Текст книги "Социологический роман"
Автор книги: Лариса Матрос
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 36 страниц)
– Я, наоборот, хорошо это себе представляю. – Зарплату через две недели не перестанут платить.
– Если ты о ней сам не позаботишься.
– Ты же не можешь сам позаботиться о своей зарплате. – Могу. – Каким образом? Через что? Через сдачу чего-то в наем? – Естественно!
– Нет, извини меня, найдутся очень шустрые мальчики. – Где? -Которые по лабораториям, которые в экспериментальном производстве, которых больше, чем тебя численно. – Подожди. – У них же такое право голоса, как у тебя. Они быстро это все "прихватизируют" в отличие от тебя, пока ты в этом всем разберешься, тебя уже не будет. – Ты пессимист в этом плане. – Я не пессимист, я реально смотрю на вещи. Снова появляются Леафар и Ром: – Из того, что ты мне поведал, – говорит Леафар, – ваша жизнь в Анаукс была подобна армейской. То есть ваша задача состоялав в том, чтоб верой и правдой служить науке. Остальное – уже не ваша забота. За вас думали другие – как обеспечить вам условия для "службы" и материальные блага, которые зависели строго от чина. Но все же есть самое существенное отличие между образом жизни Анаукс и образом жизни в армии. А армии даже в самые мирные и спокойные времена всегда присутствует дух борьбы, дух постоянного напряжения, обусловливающего необходимость быть готовым к отстаиванию тех принципов и идеалов, для которых каждая конкретная армия существует. В Анаукс образ жизни не предполагал наличие такой необходимости. Вот почему, когда наступило время, требующее борьбы за сохранение...
В это время на экране меняется сюжет и в кадре появляется Михаил Алексеевич Лаврентьев. Он, гордо улыбаясь, стоит в торжественнй позе за кафедрой и с пафосом провозглашает:
– Я испытываю глубокое удовлетворение оттого, что мне довелось участвовать в организации научных центров в Сибири и на Дальнем Востоке, в мобилизации науки на решение больших проблем развития этого богатейшего края. В год двадцатилетия Сибирского отделения его деятельность была рассмотрена Центральным Комитетом КПСС. В принятом постановлении говорится: "Сибирское отделение Академии наук СССР с его институтами, филиалами, опытнопроизводственными отделениями стало крупным научным центром"... -После завершения чтения фрагментов этого постановления Михаил Алексеевич заключает: – Все мы, кто участвовал и участвуют в создании и работе Сибирского отделения, горды такой высокой оценкой. Она означает, что крупный государственный эксперимент, начатый в 1957 году с образованием в Сибири мощного научного центра, привел к успеху"... На смену Лаврентьеву экран являет крупным планом портрет академика Коптюга. Лицо выражает озабоченность и усталость. Под фотографией бегущие буквы слагаются в текст: "Валентин Афанасьевич Коптюг возглавлял Сибирское отделение семнадцать лет. И выпали на долю третьего председателя такие испытания, которые первым двум -Михаилу Алексеевичу Лаврентьеву и Гурию Ивановичу Марчуку – и в кошмарном сне не могли явиться. Науке – голодный паек. Конвульсии бесплатного образования. Непомерные счета за "инфраструктуру" от ошалевших в борьбе за выживание ведомств. Утечка, утечка, утечка мозгов, созидательной энергии, надежд на нормальное развитие страны, безоглядно наживающей новые недуги -вместо разумного лечения старых..."
На экране меняется сюжет, и новый кадр представляет украшенную атрибутикой государственного праздника улицу Академгородка. На площадке у дома культуры "Академия", на котором транспарант со словами: "С праздником" стоит группа пожилых людей, очевидно, ветеранов, одетых в весьма унылую верхнюю одежду весеннеосеннего сезона (плащи, куртки). Их лица и лица стоящих у подножья ступенек слушателей щемяще грустны и усталы. Несоответствие всего этого словам исполняемой ими под гармошку песни, могло бы послужить иллюстрацией лицемерным догмам, в которых прошла их молодость, когда они сеяли, так и не проросшие мечты и надежды на достойную жизнь. Посидим похорошему, Пусть виски запорошены, На земле жилипожили мы не зря. Улица с ее обитателями с экрана исчезает. – Так, какой же ответ ты бы дал, названию своей книги, любезный друг мой, – обратился Леафар к Рому, как только они вновь появились на экране. – Все же, как ты думаешь, создание Анаукс, сама эта идея – утопична или идея вполне реалистична, но в этой Державе просто не было условий для ее реализации? – Я долго думал над этим, но не пришел еще к заключительному ответу. Я могу с тобой поделиться лишь своими рассуждениями. – Ром немного передохнул и продолжил: – Ну давай представим, что такую Анаукс решили бы создать в какойнибудь другой традиционно демократической благополучной богатой Державе... – Я полагаю, что там это вообще нереально, даже немыслимо, – сказал Леафар, – ибо в демократической стране никто бы не согласился с такой формой материального вознаграждения за труд, какая существует в Анаукс, не согласился бы с тем чтоб ему кто-то определял размер жилища, условия приобретения продуктов питания и так далее, чтобы ограничивали какую-либо свободу... – Я понимаю, – сказал Ром, – но, согласись, что, с точки зрения организации научных исследований, сотрудничества ученых, создание такого комплексного центра, где ученые разных направлений науки имели такую уникальную возможность совместно... – Извини, любезный друг, может, тогда, в той Державе это и имело какойто смысл... Хотя я не совсем уверен, что это столь значимо для создания комплексных проектов, взаимодействия и так далее, ибо в таких случаях для ученых, очевидно, не так уж принципиально: перейдет он дорогу для встречи с коллегой либо доберется до коллег каким-то транспортом. К тому ж я не думаю, что все научные взаимосвязи каждой Лаборатории Анаукс замыкались только на Лабораториях самой Анаукс. Очевидно, что они распространялись и на другие города, как Державы, так и за ее пределами. Так что эта географическая близость не так уж принципиальна. А если говорить о современности, то при нынешних средствах коммуникации это уже вообще не имеет смысла. Сейчас можно, не выходя из кабинета, ощущать себя связанным со всем миром и получать какую угодно информацию... – Ты, конечно прав, но ничто не заменит людям сам факт непосредственного общения... – Я согласен, мой друг, но для этого и устраиваются такие симпозиумы, где мы с тобой сейчас пребываем. – Но мы, любезный коллега, – сказал запальчиво Ром, -говорим о разных предметах. Когда я говорю о непосред ственном общении, то имею в виду ту интеллектуальную ауру, интеллектуальный воздух, которым была наполнена Анаукс. Это трудно передать словами, но, поверь, что у анауксов даже лица были особенные, одухотворенные.
Снова возникает экран в экране. Седовласый мужчина неопределенного возраста, подтянутый, в голубых джинсах и белой футболке, стоя у дерева, говорит: – Понимаете, вот говорят, что мы – жители Городка. Но нет, это неверно. Не мы жили в Городке, а Городок жил в нас... Городковцы создавали эту маленькую страну для себя. Поэтому их не страшили никакие трудности. И если б не в Сибири, то где-то что-то подобное бы появилось на свет. Ведь это же не случайно, что Кукин написал свою знаменитую песню "Город"... Это само по себе поразительное доказательство того, что что-то подобное Городку было уже спроектировано в сознании тех, кто нес в себе искры романтики того времени... Сюжет на экране меняется, и в кадре появляется пустой конференцзал Дома ученых. За кадром звучит голос Кукина: – Я написал эту песню до того, как узнал, что на свете есть Академгородок. Однажды я туда попал. Я понял, что эту песню можно как раз посвятить Академгородку.
Горы далекие, горы, туманные горы... И улетающий и убегающий снег. Если вы знаете гдето есть город, город Если вы помните, он не для всех, не для всех. Странные люди заполнили весь этот город: Мысли у них поперек и слова поперек. И в разговорах они признают только споры, И никуда не выходит оттуда дорог. Поездом – нет, поездом мне не доехать И самолетом тем белее не долететь. Он задрожит миражом и откликнется эхом, И я найду, я хочу, и мне надо хотеть. Снова на экране смена сюжета, и на скамейке сидят Ром и Леафар. – Если б ты знал, мой друг, – говорит крайне эмоционально, даже сентиментально Ром, – как сильна ностальгия у меня по тому времени. Это трудно передать, но я бы отдал многое, чтоб мои дети имели счастье окунуться, пожить в этой атмосфере... – Мой любезнейший друг, если б ты задумывался, то понял, что невозможно ту "неповторимую" атмосферу начала жизни Анаукс повторить , потому что ты сам сказал, что она неповторима . Правильно говорят, что не вы жили в Анаукс, а Анаукс жила в вас. В другом поколении уже будет жить другая республика, и она не может не отличаться от той, которая жила в вас, потому что это поколение отличается от вашего. Анаукс была прекрасна тем первым мигом своей жизни. Это одноразовое с очень ограниченным временным периодом жизни создание. Такова жизнь, которую нельзя остановить в ее вечном движении. В этом и была, очевидно, утопичность Анаукс, что ее основатели просто не задумывались над этим. Они жили как бы сегодняшним днем. – Но их мечты были устремлены в будущее, – вставил Ром. – Вот в этом и парадокс, – сказал Леафар, – абстрактно они грезили о будущем, а конкретно ... Беседа прерывается появлением Анатолия Бурштейна и Замиры Ибрагимовой. Попивая чай, они о чем-то вспоминают.
– Да, – говорит Анатолий Израилевич, – во всем, что мы делали, конечно, было немало романтики, характерной для того времени. Будущее представлялось только лучшим, а в Академгородке и вовсе прекрасным. – Очень грустно, – говорит Замира, устремляя кудато – то ли в прошлое, то ли в будущее свои жгучие пронзительные прекрасные очи. – Потому что не мне бы сидеть перед этим объективом. Были люди подостойнее, поярче, поинтереснее меня. Они могли рассказывать, чего хотели, что делали и оценивать получившееся... Мороз проникал во все щели окон и дверей авто буса, и холод сковал все тело. Эта нудная поездка продолжалась уже около получаса, и Инге казалось, что ей не будет конца. Зато закутанная в тяжелую клетчатую шаль поверх шубки и валенок разрумянившаяся Анюта, вертясь на коленях у папы, громко распевала: "Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет мама, пусть всегда будет небо, пусть всегда буду я!". Вскоре за окнами в темноте, разжиженной густыми снежинками, сквозь деревья замелькали огоньки окон, и через короткое время автобус остановился.
– Вот и приехали, – сказал весело Александр и, выждав, пока выйдут с трудом поднимающиеся с передних мест замерзшие, как и он, пассажиры, проскочил вперед с Анютой и, подав руку жене, помог ей сойти со ступенек. -Это совем близко. Буквально несколько шагов, – сказал бодрым тоном Саша, желая хоть "морально" обогреть оцепеневшую от мороза жену. Это "совсем близко" оказалось труднодоступным. Пришлось плутать долго на пятачке микрорайона с однотипными домами в поисках того из них, в котором живут Максимовы. – Я здесь был всего раз, правда, в дневное время, – словно извиняясь, говорил Саша. – И ейбогу, был убежден, что найду сразу же. Видно было, что он и сам в отчаянье от жалости к своим замерзающим "женщинам". -Судя по всему, вы по тому же адресу, что и я, – услышали они за спиной мужской голос. – К Максимовым?
– Да, да, – сказал обрадованно Саша. – Так вы уже у цели. Вот их подъезд, заходите и прямо на четвертый этаж. – Он ловко придержал дверь. -А там вам уже не нужно будет искать, по шумугаму распознаете нашу компанию, – сказал он. Уже не помня себя от холода, Инга переступила порог подъезда, теплый воздух которого принес ощущение подобное сбывшемуся счастью.
– Меня зовут Юра Федоров. А вы откуда такие накутанные? – спросил он весело, догоняя устремившегося вверх с Анютой на руках Сашу. – А мы из города. Долго ждали автобуса в городе, плутали здесь, вот мои "дамы" и замерзли совсем. Ну как ты, отходишь? – спросил тут же Саша, обернувшись к Инге. – Да, ничего страшного, все нормально, – ответила она, уже в который раз убедившись в том, что самое большое блаженство из всех возможных – это замерзшему человеку оказаться в тепле. Как только они нажали кнопку звонка, открылась дверь и радостная орава таких же, как они, молодых людей окружила их дружелюбными возгласами приветствий.
Высокая, стройная, с густой копной вьющихся волос женшина с сверкающей радостью улыбкой, протянув руку, представилась:
Я – Мария. Пожалуйста раздевайтесь, располагайтесь. Сапоги можете оставить здесь, прямо под вешалкой, – указала она на протянувшиеся вдоль коридорчика крючки. Затем присела на корточки, обращаясь к Анюте: – А тебя как зовут? – Анюта, – довольная собой произнесла девочка. – А сколько тебе лет? – Два годика, – с самодовольством ответила малютка. – Уже два годика! Ты совсем взрослая! Скоро мы тебя отведем туда, где много друзей. Вы не беспокойтесь, – обратилась Мария к Инге, уловив ее вопросительный взгляд, – это у нас такой порядок. Мы всегда во время больших сборищ отводим всех детишек в одно какоето место. Сегодня – это будет у Зелинских, которые живут прямо под нами. Они скоро зайдут.
– А кто же за ними смотрит? – спросил Инга, ощущая какое-то недоверие к такому способу избавления от детей во имя собственного удовольствия.
– А вот пройдемте, – сказала Мария, выражая искреннее желание расположить к себе новую знакомую. Едва засунув еще не отошедшие от мороза ноги в туфли, которые взяла с собой на смену не очень новым и не очень красивым сапогам, Инга медленно последовала за хозяйкой. Из крошечного коридорчика хрущевской трехкомнатной "распашонки" они, сделав два шага, оказались в кухне, заполненной запахом салата "Оливье". На стекле той стороны кухонной двери, которая обращена к комнатам, висел список фамилий, среди которых Инга увидела и их.
– Вот это – список, следуя которому наши папы будут, сменяя друг друга, смотреть за детишками. Их в сумме немало и разных возрастов: от одного года до восьми лет. Папы попеременно будут читать им книжки, играть в игры, а потом уложат спать. Но при этом все равно они по очереди будут с детьми. Поскольку нас много, то каждому придется быть с ними полчаса. Так что никто из папаш и не почувствует неудобств. – Интересно, – сказала Инга, глядя на список как на диковинку. – Ведь у нас здесь почти ни у кого нет родителей, бабушек и дедушек. Мы здесь, чтоб жить самостоятельно, ни на кого не возлагая своих забот. Поэтому мы таким образом освобождаем себя от неудобств присутствия детей и в то же время освобождаем детей от тягот томления на взрослых вечеринках, которые – важнейшая часть нашего образа жизни. – А как же вы обходитесь, если, например, ребенок заболел и его нельзя отправить в сад или в ясли, кто вам помогает? – спросила Инга. – О, это – просто. Никаких проблем. У нас в институтах нет строгого режима дня. Ведь в науке все равно все работают по двадцать четыре часа в сутки, и нас никто не гоняет палкой отсиживать часы. Поэтому когда нужно посидеть с ребенком дома, мы ходим в институт по очереди. Например, утром муж, после обеда – жена, или наоборот. В это время подошел высокий, стройный, подстать супруге, хозяин и с искренней доброжелательностью представился, слегка поклонившись, как акткер перед публикой: – Павел! Рад что вы добрались благополучно. Я понимаю, что это нелегко в такую погоду. Но все же замечательно, что вы с нами в этот вечер. У нас здесь сегодня в основном химики и некоторые примкнувшие к ним математики, – при этом он, слегка подмигнув, положил руку на плечо Саше, дав понять, что именно его он имеет в виду. А лириком, очевидно, придется быть вам, Инга... Ведь, насколько мне известно, вы гуманитарий и будете единственной среди нас, людей сухих и зацикленных на формулах, – он улыбнулся, не разжимая губ. – Мне также известно из достоверных источников, – продолжал Павел, – что Саше уже выделили квартиру и вы скоро будете жить по соседству. Это прекрасно! Вот с наступлением весны сразу же отправимся в лес за медунками. Ну что ж, пора представить вас нашей компании. Инга дружелюбно улыбнулась, и они, свернув налево, за кухонную дверь, оказались в средней, самой большой, примерно 17 кв. м комнате. Здесь стоял диван, рядом, у окна – маленький треугольный неполированный журнальный столик с двуям креслами, напоминающими большие круглые пьялы на тонких металлических подставкахножках. В противоположном от дивана углу на другом журнальном столике стоял небольшой телевизор "Рекорд" с антеннойусиками. Дощатый пол с большими щелями был покрыт светлокоричневой, уже вытершейся краской. Стены были увешаны стенгазетами, посвященными торжеству, фотографии хозяина – виновника торжества – были вмонтированы в картинки, вырезанные из журналов и газет. В результате Павел представал то королем, то дворником, то на лошадях, то на верблюдах, и т. д. Все сопровождалось смешными надписями и ремарками. Из-за малого количества мебели комната казалась большой и вмещала, человек сорок гостей. Все они говорили на профессиональные темы. Громкое звучание научной терминологии в перемешку с модными здесь словечками вроде: "старик" в обращении друг к другу, выражениями типа "раскрутил проблему на всю катушку" и непрерывный хохот от шуток создавали атмосферу какой-то праздничной феерии. Бросалось в глаза, что все присутствующие очень симпатичные, даже красивые внешне – как будто их отбирали не только по научным успехам, а и по внешним данным. Женщины красиво одетые, подтянутые, свежие, готовые расхохотаться, поддержать шутку по любому поводу, что иллюстрировало их психологический комфорт и удовлетворенность жизнью. Все тут же окружили новых гостей и, представившись, дали волю своему доброжелательному, какому-то особенному, солидарному любопытству: откуда приехали, какой вуз, аспирантуру кончали, кто научный руководитель, какие научные планы после защиты диссертации, в каких походах бывали, о горах, о лыжах, – обо всем, что не имело никакого отношения к Инге и ее жизни. И потому, где всерьез, а где со свойственным ему юмором на все вопросы отвечал Саша. Инга, с одной строны, испытывала ощущение восторга от всей атмосферы дружелюбия и какойто авансированной любви, исходящей от этих людей, о которых она ничего не знала и которые еще ничего не знали о ней. С другой стороны, ее охватывала тревога от ощущения присутствия на чужом празднике, ощущения ущербности рядом с этими ее ровесниками, зажженными наукой, осознанием своей нужности и ясностью в творческих перспективах. Это была какая-то концентрация всего того, что было не ее: и профессия этих людей, и предмет их разговоров, и планы – все было далекое, незнакомое, недосягаемое.
Она никогда ранее не знала такого состояния глубокого объективного несоответствия между собой и средой. Везде в разных коллективах и компаниях, где ей приходилось быть, она была в худшем случае на равных, но в большинстве случаев ее выделяли. Здесь ей казалось во всем были такие критерии, которым она ни в чем не соответствовала. Здесь человек виделся только в единстве со степенью его включенности в науку, причем науку точную (математику) и т. п. И эта наука ради которой они здесь, не является для них работой. Это был образ жизни, в который она никогда не сможет включиться, потому что у нее другая работа, другая профессия, которая здесь, в Академгородке, судя по репликам, да и той скудной информации, которая у нее была, – нечто вспомогательное, второсортное. Чтоб как-то скрыть тягостные чувства, все более овладевавшие ею и усиливающиеся незнанием, о чем говорить с этими улыбающимися ей людьми, она стала заниматься с Анютой, которую вотвот должны были отвести к Зелинским. Вскоре пришли сами Зелинские. Довольно упитанная, но с изумительной фигурой блондинка, сопровождая каждое слово легким смешком, сначала подошла к Анюте и, спросив ее имя, сообщила, что у нее тоже двое детишек: дочка Светланка – полтора года, и трехлетний сын Степка. Они вместе со всеми детишками очень ждут Анюту у них дома, где ей будет очень весело. Затем, повернувшись к Инге с Сашей, в той же смешливой манере сказала: – Я – Каля Зелинская, а это – Коля Зелинский -мой муж. Видите у нас почти одинаковые имена, потому меня часто называют Колей, а его Калей. Ему это, кстати, нравится, потому что он часто ходит дома в переднике. Он отменный кулинар и любит готовить, особенно цыпляттабака и пирожные "бизе". У меня они почему-то никогда не поднимаюся, сколько бы я ни взбивала эти белки. А у него такое получается – язык можно проглотить. Да вы в этом убедитесь сегодня. Правда, он почему-то тощий -она похлопала мужа по животу, – а я вот поправляюсь. Еще одна деталь: хоть он и Николай Дмитриевич, но прошу его не путать с академиком Зелинским. Академик Николай Дмитриевич Зелинский, химикорганик, закончил Новороссийский университет, а мой Николай Дмитриевич Зелинский, тоже химикорганик, закончил Новосибирский университет, причем первый выпуск. Эта шутка, судя по всему, присутствующим была хорошо известна, но все весело смеялись в знак солидарности с Калей. – Ну что, Калерия Ивановна, – сказал Павел, – водка уже скисает. Я думаю, пора отводить Анюту, а то с минуту на минуту должен явиться академик. – Да, да, правильно, Павлуша, – сказала Каля и тут же обратилась к мужу: – Коленька, отведи Анюту, пожалуйста. – Да, а чья сейчас очередь? – спросила с улыбкой Мария. – Уже полчаса прошло, и пора на смену. – Я, я должен идти, – сказал Виктор Степанков и отдал, как солдат, честь. Инга настроилась на то, что ей придется тоже сопровождать Анюту, обычно настороженно относящуюся к новым знакомымвзрослым. Но дети, как животные, всегда чувствуют искреннюю доброжелательность. Потому Анюта, к удивлению родителей, без колебаний вверила свою ручонку Коле и покорно отправилась с ним на свою детскую "гулянку" этажом ниже. Когда Анюта ушла, Инга тихо спросила мужа: – Это правда, что сюда придет академик? – Я, право же, не знаю сам, – пожал плечами муж. Павел, как внимательный хозяин следивший за настрое нием новых гостей, очевидно, догадался, о чем Инга спрашивает мужа, и сказал: – Инга, ты слышала об академике Борескове? Георгий Константинович – удивительный человек, как говорится, чистых голубых кровей и к тому же тезка маршала Георгия Константиновича Жукова. То ли это случайное совпадение, то ли такое сочетание имени и отчества есть признак породы, кто знает? И вовсе не имеет принципиального значения, что Боресков родился в потомственной дворянской семьей, а Жуков – в семье крестьянинабедняка. Здесь не это важно: человеческая порода – это что-то от Бога, хотя я, пардон, – рассмеялся Павел, приложив руку к груди, – чистой воды атеист. Кандидатский экзамен по марксистской философии сдал на отлично. Но речь не обо мне, а о нашем любимом шефе. – В любой русской энциклопедии, начиная с прошлого века, – вставил Вася Мелешин, – вы найдете имя его деда Михаила Матвеевича Борескова, генераллейтенанта русской армии, военного инженера. Во время Крымской войны он занимался установкой минных заграждений в устьях Дуная и Буга... И отец Борескова был генералом царской армии... -Да, мы забыли главное сказать, – вмешалась серьезная, поспортивному подтянутая Катя Степанкова, – Георгий Константинович – одессит, как и я с Павлом! – Ну не совсем одессит, – уточнил тот же голос сбоку. – В общем-то да, – поправилась Катя, – он родился не в Одессе, а кончил Одесский политех и научную свою карьеру начинал именно там. Говорят, весь институт, где он работал в то время, закрыли, а его еще совсем молодого, двадцати пяти лет, с лабораторией перевели в Москву. – Для меня он вообще олицетворение истинного ученого. Вся его карьера – свидетельство тому. Представь себе, – перебил Катю Вася, – с таким дворянским происхождением он дорос до академика, директора института, не будучи членом КПСС...
В это время раздался звонок, и все словно подтянулись, выпрямились. Павел открыл дверь, и в комнату вошел чуть выше среднего роста, стройный, лет шестидесяти мужчина с тонкими чертами лица и белой, холеной кожей без единой морщинки. Он ловко снял белый шерстяной шарф и элегантное ратиновое пальто и, повесив их на свободный крючок, остановился у висевшего здесь же небольшого зеркала, чтоб причесать красиво вьющуюся, седую шевелюру. Затем академик направился к столпившейся в ожидании его молодежи, и каждой из женщин поцеловал руку, сказав что-то в знак приветствия. Когда он подошел к Инге и Саше, Павел откомментировал:
– Георгий Константинович, – это мои новые друзья. Саша – он мой земляк, одессит, математик, и у нас вполне реальные планы на совместные работы. Он скоро защищает диссертацию и переезжает в Городок работать в Институте математики. А это Инга, супруга Александра. Она гуманитарий...
Поприветствовав всех, Георгий Константинович как знаток здешних правил подошел к списку пап и спросил с задором в глазах: – И кто же у нас следующий дежурный папа? – Я! – сказал весело улыбаясь Веня Табаков, -вот скоро иду на смену. – Итак, все в сборе, пора к столу, – сказал Павел, направившись к столам, и предлагая всем следовать за ним. Стол занимал оба "рукава" квартирыраспашонки. Собственно, это был не стол, а доски, положенные на два небольших обеденных столика, за которыми ели в обычные дни. В каждой из этих небольших прямоугольных комнат, одна стена от окна до двери, с пола до потолка была полностью занята самодельными стеллажами с книгами. В левой, чуть большей комнате у противоположной стеллажам стенки стоял диванкровать и тут же в углу у окна небольшой письменный стол, над которым висели лесенкой три книжные полки. В правой, меньшей комнате, напротив стеллажей одна за другой стояли две кушетки для детей. А у окна, между стеллажами и кушетками, – маленький складной секретер, при открытии дверцы которого выдвигалась доска с ножкойподставкой, которая образовывала столик. В глубине, под столиком были полки и ящички для игрушек. Сейчас секретер был закрыт, и на нем стояли бутылки с напитками. Каждый стол был чуть длинней самой комнаты и потому, выступая в маленькую нишу между "рукавами" "распашонки", образовывали единый огромный стол с маленьким проемом между ними для прохода. С одной стороны столов в качестве сидений использовались диванкровать, кушетки и стулья, с другой – уложенные на редко расставленные табуретки доски, которые образовывали большие длинные скамейки. Столы были полны разных блюд, приготовленных хозяйкой с помощью нескольких из присутствующих на празднике женщин. Сервировка отражала концепцию быта Академгородка, ниспровергающего все "мещанские" пристрастия. Несколько хрустальных рюмок, серебряных ложечек и фарфоровых чашек, -очевидно, вложенные мамами в чемоданы либо взятые на память свадебные подарки – чувствовли себя здесь неуместными, вычурными и даже смешными рядом с мисками и простыми вилками, ложками, ножами и гранеными стаканами. Стол был накрыт скатертями разного вида, цвета и рисунка. Когда все расселись и наполнили бокалы, академик предложил первый тост за успешную защиту Павлом кандидатской диссертации. Затем, взяз на себя роль тамады, он с очень веселыми комментариями предоставлял слово для тоста всем сидящим за столом. Тосты произносились по часовой стрелке, начиная от Георгия Константиновича. Пили за соискателя и его дальнейшие успехи в науке, за его родителей, жену и детей, за химию, математику, физику, за родной институт, за походы, за "научных" прекрасных дам и просто за разные строны жизни и любви к ней. И все тосты облачались в сюжеты притчей, историй, анекдотов, отражающих филигранную работу ума, смекалки, находчивости. Пили понемногу, и никто не пьянел, сохраняя хорошую форму и приподнятое настроение. Поскольку Инга, сидя справа от академика, замыкала этот часовой круг, она вначале даже не думала о своем тосте. Но когда "стрелка" стала приближаться вплотную, она начала волноваться, не зная, что ей сказать, да еще при академике и на фоне того остроумия, которым блистали все гости. И вот слово предоставлено сидящему рядом с ней справа Вене Табакову. Он, нисколько не раздумывая, сказал: – Вы знаете, что я люблю собирать разные интересные изречения выдающихся людей. Так вот: Антуан де Сент Экзюпери сказал, что из всех видов роскоши, самая бесценная – это роскошь человеческого общения. Я счастлив, что судьба привела меня в Академгородок, где мы одарены этой бесценной роскошью. И это единственная роскошь, которая достойна того, чтоб ее приумножать. Так выпьем за сохранение нашего богатства! – Ура! Ура, за приумножение нашей роскоши! – закричали все дружно, сдвигая бокалы навстречу друг другу. Этот тост принес спасение, и Инге сразу стало ясно, о чем говорить. Когда Георгий Константинович предоставил ей слово, она, уже не чувствуя никакого волнения, спокойно произнесла: – Вениамин только что сказазал, что Академгородок щедро наделяет всех роскошью общения. То, что я увидела сегодня, позволяет мне утверждать, что это действительно роскошь, это действительно бесценные сокровища. И я хочу предложить тост за необыкновенный, уникальный остров! За Остров сокровищ – за Академгородок!
Все дружно встали с мест с поднятыми бокалами и, подхватив это столь соответствующее их восприятию Академгородка название, закричали: – За Остров сокровищ! За наш Остров сокровищ. Ура! Ура! Когда был объявлен небольшой перерыв между закусками и горячим и все встали Из-за стола, Инга почувствовала себя в центре внимания. Женщины дружелюбно улыбались, пытаясь поближе узнать ее, а мужчины наперебой приглашали танцевать под включенную радиолу. Осмелев от неожиданного успеха и внимания, Инга как своя прошла на кухню, где женщины не могли прийти к согласию, убрать ли вилки и ножи или оставить их на столе при подаче плова. – Понимаешь Инга, – говорила с запалом Элла Табакова, – я приготовила настоящий среднеазиатский плов. Смотри: каждая рисинка самостоятельная. Очень редко такой плов получается. А вот сегодня получился – рассыпчатый, он весь дышит. Его нужно есть руками – в этом весь смак. А они говорят, что такой аристократ, как Боресков, не будет есть руками и неудобно его ставить в неловкое положение. – Знаете что, – сказала Инга, чувствуя прилив сил и находчивости, – я предлагаю компромисс: оставьте приборы, как бы невзначай, мол, забыли убрать. Но объявите, что плов нужно есть только руками. И вы посмотрите на реакцию окружающих. Может, не только Боресков не захочет есть руками. – Здорово. Инга, ты хорошо придумала, – сказали хозяйки, обрадованные найденным решением. Они вывалили благоухающий плов в большую белую эмалированную миску и дали Инге, чтоб она поставила его на стол, за которым уже большинство гостей сидело в ожидании горячего. Как только Инга вышла из кухни, она столкнулась с академиком, который тут же взял у нее миску и поставил ее на стол со словами: – Это настоящий среднеазиатский плов, и его следует есть только руками. Инга, оживленная вбежала на кухню. – Девчонки, девчонки. Вы слышали?! – Да, да, – сказала обрадованная Мария и, обратившись к стоящему рядом мужу, добавила: – Ну давай, Паша, готовься. Паша присел на корточки, и Элла с Калей закрутили у него на голове вафельное полотенце в виде чалмы. На правую руку они набросили ему махровое полотенце. Взяв глубокую белую эмалированную кастрюлю с теплой, слегка подмыленной водой, виновник торжества смешно вышагивая, подошел к столу. Под всеобщий хохот он, как мог, протискивался в узком пространстве между сиденьями и стеллажами, дав возможность каждому обмакнуть руки и вытереть их полотенцем. После плова снова вернулись в центральную комнату, где все расселись, кто на пол, кто на диваны, кресла или тумбочки. Павел объявил, что начинается конкурс на лучшее определение того, что есть защита диссертации. Формулировку нужно было оформить письменно и анонимно. Каждому раздали одинаковые клочки бумаги, которые после произведенной в них записи сворачивались в трубочку и сбрасывались в маленькую кастрюльку. Затем Павел, Каля и Катя, как члены жюри не участвовавшие в конкурсе, удалились. Вскоре они явились с результатом. Победителем был назван Коля Зелинский, который написал: "Защита диссертации есть повод для банкета!". После этого по требованию публики под общий смех зачитали все другие определения и единогласно одобрили решение жюри. Под бурные аплодисменты и одобрительные возгласы Коле вручили приз -чайник из органического стекла, напоминающий химическую колбу из сюжетов об алхимиках. Потом вновь включили радиолу, и все дружно начали танцевать твист. Академик, любуясь, смотрел на пышущую энергией и любовью к жизни молодую поросль, с которой у него были связаны самые дерзновенные творческие замыслы. Инге этот танец совсем не давался, поэтому она стала помогать Марии готовить стол к десерту. Когда твист кончился, Павел всех, в том числе и курильщиков, стоящих на лестничной площадке, и женщин, занятых на кухне, созвал в комнату и включил "Леткуенку". С первым звуком мелодии все как один, выстроились друг за другом. Инга с Сашей не успели оглянуться, как и они оказались в этом строю радостных, хохочущих людей. Академик стоял и с любопытством наблюдал за этим действом. – Георгий Константинович, -давайте с нами, с нами, – раздались голоса. – А что же я должен делать? -спросил академик. – А вы встаньте вперед, сюда, и я вам все покажу, -сказал Павел. Георгий Константинович послушно встал, и Павел, показав академику основные движения, заключил: – Вы только начните, остальное подскажет музыка.
