему рассказать.

Бедная Катя! Теперь она сама повторяет глупую фразу. Катерина тронула подушку Дмитрия – холодная. Наверное, ушел давно. В последнее время его просто завалили работой, они почти не видятся! После того как однажды Дмитрий вернулся под утро и лихорадочно стал ласкать её, близости между ними больше не было. Может, оттого не чувствовала вины, что не перед кем было виниться? Даже в те минуты, что муж приходил домой, он сидел хмурый, задумчивый, а на все её вопросы отвечал односложно и порой невпопад: "да", "нет", а то и просто пожимал плечами.

Тревога не отпускала её, и Катерина кинулась в детскую. Пашка спал на диване, великодушно уступив свою кроватку Оле. Девочка тоже спала, но наверное, во сне видела что-то тревожное, потому что на лбу у ней залегла маленькая горькая складочка.

– Сиротинушка ты моя! – погладила её по голове Катерина; от этой ласки морщинка разгладилась, и лицо Оленьки приняло умиротворенное ангельское выражение.

Нет, тревога шла не отсюда. Она зачем-то заглянула в ванную привезенный из Берлина халат висел на месте – и прошла на кухню. Посреди стола, прислоненный к сахарнице, белел конверт, на котором было написано всего одно слово: "Кате".

Рука Дмитрия. Он никогда прежде не писал ей писем, не было необходимости, и вдруг… Она нерешительно, двумя пальцами, взяла конверт и вынула из него исписанный листок бумаги.

"Катюша! – писал он. – Так получилось, что я ухожу из твоей жизни. Навсегда. Прости, если сможешь, и не жалей обо мне. Поверь, ты заслуживаешь лучшего. Я встретил другую женщину и, кажется, полюбил. Время покажет. Спасибо тебе. Я не жалею ни об одном дне, которые мы прожили с тобой. Дмитрий".

Катерина покачнулась и, чтобы не упасть, села на табурет. Случившееся казалось настолько невозможным, что она не могла поверить: это действительно происходит с нею! Она потрясла головой, стараясь побыстрее прийти в себя.

Она ещё раз перечла письмо. Встретил другую женщину. Теперь она несколько успокоилась и заметила пропущенную прежде приписку: "Все, что спрятано – твое!"

"Все, что спрятано, мое!" – повторила она про себя. Женщина подошла к тайнику, ей вовсе было не важно, что он ей оставил, но хотелось что-то делать, чтобы сбросить с себя оцепенение и наконец осознать: Дмитрий её бросил! Почему же случившееся так ошеломило ее?

"Никому не нравится чувствовать себя брошенным!" – решила она, открывая крышку тайника. Действительно, все драгоценности были на месте. Теперь Катерина могла не беспокоиться о будущем своих детей. В глубине души она считала, что подруга Ольга Лиговская погибла и теперь Ольгина дочь станет её дочерью.

Только вот почему она не испытывает ни радости, ни облегчения от обретенной свободы?! Казалось бы, бери детей и езжай к человеку, который страстно этого ждет! Сделай его счастливым! Она рассеянно пропустила между пальцев нитку жемчуга и решительно захлопнула крышку: богатство подождет! Надо вначале не спеша во всем разобраться.

Хотелось ли ей уезжать из России? Нет. Это была её страна. Здесь она смогла получить высшее образование, исполнила мечту, которая прежде была для неё недосягаема – стала хорошим переводчиком, уважаемым человеком. У неё нет любимого мужчины. Но почему непременно надо искать его в Швейцарии? При этой мысли она покраснела, будто далекий Астахов мог её услышать.

На следующий год Катерине исполнится тридцать лет, а в чем, кроме работы, она проявила себя как женщина? Как человек?

В двадцать лет вышла замуж за Миколу. По любви? Нет, будущий тесть упросил. И согласилась-то потому, что жизнь свою не считала чем-то стоящим, не ценила.

Погиб Микола, в её жизни появился Герасим. Увидела атлета, и сердечко екнуло: уж очень не походил он на тощего и узкогрудого покойного мужа! Колыхнулся со дна души глубоко запрятанный там стыд. Побежала, сломя голову, не за человеком, а за его фигурой. Только потом поняла, что судьба к ней снизошла: атлет оказался добрым и любящим. Она сама уже готова была его полюбить, да попала в плен к Черному Паше. К Дмитрию. Другая бы на её месте повесилась. Или кинжалом закололась. А она? Стала его женой. Под венцом в церкви стояла. И что было между ними, кроме похоти? Чуть что – в постель её тащил. На том все общение заканчивалось.

Что она знала о сердце своего мужа, о его душе? Как аукнется, так и откликнется! Он тоже душой своей жены не шибко интересовался, иначе почувствовал бы, в каком смятении приехала она из Берлина!

И вот теперь Николай Николаевич Астахов. Чем не блестящая партия: дворянин и крестьянка! Что она искала в его объятиях? Чуткости, нежности, которых ей недоставало в Дмитрии? Близости тела и духа? Объяснения, которые приходили на ум, казались ей оскорбительными: если это не любовь, то что?

Хотелось ли ей вернуть Дмитрия? Чтобы прежняя жизнь привычно и неспешно катилась по знакомой колее?

Утвердительного ответа от себя она не дождалась, потому что её мысль уже бежала дальше. Ее природная цепкость давала знать о себе и здесь, как обычно в критический момент: не время плакать и сожалеть, время искать выход. Может, потом, ночью, ей захочется поплакать в подушку?

Не начать ли все сначала? Уехать в какую-нибудь тьмутаракань, работать учительницей в школе. Она вспомнила восторженные планы однокурсниц: многие из них были моложе её, совсем девчонки, фанатично преданные революции. Они жалели, что им не удалось участвовать в сражениях, восторженно встречали прибывающих с революционных фронтов и "шли в народ", чтобы обучить его грамоте для скорейшей победы светлого будущего. Большинство из них были городскими жительницами. Что же она, по социальному положению крестьянка, не спешила вернуться в село?

Отец! Она вспомнила о Первенцеве, потому что лишь недавно стала действительно считать его отцом, осознав, что из близких у нее, кроме него, никого не осталось.

Катерина взглянула на стенные часы – кошка на них под монотонное тиканье равнодушно водила глазами туда-сюда. Половина шестого. Последнее время Аристарх иной раз ночевал в своей квартире, будто призрак Руфины Марковны, витавший в ней, потихоньку истаял. А возможно, причина была в другом: столь любезная его сердцу Евдокия Петровна, похоронив мать, десять лет лежавшую парализованной, теперь была свободна вечерами… Катерина одернула себя: неужели завидует этой славной женщине? Или ревнует её к отцу? Домработнице она лишь попеняла, что та скрывала свою беду от нее.

– Ах, Катерина Остаповна, – смутилась бедная женщина, – кабы знал, где упал… Прежней-то хозяйке рассказала, а она забоялась – почему-то считала такие болезни заразными, – и уволила меня. Сколько дней без куска хлеба маялись!

– Глупость-то какая! – ахнула Катерина и подумала, что после стольких лет мучений Евдокия Петровна вполне заслужила хоть немножечко счастья…

Минуту-другую поколебавшись, Катерина позвонила отцу.

– Первенцев у телефона! – голос отца не был сонным, и она без лишних экивоков приступила к делу.

– Папа, мне с тобой срочно нужно поговорить.

– Хорошо, Катюша, – сразу согласился он, – я только побреюсь и пойду.

Словно гора свалилась у неё с плеч. Она не ждала, что отец в момент решит все её вопросы, но с ним Катерина могла говорить не таясь. Возможно, он не всегда бывал решителен в своих действиях, порой излишне сентиментален, но в том, что он честен и порядочен, она не сомневалась. Катерина разожгла самовар и стала собирать на стол – наверняка Аристарх Викторович не успеет позавтракать дома. Полчаса спустя она открыла дверь слегка запыхавшемуся Первенцеву.

– С детьми все в порядке?

– Спят, что им сделается, – мягко улыбнулась Катерина: порадовавшись тому, что отец принял к сердцу и маленькую Оленьку – вот он уже и не отделял её от Павлика. – Пойдем на кухню, я разогрела самовар. У тебя как со временем?

– Часок смогу тебе уделить, – сказал он, нежно целуя её в лоб, – в восемь часов я с комиссией выезжаю в Переславль-Залесский.

Катерина налила им обоим чаю, села напротив и выпалила:

– Дмитрий меня бросил.

Первенцев поперхнулся.

– Что-о?

– Он ушел, а в оставленной записочке пожелал мне счастья.

– Ушел теперь, когда ты взяла на воспитание сироту?

– Это не главное, – Катерина смогла успокоиться, так что говорила почти равнодушно, – я прокормлю их и сама. Кое-что мне Дмитрий оставил, он не такой бессовестный, как ты думаешь. Просто он разлюбил меня…

Она поколебалась: рассказывать отцу все или нет? А вслух хохотнула:

– Пожалуй, скажу тебе, как было на самом деле. После этого ты и любить меня перестанешь!

Он не принял её шутки.

– Что бы ты ни сделала, я все пойму и буду любить тебя так же, как люблю сейчас!

Первенцев слушал молча, ни разу не перебив, а потом обнял и крепко прижал к себе.

– Ты любила его?

– Думала, что люблю, – вздохнула Катерина ему в грудь. – Оказалось, то болезнь, дурной сон… Теперь я не знаю, папа, что мне делать? В Швейцарии есть один мужчина, он зовет меня к себе. С Павлушей и Оленькой.

По лицу Первенцева пробежала тень, но он справился с собой.

– Я бы тяжело перенес разлуку с Пашкой. Да и к девчушке уже привык, признался он, – но дело не во мне. Я не слышу радости в твоем голосе при слове "Швейцария".

– Ты прав, – вздохнула, отстраняясь, Катерина. – Меня беспокоит только то, что я дала ему надежду… Но больше я не позволю себе плыть по течению. Я бы с удовольствием уехала куда-нибудь, пока все забудется. Знаешь, слова сочувствия, жалостливые взгляды и… тайное злорадство.

– Еще вчера я мог предложить тебе работу в торговой миссии в Италии. Теперь… Ты, конечно, об этом не подумала, но ведь мы не знаем, куда ушел Дмитрий, к кому? Остался в Москве или уехал из страны? От всего этого зависит, как там, – он показал пальцем вверх, – будут относиться к тебе. Может, у него хватит порядочности не бросать тень на твою жизнь? За границу у нас принято отправлять людей с безупречной репутацией.

– Я понимаю. Если все обойдется, возьму с собой и детей.

– А вот этого я бы тебе не советовал. Да ты и не сможешь, пока не удочеришь Оленьку. Я бы советовал тебе поторопиться, ты ведь ей не родственница. Отберут у тебя и поместят в интернат, как круглую сироту. Знаю, – кивнул он на движение Катерины, собравшейся возражать, – ты думаешь, что пока факт смерти Романовой точно не установлен… В цирке считают, что установлен. Свидетельству девушки-акробатки никто не поверил, сочли её видение психическим расстройством. А я, если честно, вполне с ними согласен: ведь не кукушка она какая, чтобы ребенка своего бросить. Небось давно бы объявилась… Пойди-ка в цирк, дочка, да возьми справку о её гибели – они тебе дадут, я звонил директору. И с удочерением я тебе помогу.

На глаза Катерины навернулись слезы.

– Папа, ты обо всем подумал. Как я тебе благодарна!

– Разве не сделал бы это для дочери любой отец? – пробормотал он и добавил уже другим тоном: – Если твоя подруга найдется, я первый похлопочу, чтобы все стало на свои места… А насчет Италии… Я думаю, вначале тебе нужно поехать туда одной.

– Детей оставить?

– Оставить. Со мной. С нами. Конечно, если ты настроена против Дуси, я справлюсь и один…

– Папа! Я и так себя ругаю: ревновала её к тебе, оказывается. Как маленькая! Глупо, да?

– Глупо, – согласился он, поднимаясь, – потому что от этого я не стану любить тебя меньше. Прости, Катюша, но мне уже пора. Сегодня я, скорее всего, вернусь домой поздно, а завтра утречком не спеша все обсудим. Лады?

Он уже выходил из квартиры, и в дверях столкнулся с Евдокией Петровной, которая от смущения замешкалась и непривычно долго закрывала за ним дверь.

– Доброе утро, Катерина Остаповна, я немного задержалась. Пусть, думаю, поговорят без помех!

– Как хорошо, что вы с папой у меня есть! – прижалась к домработнице Катерина. – Простите меня, если обидела вас!

– Не за что мне вас прощать, – растрогалась та, – понятное дело, дочь об отце беспокоится!.. А у вас здесь ничего плохого не случилось?

– От меня ушел Дмитрий, но пока я не решила: хорошо это или плохо?

– Слава тебе, Господи! – перекрестилась Евдокия Петровна. – Вы уж извините меня, Катерина Остаповна, но я всю дорогу молилась, чтобы дети были живы и здоровы!.. А с Дмитрием Ильичом все у вас наладится. Милые бранятся – только тешатся.

Катерина не стала её разубеждать: узнает все в свое время. Евдокия Петровна подвязала передник и захлопотала, готовя завтрак: через несколько минут по квартире поплыл запах жареных оладий. Вдруг Катерине показалось, что она слышит детский плач. Женщина метнулась в детскую. Оленька плакала, а разбуженный её плачем Павлик перелез к ней в кроватку и одной рукой прижимал к себе, а другой неумело гладил по голове.

– Не надо, пожалуйста, не плачь!

– Что случилась, Олюшка? – подхватила её на руки Катерина.

– Ах, тетя Катя! – совсем по-взрослому покачала головой малышка. – Я никак не могу увидеть свою маму!

– А как ты видела её раньше? – спросила Катерина, припоминая видения Ольги-старшей.

– Глаза закрою, – девочка зажмурилась, – и подумаю: где моя мама? И вижу, как она кормит Эмму или стреляет. А теперь ничего не вижу!

Она опять заплакала.

"Потому и не видишь, – подумала Катерина, – что нет её больше на белом свете!" А вслух сказала:

– Успокойся, маленькая, твоя мама уехала очень далеко, за высокие горы, вот они и мешают тебе её видеть!

– Как папу? – доверчиво спросила Оля: видно, и её мать рассказывала ребенку нечто подобное.

– Как папу, – тяжело вздохнула Катерина – устами младенца глаголет истина, – и спросила: – Хочешь, Оленька, пока твоя мама не приедет, побыть моей доченькой?

– Хочу, – подумав, сказала девочка, – только тебя я буду звать мама Катя, а маму – просто мама.

– Что же это получается?! – возмутился внимательно слушавший их Павлик. – Значит, Оля будет моей сестрой? Как же я тогда на ней поженюсь? Дедушка говорил, что брат и сестра не могут пожениться!

– Оля вырастет и не будет твоей сестрой. – успокоила его Катерина. Это только пока.

– Если на "пока", тогда я согласен, – солидно кивнул мальчик.

На работе Катерина решила никому ничего не говорить. И даже когда Людочка из соседнего отдела принесла ей бесплатные билеты на оперу "Иоланта" в Большой театр, взяла их, но посетовала, что в последнее время муж так часто допоздна задерживается на работе, что как бы не пришлось ей идти в театр с отцом, а про себя подумала: "Или отцу со своей невестой!"

Сегодня все будто сговорились так или иначе напоминать Катерине о её жизненной неприятности. Вызвали в бухгалтерию, где дотошно – в который раз! – записали все данные о её муже: где работает, год рождения, родственники… Кстати, он всегда писал, что родственников у него нет, а однажды, напившись, вдруг обмолвился о матери и сестре, живущих в Севастополе. Протрезвев, он так и не признался в том, что они существуют, а в свое оправдание пробормотал что-то вроде того, что выдает желаемое за действительное. Неужели он добровольно отказался от своих родных? Неужели она так плохо знала своего мужа? И почему сама так мало интересовалась его прошлым? Боялась услышать что-нибудь неприятное? В бухгалтерии она все же сказала по-прежнему: сирота.

В наркоматовских коридорах ей встретился Георгий Васильевич, который не мог простить, что она его отвергла, и прежде не заговаривал. Теперь же он вдруг поинтересовался, как идут дела у её мужа. Ходят слухи, что он прямо-таки взлетает по служебной лестнице. Катерина в знак согласия покивала.

И дома, когда в девять часов вечера раздался стук в дверь, она не удивилась. Посмеялась про себя: наверное, к Дмитрию кто-нибудь из его сослуживцев.

У дверей действительно стоял военный в форме лейтенанта ОГПУ.

– Катерина Остаповна Гапоненко, – не то спросил, не то подтвердил он. – Вам придется проехать со мной.

– Что взять с собой? – растерянно спросила она. Лейтенант удивленно воззрился на нее, а потом в его взгляде мелькнуло понимание.

– Ничего не надо брать.

– Евдокия Петровна, – обернулась Катерина к домработнице, которая собралась было уже уходить. – Мне придется уйти.

– Ради Бога, голубушка, – тотчас отозвалась она. – Я побуду с детьми столько, сколько нужно.

– Это ведь ненадолго? – Катерина вгляделась в равнодушные, неподвижные глаза лейтенанта.

– Ненадолго, – кивнул он.

Она спускалась по лестнице и думала: "Вот оно, то, чего боялся отец. В чем-то Дмитрий провинился. Сделал что-то нехорошее!" О себе она не думала: перед советской властью совесть Катерины была чиста.

Во дворе их ждал закрытый черный автомобиль, к которому лейтенант и отправился, чтобы предупредительно открыть перед нею дверцу. Он будто хотел показать, что если "огэпэушникам" и чужды человеческие чувства, то с культурным обхождением они знакомы.

– Когда вы в последний раз видели своего мужа? – спросил её лейтенант, как только машина тронулась с места.

"Что значит – в последний раз? Или это такая форма допроса?" лихорадочно застучало у неё в голове.

– Ночью… он ушел… Наверное, были дела, – осторожно подбирая слова, проговорила Катерина.

Лейтенант кивнул.

– Я тоже так думаю. Последние дела, что он вел, были связаны с чрезвычайно опасными врагами. Извините, Катерина Остаповна, но как жену военного я должен призвать вас к мужеству. Сейчас вам предстоит неприятная процедура – опознание трупа.

– Трупа? Какого трупа? – вздрогнула она.

– Трупа вашего мужа, его убили двумя выстрелами: в голову и в сердце, – у лейтенанта была своя методика сообщения печальных новостей родственникам убитых: он считал, что если плохое сообщать человеку не спеша, то это лишь продлит его мучения, в то время как неприятность, принятая и переваренная сразу, косит лишь слабаков – мужественные люди быстрее приспосабливаются к обстоятельствам; в том, что жена майора должна быть мужественной, он не сомневался. – Меня настораживает лишь то, что пули – винтовочные. На засаду он нарвался, что ли? Я бы вас не беспокоил личность погибшего не представляет сомнений: мундир, документы – все было при нем. Но таков порядок. Вам надо подписать протокол опознания.

Катерина слушала бесстрастную речь лейтенанта и никак не могла вынырнуть из этого душного, обволакивающего её кошмара – она вспомнила о страхе Дмитрия перед маленькими, душными помещениями; теперь ей и самой захотелось выпрыгнуть на ходу из машины – она вдруг стала задыхаться в этой тесной душной коробке на колесах.

– А когда это случилось? – чтобы хоть как-то стряхнуть с себя этот кошмар, хрипло спросила она.

– Скорей всего, ночью, как вы и говорите, – охотно стал рассказывать он, будто речь шла не о её муже, а о каком-то примере из учебника по криминалистике, – хотя наш врач и патологоанатом сильно расходятся во мнении о времени смерти…

Оказалось, что ему все же присущи какие-то чувства, хотя бы и профессионального интереса.

– Так мы едем сейчас…

– В морг, – отозвался он.

Катерина дрожала. Она отодвинулась к самой дверце, чтобы лейтенант этого не заметил, и только ждала, когда закончится страшная езда.

Морг оказался вросшей в землю бревенчатой избушкой, из которой, только они открыли дверь, пахнуло резким запахом формалина и приторным, сладковатым – разложения.

– Где у вас убитый майор? – строго спросил лейтенант одетого в грязный халат санитара.

– Дык где ж ему быть? В леднике, – отозвался тот.

– Эта дверь, что ли? – спросил лейтенант, берясь за ручку, и бросил Катерине: – Сначала я посмотрю.

Через некоторое время она услышала его грозный голос: