Текст книги "Приключения наследницы"
Автор книги: Лариса Кондрашова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
– Предполагаемый. Тот, который искали до того, как стало известно, что драгоценный камень находится в шкатулке, а шкатулка в рогоже, а рогожа в яме, а яма в пяти шагах от куста красной смородины.
– Ах, перестаньте, Джим, мне вовсе не до шуток!
– Во всяком случае, приходили сюда не позже чем два дня назад.
– Откуда вы знаете? – спросила я подозрительно.
– Но ведь на снегу, кроме наших, нет больше никаких следов!
– Вы правы. – Я вздохнула и оперлась на его руку. – Давайте уйдем отсюда, Джим, мне отчего-то не по себе.
– Вам стоит только пожелать! – галантно откликнулся он.
Мы вместе дошли до дома и остановились.
– Извините, Джим, – сказала я. – Вынуждена вас оставить. Может, вы составите компанию Ивану Георгиевичу и поручику, которые как раз теперь о чем-то секретничают в гостиной?
Он поднялся по ступенькам, а я пошла прочь, чтобы отыскать где-то в хозяйственных постройках Исидора – пусть бы поводил меня по моему же имению и показал, где что находится. Все-таки мне нужно отвлечься.
В очередной раз я повторила себе, что вовсе не так представляла себе пребывание в Дедове. Вместе со мной сюда приехали два молодых человека, каждый по-своему интересный. Я вроде тоже не из дурнушек. Вполне логично было предположить, что между нами возникнет легкий флирт, мужчины станут за мной ухаживать. Но нет, ничего подобного не происходило! Может, я неинтересна как женщина? Чересчур высока ростом? Невидна лицом? В чем у меня не было сомнений, так это в отношении фигуры. Талия у меня была тонкой – еще питерские подруги завидовали, грудь высока и округла. Кожа белая, без всяких там пятен и прыщей, руки красивые...
Впрочем, до сих пор я об этом не задумывалась. Вернее, не пыталась так скрупулезно вести учет своих достоинств.
Еще будучи подростком, этаким длинноногим гадким утенком с острыми коленями и угловатыми движениями, я спрашивала отца: «Каких женщин любят мужчины?»
– Всяких, – посмеивался он.
– Но если они высоки так же, как и я, то, верно, не пользуются симпатией у мужчин?
В то время я уже переросла свою мать на полголовы и частенько удостаивалась ее нехитрых шуток, вроде того, что жаль – нет для девиц аристократического происхождения этаких гренадерских полков, куда бы собирали дылд со всей России.
– Не слушай матушку, – всерьез советовал отец, – такой рост, как у тебя, называют королевским, и для королев, например, в Англии существует мерка, ниже которой королевой просто не станешь.
Наверное, он просто меня успокаивал и никакой мерки для английских королев не было, но тогда я сразу успокоилась и перестала сутулиться, что прежде невольно делала под неодобрительным взглядом матушки.
Глаза у меня голубые, но не светлые, а темные. Скорее синие. Волосы русые, с рыжинкой, а брови и ресницы при этом черные.
Кстати, распустив волосы, я вполне могла бы прикрыть ими свою наготу, как легендарная Юдифь.
Не случись война, я уже начала бы выезжать в свет и тогда бы поняла, как ко мне относятся петербургские женихи. А так... Наверное, я слишком быстро шагнула из девочек в девушки, и эта быстрота не дала мне разобраться в себе. Какова я? Привлекательная или не очень? Могу ли я нравиться мужчинам?..
Эмилия, кстати, тоже была не слишком маленькая. Просто очень худая. Если не сказать тощая.
Я подумала так и сконфузилась. Наверное, моя сестра по отцу еще мала для того, чтобы по-женски округлиться и, говоря словами моей бывшей няньки, «нагулять жирок».
Кстати, сегодня я собиралась поговорить с Эмилией. Я отчетливо представляла себя на месте девушки, которая по своему происхождению заслуживала совсем другого обращения и вообще другой жизни. А что, если она в отсутствие других Болловских возложит всю ответственность за свой жалкий жребий на меня и вообще не захочет со мной общаться?
Так и забыв о том, что искала Исидора, я вернулась в дом и прошла на кухню. Остановилась на пороге и нарочно покашляла. Мои кухонные работники были так заняты, что не сразу заметили мое появление.
Мальчишка лет десяти чистил картошку над большой кастрюлей, в то время как Эмилия быстро и ловко резала лук, не делая и попытки отворотить лицо от сего вредного овоща.
– Ты не плачешь, когда режешь лук? – удивилась я.
– Привыкла, – ответила она, якобы очень занятая своим делом, потому что не поднимала на меня глаз.
– Я ничего не знала! – вдруг выпалила я, хотя до того собиралась перейти к нашему общему делу медленно и дипломатически.
– Исидор говорил, – сказала Эмилия и впервые посмотрела на меня.
– Мою горничную убили.
– Слуги болтали об этом.
– Исидор считает, что мне опасно спать одной.
Что я говорю! Можно подумать, эта худенькая, с виду малосильная девица, моя сестра, сможет защитить меня в случае чего.
– Комнату можно закрыть на засов, – продолжала рассказывать я, не отводя глаз от Эмилии – до чего ее глаза были похожи на папины! – Но мне абсолютно не с кем поговорить!
И только высказав это, я поняла, что и в самом деле уже давно не имею возможности ни с кем поговорить по душам. Своим подругам в Петербурге я не могла рассказывать о том, что происходило в нашей семье – то есть говорить о своих страхах в отношении собственной предполагаемой бедности. Как и о делах отца – он давно приучил меня к тому, что о его работе я не могу распространяться, даже если ничего толком и не знаю.
Потом, когда почти одно за другим пришли известия о смерти моих родителей, я никуда не выезжала. Сидела в Петербурге, в своей комнате, и если не читала, то просто смотрела на улицу, кажется, безо всяких мыслей.
А теперь я вдруг подумала, что, если расскажу Эмилии о своих чувствах, страхах и сомнениях, она меня поймет.
То ли поэтому, то ли и в самом деле почувствовав родственную душу, я вдруг потянулась к ней.
– Я хочу тебя попросить, не могла бы ты сегодня переночевать в моей комнате?
Сказать, что Эмилия изумилась, значит ничего не сказать. Она даже рот приоткрыла, и руки у нее задрожали, так что девушка с досадой отложила в сторону нож.
– Если ты, конечно, не боишься, – поспешно добавила я. – Сейчас я распоряжусь, чтобы ко мне в спальню перенесли кушетку.
– А на чем спала ваша служанка?
– На полу.
– Я бы тоже могла спать на полу.
– Значит, ты не возражаешь?
– Нет, конечно, – тихо прошептала она. – Только помою посуду после ужина.
Я могла бы сказать, что освобождаю ее от мытья посуды, но в последний момент удержалась. Просто поняла, что пока этого делать не нужно, да Эмилия такого послабления от меня и не ждет.
На полу она спать будет! Этого еще не хватало!
Я пошла и нашла Егоровну.
– Скажи своим помощникам, чтобы поставили в мою спальню кушетку.
– А что, барышня, на кровати спать неловко? – обеспокоилась она.
– При чем здесь это! – Я была несколько раздражена, оттого что должна объяснять прислуге мотивы своих поступков. – На ней будет лежать девушка. Эмилия. Я боюсь почивать одна.
– А и взаправду, матушка, – всплеснула руками старушка, – так, может, я лягу? У девушек-то сон ох как крепок! И не услышит, ежели какой тать...
– Я сказала только насчет кушетки, – холодно заметила я и удалилась.
Конечно же, Егоровна все сделает, мне не стоит и беспокоиться. А беспокоиться надо о другом: из всех подозреваемых остался неоправданным один Кирилл Ромодановский. А что, если мне пойти к нему и прямо в лоб спросить: «Кто ты такой и что делаешь в моем имении?»
А он повторит все то же самое, и я не смогу его слова опровергнуть. Ведь если мысленно восстановить тот день, когда убили Хелен, Кирилл был все время на глазах. Он сидел и занимался моими же хозяйственными книгами. Да и как бы он мог познакомиться с Хелен? Будь она русская, тогда понятно, но англичанка, торчавшая в Москве, а до того в Индии, в то время как Ромодановский жил себе в Петербурге...
И вообще, если я поверила Веллингтону – на слово! – то почему не поверю Кириллу, который наверняка станет разубеждать меня в моих подозрениях.
Лучше всего мне было бы высказать свои сомнения Мамонову, а я все тянула с откровениями. Боялась, что он высмеет меня с доводами, казавшимися такими верными, или, что еще хуже, лишь снисходительно улыбнется.
Тогда я решила поговорить с поручиком Зиминым. Он как раз шел по коридору мне навстречу.
– Владимир Андреевич, – сказала я, останавливаясь, – как вы смотрите на то, чтобы поделиться со мной своими соображениями?
– Чем? – удивился он.
– Вы ведь уже знаете, что убийца Хелен, Марии и Аксиньи – Ромодановский?
– А вы знаете? – ответил он вопросом на вопрос. – И каким образом это установлено?
– Принципом исключения, – важно ответила я. – Ведь это не вы сделали?
– Не я, – согласился он.
– И не Джим.
– Вот как, вы знаете это наверняка?
– Он сказал мне...
А в самом деле, что Веллингтон сказал мне? Что я слишком доверчива...
– Всех своих крепостных вы, значит, исключаете по принципу, что они не люди? – уточнил Зимин.
– Нет, конечно. – Я покраснела. – Но они никогда из имения не выезжали, а тем более не могли быть в Индии, откуда совсем недавно приехала Хелен.
– Значит, Хелен тоже была в Индии? – задумчиво проговорил он. – И это вам сказал Веллингтон. Странно, почему он не сказал об этом мне?
– Наверное, вы его не спрашивали.
– Неужели он не понимает, как это важно?! – рассерженно фыркнул Зимин и пошел прочь от меня, в последний момент спохватившись: – Извините, вынужден вас покинуть!
«Странные эти мужчины! – в очередной раз подумала я. – Если ими овладевает какая-то, с их точки зрения, важная идея, все остальное перестает существовать! Мне казалось, что я вовсе не так безразлична Зимину, как он упорно старался мне показать... А может, у него есть невеста? Девушка, с которой он обручен? С чего вообще я решила, что всякий неженатый мужчина жаждет лишь одного: стать моим мужем?!»
Я опять вернулась в свою комнату как раз в тот момент, когда в ней устанавливали кушетку для Эмилии. Ставили ее подальше от моей кровати, к окну, но я распорядилась передвинуть ее поближе к печке и так, чтобы наши головы были как можно ближе друг к другу.
Для того чтобы мы с ней могли шептаться о чем-нибудь очень важном, а не кричать об этом на всю комнату...
Глава двадцатая
Эмилия осторожно постучалась ко мне в спальню, когда я уже задремала.
Егоровна все же прислала девушку по имени Глаша, которая помогала мне раздеться и при этом испуганно взглядывала на дверь, как будто оттуда должен был явиться неведомый убийца.
Интересно, что говорят о случившемся в людской? Наверное, о том, что убивают всех девушек, которые находятся в тот или иной момент при мне.
То ли ее страх передался и мне, то ли сказалось постоянное волнение, испытываемое в собственном доме, а только едва Глаша ушла, как я тут же закрыла дверь на засов.
– Ваше сиятельство, откройте, это я, – проговорила Эмилия.
Я открыла дверь, впустила ее и тут же задвинула засов.
– Неужели все так плохо? – прошептала она, но в отличие от Глаши без дрожи в голосе, а скорее насмешливо. – А вы уже знаете, ваше сиятельство, кто это?
– Давай только без сиятельств. Попробуй звать меня на ты. Хотя бы тет-а-тет.
– Это будет трудно.
Сначала я хотела рассердиться, а потом подумала, что это же хорошо, что моя сестра не покорная овечка, а девушка с характером.
– Давай сделаем так: как будто мы только что встретились и еще не знаем друг друга. – Я протянула ей руку и назвала себя: – Анна.
– Эмилия. – Она осторожно пожала мою руку своей, неожиданно крепкой.
– Вот твоя ночная сорочка, а это шлафрок. Старенький, но чистый. Мало ли, придется среди ночи вскакивать. Переодевайся.
Она вопросительно взглянула на меня, и я отвернулась.
– Свечку гасить будем? – спросила я.
– Я думаю, надо погасить. Во-первых, в темноте звуки лучше слышны, а во-вторых, пусть... разбойник думает, что мы спим.
Она переоделась и нырнула под одеяло. Но я не спешила тушить свечку. Мне хотелось видеть ее глаза. Разговоры в темноте имеют и свои недостатки: не знаешь, как воспринимает твои слова собеседник. Особенно тот, кого почти не знаешь.
– Знать бы, кто он! – пожаловалась я. – А то наверняка каждый день я с этим человеком разговариваю, а он против меня черное дело задумал... Видишь, что на всякий случай у кровати держу?
Я показала Эмилии шпагу.
– А ты фехтовать умеешь? – оживилась она.
– Немного. Папа меня учил. Но редко. У него все времени не было. Да и мама была против...
Я осеклась, вспомнив, что мама Эмилию не жаловала и, наверное, той известно, кто был ее главным недоброжелателем.
Однако девчонка сделала вид, что не обратила на мою оговорку внимания.
– А ты меня научишь? Сначала всему, что сама умеешь, а потом можно и учителя нанять...
Она осеклась. Так же увлекается своими идеями, как и я. Только в отличие от меня ей все время нужно оглядываться и сдерживать себя: как бы не сказать и не сделать лишнего.
– Наймем, – согласилась я, сделав вид, что не понимаю ее заминки. – Ты на моем примере можешь убедиться, что нам, женщинам, не всегда можно рассчитывать на защиту мужчин... Кстати, у тебя очень правильная речь. С тобой Исидор занимался?
– Фридрих Иванович. Он все-таки родился в России, а Исидор только язык освоил. Хороший был человек ваш управляющий. Никогда голоса не повысит, слова дурного не скажет. Я, между прочим, у него училась чувству самоуважения. А потом, когда я грамоте обучилась, тут уж только в библиотеку и бегала. Мы порой там с Исидором сталкивались...
Она примолкла, вспоминая.
– Дом-то большую часть года пустой стоял, и Фридрих Иванович меня работой не изнурял. А страсть мою к знанию только поощрял. Всегда приговаривал, что знания за плечами не носить.
Надо же, как и мне – папа.
– Детей-то своих у него не было, вот он мной и занимался. Говорил, что, как только все успокоится, он у Болловских меня выкупит и даст вольную... Батюшка... Михаил Каллистратович наказал ему выделять меня из других крепостных, только Фридрих Иванович меня выделял не из-за этого...
– Но в повара тебя все-таки определили.
– Это Исидор настоял. «Мало ли, – говорит, – князя убьют. Работа у него опасная. Тебя на работы в поле погонят. Лучше уж при кастрюлях...» Но видно, отчего-то Бог не хочет, чтобы я свободу получила. Одного за другим прибирает к себе моих благодетелей...
– Я обязательно тебе вольную дам, – горячо заговорила я. – Прямо завтра с утра завещание напишу. А то меня... убьют. – Тут мой голос невольно дрогнул. – А ты так крепостной и останешься!
– Бог не выдаст, свинья не съест, – твердо сказала Эмилия. – А убийца этот ничего с тобой не сделает, я уверена. Только пугает. А сам только и ждет, чтобы ты все время его боялась, тогда тебя хоть голыми руками бери!
– Ты смелая девочка.
– Я уже не девочка, девушка. Из-за худобы я кажусь младше своего возраста. Вон Егоровна смеется: были бы кости, а мясо нарастет!.. Но не думай, я умею за себя постоять. Осиповские-то молодчики не хотели со мной связываться. Но дразнили: «Да кому такая доска нужна!..» Мне по-другому нельзя. Не станешь же по всякой мелочи Исидора на подмогу звать... Хочешь, я тебе покажу, как в случае чего от лихого человека защититься. Вставай с кровати!
Я поднялась, а Эмилия стала напротив.
– Смотри: он тебя за руки схватит, а ты вот так – раз, и вывернись, а потом ему ладонью по носу как дай. Снизу. Даже слабо ударишь – все равно больно, кровью умоется.
Она стояла передо мной взъерошенная, как воробышек, и при этом выглядела грозной. Я всегда мечтала в детстве иметь сестру, а потом как-то забыла об этом, и вот теперь судьба, хоть и с опозданием, мне сестру подарила.
Я так на нее засмотрелась, что забыла даже глаза отвести. Она тоже смотрела не отводя глаз. Всего несколько мгновений полной тишины, и мы услышали слабый скрежет, как если бы кто-то пытался открыть нашу дверь.
Совершенно машинально я дунула на свечу, как будто свет ее можно было увидеть из-за толстых дубовых дверей.
– Кто-нибудь видел, как ты сюда шла? – шепотом спросила я.
– Я никого не встретила.
– Что будем делать – позовем на помощь?
– Еще чего! – возразила она. – Мы крикнем, а тот и убежит. Давай так: ты бери в руку шпагу, а я канделябр.
Она, как выяснилось, хорошо видит в темноте. По крайней мере на ощупь легко отыскала и взяла с подоконника подсвечник на пять свечей, тяжелый, серебряный. Я им не пользовалась. Хватало и одной свечи.
Эмилия потянулась рукой к засову.
– Ты хочешь открыть? – в ужасе зашептала я.
– А что же, так и будем всю ночь помирать от страха? Мне, между прочим, чуть свет вставать, завтрак готовить.
– Засов снаружи не открыть, – сказала я. – Давай ляжем и будем спокойно спать. Эту дверь можно только протаранить. Но тогда поднимется шум... А с утра я что-нибудь придумаю.
– Тебе виднее, – пожала худыми плечиками моя воинственная сестра.
Мы еще некоторое время постояли у двери, прислушиваясь, но, видно, тот, кто был снаружи, и в самом деле не хотел производить шума, а попробовал открыть дверь лишь в надежде, что я не успела ее запереть.
Наутро Эмилия встала чуть свет и выскользнула за дверь. Я тут же поднялась и опять закрыла ее на засов. Береженого Бог бережет!
Но заснуть мне не удалось, как я ни пыталась. Вся извертелась, а толку никакого.
И тогда я решила подняться и посидеть в гостиной – почитать. Но как быть с моей комнатой, где в шкатулке так и лежали, теперь уже под грудой одежды, драгоценности моей покойной матушки, изъятые поручиком у Хелен, и те, что мы откопали в саду, и пачка денег в десять тысяч рублей.
В конце концов я нашла шкатулку побольше, сложила в нее все свое богатство и взяла с собой. По крайней мере тот, кто ищет, чем бы в доме поживиться, должен будет сначала убить меня.
А если это случится, то какая разница, кому шкатулка достанется. Меня уже на свете не будет.
Мне стало так себя жалко, что на глаза навернулись слезы. Я ведь ничего в этой жизни не успела: ни замуж выйти, ни детей родить. Последняя представительница княжеского рода приготовилась умереть со знанием, что за нее даже отомстить будет некому.
Для верности я прихватила с собой и шпагу. В крайнем случае я дорого отдам свою жизнь!
Но в гостиной, как ни странно, уже сидел Мамонов и что-то писал в маленькой книжечке.
– Дневник пишете? – поинтересовалась я, даже забыв поздороваться.
– Здравствуйте, Анна Михайловна, – сделал это за меня исправник. – А что это у вас с собой за палка железная?
Я нашла его замечание грубым, но ответила:
– Приходится думать о собственной безопасности, поскольку следствие топчется на месте, а убийца расхаживает по дому. Если вы не знаете, что это такое, могу просветить: шпага!
– Вон оно что! – покачал головой Мамонов. – Княжна, значит, разуверилась в мужских способностях и решила сама себя защищать.
– Как же иначе, – продолжала огрызаться я, – ежели среди ночи кто-то пытается проникнуть в мою опочивальню. Хорошо, что двери крепкие да засовы надежные!
– Так-так-так, и что вы стали делать? Позвали на помощь? Но я нарочно оставил открытой дверь, паче чаяния раздастся какой подозрительный шум. Никакого шума не было. Правда, около одиннадцати ночи кто-то прошел по коридору, но я не стал выглядывать, поскольку не счел шаги подозрительными.
– А какие шаги могут считаться подозрительными? – ехидно осведомилась я.
– Извольте. Крадущиеся. Бегущие на цыпочках. А ничего такого не было. Какой-то мужчина спокойно прошел себе, и все.
– От выхода или к выходу?
– К выходу. Но до него, насколько я понимаю, не дошел, потому что открылась и закрылась чья-то дверь.
– Так мы и будем всякую ночь вздрагивать от любого шороха?
– Потерпите, Анна Михайловна, уже недолго осталось. Ваш покорный слуга преподнесет вам убийцу тепленьким. Как говорится, на блюдечке.
– По мне – так лучше холодненьким! – мрачно пошутила я.
– Экая вы амазонка! – в том же тоне откликнулся Мамонов. – Видать, и вправду разозлились, раз крови жаждете.
– Скажите, капитан, вы женаты? – безо всякой связи с нашим разговором спросила я.
– Никак нет, ваше сиятельство, – насмешливо отозвался он. – Мне нравятся девушки живые и умные, такие, как вы, а попадаются все больше скучные жеманницы, по коим сразу видно: родит, растолстеет и будет только есть да спать.
– Значит, на мне вы могли бы жениться?
Сдалась мне эта женитьба! Можно подумать, больше нечего делать, как приставать к мужчинам с дурацкими вопросами. Но Мамонов от моего вопроса смешался.
– Мог бы, отчего же нет, только вы за меня не пойдете. Богатства я не нажил, в быту человек скучный – пожалуй, такие девушки, как вы, не для меня.
Это уже был удар. До сего времени мне казалось, что выйти замуж я смогу безо всяких трудностей, но вот уже третий мужчина – по крайней мере из тех, кто мне симпатичен, – отказывается от женитьбы на мне. У Мамонова разве что получилось помягче, чем у Зимина, и яснее, чем у Веллингтона, но конец тот же самый: нет!
И тут я разозлилась. По-настоящему. Что они здесь все делают? Зачем мне это нужно? Я и сама справлюсь с неведомым убийцей, и распоряжусь своим приданым, и найду управляющего.
На этой волне за завтраком я взяла да и выложила всем четверым, что пора, пожалуй, и честь знать. Прямо так и сказала:
– Дорогие гости, не надоели ли вам хозяева?
На некоторое время за столом воцарилась тишина, а потом заговорили одновременно все четверо. Получился гул голосов, из которого я смогла выхватить несколько фраз: «Что с вами, Анна, мы вас чем-то обидели? Кузина, отчего вы так жестоки? Анна Михайловна, голубушка, что же это вы гневаться изволите? Ваше сиятельство, это заявление есть безрассудство!..»
Наконец они сообразили, что получается базар, и Мамонов поднял руку, словно собирался присягать мне на верность.
– Видимо, господа, мы и в самом деле с вами заигрались, если даже столь юная девица, как ее сиятельство, пеняет нам на бездействие. Ежели вы даете мне слово, я, пожалуй, подведу черту под случившимся здесь, в Дедове, событием...
– Событиями! – подсказал Джим.
– Нет, я не оговорился. Именно одно событие повлекло за собой смерть трех женщин и ранение мужчины...
Но договорить исправнику не дали. В гостиную вбежал Исидор с ружьем в руках и закричал:
– Ваше сиятельство, прибыли ваши крепостные и привели с собой на веревке Осипа!
Все сразу вскочили из-за стола. Веллингтон обнажил саблю, в руках Мамонова и Зимина оказались пистолеты, а Кирилл вытащил из-за пояса нож.
Во дворе стоял гул множества голосов, но едва мы появились на крыльце, как шум стих, и моим глазам предстала ошеломляющая картина.
По одну сторону стояли крепостные, живущие в имении. Причем их толпа вовсе не выглядела миролюбиво. Как видно, кое-кто из них попробовал свои кулаки на кучке других крепостных, только что появившихся и до сих пор все еще выглядевших не в пример щеголеватее дворовых.
Их было немного, всего шесть человек, и у ног их лежал связанный еще один. Осип!
– Что это дворовые так взбудоражены? – спросила я вполголоса у Исидора.
– Так эти лесовики, когда здесь хозяйничали, натешились. И девками попользовались, и парням зубы повыбивали.
Недалеко от пришедших из леса высилась кучка оружия.
– Надо бы его прибрать, чтобы не лежало посреди двора, – ни к кому не обращаясь, проговорила я.
– Орест, займись этим, – распорядился Кирилл.
Исидор тоже, видно, сообразил, что оружие надо убрать. Двое парней по его приказу двинулись к куче ружей и сабель, на мгновение они заслонили собой лесных разбойников, а когда люди опять расступились, поза лежащего Осипа так странно переменилась, что я – то ли в изумлении, то ли от растерянности – сбежала с крыльца и быстрым шагом направилась к лежащему.
– Осторожно, Аня. – Зимин схватил меня за руку. – Лучше вам от нас не отходить.
– Я хотела лишь взглянуть. Там... Осип.
По-прежнему не выпуская моей руки, он кивнул:
– Кто-то убил его, это правда.
– Но как? – испуганно спросила я.
– Думаю, метнули нож.
Он приобнял меня за плечи и вроде невзначай стал теснить обратно к лестнице.
– Джим! – крикнул он. – Уведи княжну! И ни в коем случае одну не оставляй!
Веллингтон предложил мне руку, уводя прочь, хотя я вовсе не хотела уходить.
– Анна, это зрелище не для женских глаз, – мягко приговаривал он.
– Но необходимо выяснить, кто это сделал!
– Выяснят, не волнуйтесь, к счастью, среди нас, если вы помните, имеется капитан-исправник.
Нам навстречу попалась Эмилия с парнишкой-поваренком. Она не стала прятаться, как сделала бы прежде, а спросила меня:
– Что там случилось?
– Осипа убили.
– Собаке собачья смерть! – сказала она с презрением. – Но с вами, ваше сиятельство, все в порядке?
– Что со мной может случиться? – уныло проговорила я, отмечая мимоходом, что при посторонних моя сестра продолжает звать меня на вы.
– Завари княжне чаю с ромашкой, – распорядился Веллингтон.
– Да зачем... – попробовала запротестовать я.
У нас вообще это не было принято. Чай с ромашкой и не пил никто. Отцу доставляли из Англии черный чай. Но Эмилия согласно кивнула и через несколько минут мне этого чаю принесла.
– Со стола приборы убрать? – спросила она.
– Не надо, сейчас вернутся мужчины. Наш завтрак прервали, а с морозца сразу голод и почуют... Пожалуй, лучше горяченьких блинов принеси, а эти остывшие убери.
Когда я вот так отдавала самые обычные распоряжения, стараясь не думать о том, что происходило во дворе, я чувствовала себя почти спокойной...
Вскоре появились и трое моих гостей.
– Выяснили, кто убил Осипа? – спросила я.
– Пока нет, – покачал головой Мамонов, – хотя у меня имеются кое-какие соображения...
– Соображения у всех имеются. Даже у меня, но от этого, насколько я понимаю, ничего не проясняется. Мы по-прежнему топчемся на месте.
Наверное, на моем угнетенном состоянии сказывалась усталость. О чем я сейчас мысленно мечтала, так это вернуться в свою комнату, закрыть ее на засов, лечь в кровать и спать до тех пор, пока все не кончится. А когда я бы проснулась, мне бы сказали: в имении все спокойно. Никаких убийств нет. Посторонних тоже нет, и что мне нужно сделать, так это нанести визит соседям, чтобы поговорить с ними насчет моего нового управляющего...
– Что уж вы так строги, Анна Михайловна? – печально покачал головой Иван Георгиевич, будто я и вправду обидела его своим замечанием. – Каюсь, я тянул время, все ожидал, что наш убийца полезет в ловушку, мной расставленную, да и будет пойман на месте преступления. Увы, он слишком хитер. Семь раз подумает, один раз отрежет! Так что придется его называть, особых улик не имея.
– И вы так свободно об этом говорите? – удивилась я. – А что, если он...
– Сбежит? – улыбнулся Мамонов. – Зачем же ему в бега пускаться-то с пустыми руками? Нет, он приехал сюда не на прогулку.
– Значит, это все-таки...
– Тот, кто называет себя Кириллом Ромодановским, – согласно кивнул исправник моему вопросительному взгляду.
– Что значит – называет? – спокойно проговорил Кирилл. – Может, вам и документы показать?
– Документы мы проверить всегда успеем, господин хороший. В остроге.
Иван Георгиевич поднялся из-за стола и пошел к сидящему Кириллу. Что он хотел сделать, я не поняла. Может, просто посмотреть ему в глаза...
И в эту минуту произошло нечто такое, чему мои глаза отказывались верить. Орест, до того момента стоявший чуть поодаль от своего господина, вдруг подпрыгнул и взлетел в воздух. То есть я понимала, что он летел не так, как летают птицы, а просто исполнял такой невиданный для нас прыжок.
Причем летел как-то странно, скособочившись, ногой вперед, и, наверное, убил бы Мамонова, потому что, как я успела разглядеть, целил ему ногами в голову. Но увы, рухнул на пол у ног исправника, встреченный ударом Джима Веллингтона прямо в своем полете. Наверное, Джим чего-то такого ждал, иначе то, как он встретил прыжок, было бы едва ли не чудом.
Думаю, Мамонов и Зимин оторопели от неожиданности.
То есть капитан-исправник ничем своей оторопелости не выказал, а вот непритворное изумление на лице поручика еще некоторое время сохранялось. Правда, ничего он не сказал, кроме:
– Ну и ну!
– Благодарю вас, Джим, – поклонился ему Мамонов, – мы тут этим трюкам не обучены. Едва не убил, нечестивец, вашего покорного слугу!.. Надеюсь, вы, господин Ромодановский, такие же трюки вытворять не станете?
Кирилл промолчал, ни на кого не глядя. Словно ничего такого от своего слуги не ожидал и вообще был ни к чему не причастен.
– Помогите-ка мне связать этого разбойника, – обратился Мамонов к Джиму и Зимину.
– Веревку! – будто приказал мне последний.
– Егоровна, – вышла я из-за стола и пошла навстречу старушке, которая до того как раз приняла из рук Эмилии поднос с горячими блинами. – У тебя где-нибудь в кладовке не найдется веревки?
– Сейчас принесу, матушка, – откликнулась та.
Она не заохала, не заахала, а только на мгновение поднесла руку ко рту, словно удерживая крик, и заторопилась прочь.
Орест лежал на полу и ненавидяще смотрел на обступивших его мужчин.
Принесенной веревкой мужчины связали его и там же на полу оставили. Потом все взоры обратились к Ромодановскому.
– Ну что, любезный, – заговорил с ним Мамонов, – сам все расскажешь или так, без слова покаянного, на каторгу пойдешь?
– Попрошу обращаться ко мне на вы, – потребовал Ромодановский, не двигаясь с места. – Ишь, моду взяли!
– Не моду, милостивый государь, а обращение по заслугам. Никто не станет почитать, как принято в порядочном обществе, человека, замешанного в четырех убийствах!
– А вот это, милостивый государь, – передразнил он Мамонова, – еще доказать надо. Или в вашем уездном заведении благочиния уже людей без суда судят? Какое отношение я имею к убитым?
– Этот момент для следствия очень интересный, – оживился Иван Георгиевич, – и потому я готов дать разъяснения по интересующему нас вопросу даже без вашего признания.
– Погодите, господин Мамонов, – вмешался Веллингтон, – думаю, Кирилл не желает говорить из чистого упрямства, думая, что такое поведение сослужит ему хорошую службу...
– Вы, господин англичанин, небось почитаете себя пукка-сахибом, а только я в вашем заступничестве не нуждаюсь.
– Что это за слово такое? – заинтересовался Мамонов.
– В Индии так говорят, – вместо Кирилла ответил Джим. – Пукка-сахиб означает «истинный джентльмен».
– Значит, все-таки в Индии! А я уж голову сломал, прикидывая, где господин Ромодановский познакомился с госпожой Уэлшмир, согласно имевшимся у нее документам.
– А что, вы сомневаетесь в их подлинности? – спросил Зимин.
– Кто солгал единожды, – протянул Мамонов, – тому веры нет... Ничего, сделаем запрос куда следует и все выясним: что за человек господин Ромодановский, каков его портрет на самом деле.
Кирилл побледнел. Он вовсе не ожидал, что Мамонов так лихо свяжет его познания в индийском языке со смертью Хелен.
– Выходит, вы были в Индии, – сказала и я, – а говорили, что только мечтали о своей поездке туда.
