Текст книги "Приключения наследницы"
Автор книги: Лариса Кондрашова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
Глава четырнадцатая
– Итак, Анна Михайловна, меня интересует, каким образом вы познакомились с этой англичанкой? – спросил Мамонов, не обращая внимания на мои риторические вопросы.
– Дело в том, что она досталась мне по наследству от мамы, – сказала я. – Приехав в Москву по делам, я застала ее живущей во флигеле вместе с моей крепостной Аксиньей – дом оказался разрушен войной...
– А ваша мама...
– Скоропостижно умерла. Никто не ожидал...
– Смерть приходит неожиданно, даже когда ее ждут, – философски заметил Мамонов. – Значит, Хелен Уэлшмир вы ранее не видели?
– Не видела. И была удивлена, что мама выбрала себе такую горничную.
– Какую именно?
– Совсем не похожую на прислугу.
– М-да, – покряхтел Мамонов, о чем-то думая. – А господин Веллингтон?
– Что – господин Веллингтон?
– Ведь это же с подачи Уэлшмир он оказался в вашем имении?
– Считаете, это он задушил Хелен, когда перестал в ней нуждаться? – Мое живое воображение заработало, как лошадь на выездке. – А может, она его чем-нибудь шантажировала?
– С чего в вашу красивую головку приходят такие странные мысли? – очень натурально удивился Мамонов. – Или у вас есть к тому причины?
– Нет. Но разве следователи не строят догадки, как произошло то или иное преступление?
– Следователи строят догадки, как вы изволили выразиться, на основе фактических событий. Разве кто-нибудь видел, что господин Веллингтон прогуливался с госпожой Уэлшмир как раз в этом месте и как они входили в лабиринт?
Об этом я никого и не спрашивала. Никто не знает, где был Джим в то время, как убивали Хелен. Когда мои слуги ее искали, Веллингтон занимался ремонтом мебели – чего бы вдруг? Для того чтобы установить, с кем общалась перед смертью Хелен, нужно как минимум знать, в какое именно время она умерла. Разве Мамонов не знает об этом?
– Знаете, о чем я думаю? А если Марья – как раз тот человек, который видел рядом с Хелен кого-то. Это у вас называется свидетель, не так ли? А этот кто-то совсем не хотел бы, чтобы такой свидетель имелся. Мне даже кажется, что об этом она сказала Аксинье, после чего погибла, и теперь моя служанка умирает от страха, что и с ней может произойти то же самое...
– Любопытно, – протянул Мамонов. – А ваша Аксинья, похоже, особа не слишком разговорчивая. Тянул я из нее слова, тянул, да так ничего и не вытянул.
– Вот глупая! – рассердилась я. – И ведь упирается: ничего не видела, ничего не знаю. Неужели их всех так запугал Осип?
– Ваш сбежавший слуга, – покивал моим словам исправник. – Только никакой это не Осип. За последние два дня из леса никто не приходил...
– А откуда вам это известно?
– У меня свои источники, откуда я черпаю сведения, – уклончиво ответил слуга закона. – А могу я у вас поинтересоваться, для чего вообще этот лабиринт построили?
Теперь наступила моя очередь смотреть на следователя во все глаза.
– Для развлечения. Наши гости очень веселились, когда, зайдя в лабиринт, не могли из него выйти. Их приходилось вызволять оттуда. Некоторые даже просили у отца чертежи, чтобы и у себя дома устроить такое развлечение.
– Всякое бывает, – протянул он, – может, это и весело... Но что делала в лабиринте Хелен Уэлшмир?
– Может быть, кто-то назначил ей встречу?
– Но зачем? У вас такой большой дом, что найти укромный уголок вовсе не сложно.
– А если этому человеку не хотелось, чтобы его видели вместе с Хелен? Ни при каких обстоятельствах...
Поймав себя на этих рассуждениях, я разозлилась. Этот исправник умело и ненавязчиво втянул меня не только в беседу, но и в какую-то одностороннюю полемику, в результате чего я опять придумывала версии, а он только слушал да отклонял их одну за другой.
Иван Георгиевич посмотрел на мое обиженное лицо и мягко улыбнулся.
– Какой вы еще ребенок!
Но не дал мне возмутиться или обидеться, а доверчиво спросил:
– А что вы думаете о господине Зимине?
О поручике? Я удивилась до крайности. Раз уж его послало со мной такое серьезное ведомство, как Особенная канцелярия, то само собой считалось, что он вне подозрений. Скорее и в самом деле можно было заподозрить Веллингтона. Или Ромодановского, который появился в поместье уже после смерти моих родителей с утверждением, будто он мой кузен, а эти сведения мне трудно было проверить. Или понадобилось бы для того слишком много времени, а теперь мне заниматься этим было недосуг.
Потому я сказала следователю то, что думала:
– Я считаю, что он – лицо официальное и находится вне подозрений, ибо послан сюда неким полковником Зотовым, если только тот не является иностранным шпионом.
Мамонов расхохотался и сразу перестал выглядеть записным чинушей – пусть и только внешне. Глаза его подобрели, а очки на носу казались лишними, как картонный нос, и совсем ему ненужными. Да и стал выглядеть он гораздо моложе. Скорее всего ему было лишь немного за тридцать, а старили его полнота и излишняя серьезность.
– Иными словами, если убийство совершил мужчина, то это либо Веллингтон, либо ваш кузен.
Я не стала уточнять, что Кирилл мне по крови вовсе не кузен. Это выглядело бы так, словно я рада от него откреститься. Но в то же время на подозрении оставался всего один Джим, а чувство справедливости не давало мне так безоговорочно согласиться с этим.
– Если Веллингтон хотел задушить Хелен Уэлшмир, то зачем ему для того ехать в Дедово, где каждый человек на виду? В Москве сделать это было гораздо проще.
– Резонно, – согласился следователь.
– А Кирилл Ромодановский впервые познакомился с Хелен именно здесь, в Дедове, всего два дня назад. Причем, насколько я могла видеть, они сразу прониклись симпатией друг к другу и общались ровно, без надрыва и ссор...
– В логике вам не откажешь, – опять подал реплику Мамонов. – А вот почему задушили Марию Храмцову? Вряд ли прежде ее путь и путь Уэлшмир когда-нибудь пересекались... Пожалуй, и здесь ваша догадка ближе всего к истине: она либо что-то увидела, что не предназначалось для ее глаз, либо услышала то, что не предназначалось для ее ушей...
– А иначе ничего и не придумаешь! – фыркнула я. – Могу свидетельствовать, что до сего дня Мария никуда из Дедова не выезжала, а Хелен здесь прежде не появлялась.
– Вот видите, – довольно заметил Мамонов, – а вы беспокоились, что вам нечего будет мне сказать.
– Больше у вас вопросов нет? – поинтересовалась я.
– Пока нет.
– Тогда, если позволите, я пойду в дом. У меня уйма дел... Да, и если захотите войти в лабиринт, предупредите кого-нибудь, я пришлю слугу, чтобы помог вам найти выход.
– Благодарю покорно, – поклонился он, опять надевая маску суровой серьезности. И окликнул меня, уходящую: – А пришлите-ка мне сюда свою горничную.
– Аксинью? – уточнила я.
– Ее, голубушку. Мол, следователь хочет прогуляться с ней по первому снежку. Может быть, здесь, на свежем воздухе, она освежит свои знания.
Он улыбнулся, довольный своим каламбуром.
Я невольно хихикнула, но уже подходя к дому, представила, как вытянется лицо Аксиньи от такого приглашения.
У двери мне попался Кирилл, который нес кипу хозяйственных книг, ухитряясь на ходу одну из них просматривать.
– Если понадоблюсь, я у себя в комнате, – буркнул он, проходя мимо.
Я нашла Аксинью – она перебирала мой гардероб, кое-какие вещи откладывая для стирки.
– Иди к следователю, – сказала я и, увидев, как от страха изменилось ее лицо, успокоила: – Он немного поговорит с тобой и все. Пошутил. Мол, погуляю с красивой девушкой по первому снегу.
– Так и сказал: красивой? – зарделась Аксинья.
– Так и сказал.
Собственно, он сказал не совсем так, но мою горничную это успокоило.
А мне и правда пора было заниматься делами, от которых меня упорно кто-нибудь отвлекал.
Как я ни старалась лишний раз не встречаться с Эмилией, сегодня вынуждена была прийти к ней в кухню, чтобы поинтересоваться, достаточно ли в кладовой продуктов?
Надо сказать, моя сестра по отцу – даже мысленно я произносила это сочетание уже почти привычно – чувствовала себя в кухне как в своей тарелке. Худенькая, на вид слабая, она смело передвигала большие кастрюли и легко махала большим кухонным ножом, разрезая картошку на мелкие пластинки.
– Эмилия, – позвала я кухарку, которая самозабвенно занималась приготовлением обеда. – Дай заказ Исидору, чего из продуктов не хватает – завтра мы пошлем кого-нибудь с телегой на рынок.
– Лучше будет, если я поеду сама, – сказала она, не глядя на меня. – Пусть он лучше Федора даст, чтобы таскал мешки и корзины.
– А чего это ты разговариваешь, не глядя на меня?
Наверное, если бы она могла знать, что я совсем недавно думала о своей новоприобретенной сестре, могла бы сказать: «На вас, ваше сиятельство, не угодишь!»
– Думаю, вам это может быть неприятно.
Смелая девочка. Я даже порадовалась за нее. Знать, что ты благородного происхождения, а вынуждена при этом быть крепостной в доме, где за тебя некому заступиться, и при этом не озлобиться, не позволить никому задавить в себе воинственный дух...
– Почему?
– Надо непременно произнести это вслух или вы сами догадаетесь, ваше сиятельство?
Она дерзко посмотрела мне в глаза, и я, к своему стыду, поспешно ретировалась, потому что не чувствовала в себе и десятой части той силы, которая недоброжелательно смотрела на меня из глаз моей сестры.
Теперь я шагала по танцевальной зале, куда зашла, чтобы убедиться: расставленную здесь прежде мебель всю вернули в комнаты. Теперь в зале надо натереть паркет... Впрочем, этим займутся позже, когда все здесь наконец успокоится...
Интересно, а почему это мы все решили, будто душил Хелен и Марию непременно мужчина? Даже хрупкая девушка может обладать достаточной силой, чтобы, подкравшись сзади...
Впрочем, такое предположение показалось мне явно притянутым за уши. Это я нарочно мысленно пыталась представить на месте злоумышленника Эмилию, которая оказалась на высоте, а я чувствовала себя не соответствовавшей своему положению. В девушке ощущалось врожденное благородство...
Однако я отвлеклась. Надо будет спросить у Мамонова, удается ли следователям быть беспристрастными к обвиняемым, если они испытывают к ним симпатию или антипатию? Я, например, не видела подле себя людей, которых можно было подозревать в таком страшном преступлении, как убийство.
А потом я опять вспомнила про Осипа и его людей. Разве не мог кто-то из них пробраться в имение – так ли уж это сложно: попасть туда, где ты прожил всю жизнь и знаешь каждую тропиночку, – и случайно натолкнуться на прогуливавшуюся Хелен? Почему Мамонов так уверен, что люди Осипа здесь ни при чем?
Он думает, что им просто незачем убивать Хелен? Просто потому что она попалась под руку первой. А Марию – потому что убийц видела.
Зачем? Осип и его люди решили перебить всех, находящихся в имении, чтобы опять жить как жили, не опасаясь преследований.
Поначалу я чуть было не поспешила к Мамонову, чтобы рассказать ему о своих рассуждениях, но чем больше я о них думала, тем более невероятными они мне представлялись.
В общем, в конце концов я зашла в тупик и махнула рукой на свои домыслы – наверное, у меня были нелады с логикой, но я ей и не училась.
Дел у меня было немало, потому что до полного наведения в доме порядка было еще далеко. Егоровна почти не показывалась мне на глаза, снуя по дому как мышка.
Теперь за шитьем занавесок на окна сидела совсем молоденькая девушка. Может, и родственница покойной Марии.
Я зашла в комнату к Кириллу – он и в самом деле возился с хозяйственными книгами. Видимо, из кабинета покойного отца ему принесли письменный стол, гусиные перья и чернильницу, и он увлеченно что-то писал. Стол повернули боком, так что свет из окна падал на стол справа, и за ним Кирилл выглядел очень представительно.
Но когда я подошла поближе, Кирилл посыпал написанное песком и вроде невзначай закрыл от меня чистым листом. Я слегка обиделась, но не подала и виду: пусть прячет! Что может быть в этих бумагах интересного?
– Со временем я все вам расскажу, – поспешно заверил меня Кирилл. – Но сейчас пока в сыром виде...
– Занимайтесь чем хотите, – от обиды несколько высокомерно проговорила я. – Мне всего лишь хотелось узнать, все ли вещи в погребе вы разобрали?
– Что вы, кузина, как можно! На это понадобилось бы не меньше недели, а у нас есть дела более срочные, не так ли? Я искал только оружие, остальные вещи меня не интересовали.
– Но, судя по всему, вы – неплохой коллекционер, ведь из нас никто больше не определил эти золотые кубки как императорские. Интересно, как их могли украсть из дворца?
– Очень просто. Екатерина Великая не однажды сталкивалась со случаями воровства в своем дворце и ни разу не покарала воров. Однажды, говорят, она едва не столкнулась с лакеями, которые несли куда-то блюда, наполненные персиками, ананасами и виноградом. Так императрица повернула в сторону, чтобы не столкнуться с ворами, и только пробормотала: «Хоть бы блюда мне оставили!»
– Надо же, вы прямо историограф! – искренне восхитилась я.
Но когда вышла из его комнаты, подумала: «Почему он не устроился в кабинете, где заниматься бумагами гораздо удобнее?» Но потом я услышала, как на двери комнаты Кирилла звякнул засов. Да, в кабинете такого не было. А в своей комнате Ромодановский вполне может закрываться и работать, чтобы в дальнейшем его никто не мог застать врасплох.
Вряд ли в хозяйственных записях нашего управляющего были какие-то тайны. Тогда что же он писал?
Может, рассказать о своих сомнениях поручику? Все же он в некотором роде разведчик. Я пошла искать Зимина и нашла его... в кабинете отца!
Оказалось, что разбойники обошли своим вниманием не только комнаты прислуги. Кабинет отца тоже оказался нетронутым. Да и что в нем могло заинтересовать неграмотных крепостных? Не стеллажи с книгами, не огромный стол, которого теперь не было.
– Могу я узнать, что вы здесь ищете? – поинтересовалась я, останавливаясь в дверях.
– Разве здесь не было письменного стола? – спросил он, беспомощно оглядываясь.
– Был, как не быть? Его приказал перенести в свою комнату Кирилл.
– Я должен посмотреть, что в его ящиках.
– Но разве у вас не было времени осмотреть их первым делом?
– Я смотрел. Ничего. Но сегодня меня посетила мысль: а что, если в столе имелся тайник?
– Что ж, если вам не терпится проверить эту вашу мысль, поспешите. Кирилл закрылся в своей комнате и, возможно, как раз в эту самую минуту разбирает стол по досочкам, ища ваш тайник! А я, пожалуй, обращусь к Джиму. Может, он захочет помочь мне выкопать из земли семейное серебро.
– Княжна, вы поступаете со мной несправедливо! – взмолился он.
– Вот как! А вы?
Этот простой вопрос привел его в замешательство. Но ненадолго.
– Анна Михайловна, дорогая, ну в чем я перед вами провинился?
Знал, что говорит. Ведь все мои обвинения строились на косвенных причинах. Ничего конкретного предъявить ему я не могла. Никто не обращал внимания, что я умнела прямо на глазах. Еще совсем недавно я стала бы высказывать Зимину свои обиды и приводить примеры вины, а теперь просто не ответила на его вопрос. Многозначительно промолчала.
– Кстати, – сказала я немного погодя, – а не выйти ли мне замуж за Джима?
На самом деле у меня вовсе не было мыслей о замужестве, но мне нравилось дразнить поручика, который, между прочим, первый начал – хоть и на словах – пристраивать меня к кому-то.
– Странно, что вас все время посещают мысли о замужестве? До того ли вам теперь? И чего вдруг вам в голову пришла такая нелепая мысль? – возмутился он.
– Чем же она нелепа? Вы думаете, что Джим Веллингтон беден?
– При чем здесь это? Просто... он вас не любит!
Я была оскорблена.
– Кто это вам сказал? Если хотите знать, он совсем недавно признался мне... впрочем, вам об этом знать не обязательно!
– Ерунда. Ничего этакого он не мог сказать.
Кажется, сообщение о Джиме выбило Зимина из колеи.
– Ах вот как, ерунда? Ну тогда давайте пойдем и спросим у него, можно ли назвать ерундой его чувство ко мне?
– Анна Михайловна, – сказал он проникновенно, – вы еще так молоды. Недавно потеряли родителей. Немудрено и растеряться, когда на вас свалилось столько испытаний...
– А как вы думаете, кто убил Хелен и Марию? – спросила я.
– Ну при чем здесь это? – возмутился он. – Вы и в самом деле ведете себя как ребенок, не можете сосредоточиться на одном предмете...
– Просто я подумала: может, вы подозреваете Джима и потому считаете, что мне нельзя думать о будущей жизни с предполагаемым убийцей?
Я еще не видела Зимина таким растерянным. Мне даже на минутку стало жалко поручика. Сказать, что я приготовила ему ловушку, в которую он попался, было бы чересчур самонадеянно, но у меня имелся довольно приличный опыт бесед с моим покойным родителем, который время от времени практиковал в разговорах со мной такие примеры, наглядно показывая, как можно при необходимости сбить с толку своего собеседника.
Видимо, я не сумела скрыть усмешку, потому что Зимин рассердился:
– Никого я ни в чем не подозреваю.
– Ладно, оставим это, – решила я. – А как вы смотрите на то, чтобы нам с вами заняться раскопками?
– Раскопками? – повторил он.
– Разве не пора ли нам с вами откопать в саду фамильное серебро?
– Я все больше склоняюсь к мысли, что никакого письма в вашем имении нет и быть не может, – хмуро пробормотал он.
– То есть вы хотите сказать, что окончили все свои дела в моем имении? – поневоле жестко заключила я.
– Наверное, я поторопился с выводами, – сразу отступил он назад, – ведь пока имеется хоть один шанс...
– Никто не говорит, что вам самому придется копать эту яму, – невинным голоском произнесла я, – зря вы так обеспокоились. Уж для этого у меня крепостные найдутся.
– Какая вы, Анна Михайловна, все же вредная особа, – хмыкнул он. – Погодите с раскопками. Для начала надо, чтобы из имения уехал Мамонов. А потом, я хотел бы точно знать, где находится Осип со своей ватагой. В противном случае стоит ли нам выкапывать серебро, чтобы оно тут же попало в руки его молодчиков?
– Тогда чем вы собираетесь заниматься?
Сказала так и подумала, не показался бы Зимину мой вопрос намеком на то, что он слоняется по имению безо всякой пользы. Кажется, я развила чересчур бурную деятельность. Получается, что всякий человек, находящийся поблизости от меня, должен выглядеть чуть ли не бездельником.
– Собираюсь отправиться к Ромодановскому и осмотреть стол. Как официальное лицо.
– Что ж, не буду вам мешать. По правде говоря, у меня самой много дел, – тут же заявила я, поняв, что он нашел вполне уважительную причину.
Это тоже учеба покойного батюшки: не дать противнику закончить спор, покинув его под каким-нибудь срочным предлогом.
Я пошла искать Джима. По моему мнению, он обладал прямо-таки виртуозной способностью пропадать с глаз долой. Кирилл тоже особенно не мозолил мне глаза, но его всегда можно было найти. Я могла остановиться посреди дома и послушать, откуда доносятся голоса. Если где-то бубнили как минимум два голоса, значит, поблизости оказывался Ромодановский. Если, конечно, не писал в это время... Может, стихи?
Во всем доме, однако, было тихо, и потому я, набросив шубейку, сошла с крыльца, направляясь в сторону голосов, звучавших где-то за углом дома.
Однако на этот раз я ошиблась. Ибо отыскала вовсе не Кирилла, а Мамонова. Иван Георгиевич собрал подле себя четверых мужиков и поочередно спрашивал то одного, то другого. Иной раз они отвечали по одному, а порой начинали говорить что-то в один голос.
Почему же я не смогла разговорить моих крепостных так, чтобы они отвечали, перебивая друг друга? Чем же Иван Георгиевич их к себе расположил? Я вроде невзначай постояла несколько поодаль – мол, жду, пока следователь переговорит с моими слугами – и послушала. И поняла, в чем дело. Оказывается, в умении Мамонова... задавать вопросы. Уж спрашивать-то умеет каждый, как я прежде думала. Но так, чтобы на вопросы хотелось отвечать...
Он, видимо, проследил за взглядом, каковым один из крепостных посмотрел на меня, и обернулся:
– А вот и ваша хозяйка! – жизнерадостно провозгласил он. – Ну, идите, мужички, работайте, а то достанется мне на орехи за то, что я вас от дела отвлекаю.
Он предложил мне руку и пошел неспешной походкой к дому.
Глава пятнадцатая
– А ведь вы оказались правы, Анна Михайловна, заблудился я в вашем лабиринте, – засмеялся Мамонов.
– Как же вас угораздило? – обеспокоилась я. – Недаром, выходит, меня сюда потянуло. Проверить, где застрял мой гость.
– Хорошо, ваши мужики мимо проходили. Я голос и подал. «Вызволите, – кричу, – меня отсюда!» В глаза-то мне смеяться поопасались, но взоры хитрые в сторону отводили.
– А вы возьми да и начни их расспрашивать! – поддела я.
– Что поделаешь, служба, – нарочито тяжело вздохнул он. – Раз уж я перед ними в таком несчастном виде предстал, то они и стали на вопросы отвечать, вроде как меня успокаивать. Небось думали – господин исправник страху натерпелся, почему бы ему и не потрафить.
– Вы узнали, что хотели?
– Сказать, чтобы точно все узнал, не могу, но кое-какие наметки появились.
– И вы хотите сказать, что это все благодаря моим крепостным? – не поверила я.
– Ну вы и сами этому не верите, – укорил меня Иван Георгиевич. – Скажем так: они добавили небольшой, но основательный кирпичик в хлипкое здание моих логических выкладок.
– И вы, конечно, мне их не расскажете? – спросила я с заведомой обидой.
– Всенепременно расскажу! – обнадежил он. – И на все вопросы отвечу, только немного погодя. Самому требуется все обмозговать да по местам расставить... А вы мне, голубушка Анна Михайловна, ничего не хотите сказать?
– Конечно, хочу, – улыбнулась я. – Милости прошу пожаловать на обед.
– Как я люблю такие приглашения! – Он потер руки. – А ваши гости все там будут?
– Все трое, – уточнила я. – Хотя совсем недавно было четверо.
– Ничего не поделаешь, – вздохнул Мамонов, – кому что на роду написано.
– Хотите сказать, кому довелось встретиться со зверем в облике человека?
– Ну почему сразу зверя? Может, человека, доведенного обстоятельствами до крайности...
– Как это можно! Вы, служитель закона, заранее оправдываете убийцу?
– Не оправдываю, что вы, голубушка, всего лишь пытаюсь понять.
Я удивилась: понять? Разве можно понимать убийцу? Тот, кто поднимает руку на человека, не заслуживает понимания, ибо своим поступком ставит себя вне человеческих и божеских законов.
Мамонов догадался, о чем я подумала, и благодушно усмехнулся:
– С кем познаешься, у того и нахватаешься. А мы, полицейские, с кем обычно дело имеем? Правильно, с лихоимцами, с душегубами, со всякого рода мошенниками. А как понять, что у них на уме? Только попытаться в их шкуру влезть.
– И что, все следователи так работают?
Иван Георгиевич явственно смутился.
– Навряд ли... Понятное дело, в университетах такому не учат. Ну а как иначе преступника понять? У каждого следователя свои приемы имеются. Кто-то подключает к делу новую науку – психологию, кто-то пользуется старыми методами: по принципу «волка ноги кормят» не ленится походить, опросить побольше людей, которые могли находиться подле места преступления. И тут уж награда достается настойчивому. Мало кому удается не оставить свидетелей своего преступления. Кто-то видел, как тот или иной человек проходил недалеко от места преступления. Шел к нему или от него, мало ли...
Он прервал себя.
– Расчирикался, хвост распустил. А как же, вон какая молоденькая красавица слушает, глаз не спускает... Неужели вам сие интересно?
– Очень интересно! – горячо откликнулась я. – Эх, если бы женщин брали в следователи, с каким удовольствием я стала бы работать.
– Ну нет, милая барышня, – махнул рукой Мамонов, – это лишь со стороны наша работа столь романтически видится. А на деле все больше бумаги, бумаги... Любое следственное действие изволь прежде рапортом оформить. Рассказ самого завалящего свидетеля допрежь на бумагу перенеси. За свою следовательскую жизнь, пожалуй, сотни романов напишешь. Вот только читать их мало кому интересно будет...
– Я думала, что работа исправника совсем в другом заключается, – заметила я.
– Так и есть, – кивнул Иван Георгиевич. – Я, извольте видеть, потому и самолично приехал, что захотелось в серьезном деле поучаствовать. Меня ведь почему в исправники выбрали? Оттого что я о прошлом годе разобрался с одним неприятным случаем в имении графа Вревского. Его наши скорые на суд полицейские изволили заподозрить в убийстве молодой жены. Сразу все объяснили: мол, граф застал ее с любовником, потому и убил в припадке ревности...
– А на самом деле что оказалось?
– Оказалось, любовник и убил. Она-то раскаялась, решила перед мужем повиниться и у него же заступничества попросить, потому что любовник не желал ее из своих сетей выпустить... Что-то я разохотился с вами такие разговоры вести, которые не к лицу молоденькой девице слушать. Видите, как действует на стариков внимание юного существа...
– Ох и хитрый вы, Иван Георгиевич! – с неподдельным восхищением сказала я. – Вместо того чтобы рассказать мне о своих наблюдениях и выводах о случившемся в моем имении, рассказываете мне о том, что когда-то случилось и уже небось в архив отправлено...
Мамонов рассмеялся:
– Понятное дело, невежливо отмалчиваться и не отвечать на вопросы хозяйки имения. Мы люди воспитанные... Помнится, вы куда-то меня звали, или я что-то перепутал?
– Не перепутали, – вздохнула я, понимая, что больше ничего конкретного от исправника не услышу. – Я приглашала вас на обед.
Я ожидала, что за обедом Мамонов станет расспрашивать моих гостей-мужчин по поводу случившихся в имении смертей, но он даже не заикнулся об этом. Наоборот, Иван Георгиевич просто сверкал остроумием, заставляя нас смеяться его рассказам обо всяких случаях судебных ошибок и крючкотворства.
Например, очень живописно он повествовал о случае, при котором нетрезвый дьячок записал новорожденную девочку Василису мальчиком Василием. Никто на этот курьез особенно внимания не обратил, пока не пришло время и девице Василисе – по документам парню Василию – идти в рекруты...
Честно говоря, я недоумевала. Мне казалось, что исправник всякую минуту пребывания в имении будет использовать для того, чтобы найти убийцу, а вместо этого Иван Георгиевич лишь наслаждался разговором с поручиком Зиминым и с Джимом Веллингтоном, которого разговорил настолько, что тот стал наконец рассказывать нам об Индии, откуда вывез самые глубокие впечатления.
Зимин порой вставлял в рассказ свои комментарии, Мамонов задавал вопросы, и только мы с Кириллом слушали молча.
– Эх, жалко, мне не пришлось побывать в этой сказочной стране! – только и смог заметить мой кузен.
– Какие ваши годы, молодой человек, – снисходительно успокоил его Иван Георгиевич. – Еще успеете!
Индия! Поневоле моя мысль заработала в этом направлении. Не так давно я читала весьма захватывающую историю о том, как один англичанин пробрался в старый индийский храм, откуда унес необычайно дорогой изумруд, являвшийся глазом некой скульптуры божества. И как потом служители божества разыскивали этот изумруд по всему миру, и сколько это повлекло за собой смертей.
Правда, высказывать свою мысль вслух я постеснялась. Ведь у нас в семье точно этого изумруда не было. А если бы был, о том непременно было бы известно всем, а в первую очередь нашему семейству. Мы никогда не были настолько богаты. А так хотелось бы объяснить убийство Хелен стремлением раздобыть такой изумруд – или бриллиант! – ее партнером, с которым наша горничная сговорилась заранее.
Но тогда откуда бы кто-то, кроме Зимина, знал, что драгоценности и серебро закопаны в саду? Никому другому я ни словом не обмолвилась. И преступник не стал бы долго выжидать, а занялся бы поисками пресловутой драгоценности и уже наверняка проявил себя...
У меня обнаружилась просто поразительная способность накликать беду на собственную голову. Только за ужином я подумала, что преступник никак себя не проявляет, ничего в моем доме не ищет, как проснулась среди ночи от того, что за соседней стенкой раздавался негромкий ритмичный стук. Кто-то выстукивал стену? Ну да, звуки доносились из оружейной – все мои гости знали, что прежде там была спальня моих родителей, и, кроме меня, этих стуков скорее всего никто не слышал.
Хотя с другой стороны от оружейной была теперь комната Кирилла, но молодые люди, видимо, по ночам сладко спят и не слышат каких-то там стуков.
Полежав некоторое время в постели с бьющимся от страха сердцем, я решила набросить шлафрок и отправиться посмотреть, кому не спится в моем доме настолько, что он не боится быть застигнутым за своим нечистым делом?
Аксинья сладко спала на своей перине возле печки, и я не стала ее будить, а взяла в одну руку подсвечник с горящей свечой, в другую шпагу, которую теперь на всякий случай держала приставленной подле кровати, и осторожно стала открывать дверь.
Однако главное, что я не успела сделать, так это наказать слугам, чтобы в комнатах смазали дверные петли. Вроде бы и неплохо, что никто посторонний бесшумно в твою комнату не войдет, но и ты без шума из своей комнаты тоже не выйдешь.
Еще когда я только взялась за ручку двери, до меня доносился все тот же стук, но едва попыталась открыть дверь и она страшно заскрипела, как стук стих. Я даже успела заметить полоску света, падавшую из оружейной комнаты, каковая через мгновение погасла.
И наступила тишина, а в ней так громко раздавался стук моего сердца, что, казалось, было слышно во всем доме.
Мне стало страшно. Но я упрямо говорила самой себе, что бояться в собственном доме глупо, и если я позволю себе поддаться этому страху, прощай сон, прощай моя спокойная жизнь...
Словом, я решительно запахнула потуже халат и медленно пошла в сторону оружейной, с усмешкой поймав себя на том, что моя рука невольно вцепилась в подсвечник, как черт в грешную душу. Зато рука со шпагой никак не хотела сжиматься, и мое оружие едва ли не волочилось по полу.
А ведь я умела стрелять. Папа кое-чему обучил меня. И хотя мама всегда была против военизации дочери, как она говорила, я обучалась с удовольствием.
– Кто знает, – говорил папа, – что из наших умений может в жизни пригодиться. В любом случае знания за плечами не носить.
И вот теперь я шла по коридору к комнате, в которой схоронился злоумышленник, и обмирала от страха, потому что не догадалась вместо шпаги прихватить из оружейной пистолет. Ведь благодаря ему вовсе не обязательно приближаться к преступнику настолько, чтобы это стало опасным.
Перед дверью я приостановилась: мне показалось – из комнаты тянуло каким-то странным приторным запахом.
Ах, для чего я пошла в такой опасный поход одна, не разбудив Аксинью и не послав ее за подмогой? К тому же поручику Зимину.
